Гибель Римской республики
ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В РИМСКОМ СЕНАТЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЦЕЗАРЯ
Цицерон. Одиннадцатая филиппика против М. Антония
Пер. В. Г. Боруховича и Е. В. Смыкова, комм. Е. В. Смыкова
Произнесению одиннадцатой филиппики (начало марта 43 г.
до н. э.) предшествовали следующие события. Сторонник Антония П. Корнелий Долабелла, получивший от Антония провинцию Сирия, незаконно отобранную у Г. Кассия, отправился в Азию и там в городе Смирна убил одного из участников заговора против Гая Юлия Цезаря — Г. Требония. В конце февраля об этом был поставлен в известность римский сенат, и сенаторы единогласно объявили Долабеллу врагом отечества. Было решено начать против него военные действия и встал вопрос о том, кому поручить командование. Своей речью Цицерон пытался, хотя и безуспешно, склонить сенат в пользу назначения командующим Г. Кассия. Одиннадцатая филиппика дает яркое представление о неспособности правящей олигархии Рима принимать спасительные решения даже в экстремальной ситуации, когда вставал вопрос о самом существовании республики.I. (1) Отцы сенаторы! Сама великая скорбь, или, лучше сказать, негодование, которое мы испытываем по причине жестокой и достойной сожаления смерти Г. Требония[846], наилучшего гражданина и благоразумнейшего человека, заключает в себе нечто,
что, как я полагаю, принесет пользу государству. Ведь мы ясно увидели, сколь велика свирепость тех, кто поднял преступное оружие против отечества! Поистине, эти два человека, Долабел- ла398 и Антоний, от рождения — наиболее мерзкие и отвратительные люди с момента возникновения человеческого рода. Из них первый уже совершил то, что хотел; что касается второго, то уже ясно, что он замышляет. Л. Цинна был безжалостен, Г. Марий — неумолим, Л. Сулла399 — свиреп; но никто из них в своей яростной мстительности не вышел за рамки наказания смертью — а это наказание считается самым суровым в применении к гражданину400.
(2) И вот перед нами эта пара преступников, невиданных и неслыханных, свирепых и подобных варварам. Вы помните, как прежде они люто ненавидели друг друга и враждо- вали401; и их же после этого связало между собой единственное в398 Публий Корнелий Долабелла первоначально был помпеянцем; на сторону Цезаря перешел в 49 г. до н. э. Будучи народным трибуном, пытался провести закон об отмене долгов. Участвовал в африканской и испанской войнах Цезаря. В возрасте 25 лет, вопреки законам, он был назначен консулом, но не вступил в должность — этому помешало убийство Цезаря. Первоначально он выражал одобрение деянию заговорщиков, но затем (в первые же дни после убийства) стал их ярым противником, сблизился с Марком Антонием, с которым прежде враждовал, и при его помощи получил в управление провинцию Сирия, ранее назначенную Кассию. После убийства Требония был осажден Кассием в Лаодикее и покончил с собой.
399 Цицерон напоминает здесь слушателям о широко известных событиях гражданской войны между Марием и Суллой. Л. Корнелий Цин- на, враг Суллы, был известен своими жестокостями и тем, что во время борьбы с сулланцами освободил примкнувших к нему рабов; Г. Марий, вернувшись из изгнания в Рим в 87 г., устроил там настоящую резню; Л. Сулла, помимо других жестокостей, впервые в римской истории во время своей диктатуры опубликовал проскрипционные списки.
400 Ср. известный эпизод времени борьбы Цицерона с Катилиной: Д. Юний Силан, высказавшийся за применение к заговорщикам высшей меры, после речи Цезаря разъяснил, что таковой для римских граждан является не смерть, а тюремное заключение (См.: Плутарх. Цицерон. 21).401
401 Долабелла и Антоний враждовали с 47 г. до н. э., когда Антоний, будучи начальником конницы у Цезаря, подавил в Риме силой народное
своем роде единодушие и любовь, сходство их бесчестной натуры и недостойнейшей жизни! Следовательно, то же, что сделал Долабелла с человеком, оказавшимся в его власти, — это же грозит теперь многим, кто попадет в руки Антония.
Но тот, находясь вдали от наших консулов и войск и не зная, что сенат и народ римский единодушны, совершил свое преступление, надеясь на войска Антония — преступление, подобное тем, которые, как полагал он, уже совершили в Риме его сотоварищи по безумию.(3) И что же иное замышляет этот человек, чего он, как вы думаете, хочет, и вообще, что является причиной войны? Ведь он
402
считал не только недругом, но и врагом всякого, кто, как мы судит о государственных делах (так, как подобает свободному человеку), с кем мы голосовали за достойные нашего государства решения, — он считал врагом всех тех, кто желал свободы римскому народу. Он замышляет расправиться с нами более жестоко, чем расправляются с врагами; он считает смерть, жестокие пытки и мучительную казнь естественным наказанием. Ведь каким страшным врагом государства должен считаться тот, смерть от руки которого, в случае его победы, уже является благодеянием по сравнению с пытками, которые угрожают побежденному!
II. Поэтому, отцы сенаторы, хотя в подбадривании вы не нуждаетесь, — вы ведь и меня самого зажгли страстью к восстановлению свободы, — отстаивайте эту свободу с тем большей храбростью и рвением, считая величайшей карой для побежденных обращение в рабство!
(4) Антоний вторгся в Галлию, Долабелла — в Азию; оба в провинции, им не предназначенные[847][848][849]. Против одного выступил
Брут[850]— он сдержал обезумевшего от ярости, жаждущего все грабить и разорять Антония, подвергая свою жизнь опасности, препятствуя тому продвигаться вперед, не давая воротиться назад, позволив осадить себя и связав войска Антония на флан- гах[851]. Другой вторгся в Азию. Зачем? Не потому ли, что он считал самым верным и коротким путь оттуда в Сирию? А если он собирался в Смирну, тогда для чего ему был нужен легион[852]? Долабелла шел следом за каким-то Октавием — марсом, посланным вперед, бандитом, оскверненным преступлениями, неимущим, разорявшим поля и грабившим города не в надежде обзавестись собственностью ( те, кто его знали — мне ведь лично этот "сенатор" незнаком — уверяют, что он не в состоянии ее сохранить), но чтобы смягчить свою нищету в настоящий мо- мент[853].
(5) Ни малейшего подозрения на враждебные намерения — кто бы мог предположить это? Последовали самые дружеские беседы с Требонием, объятия: в притворной любви раздавались фальшивые знаки высшего благоволения. Но рукопожатие, которое обычно считается доказательством доверия, было нарушено самым вероломным и преступным образом. Ночью он проник в Смирну, которая является нашим самым верным и давним союзником, как будто во вражеский город[854]. Требоний был схвачен,
не ожидая нападения от того, кто с виду казался согражданином; дело происходило так, как будто нападавший был открытым врагом. Конечно же, Фортуна хотела этим самым явить нам свидетельство, чего должен опасаться побежденный! Консуляра, человека с консульским империем управлявшего провинцией Азия, он выдал изгнаннику Самиарию[855][856]. Он не хотел умертвить захваченного немедленно, — думается мне, чтобы не показаться слишком великодушным, одержав победу. В течение двух дней он нечестивым языком поносил наилучшего мужа оскорбительнейшими словами, бичеванием и пытками учинял ему допрос с пристрастием относительно казенных денег. Затем, сломав ему шею, он отсек голову и приказал носить ее воткнутой на копье; растерзанные же останки его, протащив по городу, приказал бросить 410
в море .
(6) Нам предстоит вести войну с таким врагом, который своим отвратительнейшим зверством превзошел всех варваров! И что я могу еще добавить, говоря об уничтожении римских граждан и о разграблении святынь! Кто в состоянии перед лицом столь жестоких деяний достойно оплакать такие великие бедствия? А теперь он бродит по всей Азии, важничая, словно царь, и считая, что мы заняты другой войной[857] — поистине, будто не является единой и одной и той же война против этой парочки нечестивых злодеев!
III. Вы видите в Долабелле лишь отражение жестокости М. Антония: от него он заимствовал ее как образец поведения, от него получил Долабелла уроки преступности. Думаете, если это допустить, Антоний в Италии будет вести себя мягче, чем Дола- белла в Азии? Мне лично, по крайней мере, кажется, что и первый из них дошел до предела человеческого безумия и одичания, и Антоний, получи он только власть, не остановится перед любой расправой.
(7) Итак, отцы сенаторы, представьте себе воочию то ужасное и горестное, но необходимое для укрепления нашего ду-
ха зрелище: ночное нападение на знаменитейший азиатский город, вооруженное вторжение в дом Требония, так, что этот несчастнейший раньше увидел мечи разбойников, чем понял, что произошло, — представьте себе это неистовое вторжение Дола- беллы, его мерзкий голос, скверную физиономию, темницу, побои, дыбу, мучителя и палача Самиария! Говорят, что он перенес все это терпеливо: великий подвиг, по моему мнению, величайший из всех! Ведь в любом случае мудрец, что бы ни случилось в человеческой жизни, заранее думает о том, как стойко перенести то, что случится. Во всех отношениях более важно заранее принять меры к тому, чтобы подобное не случилось; а если случится — переносить случившееся с неменьшим мужеством.
(8) Долабелла же настолько забыл о человечности (впрочем, он никогда ею и не обладал), что свою ненасытную жестокость проявил не только по отношению к живому, но и к мертвому, и, будучи не в состоянии насытиться зрелищем его мучений и 412 терзаний, тешил свой взгляд созерцанием его трупа .
IV. О, Долабелла, ты гораздо несчастнее, чем тот, кого ты пожелал сделать несчастнейшим человеком! "Требоний перенес великие муки". Но многие переносят более значительные по причине болезни, однако мы называем их обычно не несчастными, но страдальцами. "Боль была долгой". Двухдневной, у многих же она многолетняя! Поистине, муки, причиняемые палачами, подчас не тяжелее, чем мучения, причиняемые болезнями. (9) Гораздо хуже другое, говорю я, другое, о распутнейшие и безумейшие люди! Ведь насколько больше силы в духе по сравнению с телом, настолько мучительнее то, что происходит в душе по сравнению с происходящим в теле! Итак, более жалок тот, кто решился на совершение преступления, чем оказавшийся вынужденным стать его жертвой. "Долабелла пытал Требония". Но и карфагеняне пытали Регула[858][859]! Но если карфагеняне, превзошедшие, по общему мнению, всех своей жестокостью, расправились так с врагом, то что же можно сказать о Долабелле, поступившем так с согражданином? Есть ли необходимость далее проводить сравнение или высказывать сомнения по поводу того, кто из них более жалок — тот ли, за смерть которого сенат и римский народ жаждет отомстить, или другой, который согласно всем постановлениям сената объявлен врагом? И если взять всю предшествовавшую жизнь, кто вообще сможет сравнивать жизненный путь Требония и До- лабеллы, не нанеся тем самым жесточайшего оскорбления первому? Кто не знает благоразумия, таланта, человеколюбия, безупречного образа жизни, величия духа в деле освобождения отечества Требония? Другому же с детства служила развлечением жестокость, затем такие мерзостные страсти, что он находил радость в совершении таких поступков, в которых порядочный человек не даст повода себя упрекнуть даже врагу! (10) И он-то, о бессмертные боги, некогда был "моим"[860]! Но ведь его пороки оставались тайной для того, кто их не искал...
пожалуй, я не стал бы ему чужим и ныне, если бы он не стал врагом вам, отеческим пределам, этому городу, богам-пенатам, всем нашим алтарям и очагам, наконец, самой природе и человечности! Предупрежденные поведением этого человека, давайте еще бдительнее и тщательнее остерегаться Антония!
V. Ведь в окружении Долабеллы было не так много заведомых и редкостных бандитов; зато вы видите, какие и сколь многочисленные они у Антония! Первый из них — его брат Луций[861].
О бессмертные боги! Каков бич! Каково злодеяние! Каково преступление! Какая пучина, какая утроба! Как вы думаете, чего он только не проглотит, что мысленно не сожрет, чью кровь не выпьет, на чьи владения и имущество он с надеждой и вожделением не устремит свой бесстыднейший взор! (11) А что сказать о Цен- зорине, который, заявляя, что хочет стать городским претором, на деле им стать не захотел[862]! А Бестия, который открыто признает, что домогался консульства вместо Брута[863]! О если бы Юпитер предотвратил это ужасное знамение! Ведь будет абсурдом, если тот, кто не смог стать претором, станет домогаться консульства (разве что он считает постигшее его наказание заменой претуры). Второй Цезарь Вописк, пусть этот человек, обладающий великим умом, великим влиянием, который сразу же, побыв эдилом, стремится стать консулом[864], — пусть этот человек будет освобожден от соблюдения закона... хотя, впрочем, сами законы для него препятствием не служат (вследствие, я полагаю, его чрезмерных достоинств). Пять раз удавалось мне, выступая в его защиту, добиваться его оправдания. В шестой раз получить победную пальмовую ветвь у нас трудно даже гладиатору. Но это уже вина судей, а не моя. Я защищал его от чистого
сердца, они же должны были сохранить для государства славнейшего и достойнейшего сенатора... Ныне он, видимо, занят только тем, что стремится втолковать нам, будто решение судей, которое мы кассировали, было справедливым и было принято в
419 интересах государства .
(12) И ведь это относится не к нему одному: есть и другие в том же лагере, по заслугам осужденные и постыдно восстановленные в правах. Как вы считаете, какими будут замыслы у этих лиц, являющихся врагами всех честных людей, если не самыми жестокими? Далее, там есть еще некий Сакса, которого Цезарь дал нам в народные трибуны из дальней Кельтиберии[865][866], ранее — планировщик военных лагерей, а теперь, как он надеется, горо- да[867]. Но так как он чужестранец для нашего государства, пусть он оставит нас в покое и позаботится о своей собственной голове! С ним и ветеран Кафон (никого из ветеранов не ненавидели больше, чем этого человека)[868].
Им, как будто сверх того "приданого", которое они получили во время гражданских войн, Антоний щедро отдал кампанские земли, чтобы они имели источник доходов для своих остальных имений. О, если бы они удовлетворились только этим! Мы перенесли бы это, хотя это и трудно стерпеть. Следовало бы перенести все, что угодно, лишь бы не было этой ужаснейшей войны.
VI. (13) Ну так что же? Разве не стоят у вас перед глазами эти "светочи" лагеря Антония? И прежде всего двое коллег Антония и Долабеллы, Нукула и Лентон, делившие Италию согласно тому
закону, который сенат посчитал принятым под давлением; из этих двух людей один был сочинителем мимов, а другой играл в трагедиях[869]. А что сказать об апулийце Домиции[870]? Ведь это его имущество я совсем недавно видел объявленным к продаже — столь велика у него небрежность управляющих! Не он ли недавно сыну своей сестры яд не то, чтобы дал, а прямо-таки влил! Не могут ведь не жить расточительно те, кто надеется на наше имущество, утратив свое по легкомыслию. Видел я и аукцион П. Деция — превосходного человека — который, следуя примеру предков, посвятил себя делу уплаты долгов[871]. Но не нашлось ни одного покупателя на этом аукционе. Жалкий человек, посчитавший, что сможет выпутаться из долгов, продавая чужое имущество! (14) А что можно сказать о Требеллии[872], которому чудятся Фурии, карающие должников? Ведь мы видим у этого борца за отмену долгов новые долги! А Тит Планк[873]? Этот, которого выдающийся гражданин Аквила[874] изгнал из Поллентии[875] и,
изгнанный в бегстве сломал себе ногу. О если бы это случилось ранее, чтобы он вообще не смог возвратиться сюда429 [876]! А вот и светоч и украшение этого войска, которого я чуть не пропустил, Т. Анний Кимбр[877], сын Лисидика, и сам он, говоря по-гречески, "лисидик"[878]; Кимбр освободил себя от соблюдения любого права, оставив за собой разве только право убить родного брата[879]. Поскольку окружение Антония, состоящее из подобного рода людей, столь велико, на какое злодеяние он не рискнет? Когда и Долабелла, имея при себе гораздо меньшее число бандитов, погряз в столь тяжких преступлениях? (15) Хотя я часто — против желания — вынужден был расходиться во мнениях с Кв. Фуфием[880], я охотно присоединяюсь к высказанному им предложению (поэтому вы должны судить обо мне как о человеке, имеющем обыкновение расходиться во мнениях по причинам не лицеприятным, но чисто деловым). Итак, я не только присоединяюсь к мнению Фуфия, но и выражаю ему признательность! Ведь он предложил суровое, значительное и достойное нашего государства решение, а именно: объявить До- лабеллу врагом и конфисковать его имущество. Добавить к этому что-либо невозможно — какое решение может быть страшнее и суровее? Он заявил, однако, что если кто-нибудь из присутствующих, кто выступит после него, предложит более суровое ре шение, он охотно к нему присоединится. Кто может не похвалить такую решимость? VII. (16) Теперь, когда Долабелла объявлен врагом, против него надлежит начать военные действия. Ведь он не успокоится! У него есть легион, есть беглые рабы, есть запятнанное преступлениями оружие; и сам он, наглый и неистовый, обречен на достойную гладиатора смерть[881]. По этой причине, поскольку Долабелла вчерашним постановлением был объявлен врагом и против него предстоит вести войну, надлежит избрать полководца. Было высказано два предложения, из которых я, впрочем, не одобряю ни одного. Первое из них, если оно не вызвано необходимостью, я, как и всегда, считаю чреватым опасностью, второе же, я полагаю, чуждо нашему времени. (17) Экстраординарный империй, являясь любимым в народе и весьма ненадежным, менее всего подходит для нашего достоинства, для этого сословия. Во время великой и тяжелой войны с Антиохом[882], когда Л. Сципион[883] получил в управление провинцию Азия и возникло мнение, что он не обладает ни духом, ни мощью для ведения этой войны, и когда сенат передал это трудное предприятие его коллеге Г. Лелию[884], отцу знаменитого муд- реца[885], Публий Африканский[886], старший брат Л. Сципиона, поднялся и своей просьбой отклонил такое бесчестие от их семьи, сказав, что его брат в высшей степени обладает доблестью и благоразумием, а сам он, невзирая на свой возраст и уже совершенные им деяния, готов отправиться вместе с ним в качестве легата. После сказанного им уже не было причины заменять Сципиону провинцию[887][888][889][890]. И для этой войны экстраординарного империя домогались не больше, чем ранее для двух величайших Пунических войн, которые вели и выиграли консулы или же дик- 442 443 444 таторы , чем для войн с Пирром , с Филиппом , чем впоследствии для Ахейской войны[891], чем для третьей Пунической[892][893]. Для последней римский народ сам себе нашел достойного вождя, П. Сципиона, но при этом пожелал, чтобы тот вел войну в ранге 447 консула . VIII. (18) Когда предстояло вести войну с Аристоником, консуламибыли П. Лициний и Л. Валерий[894]. У народа тогда спросили, кому следует вести эту войну. Консул Красс, великий понтифик[895], наложил штраф на своего коллегу Флакка, фламина Марса[896], будто бы за то, что тот пропустил жертвоприношения. Народ римский постановил вернуть этот штраф, однако потребовал, чтобы фламин повиновался понтифику[897]. Но даже и тогда римский народ не поручил вести войну частному лицу, хотя был Африканский, справивший годом ранее триумф над Нуманци- ей[898]: он, намного превосходя всех воинской славой и доблестью, получил голоса всего лишь двух триб. Таким вот образом народ предпочел поручить ведение войны консулу Крассу, а не частному лицу — Африканскому! Предложение об империи Гн. Помпею — человеку выдающихся достоинств и самому выдающемуся принцепсу — внесли сеявшие смуту народные три- буны[899][900]. Да и Серторианская война была поручена сенатом 454 частному лицу потому, что консулы от нее отказались . Л. Филипп[901][902] тогда сказал, что сенат посылает его туда вместо кон- 456 сулов, а не в качестве проконсула . (19) Итак, что это за комиции? И почему Л. Цезарь[903], гражданин наиболее решительный и влиятельный, занимается соисканием должности в сенате[904][905]? Он предлагает дать империй 459 честнейшему и славнейшему мужу, однако частному лицу . Этим он возложил на нас самую тяжкую ответственность. Если бы я согласился с этим предложением, то тем самым перенес бы соискание должностей в курию; если же я выскажусь против, то дело будет выглядеть так, будто я, выступая на комициях, отнимаю почетную должность у человека, мне в высшей степени дружественного. Поэтому, если угодно перенести комиции в сенат, давайте будем здесь соперничать, добиваясь почетных должностей! Тогда пусть нам будут розданы таблички для голо сования так, как они раздаются народу. Чего ты, Цезарь, добиваешься? Того, чтобы достойнейший муж, если тебя не поддержат, оказался бы в глазах всех отвергнутым? Или того, чтобы каждый из нас почувствовал себя ущемленным, если мы, оказываясь равными в смысле заслуг, будем считаться не заслуживающими равных почестей? (20) Однако — я слышу этот упрек — экстраординарный империй был предоставлен юноше Г. Цезарю по моему предложе- 460 нию , но ведь он оказал мне огромной важности поддержку! Когда я говорю "мне", то я имею в виду сенат и римский народ. Государство получило от него неожиданную и столь великую поддержку[906][907], что без нее не смогло бы найти спасение. Мог ли я не предоставить ему экстраординарного империя? Выбор состоял в том, чтобы или отобрать у него войско, или предоставить ему империй. Какие могут быть разумные основания, или вообще как может создаться положение, чтобы войско имело командующего, не обладающего империем? Итак, то, что не отнято у человека, не должно рассматриваться как ему предоставленное. Если бы вы, отцы сенаторы, тогда не предоставили Г. Цезарю империя, то тем самым вы бы его у него отобрали. Но ветераны, которые взяли в руки оружие для защиты государства, увлеченные его авторитетом, командованием, именем, хотели, чтобы ими командовал именно он: Марсов и четвертый легион подчинились авторитету сената и достоинству государства при условии того, что их императором и предводителем будет Г. Цезарь. Империй Г. Цезарю был предоставлен самой обстановкой, фасции же были даны ему сенатом. Но досужему человеку, ничего не совершившему и являющемуся частным лицом — прошу тебя признать это Л. Цезарь (ибо я имею сейчас дело с опытней шим в государственных делах человеком) — были ли случаи, чтобы такому человеку сенат предоставлял империй? IX. Вот что я хотел сказать по этому поводу, чтобы не показалось, будто я встал поперек пути человеку, мне в высшей степени дружественному и оказавшему мне величайшие услуги. Хотя, в общем, не может быть и речи о "вставании поперек пути" человеку, который не только не добивается этой должности, но, скорее, даже уклоняется от нее. (21) Предложение, состоящее в том, чтобы консулы кинули жребий, кому из них должна выпасть Азия и Сирия для преследования Долабеллы, противоречит достоинству консулов и серьезности момента. Я далее объясню, почему это не принесет пользы государству. Но прежде обратим внимание на то, какой позор это навлечет на консулов. В то время, когда десигнирован- 462 ный консул оказался осажденным, когда от его спасения зависит спасение государства, когда от римского народа отреклись эти преступные и готовящие гибель государству граждане, когда нам предстоит вести такую войну, в которой мы будем сражаться за достоинство, свободу, жизнь (а если кто окажется во власти Антония, тому предстоит подвергнуться мучениям и пыткам), — и в такое время должно быть предложено прекраснейшим и храбрейшим консулам вступить в состязание между собой? И будет идти речь об Азии и Сирии? Чтобы возник повод думать, будто мы или не доверяем им, или только тем и занимаемся, что сеем раздор? (22) Во внесенном предложении стоит: "Чтобы после освобождения Брута..." Этого только не доставало — бросить его на произвол судьбы, оставленным и преданным! Я вообще считаю само упоминание о провинциях совершенно неприемлемым для настоящего момента! Хотя ты, Г. Панса, стремишься всем сердцем к тому, чтобы освободить храбрейшего и наиславнейшего мужа, сложившиеся обстоятельства принуждают тебя самым неотступным образом преследовать Долабеллу и некоторую часть твоих помыслов и забот посвятить Азии и Сирии. Я хотел бы, ес- [908] ли бы это было возможным, чтобы ты имел несколько душ и все их сосредоточил на помыслах о Мутине. Но поскольку это невозможно, мы хотим, чтобы ту часть своей души, которая является наилучшей и предпочтительнейшей, ты сосредоточил только на том, что связано с Брутом. (23) Я знаю, что ты так и поступаешь и об этом более всего думаешь. Но никто не может не только что исполнять, но даже и обдумывать два дела одновременно, да при том еще столь ответственных. Поэтому наш долг состоит в том, чтобы направлять и поощрять твое рвение, заслуживающее величайшей похвалы, не отвлекая его на другие частные заботы. Х. Добавь к этому разговоры людей, добавь возникающие подозрения, добавь раздоры! Поступай подобно мне, которого ты всегда хвалил — мне, оставившему провинцию, благоустроенную и упорядоченную сенатом, для того, чтобы погасить пожар в 463 отечестве , оставляя в стороне все другие помыслы и интересы. Ты не найдешь никого другого, кроме меня, с которым ты, связанный со мной самой тесной дружбой, мог бы посоветоваться и встретить участие к твоим делам, кто поверил бы, что провинция тебе назначена против твоей воли. Ты должен, прошу тебя, положить конец этим слухам в соответствии с твоим редким умом, и сделать так, чтобы не возникло подозрения, будто ты желаешь того, о чем в действительности заботы не проявляешь. (24) Ты тем более должен к этому стремиться, что на твоего коллегу[909][910], мужа славнейшего, подобные подозрения пасть не могут. Он обо всем этом ничего не знает, даже не подозревает — он ведет военные действия, стоит в боевом строю, сражается не на жизнь, а на смерть. Он скорее раньше услышит, что ему назначена провинция, чем у него возникнет подозрение, будто наступило время для решения этого вопроса. Опасаюсь я и того, как бы наше войско, вставшее на защиту государства, не по обязательному набору, но по добровольному устремлению, не проявило бы колебаний, сочтя, что мы заботимся не о предстоящей войне, а о чем-то ином. Будет вполне естест венным, если консулы проявят заботу о предоставлении им провинций, как это часто случалось со многими славнейшими мужами: но прежде всего верните нам Брута, светоч и украшение государства, о спасении которого нам надлежит заботиться, как о том изваянии, упавшем с неба, которое находится под охраной стражей Весты[911]. От спасения его зависит спасение нас самих. Тогда, если это произойдет, мы превознесем вас до небес на своих плечах и назначим вам провинции в высшей степени достойные вас. Итак, стоит заняться делом, которое нам предстоит. А состоит оно в том, будем ли мы жить свободными, или же нам выпадет в удел смерть, которую следует предпочесть рабству. (25) Но что произойдет, если решение о необходимости преследования Долабеллы замедлит общий ход событий? Когда прибудет консул? Или же мы станем ожидать того момента, когда не останется и следа от общин и городов Азии? "Ну, они отправят кого-нибудь из консуляров[912]". Весьма охотно я бы это одобрил — я, который несколько ранее высказался против предоставления экстраординарного империя частному, хоть и пользующемуся громкой славой лицу! "Ну, они отправят достойного человека." Но кто является более достойным, чем П. Сервилий? Такого нет в нашем государстве. И если я отвергал возможность предоставления этой должности кому-либо даже тогда, когда это предложение исходило от сената, могу ли я теперь поддержать предложение, исходящее от одного лица? (26) Нет, отцы сенаторы, нам необходим человек, готовый выполнить эту задачу и не связанный никакими внешними обстоятельствами — человек, который имеет империй, полученный по закону, который обладает при этом авторитетом, громким именем, войском — человек, испытанный на деле в своем стремлении защитить свободу государства. XI. Так кто же этот человек? М. Брут или Г. Кассий, или оба вместе. Я просто внес бы предложение, как это всегда делалось: "Консулы, один из них, или оба вместе", — если бы мы не были связаны делами Брута в Греции[913] и не считали бы необходимым скорее опереться на его поддержку здесь, в Италии, чем отправлять его в Азию — и не потому, чтобы после этого сражения иметь резерв, но для того, чтобы в ходе самого сражения мы могли рассчитывать на поддержку из-за моря. Кроме того, отцы сенаторы, М. Брута сдерживает ныне Г. Антоний[914], под властью которого находится Аполлония, большой и важный город. Во власти его, как я полагаю, находится и Беллида, и Амантия[915], он угрожает Эпиру, теснит Орик[916], под его командованием некоторое количество когорт, есть и конница. Если мы вытребуем сюда Брута для ведения другой войны, мы наверняка потеряем Грецию. Следует позаботиться и о Брундизии и о том побережье Италии[917]. Хотя, по правде говоря, я удивляюсь тому, что Антоний так медлит: он имеет обыкновение быстро "надевать перчатки"[918] и не сможет долго выдержать страх перед осадой. Если Брут закончит эту войну и решит, что он скорее принесет пользу государству, если станет преследовать Долабеллу, чем когда будет оставаться в Греции, он станет это делать на свой страх и риск, как он это делал прежде. Он не станет ожидать решения сената в столь многочисленных пожарищах, которые необходимо как можно быстрее гасить — (27) ибо и Брут и Кассий уже показали, что во многих ситуациях сами себе являются сенатом. В столь великой сумятице и расстройстве всех дел необходимо руководствоваться скорее велением момента, чем традиционными установлениями. Ведь и ныне не в первый раз Брут и Кассий спасение и свободу государства считают самым священным законом и самой наилучшей традицией[919]. Даже если бы предметом дебатов не была необходимость преследования Долабеллы, я все равно считал бы решение принятым, поскольку эти выдающиеся мужи отличаются добродетелями, авторитетом, знатным происхождением: о войске одного из них нам уже известно, второй, по слухам, также им обладает. XII. Стал ли ожидать Брут наших решений, зная наши истинные настроения? Ведь он не отправился на Крит, в свою провинцию, а поспешил в чужую, в Македонию[920]. Он рассматривал все территории, которые вы хотели закрепить за собой, как свое поле деятельности. Он набрал новые легионы, принял под свое командование старые, перетянул конницу Долабеллы на свою сторону и по своей инициативе объявил Долабеллу, еще не успевшего запятнать себя столь великим злодеянием, врагом государства. Если бы дело обстояло иначе, то на каком основании он стал бы отнимать конницу у консула? В самом деле? (28) А Гай Кассий, отличающийся таким же величием души и разума, разве не для того отправился из Италии, чтобы помешать Долабелле овладеть Сирией? На основании какого закона, по какому праву? А по тому священному праву, которое исходит от самого Юпитера, суть которого в том, что все, направленное на спасение государства, должно считаться законным и справедливым. Этот закон является ничем иным, как высшей справедливостью; продиктованный могуществом богов, он повелевает совершать достойные и честные поступки и запрещает действия противоположного характера. Именно этим законом руководился Г. Кассий, когда отправился в Сирию, в провинцию, ему не принадлежащую (если бы люди руководствовались уже записанными законами; но поскольку эти законы отменены, он счел эту провинцию своей по естественному праву). (29) Чтобы все эти действия на основании нашего авторитета были признаны законными, я предлагаю принять следующее постановление: "Поскольку П. Долабелла, а также те, кто были его сообщниками, друзьями и помощниками в совершении жесточайшего и отвратительнейшего преступления, объявлены сенатом врагами римского народа, и поскольку сенат постановил начать военные действия против Долабеллы; а также для того, чтобы он, осквернивший все божественные и человеческие законы новым и ничем не искупимым злодейством, запятнавший себя бесчестными преступлениями против отечества, понес должное наказание, определямое богами и людьми, (30) сенат постановляет: проконсулу Г. Кассию надлежит управлять провинцией Сирия, как магистрату, получившему эту провинцию в управление на основании полноправных полномочий; ему надлежит принять под свое командование войска, находящиеся под началом проконсула Кв. Марция Криспа, проконсула Л. Стация Мурка, легата А. Алиена[921], а упомянутые лица должны передать ему эти войска. С этими войсками, а также дру гими, которые он соберет под свое командование, Г. Кассий должен начать военные действия против Долабеллы на суше и на море; для ведения этой войны он получает все права и полномочия наместника провинций Сирия, Азия, Вифиния и Понт, с тем, чтобы там, где он сочтет это необходимым, мобилизовать корабли и экипажи и взыскать средства, необходимые для ведения военных действий; во всех провинциях, куда прибудет проконсул Г. Кассий в связи с проводимыми им военными операциями, проконсульский империй Г. Кассия будет высшим по отношению к империю того, кто в этот момент окажется наместником данной провинции — той, куда прибудет Г. Кассий; (31) если царь Дейотар и сын царя Дейотара[922] окажут поддержку проконсулу Г. Кассию, предоставляя ему войска и средства для ведения военных действий — так же, как они неоднократно делали это ранее во многих войнах, укрепляя могущество римского народа — то тем самым они окажут услугу сенату и римскому народу; если остальные цари, тетрархи и династы[923][924] будут действовать таким же образом, сенат и народ римский достойным образом оценят и не забудут оказанную ему услугу; консулы Г. Панса и А. Гирций, оба в отдельности, после упорядочения дел в государстве, пусть доложат этой корпорации — если сочтут это необходимым — о состоянии консульских и преторских провинций. Пока же этими провинциями управляют те наместники, которые там находятся, до тех пор, пока сенат не назначит преемника каждому из них своим решением." XIII. (32) Этим решением сената вы еще более подогреете патриотический пыл Г. Кассия и добавите силы его оружию. Вы хорошо знаете его характер и войско, во главе которого он стоит. Характер же его таков, каким он выступает перед вашими глаза- 478 ми... , войско же, известия о котором до вас доходят, состоит из храбрых, решительных мужей, которые, пока был жив Требоний, никогда бы не допустили, чтобы Долабелла со своей бандой проник в Сирию. Аллиен, мой друг и близкий мне человек, после гибели Требония ни в коем случае не допустит, чтобы его называли легатом Долабеллы. Кв. Цецилий Басс[925][926], хотя и является частным лицом, но мужественный и прекраснейший человек, имеет под своим командованием сильное и победоносное войско. (33) У царя Дейотара и у его сына есть большая и по нашему образцу обученная армия. На его сына мы можем возлагать величайшие надежды, он в высшей степени одарен и обладает величайшими добродетелями. А что сказать мне об отце? Свое благоволение по отношению к римскому народу он доказывает едва ли не с момента своего рождения . Он не только выступал в качестве нашего союзника в войнах, которые вели наши полководцы, но сам лично командовал своими войсками. С какой похвалой, с каким уважением и почетом отзывались об этом муже Сулла, Мурена, Сервилий, Лукулл[927]! (34) А что мне остается добавить о Помпее? Помпее, который считал Дейотара единственным истинным другом во всем мире, искренне преданным человеком, единственным верным и надежным союзником римского народа! Когда я и Марк Бибул[928] были наместниками в близких и пограничных провинциях, мы получали помощь от этого царя и пехотой, и конницей. После этого началась эта ожесточеннейшая и несчастнейшая гражданская война; что должен был бы сделать в этих условиях Дейотар, что вообще надо было делать — об этом нет нужды говорить, особенно потому, что исход был совсем не тот, на который рассчитывал Дейотар[929]. Если во время этой войны им и совершались ошибки, то он совершал их вместе с сенатом; если же им принимались правильные решения, то даже потерпев поражение, он не заслуживает осуждения. К этим контингентам войск должны будут присоединиться другие цари, последуют новые наборы войск. (35) Не будет недостатка и в кораблях — столь высоко чтят тирийцы Кассия, столь много значит имя Кассия в Сирии и Финикии[930] ! XIV. Отцы сенаторы, государство имеет в лице Г. Кассия готового полководца, которого можно послать против Долабеллы, и не просто готового, но испытанного и храброго. Он совершил великие подвиги еще до прибытия туда М. Бибула, весьма уважаемого мужа, нанеся поражение известнейшим полководцам парфян, разбив их огромные полчища; он спас Сирию от мощного натиска парфян. Я не буду задерживать ваше внимание, воздавая ему великие похвалы за единственный в своем роде подвиг — напоминание о нем далеко не всем будет по нраву. Сохраним же его скорее для истории, не тратя слов, чтобы засвидетельство- 485 вать его сейчас . (36) Я обратил внимание, отцы сенаторы, и лично услышал сетования на то, что я слишком приукрашиваю заслуги Брута, слишком превозношу Кассия, что я даже хочу доставить Кассию своим предложением положение господина и принцепса в государстве. Кого же я приукрашиваю? Разве не тех, кто сами являются украшением государства? Разве я не превозносил постоянно заслуги Д. Брута во всех вносимых мною предложениях? Станете ли вы порицать меня за это? Или же надлежит воздавать хвалы Антониям, опозорившим не только свой род, но и само имя римлянина? Или же мне надо хвалить Цензорина, врага во время войны, головореза в мирное время? Есть ли необходимость в том, чтобы перечислять другое отребье из этой же банды? Нет, я совершенно далек от того, чтобы хвалить этих врагов спокойствия, согласия, законов, справедливости: я ненавижу их настолько сильно, насколько я люблю свое отечество. (37) "Смотри, — говорят иные, — как бы ты не обидел ветеранов..." Эти слова я слышу чаще всего. Конечно, я должен уважать ветеранов — пока они сохраняют здравый смысл, опасаться их я не должен. Тех ветеранов, которые взяли в руки оружие для защиты государства, и встали под знамена Г. Цезаря, выступив- 486 шего гарантом привилегий, данных его отцом , которые сегодня защищают с опасностью для жизни дело государства — этих ветеранов я должен не только уважать, но и выступать за приумножение их привилегий. Тех воинов, которые сохраняют спокойствие, как я полагаю, следует прославлять и воздавать им величайшую похвалу. Соратников же Антония, которые, промотав деньги, розданные им Цезарем, осадили десигнированного консула, которые грозятся уничтожить этот город огнем и железом, которые переметнулись на сторону Саксы и Кафона, врожденных преступников и грабителей, — кто же станет их уважать? Следовательно, среди ветеранов есть честные люди, которых следует хвалить, нейтральные, которых мы должны сохранить [931][932] верными государству, и бесчестные негодяи, против бесчинств которых мы взялись за оружие. XV. (38) Итак, кого из ветеранов мы опасаемся обидеть? Тех, кто стремится освободить осажденного Брута? Разве те, кто стремятся всем сердцем к тому, чтобы освободить Брута, могут возненавидеть имя Г. Кассия? Или тех, кто не хочет примкнуть к одной из двух враждующих сторон? Я не опасаюсь возможности того, что кто-нибудь из этих людей, для которых столь дорог личный покой, окажется кому-то не по нраву. Что касается третьей группы, то они должны считаться не воинами-ветеранами, но заклятыми врагами государства, и их я хотел бы наказать самым суровым образом. И более того, отцы сенаторы, до какой поры мы будем выносить свои решения, оглядываясь на мнение ветеранов? Неужели их столь великое высокомерие, столь наглая заносчивость должны стать причиной, чтобы мы даже полководцев выбирали, основываясь на их суждении? (39) Я же (ибо хочу открыто высказать, отцы сенаторы, все, что я думаю) полагаю, что нам следует обращать внимание не столько на ветеранов, сколько на настроения новобранцев, составляющих цвет Италии, на дух новых легионов, проявляющих наибольшую готовность выступить для освобождения отечества, на то, какого мнения вся Италия вообще о степени вашей решимости. Ничто вечно не расцветает, одна эпоха сменяется другой. Длительное время славились и блистали могуществом легионы Цезаря; теперь настало время для легионов Пансы, легионов Гирция, легионов сына Цезаря, легионов Планка[933]. Они многочисленнее, воины в них моложе и, естественно, пользуются большим уважением. Ведь они ведут войну, цели которой одобряет весь мир. Поэтому им обещаны награды — те же их уже получили. Пусть последние пользуются ими и пусть те получат обещанное — ибо это сочтут в высшей степени справедливым, как я надеюсь, бессмертные боги. (40) Поскольку дело обстоит именно таким образом, отцы сенаторы, я полагаю, что решение, предложенное мною, должно быть вами одобрено и принято. Надпись из Рососа Пер. В. Г. Боруховича, комм. В. Г. Боруховича и В. Н. Парфенова История Рима конца Республики в освещении античных историков — это история больших событий и больших людей. Но в ней играли заметную роль и "маленькие люди", тысячи и десятки тысяч рядовых легионеров и моряков, которые порой достаточно громко заявляли о себе. В борьбу принцепсов за власть вмешивались легионы, беря на себя в ряде случаев ответственность за исход событий. Но об отдельных легионерах, центурионах или навархах мы знаем очень мало, и только редкие надписи могут служить источником информации, подчас очень скупой. Тем более тщательно обращается исследователь с этим материалом, стремясь извлечь из него максимум возможного. Именно такими качествами обладает опубликованная П. Русселем в журнале "Сирия" надпись на греческом языке, которую он озаглавил "Сириец на службе у Рима и Октавия"[934]. Надпись была обнаружена на некрополе древнего города Рососа, расположенного на берегу залива, примыкающего к горному проходу Иссу (граница Сирии и Киликии). Название города встречается в источниках крайне редко: это был небольшой портовый город эллинистического Востока, население которого традиционно занималось мореходством и морской торговлей. Плита с надписью была использована как строительный материал для надгробного сооружения. Небольшая по величине (высотой в 1,39 м, шириной в 0,58), она содержит убористый греческий текст, существенно поврежденный. Руссель вынужден отметить, что ряд лакун не поддается надежному восстановлению, причем в таких местах, где текст особенно важен. Надпись содержит письма триумвира Октавиана к гражданам города Рососа, где речь идет о привилегиях, дарованных им Селевку, сыну Теодота, наварху, гражданину указанного города. Во времена, к которым относится надпись, этот термин обозначал капитана крупного военного корабля или командира эскадры. Заслуги этого наварха были настолько велики, что Октавиан ради него, как это видно из четвертого письма, обещает ряд благодеяний всему городу Рососу. "Жанр" надписи — письмо властителя, обращенное к целому городу — характерен для эллинистического Востока. До нас дошли в виде надписей письма эллинистических царей, в том числе и обращенные к различным городам и общинам. В документации царской канцелярии государства Селевкидов одним из трех важнейших типов документов было "письмо"[935]. Таким образом, форма обращения Октавиана к жителям Рососа восходит к политическим реалиям государства Селевкидов (возможно, писцы Октавиана, изготовлявшие и переводившие с латинского языка документы, вошедшие в состав писем, происходили из Сирии). Видимо, принципы организации делопроизводства были заимствованы Антонием, а затем и Октавианом на Востоке с его многовековыми бюрократическими традициями. Известно, что позднее Август предлагал Горацию должность, говоря по- современному, "начальника отдела писем"(officium epistolarum) (Suet. Vita Hor. 3). Выходцы из портовых городов эллинистического Востока встречаются довольно часто на службе у римских полководцев. Еще Юлий Цезарь во время Александрийской войны получал подкрепления из этих районов ("В связи с начавшейся Александрийской войной Цезарь призвал флот с Родоса, из Сирии и Киликии", — так начинается рассказ о событиях этой войны — Bell. Alex. I.1). Поставляя корабли воюющим сторонам во время граждан - ских войн, города Востока отправляли вместе с ними и экипажи во главе с опытными капитанами. Руссель в цитированной публикации приводит имя некоего Малхия, происходившего из Сирии (по-видимому, вольноотпущенника), служившего капитаном корабля во флоте Октавиана, которому за заслуги последний даровал права римского гражданина. Мы видим, что предоставление жителю Рососа Селевку римского гражданства по инициативе Октавиана (а также других привилегий) было обычной формой поощрения. Обращаясь к архонтам, совету и народу Рососа, Октавиан проявляет необыкновенную почтительность, называя город "священным", "неприкосновенным", "автономным". Возможно, однако, что такие эпитеты восходят к традициям самого жанра "письма", принятым в канцелярии Селевкидов. Решение о награждении Селевка было принято триумвиром на основании закона консулов 42 г. до н. э. Л. Мунатия Планка и М. Эмилия Лепида. По-видимому, этот закон предоставлял триумвирам право даровать римское гражданство за особые заслуги, в том числе (и, вероятно, в первую очередь) лицам, оказавшим помощь триумвирам в их войне против убийц Цезаря. Надпись из Рососа представляет собой копию четырех документов, первый из которых служит своеобразным "сопроводительным письмом"(lettre d'envoi), как называет его Руссель. К нему прилагалось второе письмо, бывшее извлечением из большого документа, вырезанного на стеле, помещенной в Риме на Капитолии. В этом документе речь шла о многих лицах, получивших те же привилегии, что и Селевк, как это можно предположить на основании слов Октавиана в 4 письме: (строки 87 слл. надписи: "Селевк, ваш гражданин и мой наварх, участвуя во всех войнах, сражался на моей стороне и постоянно проявлял тесную привязанность ко мне, верность и мужество. Как полагалось всем тем, кто сражался на нашей стороне и проявил доблесть на войне, он получил в награду свободу от обложения налогами и права римского гражданина "). Дарование римского гражданства и привилегий Селевку и другим лицам, имена которых перечислялись на Капитолийской стеле, было обычной формой поощрения и залогом верности легионеров, моряков, младших и старших офицеров, на которых опирались в кровавой борьбе за власть триумвиры. Руссель ссылается на другой документ, также исходящий от Октавиана. Документ содержит эдикт Октавиана о привилегиях ветеранам. Согласно этому эдикту, точно совпадающему по типу и характеру с надписью из Рососа, ветеранам предоставлялись полные (Optimo jure optimaque lege) гражданские права и освобождение от налогов. Эти же права предоставлялись их родителям, женам и детям. К чему конкретно сводилась привилегия, состоявшая в обладании правами римского гражданина вместе с освобождением от всех налогов? С полной ясностью выяснить это не удается. Поскольку город Росос назван в надписи "неприкосновенным" и "автономным", можно допустить, что он не платил налогов римскому правительству. Сам же Селевк, получив права римского гражданина, тем самым переставал быть гражданином своего родного Рососа, поскольку по римским законам двойное гражданство исключалось (это видно из речи Цицерона в защиту Бальба: duarum civitatum civis noster esse iure civili nemo potest (II. 28). Можно было бы предположить, что Селевк, став римским гражданином, тем самым освобождался от повинностей, которые несли граждане его родного города. Но Руссель ссылается на исследование Хатцфельда, показавшего, что римские купцы, находясь на Востоке, не освобождались в обязательном порядке от местных или римских налогов[936]. Увеличение числа лиц, обладавших правами римского гражданина, в городах эллинистического Востока, было, по всей видимости, причиной, по которой Селевку, кроме прав римского гражданства, предоставлялась еще и привилегия, состоящая в освобождении от налогов: получив ее, Селевк имел гораздо больший набор привилегий и льгот, чем простой римский гражданин. Как бы то ни было, привилегии, дарованные Селевку и его близким, были сами по себе весьма значительными, и не исключено, что копию с соответствующих римских документов мог заказать и сам Селевк, чтобы вырезанные на камне и поставленные на агоре его родного Рососа, они заставляли бы сограж дан относиться к нему с должным уважением и соблюдать оговоренные в этих документах привилегии, дарованные всемогущим триумвиром. Письмо I В год... месяца Апеллайоса... Император Цезарь, сын Бога[937], провозглашенный императором в четвертый раз, консул во второй раз и десигнированный в третий раз[938], архонтам, совету и народу Рососа, города священного, неприкосновенного и автономного, шлет привет. Я сам вместе с войском пребываю в добром здравии[939]. Нижеследующий текст является извлечением из стелы, находящейся в Риме на Капитолии. Приказываю вам зарегистрировать его в вашем государственном архиве. Пошлите также копии этого текста совету и народу Тарса, совету и народу Антиохии, совету и народу Селевкии[940], чтобы и они зарегистрировали его. Будьте здоровы. Письмо II [Цезарь,] император, триумвир для устройства государственных дел, в соответствии с законом Мунатия и Эмилия предоста- вили[941] гражданские права и освобождение от всех существующих налогов в следующих словах: "Поскольку Селевк, сын Теодота, рососец, сражался на нашей стороне в войне во [Фракии][942] под нашим верховным командованием и вынес ради нас многочисленные и великие бедствия и опасности, не отступая перед самыми тяжкими испытаниями, и дал свидетельства полной поддержки и верности интересам государства, связав свою личную судьбу с нашим спасением, вынося ради интересов государства и народа Римского всяческие бедствия, и оказал нам, как в нашем присутствии, так и при нашем отсутствии, важные услуги, 1. Мы предоставляем ему и его родителям, его детям и потомкам, и жене его... гражданские права и освобождение от всех существующих налогов, каковыми привилегиями пользуются полноправные граждане, освобожденные от всех налогов. Они же должны быть освобождены от военной службы и иных общественных повинностей... 2. Сам вышеупомянутый, родители его, дети и потомки должны быть записаны в Корнелиеву трибу[943], [и пусть они получат там право подавать голос]; ...и если они, отсутствуя, захотят [пройти ценз], и если они захотят [жить в муниципиях или колониях] Италии... 3. [Поскольку] вышеупомянутый, равно как его жена, родители его и потомки, до того как стать римским гражданином... был освобожденным от налогов... [у себя на родине?], то справедливо, чтобы, став римским гражданином, освобожденным от налогов, он пользовался бы, [если того пожелает, возможностью занять жреческие должности и получать] почетные привилегии... и пользоваться ими таким же образом, как и те, кто обладает пол- 498 ными гражданскими правами . 7. ...В город или область провинции Азии и Европы, [если] ввозит или вывозит ради собственных нужд из города или области... [если он] вывозит продукты своего скотоводства ради собственных нужд... то по всем этим статьям ни одна община или откупщик налогов [не будет иметь права взимать налог]... 8. [Если кто-нибудь] захочет выдвинуть обвинение или подать жалобу, или начать судебный процесс против них, добиваясь судебного решения[?]... во всех этих случаях, если они захотят судиться у себя на родине по своим собственным законам, [или в] свободных [городах], или у наших магистратов или промагистратов[944][945], то им предоставляется свободный выбор... никто не должен [действовать] иначе [как предписано в этих положениях], ни привлекать их к суду, передав дело в иную инстанцию, ни выносить [приговора]. [Если же они будут привлечены к суду] на основаниях, противоречащих вышеуказанным положениям, то решения этого суда должны быть признаны [недействительными]. 9. Если имя вышеупомянутого, [его родителей, его жены], его детей и потомков какой-нибудь магистрат захочет включить в список лиц, подлежащих судебному преследованию или принять обвинительное заключение, которое может служить основанием к началу судебного дела[946], вышеупомянутые имеют право явить ся в [наш] сенат или к магистратам и промагистратам, или отправить своих представителей, защищающих личные интересы вышеупомянутых лиц. Всякая община или магистрат, который [не выполнит того, к чему обязывают перечисленные положения или] станет действовать [противоположным образом], или будет судить пристрастно, или действовать [из корыстных побуждений], или посредством преступных деяний добиваться того, чтобы ограничить права вышеупомянутых лиц пользоваться предоставленными им привилегиями, должен будет уплатить римскому народу штраф в 100 000 сестерциев. [Ведение дела по взысканию] и само взыскание этой суммы надлежит производить [всякому прибывающему магистрату?], если он захочет [вести дело] и получить этот штраф в провинции, или же через наших магистратов и промагистратов, если захочет вести это дело в Риме. Тому, кто предоставит по этой сумме соответствующий залог, [может быть предоставлено право вести это дело]". Для выполнения настоящих решений те наши магистраты и промагистраты, [в ведении которых будут] находиться подобные дела, должны проявить заботу и принять соответствующие меры. Письмо III В год... месяца Дистроса 15. Император Цезарь, сын Бога, провозглашенный императором в шестой раз, консул в третий раз, десигнированный консул в четвертый раз[947], шлет привет архонтам, совету и народу священного, неприкосновенного и автономного города Рососа. Если вы здоровы, то это хорошо, сам я вместе с войском пребываю в добром здравии[948]. Отправленные вами послы — Селевк, мой наварх, Герас, Калли... ерос, Симмах, доблестные мужи от доблестного народа, нашего друга и союзника, прибыв в Эфес, беседовали со мной по поводу порученных им дел. Я оказал им достойный прием, найдя в их лице патриотов и доблестных мужей, и принял предложенные мне почести и коро- ну[949][950]. Я постараюсь, когда прибуду в ваши края, совершить для вас доброе дело и сохранить привилегии вашему городу. Сделаю это с тем большей охотой ради наварха Селевка, сражавшегося на моей стороне на протяжении всей войны, совершившего множество подвигов и неизменно проявлявшего свою тесную привязанность и верность. Он никогда не уклонялся от опасностей, подвергаясь им ради наших интересов, проявляя неизменно рвение и старание в делах, способствующих нашему благу. Будьте здоровы. Письмо IV В год... месяца Апеллайоса 9. Император Цезарь, сын Бога, провозглашенный императором в шестой раз, консул в четвертый 504 раз , архонтам, совету и народу священного, неприкосновенного и автономного города Рососа. Если вы здоровы, то это хорошо, сам я вместе с войском пребываю в добром здравии. Селевк, ваш гражданин и мой наварх, участвуя во всех войнах, сражался на моей стороне и неизменно проявлял тесную привязанность ко мне, верность и мужество. Как полагалось всем тем, кто сражался на нашей стороне и проявил доблесть на войне, он получил в награду свободу от обложения налогами и права римского гражданства. Я предоставляю его вашим заботам: ведь подобные люди способствуют воспитанию у граждан тесной привязанности к своей родине. Памятуя, что я готов быть полезным вам во всех отношениях ради Селевка, вы можете с полным доверием обращаться ко мне по любому поводу. Будьте здоровы.
Еще по теме Гибель Римской республики:
- § 3. Римская военно-патрицианская республика в начале V в. до н. э.
- ГРАЖДАНСКИЕ ВОЙНЫ I В ДО Н.Э. И ПАЛЕНИЕ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
- Глава 13 ПЕРВОЕ СТОЛЕТИЕ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
- РИМСКАЯ ДЕРЖАВА В ПЕРИОД ПОЗДНЕЙ РЕСПУБЛИКИ
- Глава 4 РИМСКАЯ РЕСПУБЛИКА: ГОСУДАРСТВО И ПРАВО
- Римская республика в V–IV веках до нашей эры
- ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ РИМСКОЙ КУЛЬТУРЫ ПЕРИОДА РЕСПУБЛИКИ [9]
- Лекция 2 РИМСКАЯ РЕСПУБЛИКА С СЕРЕДИНЫ II в. ДО 31 г. ДО Н. Э.
- Il КРИЗИС И ПАДЕНИЕ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
- § 2. Источники истории Римской республики III—I вв. до н. э. и Империи.
- Лекция 24 РИМСКАЯ РЕСПУБЛИКА С КОНЦА VI ДО СЕРЕДИНЫ II В. ДО Н. Э.
- 5. РИМСКОЕ ОБЩЕСТВО В ПЕРИОД РАЗВИТОЙ РЕСПУБЛИКИ
- ВОЗНИКНОВЕНИЕ РИМСКОГО ГОСУДАРСТВА. ЭПОХА РАННЕЙ РЕСПУБЛИКИ
- 9. Римская республика да политическаго уравненія сословій (199—399).
- Социальная борьба в Римской республике в 60-х годах до н. э. (Заговор Катилины)*
- Реформы братьев Гракхов и начало гражданских войн в Римской республике*
- Падение республики
- ГИБЕЛЬ ДЕМОКРАТИИ
- ГИБЕЛЬ ТИРАНА
- Римская история. От изгнания царей до падения западной римской империи.