ПОРАБОЩЕННЫЕ НАРОДЫ ИЛИ КРЕПОСТНАЯ ЗАВИСИМОСТЬ В ГРЕЦИИ

Если в героический период в Греции выявляется еще небольшое количество рабов, то в следующий период, как об этом свидетельствуют те общественные перево­роты, которыми он открывается, и тот ход развития, какой приняли общественные отношения, рамки раб­ства значительно расширяются.

То великое движение, с которого начинаются собственно исто­рические времена Греции, изменив весь облик страны, во многих местах повело к замене прежнего, более мягкого рабства более суровым и жестоким господством. У Эврипида один из победите­лей говорит при виде пленных троянок: «Увы! Я очень стар, но могу ли я надеяться, что смогу дождаться конца моих дней прежде, чем и меня постигнет столь великое несчастье?»¹ Эти беды, роковые предчувствия которых они старались отвратить от себя, постигли второе поколение их потомков. И те народы, которые в этой войне играли первую роль, оказались именно теми, которые, главным образом, и испытали на себе превратности судьбы. Прошло для одних 60, для других 80 лет после разрушения Трои, и фессалийцы вторглись на родину Ахиллеса, а доряне—в царства Диомеда, Менелая и Агамемнона, обращая в рабство всех, кто не эмигриро­вал до их прибытия. Эмиграция распространилась за пределы Греции; в ней скоро приняли участие и сами победители, распы­ляя эллинскую расу по всем прибрежьям, неся с собой туда все права и все тяготы завоевания.

По мере распространения рабства под властью народов, особенно воинственных, оно сильнее внедрялось в экономику городов, которые стали расти и возвышаться благодаря торговле и мирным ремеслам. Раб, это орудие производства, становился также все более необходимым как домашний слуга для всех классов гра­ждан; он был необходим как при занятии ремеслом и торговлей, так и для обслуживания тех излишеств, которые приносило с собой рабовладельцам богатство, само являвшееся плодом рабского

труда. Таким образом, новый вид служебных обязанностей, новое применение рабов, более широкое и многостороннее использование их на таких работах, которые прежде им не поручались,—таковы были причины, которые повели к увеличению числа рабов, изме­нив также и их положение.

Когда какой-нибудь народ водворялся при помощи вооружен­ной силы среди населения, которое он себе подчинял, отношения между старыми и новыми обитателями складывались в зависи­мости от ряда условий: происхождения тех и других, их числен­ности, строя их жизни. Народы одного языка скорее сближались друг с другом; победители менее численные легче сливались с по­бежденными. Но различия в строе их жизни зачастую уничтожали и родственность их по языку и возможность поглощения мень­шинства победителей, продолжая углублять ту пропасть, которую между ними создало завоевание. В Греции те народы, которые утвердились силой оружия, в общем сохранили свой воинствен­ный характер, и те условия, которые дали им возможность побе­дить, оказались для них наиболее подходящими, чтобы и в даль­нейшем поддержать их господство. Таким образом, они остались вооруженными. Но государство может считаться организованным только тогда, когда в нем имеются все условия, необходимые для жизни. Удержав для себя право носить оружие как привилегию, победители должны были возложить труд на покоренные народы. «Побеждать на войне,—говорит один из персонажей Менандра,— присуще свободным людям; возделывать землю—дело рабов»².

Фессалийцы, утверждаясь в стране, которая с тех пор приняла их имя, были далеки от того, чтобы занять ее всю, на всем протя­жении. Многие народы—на севере церребы, на востоке магнеты, на юге ахеяне из Фтии—потеряли свою независимость, не теряя, однако, своей национальности. Будучи данниками и подданными фессалийцев («послушные» им)³, они заседали вместе с ними на собраниях амфиктионов⁴; во время персидских войн Геродот обвиняет их в сочувствии Ксерксу, в переходе на его сторону⁵. Но в среде народов-данников, которых Ксенофонт называет пери- эками®, многие были поставлены в гораздо более тяжелое положе­ние: это те, которые, главным образом, на себе вынесли всю тя­жесть войны и, лишенные своей территории, должны были выбирать между эмиграцией и рабством.

Такими были народы древней Эллады, эоляне и остатки пеласгов, сохранившиеся между ними: я имею в виду перребов и магнетов, которых можно рассматривать как наиболее близких к покорен­ным народам⁷. Таким образом, они были рабами вследствие завое­вания и подчинения их силой оружия, но они не носили этого имени. Их называли пенестами⁸—слово, которое, по мнению многих, является видоизменением слова «менесты» («те, которые живут», «вечные рабы», servi manentes), в котором отражалось их происхождение, их социальное положение⁹. Действительно,

они были оставлены у себя на родине под условием оставаться здесь всегда. В силу точного договора с ними они не могли быть проданы за пределы своей страны, ни подвергнуты смерти; они должны были возделывать землю, платя оброк¹⁰. Прикреплен­ные, таким образом, к земле и защищенные от произвола, они были не столько рабами, сколько крепостными, права и обязанности которых регулировались взаимным договором¹¹. Под этим наиме­нованием они распределялись между свободными¹² или группиро­вались вокруг могущественных домов Алевадов и Скопадов, обла­давших таким огромным влиянием в Фессалии¹³. Твердо устано­вленная арендная плата («пенестикон»), которую они платили за, свои земли, гарантировала им все выгоды более урожайных годов или разведения культур более высокого качества и производи­тельности. Вполне законное стремление к улучшению своего положения, вызывая у них энергию и ловкость, делало некоторых из них более богатыми, чем их господа¹⁴. Но воинственные обита­тели Фессалии, который оставили им эти преимущества, наложили на них и другие обязанности. Они должны были сопутствовать им на войне. Во время Пелопоннесской войны простой гражданин Фарсала предоставил в распоряжение Афин тысячу двести пене- cτoB^lδ; и когда Ясон из Феры задумал распространить на Грецию свое влияние, он рассчитывал на пенестов, чтобы снабдить эки­пажем те корабли, с помощью которых он хотел оспаривать власть на море у афинян¹⁶.

Многие из них должны были не только сопровождать своих господ на войну, но постоянно оставаться в их распоряжении; отсюда, вероятно, и произошло то название, которое им было дано: «фессалойкеты»—«слуги фессалийцев»¹⁸; и если можно верить Дионисию Галикарнасскому там, где он не очень удачно сравни­вает римских клиентов с пенестами в Фессалии и с фетами в Аттике, то фессалийцы обращались с ними с жестокостью и надменностью, грозя им побоями при малейшей небрежности и третируя их сверх всего прочего как купленных рабов¹⁹. Но такое порабощение, говорит Аристотель, бывало часто гибельно для самих победи­телей. Не раз вспыхивали волнения, например, по поводу войны фессалийцев против перребов и магнетов, народов, в общем еще свободных или по своему характеру непокорных²⁰; некоторые находят у Аристофана намек на другое подобное восстание, кото­рое разразилось во время Пелопоннесской войны при поддержке афинян²¹.

2

Толчок, данный фессалийцами, распространялся все далее и далее, и народы, изгнанные в результате их завоеваний, в свою очередь делаясь завоевателями, несли в другие места другим народам то иго рабства, подчиниться которому сами'они не хотели.

Так, беотийцы из Арне, уйдя из Фессалии во избежание рабства, утвердились в Аонии, с тех пор названной Беотией, и держали в подчинении тех из древних ее обитателей, которые не стали искать другого местожительства¹. Доряне, независимо от того, было ли их переселение добровольным, или оно было связано C этим же приходом новых народов в Фессалию, принесли с собой те же формы порабощения и в Пелопоннес, и в Лаконию, и в Мессению, и в Арголиду, а равно и в другие места за пределами своей страны, где они утвердили свой государственный строй.

У дорян в особенности эти отношения победителей и побежден­ных приняли вполне четкий и определенный характер.

Так было везде там, где доряне образовали государство. Но устойчивость и суровость применения этого принципа и тех отно­шений, которые на основе его устанавливались между победите­лями и побежденными, зависели, главным образом, от той настой­чивости, с которой доряне сумели его применить и защищать; и сам Пелопоннес, где они утвердились, представляет тому много различных примеров. Во многих местах их завоевания должны были приостановиться в самом начале; в других местах завоева­тельная их деятельность распространялась медленно, при очень энергичном сопротивлении. Даже в Лаконии, где они в конце концов остались господами, заняв твердое положение в одном городе, который, по утверждению Мюллера, не имел ничего общего с блестящим городом Менелая, они, повидимому, должны были заключить с окрестным населением полюбовную сделку как рав­ные с равными². Но вскоре они почувствовали себя достаточно сильными, чтобы отнять у побежденных свободы, гарантированные им в первые дни завоевания. Одни из этих племен безропотно покорились и стали выплачивать ту подать, которую на них воз­ложили; другие сопротивлялись, в частности жители Гелоса, и были покорены силой³; наконец, третьи в продолжение более чем трехсот лет смело сопротивлялись всем усилиям спартанцев

и лишь позднее подчинились их системе, общей для всех побе­жденных.

Ахеяне, которые не ушли из Лаконии и подчинились дорянам под неопределенным именем периэков («окрестные жители»), сохранили здесь свои города⁶ и часть своих полей. Согласно распределению, приписываемому Ликургу, область, которая была им предоставлена, образовала тридцать тысяч наделов, соответ­ствуя такому же числу земледельческих семейств. Они были дан­никами, «платящими оброк» (συντελείς), лишенными политиче­ских прав и только в очень узкой сфере удерживавшими права самоуправления⁷. Они обратились к трупу: все пыгпдьт пт неге оыли ооеспечены для них теми законами и учреждениями, которые возложили на спартиатов обязанность быть свободными от труда и быть бедными⁸. В то время как многие семейства остались в Спарте и перешли на наследственное занятие известными реме­слами⁹, жители городков, более свободные в своей деятельности, прославились своей промышленностью и своим мастерством. Сла­вились обувь из Амиклы, лаконские плащи¹⁰ и пурпур, который придавал им особенный блеск. По Плинию, Лакония была для Европы тем, чем Тир был для Азии,—основным побережьем, где собиралась эта драгоценная улитка¹¹. Лаконяне производили также, с общепризнанным совершенством, двери, столы, кровати, повозки и все кузнечные и чеканные работы. Их великолепная закалка стали славилась так же, как и изящные или замысловатые формы кратеров, чаш и других сосудов для ПИТЬЯ (κώθων, κύλις)¹². Лаконяне прославились и в искусствах более возвышенных. Храмы, статуи, могильные памятники, которые украшали берега Эврота, не были произведениями чужих рук; лаконская школа насчитывала в своих рядах много славных имен, и Павсаний совер­шенно неправ, относя некоторые из них к племени победителей¹³. Им нельзя было отказать и в другой славе, менее значительной в наших глазах, но гораздо более важной с точки зрения греков. Они были допущены к олимпийским играм, где в состязаниях при­нимали участие только свободные греки: один лаконец из Акрий пять раз фигурирует среди списка победителей¹⁴.

Спартиаты дали им место также в своих войсках, где они соста-

влили отряды легковооруженных; и иногда эти периэки, по пре­имуществу рабочие, труд которых, правда, более скромный, лучше готовил их к перенесению тягот военной жизни, видели, как перед ними открывается дорога в ряды более привилегированных гопли­тов¹⁵. Но они этим не ограничились. Когда война стала охватывать и другие страны и условием гегемонии над Грецией стало господ­ство над морем («власть над Грецией—это власть над морем»), периэки оказались еще в большей цене. Жители побережий и хозяева в торговле, они без сомнения уже давно поставили море- плавание на службу своему производству¹⁶; они могли заменить собой неопытных спартиатов в новом для них деле: периэки коман­довали флотом, который оспаривал власть у афинян¹⁷. Не раз можно было видеть их командирами и в более крупных военных предприятиях.

В Спарте был обычай воспитывать детей иностранцев, а также, вероятно, и лаконян, вместе с дорийской молодежью; их называли мофаками¹⁸. Свободные по происхождению, они видели в этом обычае общего воспитания своего рода усыновление со стороны победителей·и часто в свою очередь вели их к победе. Гилипп, Калликратид и, может быть, даже Лисандр принадлежали к лю­дям, вышедшим из такого состояния¹⁹.

Связанные, таким образом, с интересами страны, периэки также приняли на себя заботы о ее охране. Их можно было видеть ДсііСіby Ю Iij_lMxViii у уKd ajU p^i∖y ии UiAcipTIiaTaMiI В ДИН ВСЛИЧаИШИХ опасностей: во время нашествия Ксеркса и в самые критические моменты Пелопоннесской войны²⁰. Тем не менее отстранение от политических прав, все еще остававшееся абсолютным, даже после победы, которой они так много содействовали, поддерживало и распространяло среди них глухое раздражение. Они были готовы принять участие в заговоре Кинадона 397 г.²¹, и когда Эпаминонд вторгся в Пелопоннес, периэки призывали его в Лаконию, заверяя его, что с их стороны Спарта не получит ни малейшей помощи; многие тогда же открыто соединились с ним²². То стремление к сепаратизму, которое предвещали эти настроения, завершилось под влиянием римлян. Фламинин вовлек их в ахей­ский союз, к которому, естественно, должно было привести периэ- ков их происхождение²³, и с тех пор они часто вели открытую борьбу со Спартой²⁴. Позднее, когда сама Греция потеряла свою независимость, Август дал автономию для двадцати четырех их городов под именем «Свободной Лаконии» (Eleutherolacons)²⁵.

Таким образом, можно сказать, что периэки представляли общество рядом со спартиатами, общество, связанное с ними, управляемое ими, но живущее своей собственной жизнью и способ­ное еще предоставить в распоряжение дорян свои силы. Наоборот, илоты не представляли ничего самостоятельного. Они целиком входили в самую организацию и жизнь Спарты. В этом тесном взаимоотношении двух народов один принял на себя [власть и командование, на долю другого достался труд. Спартиат властво­вал над илотом, благодаря илоту он жил.

Я говорил уже о происхождении этой формы порабощения. І Согласно обычной традиции, жители Гелоса, которые не захотели 1 принять на себя обязательств, как это сделали периэки, силой j оружия были поставлены в более тяжелое положение, и их имя j стало нарицательным для тех, которые, подобно им, попадали ; в рабство. Эта этимология исторически не заключает в себе ничего ; невероятного. Это было бы не первым примером того, как город '¾ дает свое имя обитателям, которые в нем представляют основную группу: доказательство этого мы увидим у орнеатов в Аргосе и у і церитов в Риме; но это объяснение, приемлемое для истории, реши- ' тельно отвергается грамматикой. Имя илотов не происходит от ^d имени Гелоса (по другому произношению—Ила). Эфор и Феопомп _; очень точно различают илотов (είλωτες) и элеев (ελεοι), или элатов (έλέαται), жителей Гелоса. «Илоты,—говорит последний автор,— уже издавна были порабощены Спартою, и среди них одни родом из Мессении, другие—элеаты, некогда жившие в городе Гелосе, в Лаконии»¹. Это слово, как доказал Отфрид Мюллер, является страдательной формой не употребляющегося глагола ελω—беру (илоты, таким образом,—«взятые, завоеванные»), и большинство грамматиков древности толковало этот термин именно таким образом: илоты—пленные, ставшие рабами², словообразование, которое имеет свою аналогию в хшотребттеиии r∏∩π гррпииескпй ЭПОХИ (δμώες от δαμάω) и особенно на Крите (κλαρωτές—«дольщики» ОТ κληροω)³.

Отданные, таким образом, неудачным исходом своей вооружен­ной борьбы на произвол победителей, илоты были, по словам Эфора⁴, некоторым образом государственными рабами; одни из них были оставлены для нужд общины⁵; другие были распределены между гражданами для возделывания их земель, охраны их стад⁶ или для того, чтобы прислуживать им в их домашней жизни,— обязанности, которые вместе с ними выполняли и иноземные рабы⁷. Они шли с ним і в сражение как легковооруженные (ύιλοί), неотступно следуя за ними, подобно тем, кто в средние века соста­влял свиту рыцаря. В битве при Платеях каждый спартиат имел при . себе 7 илотов⁸, и их можно было встретить всюду, где сражались спартиаты, хотя количество их обыкновенно не учитывалось исто­риками⁹. Наконец, илоты равным образом служили также и на море. То, что относительно пенестов Фессалии было только проек­том, по отношению к илотам выполнялось в продолжение всего периода борьбы между Спартой и Афинами¹⁰. Несмотря на столько черт сходства между пенестами и илотами, в одном пункте есть крупное различие: первые подчинились сами, вторые были подчи­нены; одни заключили договор, прежде чем сдаться, другие полу­чили его после поражения. Те гарантии, которых пенесты требо­вали для защиты своих интересов, илоты отчасти находили в тех законах и учреждениях, посредством которых управляли их побе­дители.

Ликург, проводя свои законы с большой строгостью и последо­вательностью, подчинил их только одной мысли, которой они всецело проникнуты,—единству. Спартиат имеет свою семью, имеет наследство; но и все они, так сказать, представляют не что инее, как одну семью, одно общественное семейство, государство, и этот принцип как расширяет, так в свою очередь и суживает круг обязанностей илота. Каждый гражданин имеет право на различные предметы, принадлежащие общине, а поэтому илотом может воспользоваться любой член этой общины¹¹. Он находится в распоряжении всех, но государство сохраняет верховное право над всей общиной в целом. Государству по существу принадлежит и вся собственность, и самая семья, и, говоря по правде, спартиату предоставлено всем этим пользоваться лишь в той мере, в какой это признано соответствующим общему благу. Поэтому илоты не могут быть ни проданы за*пределы страны, ни отпущены на волю их господами¹²; как и пенесты, они являются прикреплен­ными к земле, возделывая ее за определенный оброк, и этот оброк государство фиксировало для них раз навсегда¹³ именно в таком размере, который казался достаточным для пропитания спартиата и тех, кто живет под одной кровлей с ним. Ни на йоту меньше, чем необходимо для его насущных потребностей, ни на йоту больше, так как это запрещает государственный интерес: государство, предоставляя спартиату досуг, желает видеть его бедным, чтобы ничто не птяптеято его от государственных дел и военных упраж­нений. Оброк был фиксирован в размере 82 медимнов (4 2G3 JiH Аров) зерна и соответствующего количества жидких продуктов¹⁴; к этому, вероятно, надо прибавить различные сорта плодов. Уплатив все это в первую очередь, остальное илот мог оставить себе. Жизнен­ные потребности спартиата обеспечены; илот один будет подвер­гаться всем случайностям погоды, страдая от голода или получая все выгоды от урожайных годов и от успехов собственного труда. Покровительствуемые такими условиями, илоты накопляли себе некоторое богатство, и в более поздние времена многие из них, повидимому, жили зажиточно. Когда Клеомен предложил илотам получить свободу из расчета 5 мин за человека, то 6 тысяч при­няли это предложение; таким образом, он извлек отсюда 500 та­лантов¹⁵.

Следовательно, государство оказывает давление и на господина, и на раба, для того чтобы, с одной стороны, ограничить их сво­боду передвижения, а с другой—чтобы ограничить произвол господ в пределах, требуемых государственными интересами. Все эти меры, как и многие из тех, которые мы встретим в грече­ских республиках, были установлены не столько в интересах рабов, сколько в интересах граждан¹⁶. Таким образом, илоты были подчинены без исключения всем строгостям этого условия во всем том, что не затрагивает интересов государства. И с этой точки зрения нет ничего вернее слов древнего писателя: «Нет народа, где бы раб не был ббльшим рабом, а свободный человек— более свободным»¹⁷. «Илоты,—говорил Мирон,—должны нести

3Ί

труды самые позорные и наиболее бесчестящие. Их заставляют носить шляпу из кожи собаки и одеваться в шкуры животных; каждый год им полагается определенное число ударов, хотя бы они не совершили никакого проступка, чтобы они помнили, что они рабы; более того, 'если они переходят меру физической силы, которая прилична рабу, их наказывают смертью и на их хозяев накладывают штраф за то, что они не сумели сдержать их разви­тия»¹⁸. К этим обычаям нужно прибавить, что им не только запре­щались мужественные песни дорян и их воинственные пляски, но их спаивали, доводя до скотского состояния, чтобы непристой­ными песнями и беспорядочными движениями они внушили моло­дым людям отвращение к невоздержности и чувство собственного достоинства¹⁹. Конечно, в этих указаниях явно видно преувеличение и насильственное толкование. Возможно, как думает Отфрид Мюл­лер, что этот мнимо позорный костюм был не столько ливреей рабства, сколько обычной одеждой деревенского жителя. Было бы печально думать о гнусных расчетах эфоров,—если таковые были,— расчетах, унижающих в илоте человеческий образ, чтобы препо­дать спартиатам урок уважения к самим себе. Может быть, они не столько умышленно спаивали, сколько пользовались случаем показать на примере людей, которых никакая узда не могла удер­жать от их пороков, позорные последствия опьянения²⁰. Что же касается других фактов, если даже допустить, что они вымышлены, то нужно по крайней мере признать, что они соответствуют реаль­ному положению иттптоя; ведь из свидстсльсіь,минее подозри­тельных, чем свидетельства Мирона, известно, с какой жесто­костью обращались с ними²¹. Для илотов не было нужды в ежегод­ном бичевании, о котором говорит данный историк, для того чтобы они помнили, что они были рабами; им не нужен был и особый костюм, чтобы отличаться от спартиата: все в них носило печать рабства, все противоречило тем идеям, в которых были воспитаны и выросли спартиаты. Отстраненный от труда в силу закона, народ Ликурга рос с чувством презрения к труду. Он презирал его в лице поэта, который пел о земледелии²², с тем большим основанием он презира і тех, которые им непосредственно зани­мались, и это презрение легко переходило в оскорбление. Так между этими двумя этническими группами наметилась линия разделения, положенная завоеванием, тем более выглядевшая рез­кой и абсолютной, что общность жизни бедной и суровой должна была бы, казалось, со временем ее уничтожить.

Эта суровость, созданная спартанским законодательством, была для Спарты, повидимому, обязательной в силу ее положения. Требовалась вся дорийская энергия, чтобы поддерживать в этих условиях свою власть над порабощенными народами. «Вы прибыли из тех городов,—говорил Брасид, обращаясь к пелопоннесцам,— где весьма малое число господствует над очень большим и обязано своей властью только победе»²³. Й эти слова были особенно спра­ведливы по отношению к Спарте, перед лицом тех народов, кото­рые признавали ее власть и законы.

В том распределении земель Лаконии, которое приписывается Ликургу и которое было установлено по крайней мере с тех пор, как Мессения была побеждена и соединена с исконными зем­лями победителей, 9 тысяч наделов спартиатов и 30 тысяч наделов периэков были назначены такому же числу глав семейств²⁴; они показывают, что обе эти части населения относились друг к другу как 9 к 30, а именно от 35 до 36 тысяч первых и приблизительно 118 тысяч вторых. Таким образом, одни периэки были более чем в три раза многочисленнее спартиатов. Илоты тут совсем не при­нимались в расчет, но одна фраза у Геродота доказывает, что •отношение там было еще более высокое. В битве при Платеях было 5 тысяч спартиатов и 35 тысяч илотов, 7 рабов около каждого господина²⁵. Но здесь были не все спартиаты, способные носить оружие, часть их оставалась для защиты своей территории, и Ге­родот в другом месте нам говорит, что их было приблизительно 8 тысяч²⁶. Кроме того, многие илоты были задержаны для обслу­живания города или для работ на полях. Можно допустить для всей суммы обоих классов ту пропорцию, которую мы находим для сражавшихся при Платеях; мы получаем тогда на 8 тысяч спартиатов, способных носить оружие, 56 тысяч илотов того же возраста. Эти цифры позволяют установить общее количество населения в 31 400 спартиатов и приблизительно 220 тысяч илотов.

Числа, полученные с помощью этой гипотезы, соответствуют при этом данным о производительности каждого надела. Мы видели, что илоты должны были вносить спартиатам оброк в 82 медимна зерна и соответствующего количества жидких продуктов; при этом я прибавил, что это количество, достаточное для прокормления 14 или 15 человек, должно было служить не только для спартиа­тов, но также и для илотов, занятых обслуживанием их. C другой стороны, мы знаем, что илот, поисловам Тиртея, платил спартиату половину того, что производила земля:

Сколько земля нам дает, он половину вносил.

Таким образом, каждый надел давал 164 медимна зерна и соот­ветствующее количество масла или вина, т. е. количество, доста­точное для прокормления 29 человек при расчете ³∕₄хеникса на человека в день. Следовательно, 9 тысяч наделов могли прокор­мить 261 тысячу человек, т. е. число, очень мало превышающее общее число спартиатов и их илотов, как мы высчитали раньше.

Поэтому общее число илотов можно фиксировать приблизи­тельно в 220 тысяч человек; прибавим к этому 120 тысяч периэков, и мы будем иметь 340 тысяч подчиненных лиц на 32 тысячи спар­тиатов. Спарта господствовала над населением, в десять раз пре­вышавшим число ее собственных граждан. Она боролась против этой опасности, заменяя численность смелостью, и нет никакого сомнения, что ее уверенность в самой себе, ее нравственная энер­гия, а еще в большей степени престиж ее организации и силы вызы­вали у покоренных народов наряду с уважением и затаенный страх.

Всем известно, к каким ужасным средствам приходилось Спарте тайно прибегать ввиду необходимости охранить себя от этой опас­ности. Аристотель говорит, что каждый год эфоры, вступая в испол­нение своих обязанностей, объявляли войну илотам. Молодые люди, наиболее ловкие и смелые, вооружались кинжалами; рас­сыпавшись по стране, скрываясь днем в перелесках или пещерах, они вечером подсматривали за илотами вдоль дорог, убивая тех, которые попадались им под руку. Это называлось криптией.

Прежде всего человеческое чувство возмущается против такой гнусности: нельзя себе представить, чтобы целый народ был поста­влен, так сказать, в состояние узаконенного вырезывания; чтобы ежегодно и совершенно открыто организовывалась охота на тех людей, которые затем будут регулярно уплачивать свои оброки. Отфрид Мюллер попытался дать несколько иное объяснение этому обычаю и на основании ряда мест у Платона постарался исправить текст Аристотеля, вероятно, плохо понятый Плутархом. Криптия является не чем иным, как одним из заданий и упражнений, возлагаемых на молодых спартиатов, преследовавшим двойную цель: приучить их к перенесению трудностей военных кампаний и организовать над илотами наблюдение, столь важное для госу­дарства. Однако это можно понять и из самого текста, взяв его почти в буквальном значении; он выиграет тогда в вероятности, не становясь от этого менее ужасным. Действительно, нужно отметить условия, связанные с этим обычаем. Илоты предупре­ждены, а молодые снартиаты ограничены точно определенным временем и местом. Только тот илот, который вечером рискнет появиться на дорогах, может быть убит. Это как бы оригиналь­ный лаконский «закон о тушении огня» военного времени и упраж­нение для молодежи в умении устраивать засады. Если бы даже эта практика не имела никакой другой цели, она вполне соответ­ствовала бы спартанским идеям, что немного илотской крови стоит пролить для того, чтобы дать выучку своим молодым воинам. Но если даже все это объяснить простым актом наблюдения и над­зора, то такая мера не является от этого менее кровавой. Эти моло­дые люди были вооружены; никакое постановление не ограничи­вает их власти, и вполне*понятно, какое употребление делали они из своего оружия под влиянием своего воспитания, приучав­шего их к сражениям и к хитростям. Криптия, даже если она и не имеет такого жестокого характера, который ей приписывает Плутарх, все же не была простой и безобидной учебой, какую хотел установить Платон в своих «Законах»²⁷. В конце концов, независимо от этого обычая, под прикрытием которого тем легче могло быть проведено массовое избиение, что оно не было с ним необходимо связано, Спарта, как всем известно, не раз прибегала к таким отчаянным мерам, когда общественная безопасность, казалось ей, находилась под угрозой. «Всегда,—говорит Фуки­дид,—у лакедемонян большинство их мероприятий направлено было к ограждению себя от илотов»; и он приводит следующий пример: «они объявили, чтобы были выделены все те илоты, кото-

й

рые, по их мнению, оказали лакедемонянам наибольшие услуги в военном деле, будто бы для того, чтобы даровать им свободу. Этим лакедемоняне испытывали илотов, полагая, что все, считаю­щиеся наиболее достойными освобождения, скорее всего способны осмелиться обратиться против них. Таким образом, отделено было в первую очередь около двух тысяч человек. C венками на головах, как бы уже освобожденные, эти илоты обходили храмы, но вскоре после того исчезли, и никто не знал, какой конец, постиг каждого из них»²⁸.

4

При помощи таких репрессий Спарта поддерживала свою деспо­тию, но не без сильных потрясений. В течение того времени, кото­рое разделяет две Мессенские войны, илоты принимали участие в заговоре так называемых парфениев, так же как и в заговоре Павсания после второй персидской войны¹. Мессенцы, после 24 лет войны покоренные спартанцами и особенно увеличившие собой количество илотов², не раз брались за оружие, чтобы добыть себе свободу; одновременно это была борьба и за родину. Это было уже третье поколение после завоевания, и они одержали бы победу, если бы все воодушевление их высокого героизма имело какое- нибудь значение в сравнении со слепой дисциплиной и непоколе­бимой решительностью их властителей. Мессенцы возобновили эти попытки прпеп нашествием Ксеокса³. а также после него, восполь- зовавшись землетрясением, которое едва не погребло Спарту под. обломками скал Тайгета⁴; затем они возобновляли их не раз: во время войны Спарты с Афинами, когда афинский военачальник захватил Пилос⁵, во время войны Спарты с Фивами, когда Эпа- минонд собрал остатки этого народа вокруг знамени Аристомена и создал для них подобие прежней родины в новом городе, который напоминал им о ней хотя бы отчасти своим именем—Мессена® C того времени часть илотов вновь становится отдельным народом, среди остальной же части волнения не прекращались никогда, особенно в связи с тем, что в лице новых мессенцев, неизменных врагов их прежних господ, они находили иногда помощь и под­держку и всегда по крайней мере убежище⁷.

Среди всех этих опасностей Спарта принимала против илотов- также и другие меры,, менее кровавые, но не менее действительные. Она их разделяла, она их удаляла, иногда под почетными предло­гами; и Фукидид дает этому доказательство в той главе, где он говорит об избиении двух тысяч освобожденных. Когда занятие Пилоса пробудило надежды мессенцев и в Мессении вновь забро­дила старая закваска восстаний, семьсот илотов были повышены до звания гоплитов и даны Брасиду; он воспользовался ими для завоевания фракийских городов⁸. Триста или четыреста других были посланы позднее на помощь Сиракузам⁹; и даже когда Эпаминонд грозил спартанцам войной почти у порога их жилищ, спартанцы объединились, по словам Диодора, с тысячью только что отпущенных на волю илотов¹⁰. По свидетельству Ксенофонта,.

была дана свобода тем, кто предоставил себя на защиту государ­ству, и сразу набралось таких более шести тысяч; правда, спар­танцы тотчас же испугались их участия в битве, и, пожалуй, им пришлось бы сильно раскаиваться, если бы весьма кстати не пришли из Коринфа, Эпидамна и Пеллен менее подозрительные вспомогательные войска¹¹.

Зачисление в гоплиты, говорит Отфрид Мюллер, равнозначно полному освобождению. Скорее оно было простым званием, на которое смотрели, как на возможность получить эту свободу¹², и, кажется, таких случаев было немало¹³. Право освобождения, запрещенное частным лицам, применялось государством, верхов­ным владыкой. Единственное известное нам место знакомит нас с его формами; и странное дело: это тот самый случай, в котором рассказывается о торжественном освобождении, закончившемся смертью. Но следов подобных освобождений мы находим много в истории¹⁴. Илоты фигурируют там под различными названиями, которые указывают то на их общественное положение, то на те исключительные условия, в которых они находились. Эпейнактами («наложниками») называли тех илотов, которые получили свободу за свой брак с вдовами спартанцев; такого рода браки, можно думать, имели место лишь однажды и были отмечены печатью порицания. Эриктеры («временно обязанные») и деспосионавты («господские матросы») обязаны были еще оказывать некоторые услуги своим господам в армии или во флоте¹⁵. Эти названия имеют точное значение и узкий сімьюл. Другие, наоборот, употребляются в широком и общем значении. Имена «афеты» (отпущенные) или «адеспоты» (бесхозяйные), повидимому, не указывают ничего другого, кроме состояния освобождения и отпуска на волю, а наименование «неодамоды», можно думать, является политиче­ским наименованием всего этого класса «новых жителей», приоб­щенных к дорянам¹⁶.

Такие освобождения, редкие вначале, учащаются в более позд­ние времена. Создается представление, что Спарта, которой угро­жали соперничавшие с ней государства, почувствовала необхо­димость привлечь на сзою сторону до известной степени те слои населения, от которых зависело ее спасение. Только со времени второй половины Пелопоннесской войны встает вопрос о неода- модах, и вскоре o^hhполучают заметное место в Лаконии¹⁷. Таким образом, в Спарте оформлялось новое сословие; рожденное из труда, оно могло бы вернуть ей изобилие и силу. Но Спарта всегда ^ржалась обособленно. Освободив илотов от их рабского положе­ния, она не подняла их до положения граждан; далекая от того, чтобы оживить себя из этого источника, она продолжала по­зволять, чтобы постепенно уменьшалось то количество людей, в жилах которых текла дорийская кровь.

Основная причина падения Спарты скрывалась по существу в самой ее организации.

Вводя свои установления, Ликург хотел создать тело, полное сил; и эта сила ему представлялась в образе вооруженного воина.

Он строил свое государство, имея перед глазами этот идеал. Семья для него—это человек, готовый к войне; народ—это армия; Спарта—лагерь. Поэтому только военные упражнения—и ни малейшего труда. «Почему,—спрашивали у Алкимена,—спартанцы возделывают свои земли руками илотов, а не сами?»¹⁸ «Потому,— ответил он,—что мы приобрели эти земли не работой на ней, а рабо­той над собой». Но этот военный организм, который законодатель думал сделать еще более сильным благодаря такой работе над собой, как раз и был лишен основного принципа жизни: труд создает жизнь общества, а как раз труд и был изгнан из его недр. Таким образом, Спарта должна была жить чужими соками. И дей­ствительно, она жила потом илотов; благодаря своей невероятной энергии она в общем сумела удержать их в подчинении¹⁹. Но этого было недостаточно. Зародыш смерти, который она носила в себе, развивался в самом ходе жизни и по мере того как все более и более переживали себя законы Ликурга. Да будет мне позволено при­бавить несколько слов к этому законному удовлетворению прези­равшегося труда: это еще один из результатов рабства.

5

Чтобы обеспечить своим законам длительное существование, Ликург пожелал оградить их от всяких изменений, даже от усовер­шенствований: будучи неизменными, они должны были оставаться вечными. Но для того чтоОы сделать их неизменными, он должен был точно фиксировать такой легко видоизменяющийся элемент государственной жизни, как народонаселение; ведь его конститу­ция была своего рода броней, созданной для народа в условиях определенного времени; если же народ становился менее мощным, она могла его раздавить; если он рос, она могла лопнуть. Сохра­нять неизмененным число девять тысяч семейств—такова была цель, которую должен был поставить перед собой законодатель; нужно было скомбинировать целый ряд мер, чтобы препятствовать увеличению или сокращению этого числа. Таким образом, наделы, неизменные по своей природе, должны были переходить по стар­шинству, исключая женщин; и эти наделы, точно и навсегда уста­новленные, государство стремилось сохранить всегда занятыми, прикрепляя к тем из них, где не было наследников, детей, у кото­рых не было наследства¹. Этим законодатель думал устранить все возможности для сокращения численности населения. При помощи другой меры он хотел предупредить обратную тенденцию. Для того чтобы участвовать в государственной жизни, недостаточно было быть дорянином, нужно было иметь место за государствен­ным столом; и законодатель, распределяя между семьями землю и илотов, поставил илотам в обязанность делать взносы с этих участков. Так как труд был в Спарте запрещен, то обладание наде­лом было единственным законным источником доходов, и необхо­димым условием для участия в государственной жизни была уплата взносов для общественных обедов. Отец вел туда своих сыновей.

Сын-наследник с трудом мог оказывать поддержку своим братьям², и если государство не находило средств предоставить в распоря­жение этих побочных ветвей свободного надела, то они теряли свое место за общим столом и свои права в государстве. Они опускались ступенью ниже, они становились гипомейонами, «пониженными» в своем достоинстве³. Заставить их держаться в пределах необхо­димого, исключить все излишнее—такова была мысль Ликурга: казалось, что такая задача должна быть неминуемо выполнена, но вот что получилось из этого.

C одной стороны, стали обходить, с другой—открыто нарушать закон, который устанавливал передачу наследства, и эти наделы в конце концов собрались в руках нескольких человек, главным образом, женщин, допущенных к наследованию⁴. Кроме того, оста­вался в силе закон об общественных обедах, качество которых, повидимому, под влиянием богатства повысилось⁵. Труд все еще считался позором, и семьи, лишенные наследства, впадали в бед­ность; они переставали быть гражданами. Столь неудачными ока­зались меры к сохранению установленного порядка; задуманный порядок все более и более нарушался. Без всяких резко выражен­ных изменений, в силу самих обстоятельств жизни, спартанская демократия превратилась в олигархию, народ становился все мало­численное, и равенство граждан (όμοιοι—«равные») стало привиле­гией немногих сравнительно с массой приходящих в упадок жите­лей (απομείονες—«меньшие»). Это изменение в отношениях между спяптяниями τ?τwττn за собой искажение всех основ конституции. Между классом порабощенных и классом господствующих заняли на новых ступенях место люди, получившие свободу от рабства (неодамоды), и люди, отстраненные от управления (гипомейоны). Собственники мало беспокоились о том, что в их руках сосредото­чились все государственные права, не замечая того, что, мечтая об усилении своего могущества, они теряли и ту силу, ту мощь, которой они уже владели, и что, присоединяя разорившихся к низшим классам, они увеличивали число своих врагов⁶. Ведь в самом деле, вольноотпущенные не так часто вспоминали о том положении, ИЗ KOTOpc ю их извлекли, как «пони?кенные»—о тех правах, которых их лишили. Потеряв их по рождению или по своему положению, все эти «меньшие», неодамоды, периэки, илоты были объединены между собой одним и тем же чувством зависти и ненависти, которое в один прекрасный день вызвало к жизни заговор Кинадона. «Это был,—говорит Ксенофонт,—молодой чело­век крепкого телосложения, сильный духом, но который не был в числе равных. Тот, кто донес на него, спрошенный эфорами о сред­ствах, которыми хотели воспользоваться заговорщики, сказал, что Кинадон, отведя его на край городской площади, велел ему сосчитать, сколько было на ней спартиатов; их оказалось там, считая в том числе царя, эфоров и геронтов, приблизительно сорок человек. «На эти сорок,—сказал Кинадон,—смотри, как на наших врагов; а все остальные (а было их там до четырех тысяч)— это все наши союзники». Он прибавил, что на улицах он мог бы

указать ему то одного, то двух врагов, а все остальные—их союз­ники; в деревнях—то же отношение: враг только один, хозяин; а на каждом наделе много союзников». Эфоры спросили, скольких заго­ворщиков мог объединить этот проект? «Для организации загово­ра,—ответил он,—Кинадон говорил, что имеет немногих, наи­более испытанных, для выполнения же его они столкуются со всеми илотами, неодамодами, меньшими гражданами и периэками. Везде, где среди них он начинает говорить о спартиатах, никто не может скрыть, что с радостью готов был бы съесть их живыми». Заговор не удался; Кинадон был арестован, должен был признаться в своем преступлении и выдать своих соучастников; и когда его спросили, какую цель он преследовал своим заговором, он отве­тил: «Не быть в числе меньших»⁷.

Олигархия одержала победу, но при условйи до конца подчи­ниться закону прогрессивного уменьшения, который сделал ее тем, чем она была сейчас, и который в один прекрасный день должен был ее уничтожить. И можно проследить, с какой устра­шающей стремительностью шло это развитие. В самом начале было приблизительно 10 тысяч семейств⁸, во времена Ликурга осталось уже 9 тысяч⁹—уменьшение на одну десятую часть при­близительно за 300 или 400 лет; во времена Геродота их было уже 8 тысяч¹⁰—уменьшение на одну девятую часть приблизительно за такой же период; столетие спустя, во времена Аристотеля, число их понижается до тысячи¹¹—уменьшение на семь восьмых за сто лет; ? baрррмрмя Агиса было всего не больше 100 собственников— уменьшение на девять десятых¹². Напрасно Агис хотел решитель­ными мерами бороться с этим злом, подтачивавшим самый корень государства: создать объединения из новых семей, которые он хотел ввести в жизнь своей гражданской общины, и по-новому распределить наделы—две меры, при помощи которых он хотел если не обеспечить будущее своей страны, то по крайней мере позволить Спарте попытаться возродить свое прошлое. Эти мысли о реорганизации были похоронены в их зародыше, а реформа, которую, следуя его примеру, провел Клеомен, не пережила своего творца. Были восстановлены старые законы, т. е. те злоупотребле­ния, которые разрушали гражданскую общину. C этого момента можно было уже предвидеть конец, можно было уже считать дни. Спарта неуклонно приближалась к той могиле, на которой уже давно Аристотель начертал для нее следующие слова: «Она погибла из-за недостатка людей»¹³.

Я уже указал, почему возник этот недостаток в людях.

Эту угасшую этническую группу сменила новая гражданская община, образовавшаяся из периэков и илотов, освобожденных тираном Набисом.

6

Из всех дорических стран Крит является после Спарты той страной, где национальные учреждения удержались наиболее долго, так как законы, приписываемые Миносу, независимо от

45 -

того, был ли или не был Минос дорянином, являются, без сомне­ния, законами дорическими.

В городах Крита, так же как и в Спарте, исполнение обществен­ных обязанностей заставило возложить труд на плечи иноземцев, и государство держалось на порабощении побежденных¹. Этот основной принцип, получивший благодаря аналогичным условиям завоевания такое же применение, как и в Спарте, разделяет пора­бощенных также на две группы: во-первых, на периэков, во-вто­рых, на крепостных. Эти последние, соответствуя илотам Спарты, выполняли те же обязанности, но более точно определенные. Они образовывали две различные группы: одни оставались госу­дарственными рабами под именем мнойтов, другие же под именем афамиотов, или кларотов, стали рабами частных лиц².

Мнойты, происходит ли их имя от Миноса или оно имеет своим корнем слово, обозначающее завоевание³, сами разделялись на тех, кто выполнял служебные обязанности для общины, и тех, которые работали на земле. Ведь всякий город-государство имел свои земли и стада, которые, находясь под надзором мнойтов, составляли основной фонд государственных доходов⁴. C другой стороны, образ жизни дорянской общины требовал пребывания мнойтов в среде дорян, частью для того, чтобы обслуживать их в местах собраний, например, при общественных обедах⁵, частью чтобы выполнять какие-либо обязанности, в которых община была заинтересована вся целиком: вероятно, на них была возло­жена заботя л погребении⁶.

Таким образом, класс мнойтов объединяет под одним и тем же названием два различных вида рабов; наоборот, два названия рабов частных—афамиоты и клароты—обозначают один и тот же> вид службы. Эти рабы возделывали земли частных лиц; они были названы афамиотами от одного критского слова, которое обозна­чает землю и возделывание⁷, и кларотами, вероятно, от слова «клерос», обозначающего надел каждого гражданина⁸.

На каких правах возделывали они землю и каковы были их обязательства по отношению к своим господам? И здесь также мы найдем различие между их положением и положением илотов; это различие отчасти зависит от характера, которым отличаются законы Крита от законов Спарты.

Дорическая община на Крите, основанная на тех же принци­пах, как и спартанская, имела другую организацию. Здесь госу­дарство не считало себя единственным собственником, оставляю­щим для граждан ограниченное право пользования собственностью в пределах личного потребления. На Крите гражданин—хозяин своего имения. Он им распоряжается как хочет; он его эксплоати- рует по собственному желанию, своими собственными рабами. Единственно, что он обязан давать государству,—это десятую часть своих доходов, которая идет на общественные обеды⁹. Этот взнос является единственным налогом, которым была обложена собственность. Во всех других отношениях она является свобод­ной¹⁰. Нетрудно понять, что раб тем меньше мог рассчитывать

на защиту, чем меньше была ограничена власть его господина. Но, может быть, все-таки он не был полностью предоставлен произ­волу господина. Мы видим, что в городе Ликте рабы должны были вносить для общественных обедов эгинский статер с человека¹¹; если они могли платить, значит, они владели собственностью. Не пользуясь преимуществами илотов, они, с другой стороны, не испытывали крайней нужды, столь знакомой обыкновенным рабам. Рабы, занятые земледелием, имели сравнительно с илотами еще одно отличие, которое вместе с дорическим происхождением служило для них достаточной компенсацией,—это возможность оставаться на полевых работах вдали от своего хозяина¹². Служба при доме со всеми неприятностями, которые происходили при столкновении рабов со свободными¹³, падала обычно на иностран­цев (обязанности по обслуживанию государства исключались для них), которых дорянин мог себе купить, так как он не был совер­шенно лишен нужных для этого средств. А торговля должна была приводить много рабов на остров Крит, это убежище морских разбойников. Рабов здесь называли именем, которое ясно указы­вало на их происхождение от покупки: хрисонетами—«куплен­ными»¹⁴.

Народы, стоявшие на более высокой ступени развития, в усло­виях, созданных завоеванием, сохранили больше аналогии с пери- эками Спарты; нося имя, которое точно указывало на их зависи­мость (ύπέκοοι—«подчиненные»), они имели те же обязанности 7’ TΓ∙ ".L"' TJ r>^υΥ'~∙TΥ' Ttttottttt г/уT TTT r∖ Γι. m ∩ Tt Г T ГТ TT ПTT T T rm TT Г» TT TT TTxr

хА IU ∕1∖C Xipcil>