ЮРИДИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РАБОВ

На первый взгляд римский закон содержит странные противоречия, касающиеся положения рабов. Будучи исключены из кодекса обычного права, рабы напол­няют собой кодекс права гражданского; причисленные к категории вещей, они фигурируют среди людей вместе с гражданами в качестве договаривающихся сторон во всех отноше­ниях общественной жизни, почти во всех законодательных актах.

Может быть, оно извлекло раба из его прежнего ничтожества и беспомощности? Нисколько, даже наоборот: оно расширило и укрепило власть господина. В самом деле, только его интересы открывают рабам доступ в это святая святых законодательства, где все должно им казаться чуждым, лишь воля господина при­крывает их прирожденную неправоспособность; и эти видимые противоречия вполне гармонируют с принципами, положенными в основу гражданского права.

7

Каковы же были в действительности основные принципы древ­него «квиритского» права? Равенство граждан в республике и абсо­лютная власть отдельного гражданина над всем, что принадле­жало ему. В объединение первых «отцов» Рима каждый входил на равных правах. Жертвуя общине той долей независимости, отказа от которой она требовала, он сохранял всю полноту своей власти над членами дома. Такова двойная основа этого общества, признанная законом XII таблиц. Равные между собой граждане в Риме взаимно ограничиваются, и граница, останавливающая их, в то же время защищает их от притязаний других. Наряду с ними за этим наблюдает и закон, и если возгорается борьба, то он вмешивается, чтобы определить условия и формы ее, чтобы разобрать причины и санкционировать результаты.

дома—они полные хозяева, и закон останавливается у порога этого домашнего суверенитета, чтобы охранять его права, не контролируя их применения. Итак, абсолютная власть главы семьи над своими детьми и над детьми своих сыновей; в одной семье есть только один отец, он может распоряжаться всеми, кто ее составляет, он властен даже над их жизнью; он может выкинуть их после рождения, а позднее судить их и умертвить по своему произволу. Абсолютная власть над рабами: когда впоследствии закон, признав в сыновьях дома сынов государства, потребовал права участия в этом семейном трибунале, где решалась их судьба¹, он продолжал закрывать глаза на другую часть этой семьи,*где он ни на что не претендовал и где он не считал нужным что-либо регулировать. Необходимо было коренное изменение духа этих римских институций, чтобы нанести первый удар этому столь суровому праву².

Что же в действительности представлял собой раб перед лицом закона? То же самое, что он представлял собой в семье: имуще­ство, природу которого ничто не могло изменить, кроме воли гос­подина. И вот здесь-το проявляются во всех своих противополож­ностях отмеченные нами с самого начала различия между рабом и сыном. C первого взгляда кажется, что власть главы семьи над сыном сильнее его власти над рабом. Раб, проданный и отпущенный на волю, остается свободным; сын же, проданный и отпущенный на волю, до трех раз возвращается под власть отца. За отцом остается естественное право рождения, которое восстанавливает его отцовские гражданские права на сына каждый раз, когда новый господин отказывается от своих прав на него. Власть отца над сыном во всяком случае более прочна, но зато значительно менее широка. Сын, даже находясь под властью отца, представлял собой личность, он подлежал deminutio capitis minima (наименьшей степени лишения гражданских прав), когда он в силу усыновле­ния переходил в чужую семью³. Положение же раба нисколько не менялось от того, что он менял дом или господина⁴.

Итак, закон утверждал за ним этот особый характер, и отсюда проистекали все последствия. Раб был вещью, одной из тех вещей, на которые римлянин сохранил за собой право наиболее полной

собственности, res mancipi; некоторые полагают, что в силу того, что раб преимущественно являлся «квиритской собственностью», ему и дали название mancipium⁷. Это право было столь абсолют­ным, что раб, попавший в руки врага и бежавший из плена, в слу­чае возвращения на римскую территорию снова возвращался в прежнее состояние рабства, как если бы он никогда из него не выходил. К рабам, в интересах господина, применяли эту фикцию закона postliminium (восстановление прежнего право­вого положения), прилагавшуюся прежде в интересах свободы⁸. Это право было настолько неограниченно, что если один из двух господ общего им раба отказывался от своей доли собственности, то последняя переходила к другому владельцу, который и стано­вился его единственным господином⁹. Оно было настолько свя­щенно, что ни расположение народа, ни власть императора не могли законным путем посягнуть на него. Тиберий счел себя обя­занным спросить согласия владельца, чтобы дать свободу актеру, освобождения которого требовала толпа¹⁰.

Итак, раб в силу закона мог быть объектом всякого рода сделок. Он мог быть отдан даром, для пользования или в собственность, под залог или в обмен, мог быть отдан внаймы, завещан, продан, приобретен по праву давности (usucapio) или, по заявлению перец председателем юридической коллегии (cessio in jure), схвачен за долги; словом, к нему были непосредственно применены все формы, по которым видоизменяется право собственности, формы есте­ственного или обычного права, формы права гражданского или исключительного¹¹. Чем больше он был связан с правом веще­ственным, тем меньше была его доля участия в правах личных. И, в самом деле, он был лишен всякого права личности: у него не было гражданского состояния, права брака. Связь между муж­чиной и женщиной в рабском состоянии допускалась, но она никогда не имела законного характера, даже в том случае, если женщине давали название жены (uxor); это—простое сожительство (Contubernium), начинающееся и кончающееся в зависимости от каприза раба или интереса господина¹². Следовательно, нет ника­ких обязательств, никаких законных последствий. Нет и прелю­бодеяния. Папиний признает, что Юлиев закон, касающийся этого преступления, относится только к лицам свободным¹³. Нет от­цовства:

Отца, который сам-то раб ¹⁴.

И если рабам дозволяют употреблять слова «отец» и «сын», то это акт милости, не имеющий никакого значения: отцовство У рабов, говорит юрист Павел, не имеет никакого отношения к законам¹⁵. Это естественное родство, вытекающее из их взаимо­отношений, приобретает для них правовой характер только вне рабского состояния¹⁶. Нет собственности. У греков не было слова Для обозначения той части имущества, которую оставляли в распо­ряжение рабов. Рим имеет такое слово: это—пекулий, но он суще­ствует лишь для того, чтобы точнее определить и ограничить этот

вид собственности. «Пекулий,—гласит закон,—это то, что госпо­дин сам отделил от своего имущества, ведя отдельно счет своего раба»¹⁷.

Итак, пекулий принадлежит господину, как и сам раб; а этот последний в такой степени является его собственностью, что госпо­дин не может брать на себя каких-либо имеющих законную силу обязательств по отношению к рабу²² (ведь нельзя «обязываться» Iiu UiriujLiitHHiO К самому себе); ТОЧНО так же нельзя M Λfi??τκ раба в воровстве²³, так как то, что раб присваивает себе в силу "того, что он сам является частью его имущества, не перестает быть имуществом господина. То, что квалифицируется как кража рабом у своего господина, не есть похищение, а только переме­щение собственности²⁴. Потребуется специальный иск на тога раба, который, будучи отпущен на волю по завещанию, похитил что- либо из наследства, прежде чем оно перешло к наследнику²⁵. Его нельзя было преследовать за воровство, так как он был рабом того, у кого он совершил кражу; но его нельзя было и наказать к ікраба, так как в гбт момент, когда наследниц получает право наказать его, он ускользает из его рук вследствие полученной свободы.

Если раб был лишен имущественных и семейных прав, то с тем большим основанием он должен был быть устранен от всех прав и привилегий, предоставленных одним римлянам. Мы имеем в виду не только военную службу и общественные должности ^это считалось узурпацией, искупить которую могла только смерть)²⁶, но и всякие дела и сделки, имевшие место в том обще­стве, в котором он жил. Поэтому за рабом не признается никаких прав состояния (servile caput nullum jus habet—«прав у раба никаких»)²⁷, не могло быть и никаких обязательств по отношению к его личности (in personam servilem nulla cadit obligatio—«на личность раба не падает никаких обязательств»)²⁸. И пусть эти два слова—caput (гражданские права) и persona (личность)—не

вводят никого в заблуждение, так как закон, как нам уже известно, гласит в другом месте, что у раба нет «головы», т. е. гражданских прав (nullum caput habet—«не имеет никаких гражданских прав»)²⁹, а если он все же личность, то личность мертвая (servitus morti adsimilator—«рабство уподобляется смерти»)³⁰, что на закон­ном основании аннулирует завещание, объектом которого он яв­лялся бы, если бы он был свободным или живым³¹. Он также не имеет права выступать перед судом. Он не может вызывать сви­детелей:

Вишь ты, звать в свидетели раба! ³²

Как правило, он и сам не может быть свидетелем³³, что не исклю­чает, однако, возможности его допроса в случае необходимости. Его свидетельство, не имеющее само по себе никакой силы, полу­чает нечто вроде законного признания благодаря применению пытки³⁴. Несмотря на то, что римляне, повидимому, в меньшей степени, чем греки, злоупотребляли этой формой допроса, однако были случаи, когда обращение к ней все же рекомендовалось. Август, советуя прибегать к ней лишь с осторожностью, тем не менее признает, что в делах уголовных и в случаях тяжелых пре­ступлений она все же является одним из наиболее верных средств расследования; в таких случаях он не только восхваляет ее дей­ственность, но и предписывает ее применение³⁵. Впрочем, господин мог предложить для допроса своих рабов, чтобы оправдать себя. JL> JluH SUViiijiUu 1 И'/ HiVi nHι∖ui HC UiIxdHbibdjlH, od ИиКЛЮЧСНИсМ UHpC- деленных эпох деспотизма³⁶. C этой целью можно было требовать для допроса и чужих рабов, но в этих случаях закон охранял интересы и безопасность господина. Его интересы были обеспе­чены: он получал вознаграждение за все убытки; а если раб уми­рал, то ему выплачивали его стоимость³⁷. Следовательно, он ничего не терял, а иногда даже выигрывал. Раб, подвергнутый пытке не как свидетель, а как обвиняемый в преступлении, а за­тем оправданный, требовал вознаграждения, которое выплачи­валось тому, чьей собственностью он был. Если он умирал, то хозяину выплачивали его двойную стоимость³⁸. Так же хорошо охранял закон и безопасность господина. От раба нельзя было требовать показаний против своего господина, потому что счита­лось недопустимым, чтобы гражданин мог быть вынужден обви­нять самого себя³⁹, а его раб—это он сам. Но этот закон, столь тесно связанный с природой отношений, установившихся между господином и рабом, перестал выполняться, когда опасность стала угрожать общественной свободе. Какие законы могли устоять в смутный период последних времен Республики? Могли ли быть столь щепетильны авторы проскрипций?⁴⁰ Когда порядок восста­новился, Юлий Цезарь решительно запретил принимать доносы раба против своего господина, призывая проклятия на свою соб­ственную голову, если он когда-либо будет использовать подобные Доносы⁴¹. Самые эти проклятия указывали на зарождение новой опасности. Мотивы общественного интереса, которые во времена

Республики побуждали граждан отстранить от себя постоянна грозившую им опасность, не касались больше императора, возвы­шавшегося над другими и заинтересованного в том, чтобы про­никнуть в семейные тайны, уловить самые зародыши заговора. Из уважения к букве закона Август (7 в. до н. э.) требовал, чтобы раб был перед тем продан: уловка, достойная императора, сумев­шего превратить республиканские учреждения в основу империи. Тиберий в этом отношении последовал примеру Августа: раб,, перешедший в силу продажи в руки постороннего, мог обвинять своего прежнего господина, как это сделал бы всякий чужой раб под пыткой⁴². Для деспотизма была открыта еще другая лазейка. Закон, запрещавший эти доносы рабов, не имел абсолютного характера. Он допускал некоторые исключения для преступлений, нарушавших святость религии и храмов или домашнего очага доказательство чего можно было часто получить только в недрах семьи, как, например, в случае прелюбодеяния, распутства (туг разумелась профанация и осквернение священных предметов)⁴³. Оставалось только расширить эту систему. Так и сделали; ее распространили на государственные преступления, оскорбление величества, на государственную измену. Это было единственным^ что могло серьезно угрожать безопасности императора. Мы не имеем указания на то, что эдикт Клавдия, запрещавший доносы рабов, уничтожил эти гнусные исключения⁴⁴.

2

Отсутствие семьи, отсутствие собственности, отсутствие какой- либо правомочности для выступлений перед судебными трибуна­лами, где разрешались вопросы права,—таково было положение раба перед лицом закона, вытекавшее прежде всего из его реаль­ной природы. Но все же он не был простой вещью; он был орудием одушевленным и активным, орудием, обладавшим даром речи и разумом¹, это был человек, хотя и низшего порядка². Господин с выгодой для себя умел использовать все эти преимущества. Он воспользуется его речью, когда она понадобится ему для вы­полнения некоторых актов, как, например, при составлении дого­вора, в том случае если он сам не может это сделать вследствие отсутствия, малолетства или немоты³. Он воспользуется его зна­ниями, как более общим средством, для обогащения не только в той естественной области, где они повышают стоимость труда, но и в области правовой, где благодаря им, при высказанном или молчаливом согласии господина, возникают первичные обязатель­ства⁴. Он воспользуется и тем зародышем человеческого достоин­ства, которое, хотя и подавленное, все же есть у раба. Его воля, которая актом освобождения может открыть рабу доступ к гра­жданской жизни, сможет также развить его гражданскую дея­тельность в той именно мере, которая соответствует его господ­ским интересам⁵. Таким образом, рабы послужат ему не только для увеличения его могущества, но и для расширения его, так

сказать, личного участия в гражданской жизни и его деятельно­сти. Они входят в правовую жизнь, принимают участие во всех волнениях, делах, спорах, борьбе—все это под покровом госпо­дина, присваивающего себе все плоды их деятельности, подобно тому как полководец, стоящий во главе войска, присваивает себе всю славу и получает триумф за победы, одержанные его помощ­никами.

На таких основаниях раб фигурирует в гражданском праве; нет закона, где бы он не занимал места, равного со свободным, так как в нем олицетворяется личность господина. Но власть господина, который создал это право в своих интересах, не могла согнуть природу раба в угоду им.

В этом человеке, из которого она рассчитывала создать себе послушное орудие, есть воля, которая остается свободной, не­смотря на постороннюю волю, которой хотят ее подчинить. Что бы там ни делали, единомыслие никогда не будет обеспечено; и что же будет тогда с этой «легальной фикцией», если это согласие нару­шится? Оно обратится против той цели, которую имели в виду, и вместо того чтобы подчинить раба, поставить его на службу своего господина, оно привяжет господина к воле своего раба... Равным образом то или другое действие раба не повлечет за собой никакого обязательства. Сначала это факт, факт, который сам по себе лишен еще характера законности: «Раб ничего не должен, и нет долга по отношению к рабу,—говорит юрисконсульт,— "^rYΓ∩ C^rTO^r,∏ P,r