РАБЫ В КОМЕДИЯХ АРИСТОФАНА КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТИП

Член-корр. АН СССР С. И. Соболевский

В настоящей статье я поставил своей задачей рассмотреть рабство с исторпко-литературпой точки зрения, именно рассмотреть, какой тип раба изображает Аристофан.

Однако и с историко-литературной точки зрения не безразлично знать, насколько изображенный писателем тип соответствует действительности, насколько оп реален. Писатели древней аттической комедии — и Аристо­фан в этом отношении пе составляет исключения—пе очень мпого забо­тились о жизненности выводимых ими типов. Реальное, верпое действи­тельности изображение лиц, являвшихся представителями осмеиваемого ими направления, никогда не входило в их задачи. Выбирали ли они в ка­честве таковых какое-либо историческое, действительно существовавшее лицо, или вымышлеппое, им все равпо необходимо было наделить его та­кими чертами, которые способны были сделать его комическим персона­жем и заставить его служить особым целям поэта. Перед шаржем и кари­катурой опи не останавливались никогда, все равпо, выводили ли они па подмостки Перикла, Сократа, Еврипида или какого-нибудь Дпксополя, Лисистрату, Праксагору и т. п. По большей части — это отвлечепные и более пли менее удачно придуманные поэтами носители той или другой идеи. Вполпе жизнспные и человеческие типы, т. е. лица, обладающпе изве­стной суммой человеческих слабостей и качеств, вроде Стрепсиада, афин­ских граждан «Экклесиазус», рабов и т. п., очень часто тоже удаются им, во изображение таких лиц не составляет для них, как в комедии нравов, необходимой принадлежности их произведений. Как раз именпо это обстоятельство, что такие типы, как рабы, являются у Аристофана не главпыми персонажами, какими они бывают часто в новой аттической ко­медии, а лишь второстепенными,— это обстоятельство и благоприятствует их реальпому изображению: Аристофану не было надобности изображать их пристрастно, как, например, Клеона илп Сократа; рабов оп мог пред­ставлять такими, какими они казались ему в действительности.

56Гре пи я. Элли низи. Пример номорье

что выведенпыс им типы этого класса людей встречались и в действитель­ности, Ввиду этого я старался проверить известиями из других источни­ков, по возможности современной или близкой к Аристофану эпохи, реа­лизм Аристофана в этом отношении.

Но так как древние авторы, в отличие от новых, иногда вынуждают исследователя останавливаться па разного рода эксеготпческих и крити­ческих вопросах, то мне приходилось нередко, отвлекаясь от основной темы, заниматься и этими вопросами, делая довольно обширные экскурсы в разные области.

Одним из таких критических вопросов является вопрос о том, кто пз действующих лиц произносит ту или другую реплику,— вопрос, конечно, неизбежный при теме такого рода, как моя, так как для характеристики данного лица необходимо знать, какие речи ему принадлежат. Невиди­мому, с этой сторопы уАристофапа, как и у других древних драматиков, никаких затруднений пет: во всех изданиях указано, кто произносит реп­лику. Но не так благополучно обстоит дело в действительности. Дело в том, что в рукописях в этом отношении нередко бывают разногласия: η одиой рукописи бывает поставлена одна метка, в другой другая; приходит­ся издателю решать вопрос самостоятельно. IIo даже и в том случае, когда между рукописями нет разногласий, издатели иногда вопреки их общему свидетельству, изменяют метку лица на основании разных соображений. Почему это ? Потому, что и метки в рукописях Аристофана и многочислен­ные указания схолиастов относительно лица, произносящего реплику, сделаны лишь по догадке поздпейших греческих ученых или читателей, спустя много воков после жизни Аристофана. Благодаря находкам па­пирусов в Египте мы имеем ясное представление о виде книг, содержавших сочинения драматического характера.

знаки без указания самих лиц. Это свидетельство схолий подтвердилось документально после находки в Египте (около 1882 г.) пергаментного листа из рукописи пе позднее VI в. н. э., содержащего отрывок из комедии «Птицы» Аристофана: в этой рукописи смена говорящих лиц обозначается двоеточием и параграфой.

57 Г|>еция. Эплинизм. Причерноморье

Сказанное мной сейчас о говорящих лицах относится также и к замет­кам схолий о действиях и жестах, которыми следует сопровождать слова текста,— об интонации, с какой должно произносить фразу, о репликах, произносимых D сторону, о приходе и уходе действующего лица, о пере­мене сцены и т. и. Все эти заметки (очепь многочисленные) исходят не от автора и потому обязательного значения не имеют, а должны рассматри­ваться как догадки древних читателей и учителей, представляющие едва ли большую ценность, чем догадки современных ученых. Есть случаи, где сами схолиасты сомневаются — например, в примечании к Av., 435 сказано: «Писфетсруи Евелппду говорит Удод; а лучше — слугам, как и л следующих стихах». Sch. Plut., 895: «Карион, а по мнению некоторых,—- Честный». PIut., 1091: «Хремил или слуга». PIut., 822: «с которым бесе­дует либо Хремил, либо раб». А между тем для характеристики действую­щих лиц иногда-нужно знать такие подробности, как, например, произно­сится ли фраза во всеуслышание или в сторону, присутствует ли лицо на сцене или нет, бьет ли господин раба или только -грозит его побить^[104].

Значение рабов в древней аттической комедии. В древней аттической комедии рабы нс имеют еще того важного значения, какое они имеют в новой аттической комедии: их роль в древней комедии — самое большее— второстсисппая, и то только в двух Аристофановых комедиях: «Лягушках» и «Плутосе». В остальных комедиях Аристофана их роль совершенно ничтожна.

58

Только в двух комедиях — «Лягушках» и «Плутосс» роли слуг значительны ы дают обильный материал для характеристики рабов. Из остальных комедий можно извлечь лишь ничтожные дополнения к этому материалу.

В настоящей статье я рассматриваю следующие вопросы: 1) о происхож­дении рабов, 2) об именах их, 3) о занятиях их, 4) о наказаниях рабов, 5) об отношениях рабов к господам.

Происхождение рабов. Комедии Аристофана дают указания на эт­ническую принадлежность рабов и способ их приобретения. Так, в Plut., 518 Бедность задает вопрос Хремплу: «Где ты будешь брать слуг?» Хремил на это отвечает: «Конечно, будем покупать па деньги».— «Но, во-первых, кто будет продавать их, когда и у него будут деньги?»—спра­шивает Бедность.— «Какой-нибудь купец, желающий нажиться, приехав из Фессалии, где великое множество работорговцев»,— отвечает Хре­мил.— «Но, прежде всего, не будет, конечно, даже и работорговца ни од­ного, судя по твоим словам.

Итак, одной из стран, снабжавших Афины рабами, была Фессалия, в которой было множество «андраподистов», т. е. людей, ловивших или -свободных граждан, или рабов, и продававших их в рабство за границу. Было высказано предположение, что фессалийские «аыдраподисты» прода­вали пенсстов или еще хуже поставленную часть старинного населения Фессалии; однако никаких указании в источниках на то, что пенестов можно было продавать, нет: напротив, иепесты были не рабы, а лишь крепостные, нодобно илотам прикрепленные к земле исдалгпиеся фессалийцам, по свидетель- ■ству историка Архемаха у Афенся (VI, 26'а), под условием не вывозить их из страны п не убивать¹. Но, кажется, на основании слоб Аристофана можно до­пустить выше указанное предположение: сказано, что это дело рискованное, следовательно, подразумевается нс законная торговля обычными рабами из каких-нибудь северных местностей, которая, конечно, не представляла никакого риска, а именно похищение людей с целью продажи их в раб­ство; такое значение имеет слово άνδραποοιατης в классическом языке (позднее, например у Артемидора, IV, 14, оно могло означать и просто работорговца^[105][106]). Схолиаст к Plut., 521 определяет слово cMραπooιατ√ς так: «Не только тот, кто свободных людей обманом уводит в рабство, но и тот, кто уводит рабов от господ к себе с целью увести их в другое место и продать». Почти то же определение дано у Поллукса (3,78): «Тот, кто порабощает свободного или уводит чужого раба». Образчик аидраподиста мы находим у Лисия (XIII, 67), где об одном из братьев Агората сказано, что оп «увез из Афин в Коринф раба, а из Коринфа хотел увезти девушку, но был пойман и окончил жизнь в тюрьме».

О каком же риске говорит Аристофан в словах χΐΊΐίυνεύων περ’ι της ψυχης? Фишер^[107] в примечании к этому стиху предполагает, что здесь разумеется опасность подвергнуться смертной казни за ivδραπ0ζιαtς: нам известно, что в Афинах за это полагалась смертная казнь^[108]. Отсюда Фишер заключает, что и в других государствах «апдраподисты» подвергались тому нее нака­занию. Поллукс (3,78) также говорит о какой-то δίκη κατά των .εaθeρoπpaσ⅛υ, но не говорит, в чем состояла эта δίκη и в каких госу-

царствах ода применялась. Фробергер¹в примечании к Lys., XIII, 67 также предполагает, что смертная казнь «ан драло диетам» полагалась не только в Афинах, но, вероятно, и в других государствах Греции, и упомянутый брат Агората был арестован и казнен в Коринфе. Таким образом, предположение о пенссгах вполне возможно. Iio схолиаст к нашему месту Нлутоса дает более вероятное объяснение слов κινδυνεύων περί τής ψυχής: он видит тут намек только на опасность для разбойников~«апдраподи- стов» со стороны сопротивляющихся им людей: «Грабители или других губят, или сами гибнут, когда бывают в меньшем числе, чем ограбля­емые». Такая опасность была, конечно, при ловле как фессалийских непестов, так и людей из соседнего с Фессалией населения.

59

Имена рабов. Некоторые имена рабов у Аристофана также указывают на место их происхождения. Так, главный герой «Всадников» назван Пафлагонцем, афинская полиция состояла из скифов: у Аристофана они упоминаются в действуют в «Лисистрате» и «Фесмофориазусах». Καρύων в «Плутосе», вероятно, есть производное от Κάρ; в Av., 764 упоминается прямо раб-кариец (εΐ δέ δούλος έστι zαi Κάο). Имена Μίδας и Φρύξ (Vcsp., 433) указывают на фригийское происхождение их носителей. Λυδoς в Av., 1244 (πoτεpα Λυυcv r_lΦρύγα, τaυτι λεγoυaa, μoρμoλυττεσθaι δoκeiς), хотя и не называется прямо рабом, по это видно как из контекста, так и из Eur., Alc., (175, пародией которого является стих Аристофана и в котором к Λυδόν καί Φpυγa приложен эпитет αργυρώνητον. Несколько раз встречающиеся в комедиях женские имена θρaττa ^[109][110]и Εύρα (Рас., 1146) также свидетельству­ют о национальности этих рабынь. Другие имена, как Μανής^[111](вероятно, сокращенная форма от Μάνοδωρος—Av., 657), Ξανθίας^[112], ∏uρpiaς (Ran., 730), ∑ωσι⅛ς (Vesp., 136), Xpυσcς (Vesp., 1251), ∑∙'xωv₁Παρμένων (EccJ., 868), ^c'Yλaς (Eq., 67), Μαουντίας (Vcsp., 433), Μανία (женское имя к Μάνης)^[113]— обычные «клички» рабов, не указывающие на их происхождение.

Как обычны были в комедии имена рабов Καρίων и Ξav3√aς_iвидно из слов Эсхипа (2,157): «Играющий роль Карионов и Ксанфиев». К этой фразе в схолиях есть такая заметка: «т. е. рабов: такими выводятся в комедии роли рабов: Ксанфий, Карион и некоторые другие». Имя ∑υpa у Аристофана мы находим только один раз (Σύρος совсем не встречается), тогда как θραττα — несколько раз. Может быть, это не случайность, а объясняется малым числом рабов из Сирии в эпоху Аристофана: Страбон по крайней мере говорит (XIV, стр. 669 = 570, 39 Didot), что деятельность киликийских пиратов и продажа людей из Сирии в рабство особенно усилилась со времени Трифона Диодота (II в. до н. э.)^в.

Имя θραττα, может быть, не всегда было этническим, т. е. не всегда обозначало рабыню из Фракии, но могло стать вообще рабским именем эту возможность допускает схолиаст к Ach., 273: τήν ∑τρυμooωpoυ θpaττav — ήτοι κοινώς οούλην, ή οϋτως κάλουμενην, τήν Ix Θράκης, ώς την άπο Φρυγίας καί Παφλαγονίας. А в таком случае возможно, что и Καρίων перестало быть этническим, а обратилось вообще в οΐκετικον όνομα (schol. ad Ach., 2^z3). независимо от провсхомсдсиия раба.

Μανής было столь обычным рабским именем, что могло употребляться как нарицательное слово в смысле «раб»—Av., 523: ούτως ύμάς πάντες

TfiQTspov (μεγάλους άγιους τ’ ένόμ'.ζον) νυν δ’ άνοράποί’, ηλίθιους, Μανχς; схоли­аст: «К слову ανδράποδα он прибавил и рабское имя (Mαvyς), как если бы сказал „рабов"». Подобным образом у Горация (A. P., 237) имя Davus употреблено в значении раба вообще: ul nihil intersit, Davusne Ioqua- Lur₁ . . . an cusLos famulusqιιe dei Silenus alumni.

IIo само по себе имя Μάνης— фригийское.· ио крайней мере о женской его форме Μανία это засвидетельствовано Махоном (Athen., 13,40== стр. 578b): αισχρόν γάρ ovo∣ια Φρυγιαχον γυναϊζ’ Jχειv «чтоб женщина имела фри­гийское имя». Косвенным подтвержденном этого может служить то, что некая Мания, занимавшая должность сатрапа у Фарпабаза, была дарда- нялка (Xen., Hcll., З, 1, 10). IIo позднейшие греки производили имя Μανής от глагола μa∙'v∑σθaι¹, однако такое производство неверно уже по­тому, что Μανής альфа долгая, тогда как в корне глагола μαν альфа к< кроткая.

Имена Sav>iaς и Πυρρίας указывают на цвет волос: ξανθός «белокурый» и πυρρος «рыжий» (с красповатым оттенком). В схолиях к Ran., 730 ска­зано по поводу Πυρρίας и Ξανθίας: ών ό μέν πυρρος ήν την χό’/ιην, ό δέ ξανθός, а в схолиях к Ran., 308: «Аристарх говорит, что Ксанфий о себе сказал слово επυpρ⅛σs, ибо он называется Ксанфием потому, что он πυρρος, по­добно ∏υppt'σ,ς и Σμικρίνης». Из этой заметки видно, что цвета ξανθός и πορρός очень близки между собой. Свида объясняет ξανθός чрез πυρρος, a πυρρος чрез ξανθός.

Имя Μασυντίας также указывает па свойство: оно произведено от ρασάσθαι «жевать», так что· буквально значит «жевака». В латинском язы­ке оно получило форму Masucius, по поводу которого Фест говорит: Ma- sucium edacem, a mandendo scilicet (Festus Pauli₁ 139), или Manducius, Mando^[114][115].

Имя Χρυσός нигде больше не встречается, и поэтому Виламовиц предла­гает изменить его n Kpo ίσε (Vesp., 1251) ^[116]. Эту конъектуру Старки принял в текст своего издания, предполагая здесь имя македонского (?) или ли­дийского раба. Па Movi взгляд, конъектура эта ненужная: по крайней мере древний комментатор (Ravennas) не был смущен таким именем, а заметил όνομα θεράποντες Χρυσός (no W. G. RuLherford₁ Scholia ArisLoph.). Есть же имя гетеры Χρυσίον ^[117][118]или Χρυσίς, Chrysis и т. п. Конъектура эта рискованна уже потому, что имена рабов всецело зависели от произвола хозяина: был же такой чудак, философ Диодор Кронос, который, в дока­зательство того, что слова в языке возникли θέσει, а не φύσει, дал своим рабам имена, составленные из частиц: одному ’Αλλά p∙∕>, другим — другие. Так отчего же не мог какой-нибудь хозяин дать своему рабу имя Χρυσός? Да и имена свободных давались не всегда по шаблону, как видно из монолога Стрепсиада в «Облаках», где он рассказывает, как они с женой придумывали имя для сына. Но, даже если Χρυσός, как имя, есть άπαξ εΐρημένον, то и это имеет столь же мало значения, как и нарицательное слово άπαξ ε⅛ημεvov^[119].

Но у Аристофана нет ни одного Дава и Гота, столь обычных имен в позднейшей комедии: может быть, в век Аристофана из соответствующих этим именам местностей (около устьев Дуная) рабы еще не доставлялись в Афины; возможно также, что рабы из этих мест, соседних с Фракией, тогда привозились в Афины под общим именем фракийцев. И действи­тельно, геты были или считались одним из фракийских племен; это видно, например, из фрагмента Менандра (4,232, Meineke): «Все фракийцы, а из всех [их] наиболее мы, геты, пе очень-то воздержны». А дай были бли­жайшими родственниками готов, как видно из Ter., Phorm., 35, где Дав говорит: amicυs suππnus meυs el popularis Gela heri ad me vcnit. Имя наев было известно в IV в. до и. э. (НЕ in v. Dakia, т. IV, стб. 1949, Зі), по для V в. сведений о них, иовидимому, по имеется. Страбон (VII, стр. 304=252, 51 Didot), правда, говорит, что у аттиков

61

вошли в употребление имена рабов Γεται καί Δάοι, но это, вероятно, от­носится к более позднему периоду комедии. То же надо сказать и о заметке схолиаста к Acli., 243:«Бывают я в комедии рабы Ξavθ∙⅛ς_iΤίβιος, ∑ωσ.poυσa), то исковерканные греческие слова (ст. 1677); в «Ахарнянах» Нсевдартабас, царское око, также произ­носит одпу фразу совсем непонятную (100: «αρταμάν Ιςαρς’ άναπισσόνβι σάτρα), другую на ломаном греческом языке (104: ού λήψι χρυσό, χαυνό- πρwκτ^,Ιαοναύ),

Да и вообще Аристофан обращает большое внимание на язык своих персонажей. В «Лягушках», 679—682 ои осмеивает демагога Клеофонта, «на болтливых губах которого странно щебечет фракийская ласточка, сев­ши на варварский лист». Очевидно, здесь имеется намок па какой-то иностранный акцент в речи Клеофонта, происходившего от матери фраки- янки и отца, бывшего когда-то рабом в Афинах, «которого многие помнили в оковах» по словам оратора Эсхина (II, 76). В «Осах», 45 Ари­стофан воспроизводит картавую речь Алкивиада, не могущего произнести звука р: όλας; θέωλος την κεφαλήν κολακοςέχει, Несколько раз упоминает он о неприятном голосе Клеона¹. В «Мирс», 930 Тригей замечает, что слово tn употребленное хором, есть ионическое.

Наконец, на ту же чувствительность Аристофана к способу выражения указывает разница стилей, которые употребляют его персонажи: люди вроде Еврипида, Сократа говорят высоким стилем трагедии, оракулы вы­ражены гомеровскггм языком. Мпожество пародий па язык трагиков и лириков у Аристофана указывает на то же стремление его использовать язык в качестве одного из элементов комизма^[129][130].

Невидимому, и другие авторы древней комедии не отказывали себе в удовольствии позабавиться на счет лингвистических особенностей выво­димых ими лиц: по крайней мере, в схолиях к Ran., 681, засвиде­тельствовано, что комик Платон в своей пьесе «Клеофонт» изо­бразил мать этого демагога, фракияпку, «говорящей с ним по-вар­варски». Комик Страттид насмехается над некоторыми словами бео­тийского наречия, отличавшимися -от аттических, например ορτάλιχος в значении άλεκτρυόν «петух», βtσ>upα в значении γέφυρα «мост» и т. д. (FCG, I, 781, fr. 3).

Этим эффектом не пренебрегала п средняя комедия: например у ко­мика Евбула выведено лицо, говорящее по-беотийски (FCG, III, 208, fr. 10). Афоней (XIV, 15 — стр. 621d) со слов Сосибия сообщает, что у спартанцев была старинная забава представлять врача-иностранца^[131].

Однако такое осмеяние инострашюго языка свойственно только коме­дии; в трагедии этого не бывает: тут и чужеземцы говорят обычным

языком трагедии. Это, конечно, было необходимо, чтобы нс вносить и трагедию чуждого ей комического эломента¹.

Собранные мной факты дают, мне думается, право вывести заключе­ние, что если Аристофан не заставляет своих рабов βαρβαριζειν, то он де­лает это потому, что представляет себе их говорящими по-аттически не хуже любого афинского гражданина. А это возможно было только при условии, если такие рабы или были природными эллинами, вроде Карио­на, пли, если они были варварского происхождения, то родились уже в Греции или были привезены в Грецию в ранпем детстве и воспитаны с малолетства в ней, т. е., по греческой терминологии, если они были o*κoγεvεγς (или. o*κcτριβeς, о· κc τραφείς). На этот жо факт указывает то об­стоятельство, что рабы в комедии знают все греческие обычаи, верят в греческих богов (напрпмер Ran., 338; 750; 845), знакомы с греческой мифологией (например Pl., 296; 302), вставляют в свои речи цитаты из греческих поэтов: Карион, например, раб бедняка Хромила, несколько раз употребляет поэтические выражения или даже целые стихи^[132][133].

65 Греция. Эллинизм. Причерномор:

іКсанфий в «Лягушках» беседует с Заком об Эсхиле, Софокле и Еври­пиде (Ran., 768; 778; 787); в ст. 778 реплика Ксапфия «и в него [Еврипида] нс бросали камнями», и в ст. 787 — «как же Софокл не зая­вил прав на кресло?», и вообще весь его разговор с Эаком в ст. 775—811 показывает, что Ксанфий вполне знаком с достоинствами и недостатками Эсхила, Софокла и Еврипида и первых двух ставит несравненно выше, чем последнего^[134].

Об образованности Ксанфия свидетельствует и Ran., 303: έςεστί θ∙^,, ώαπερ ^cHγελoχoς; χμίν λέγειV έκ κυμάτων γάρ αύθις αυ γαλήν όρδ. Это стих из Еврипидова «Ореста» (Or., 279). Если он ; знал и помнил этот стих, почему он не мог знать стиха из Софоклова^ «Лаокооята»?^[135].

66

А такие рабы, как раб Еврипида в «Ахарняпах» (395 сл.) или раб Агафона в «Фесмофориазусах» (39 сл.), будто бы даже научились сами от своих ученых господ выражаться очень замысловато. В Ach., 401 Дикеополь говорит по этому поводу: «О трикрат счастлив ты, Еврипид, когда раб твой так умно отвечает!», а схолиаст замечает: «Под видом похвалы он обвиняет Еврипида в том, что он выводит в трагедиях рабов красноречивыми». Словом, в культурном отношении, как и в языке, не видно никакой разницы между рабами и свободными афинянами.'

Может быть, в связи с таким изображением Аристофан дает дей­ствующим рабам и имена не по национальностям: такие имена, как: Μίδας, Φpυfc, θρδττα, ∑υpa, Λυδo'ζ, или только упоминаются, или принадлежат немым лицам; для грубой работы (для драки) призываются рабы с вар­варскими именами — Vesp-, 433: Μίδας. Φρυξ καί Maσtmiaς; Ran. 608: ∆tτυλaς καί Σκεβλύας χο Παροόκας. А рабы, говорящие в пьесах, все носят имена не по национальности, κaκΞavθ-aς, Σωσίας, которые вполне приложимы к эллинизированным рабам. Что касается имени Καρίων, то хотя оно происходит, повидимому, от слова Κάρ, но уже потеряло связь с ним по значению: по крайней мере схолиаст к Plat., Lach., 187 В, говорит, что «маленьких солдат (не сказано: „карийских“) некоторые называли Карио­нами» . Главный герой «Всадников», правда, носит имя «Пафлагонец», но, так как Аристофан выводит под этим псевдонимом Клеона, то, конечно, было бы невозможно заставлять Клеона говорить на ломаном языке.

Чтобы покончить с вопросом об образованности рабов, замечу, что характеристика рабов в этом отношении, данная Латышевым¹, а равно и другими учеными, слишком односторонняя. Латышев говорит так: «Уро­вень умственного и нравственного развития рабов вообще был очень низок, так как умственное образование и гимнастика были им запрещены». Такие типы рабов, как Карион и Ксанфий, опровергают эту огульную характеристику. Допустим некоторое преувеличение со стороны Аристо­фана, но все-таки нельзя думать, чтобы он приписал им качества, прямо противоположные действительности, и притом без венкой надобности².

Что именно такие рабы, родившиеся пли воспитанные в Греции, греки ли по происхождению, или варвары, являются действующими ли­цами в драме, — это вполне естественно: они более культурвы, более привязаны к дому, пользуются большим доверием господ. О таких рабах имеются некоторые сведения в литературе. Так, схолиаст к Eq., 2 говорит: «Мы, естественно, больше доверяем тем рабам, которые рождены и воспи­таны в доме, чем приобретенным посредством покупки». Слуга в «Эдипе- царе» Софокла (1123), повидимому, с некоторой гордостью говорит о себе: «Я был рабом не купленным, но воспитанным дома». У Платова в «Меноне», 82 В, Сократ спрашивает Менона об одном из его слуг: «грек ли он и говорит ли по-гречески?» На это Менон отвечает: «Вполне: он родился в доме». И таких рабов, варваров по происхождению, но воспитан­ных с детства в греческом доме и усвоивших греческую культуру, пови­димому, было по мало. Так, в одном фрагменте Антифана (FCG, 3,91)

«Ореста», когда актер Гегелох сделал такую смешную ошибку в произношении. Трудно доиустить, чтобы Аристофан заставил Ксапфия говорить о том,'чего он, как раб, но мог знать. Для эпохи Менандра есть указание в его 'комедии Εκιτpεπ₀vτeς, решающее этот вопрос тоже в положительном смысле. Там раб Сириек говорит другому рабу, Даву: «ты видал представление трагедий, я уверен», и дальше упоминает о мифических царях H елее и Пелии, брошенных в детстве и найденных пастухами,— очевидно, и сам рассказчик видел трагедию такого содер­жания.

'¹В. В. Латыпгев, Государственные древности’, стр. 201.

² Также у Еврипида ббльшая часть рабов изображена симпатичными чертами.

раб говорит о себе: «В детство я с сострой прибыл сюда в Афины, привезенный одним купцом, а родом я—сириец». Также у Демосфена (53,19) речь идет о некоем Арефусии, который «(раба) Кердона воспитал с малолетства». А в фрагменте комика Феофила (FCG, 3,626) раб го­ворит: «Любимого господина, благодаря которому я увидал греческие обычая, научился грамоте, был посвящен в таинства богов». Точно так же у Демосфена (45,72) оратор говорит о своем отце, трапезите Пасионе, что он купил Формиона «научил грамоте и банковскому делу» и вообще «сделал его эллином из варвара».

67

Повидимому, и у других народов рабы, рожденные дома, ставились выше, чем купленные. Так, в Риме целились veιnae¹. Боше, одиаки, считал, что, напротив, во времена классической древности, рабы, родив­шиеся в доме, были обыкновенно наименее ценными для хозяев и что одно из слов, служивших для обозначения их, Οίκότρφες, применя­лось в переносном смысле как выражение совершенно презрительное^[136][137]. Можно только подивиться филологическому легкомыслию Боше, так как нигде, насколько МНС известно, СЛОВО osκc-τptψ не употребляется в пере­носном смысле: если он имел в виду выражение φκέτριψ Ευριπίδης в Λrisl., Thesm., 426 (единственное, кажется, подходящее место), то из пего нельзя вывести никакого заключения, потому что совершенно не­известно, что именно оно здесь означает и имеет ли оно отношение к слову οίκοτοιύ в значении «раб», или оно совершенно независимо от этого слова составлено Аристофаном по аналогии с другими словами, сложенными с корнем *ρ^,-β. Здесь οίκίτριύ скорее всего означает о o"κot ένδιατρφων (Левой^[138]) или ό έν οΐκψ διατριβήν (Блсйдз^[139][140]) «домосед». Иллю­страцией к такому пониманию может служить Ran., 976—977, где Еври­пид сам хвалится, что он научил сограждан «управлять хозяйством лучше, чем прежде». Таким образом, женщине, произносящей у Аристо­фана филиппику против Еврипида, не нравится, что Еврипид все сидит дома и за всем хозяйством наблюдает и учит этому других мужчин, от чего женщинам нельзя бесконтрольно распоряжаться маслом, мукой, вином (420) и т. д. Немного иное, но похожее по общему смыслу объяснение да ю- щзм началу драматического действия,—представляют собой прием, запм- (твоваппый у Еврипида. Впрочем, Аристофан изменил его в том отноше­нии, что такой монолог в упомянутых комедиях находится не в самом начале пьесы, как у Еврипида, а после небольшого диалога, и еще птом, что Аристофановы персонажи обращаются прямо к публике, нарушая чтим драматическую иллюзию; однако и обращение Еврипидовых порсо- наж女 с рассказом к земле и небу (Med., 57) или к солнцу (Plioen., 1-3), к городу Аргосу (ElecLr., 1) и ли, наконец, просто ни к кому, как η боль­шей части нрэлогоп, —в сущности ничем не отличается от обращения к зри­телям; в комедии такие обращении были бы уже совсем неуместны. Во всяком случае сходство этого приема с Еврипидовым бросается в глаза; у Эсхила и Софокла таких рассказик публике пет. Конечно, вследствие утраты всей остальной драматической литературы, мы не можем с уверенностью сказать, что Аристофан заимствовал этот прием именно у Еврипида; но Фома Магистр свидстельстнует, что этот прием был изобретенном Еврипида^[176][177]. Ничего странного нет в том, что Аристофан усвоил себе прием, который, может быть, был уже обіцеупотрабительшлм по время его выступления на драматическое поприще; ведь, кроме Еврипида, было в то время немалое число трагиков, подражавших ему. и притом пользовавшихся расположе­нием публики и нередко одерживавших победы над Еврипидом в драма­тических состязаниях ^[178][179]. Такое влияние Еврипида и сію школы на Ари­стофана тем менее удивительно, что даже старший современник Еврипида Софокл в позднейших своих произведениях усвоил себе немало еврмпи- допского*

Ввиду всего выптеизложеппого мы должны признать связь между древ­ней комедией и позднейшей. К этому мнению пришли также два ученых после находки комедии Менандра -- Бете и 3ιocc. Сказав о том, что наши

•сведения о Менандре были недостаточны до находки комедия его в Египте и что обработки Плавта и Терепция не давали о нем должного представле­ния, Боте продолжает: «Здесь Менандр выступает перед нами бесконечно более тонким, но в то же время и более грубым и связанным с древней ко­медией еще теснее, чем думали»¹. Еще решительное ту же мысль выражает Зюсс. «Всякая новая находка из области ново аттической комедии дарит нас. HOBUMjr неожиданностями по поводу родства с Аристофановской ко­медией, чему с трудом веришь»^[180][181].

Истина, надо полагать, лежит, в середипе между двумя крайпостямя: средняя и новая комедия была под влиянием обоих факторов — и древней комедии и еврипидовской трагедии.

Я сделал это отступление для того, чтобы точнее определить эволюцию 'JHiia раба в средней и повой комедии. Откуда ясе эта комедия заимство­вала его: от Еврипида или от Аристофапа и вообще из древней комедии? Уже в средней комедии действующим липом является хитрый и веселый раб, KOTOpbiii помогает молодому господину в его интригах^[182]. Рабы Еври­пида совершснпо по похожи па этих рабов средней и новой комедии. Го­раздо больше сходства с ними имеют аристофановские рабы,— ^веселые, шутящие, остроумные. Но зато рабы у Аристофана во всех комедиях, кро­ме «Лягушек» и «Плутоса», ве имеют такого важного значения в экономии пьесы, какое они имеют у Еврипида и в комедии IV века. IIa основании этого решение выше поставленного вопроса подсказывается само собой: тип раба в комедии IV в. является контаминацией типов раба аристофа­новского и еприпидовского: у Аристофана позаимствован и развит дальше характер раба, у Еврипида — обычай выводить его в крупной роли. Воз можно, что сам Аристофан и в этом отношении подвергся влиянию Еври­пида: между тем как в более ранних пьесах Аристофана роль раба столь же незначительна, как у «Эсхила и Софокла,— в «Лягушках» и «Плутосе», как раз самых поздних его произведениях, роль раба на много расширена, и притом в «Плутосе» еще больше, чем в «Лягушках»: всего вернее пред­положить, что это произошло именно под влиянием Еврипида.

Таким образом, менандроиская комедия мне представляется завер­шением длительного процесса, исходным пуиктом которого является древняя аттическая (и даже сицилийская) комедия; постепенно прони­кают в комедию сврипидовские мотивы и технические приемы. Уже Ари­стофан, как мы видели, стал применять в прологе рассказы зрителям о событиях, нужных для понимания драматического действия, усилил роль раба в экономии пьесы, ввел мотивы обольщения девицы и узнавания когда- то брошеппого ребенка его родителями. В средней комедии роль раба еще более расширяется, вводятся новые типы, мотив обольщения приме­няется, комедия принимает часто эротический характер, сложность ин­триги увеличивается. В таком виде средняя комедия переходит в новую, в которой эти еврипидовские приемы и мотивы становятся уже постояв- ными, и к пим прибавляются еще новые типы, например хвастливого вои­на. и новые приемы, например то, что события, предшествующие драмати­ческому действию, излагаются в отдельном прологе, совсем не связанном с действием, и пролог произносится липом, но участвующим в драме, иног­да каким-нибудь олицетворением отвлеченного понятия^[183]. Параллельно с этими изменениями комедия теряет свой прежний политический харак-

85 Греция. Эллинизм. Причерноморы

86 Греция. Эллинизм. Причерномор

TCp M СЛОЮ Прежнюю необузданную НССС'ЛОСТЬ¹и IlOCTCDeiino CiaUOUlITCH _υдрамой из обыденной жизни, со с .ложной интригой — драмой, иногда имеющей мало комизма, но со счастливым концом.

При таком преобразовании комедии происходила и постепенная эпо- люцпя роли и типа раба. Незначительная роль трагического раба у Эс­хила и Софокла приобретает большую важность у Еврипида; соответ- ственпо этому незначительная роль комического раба в ранних пьесах Аристофана усиливается под влиянием EiqnimiJia в иозлнеипшх пьесах Аристофана и в таком ішло переходит и среднюю комедию, где эта роль уже CTaHOiHiTCH еще более важной: «со времени Антифана раб вмешивается в действие как существомпый член персонажа комедии»⁸. Наконец, этот тип переходит п новую комедию и туг, и и рои а педели их Менандра и Фи­лемона, додается необходимой принадлежностью всякой комедии. Из но­ной аттической комедии тин слуги переходит в римскую комедию, а оттуда уже в европейскую драму нового времени. Благодаря Плавту (Г Теренцию Менандр стал воспитателем и Шекспира, и Лопе, и Мольера, а через них и всей новейшей комедии вообще. Здесь теснее, чем где-либо, связь между поэзией нового и поэзией античного мира. Таким образом, тин аристофапов ского раба в лице Кариона и Кеанфия, раба умного, храброго, благород­ного, является прототипом слуги европейской комедии.

¹Ср. тим и», стр. 139.

^s W. В і b h е с k. Gesrhichte ∙lr.∣∙ r>ιnis< lκτ∣ Diralung, I, rip 72. Котя до вас нс дошло ни одной псльной комедии среднего ∣B∙ρπojia. но уже на сохранившихся отрыв кон видно присутствие «хитрого и веселого раба». Emc более полное представление и типе раба в средней комедии можно госта пить ио Пла JiTOlteutiM переделкам нескольких пьес ee,cc.^ιπ верны предположении JHtnnux ученых отом.что оригиналы «Амфитриона», «Пленников», «Перса», «Пссвдо.та» принадлежали к средней комедии. Об «Амфитрио­не» это мнение высказали Th. В е г g k, Gricrh. LU., IV, стр 123. W. Ghrist-, Griech. Lit., § 217; о «Плснлпках» — M nrei it s в Ladeui g, считана IHtc Піпором ориги­нала этой комедии Апакгандрида (см. W. C Ii гі st. Griech Lit.,∙j 217, прим. 2 и прям. 4),

Lit., стр. 127); о «Перси» — A. Kdrt c., Grierh. Koinfidic, стр. Iifi₁70 м A. G trek с «Griech. Lit., Gosclicn, стр. 137; о «Нсевдплг»—Th. Jlerek. Griech. Ut., |\ 123.