ИТОГИ ОБЗОРА ПО ОБЩЕСТВАМ НОВОГО СВЕТА

Прежде чем совершить экскурс в совершенно другой регион, Ближний Восток, сделаем некоторые замечания к материалам по Андам и Центральной Америке.

Начнем с хронологии (рис. 76—79).

Древнейшие сложные общества Нуклеарной Америки возникли между серединой IV и второй четвертью III тыс. до н.э. в пределах пе­руанского побережья между 7° и 12° ю.ш. К концу этого периода они появились и в сопредельных горных районах. Повторю еще раз, что речь идет, строго говоря, не об обществах, а об оставленных их созда­телями материальных свидетельствах. В каких именно отношениях строители храмов в Асперо или Карале находились друг с другом и чем они в этом смысле отличались от жителей перуанского побережья V — первой половины IV тыс. до н.э., мы не знаем. Однако созданные эти­ми людьми памятники архитектуры отличаются от более ранних и во многом похожи на более поздние — в этом никаких сомнений нет.

Также, вне всякого сомнения, речь идет об одном из первич­ных очагов политогенеза, в котором процесс усложнения обще­ственной организации происходил спонтанно, без влияния более развитых центров. Северную границу этого очага в точности опре­делить пока трудно — не вполне ясен характер связей между обще­ствами северного Перу и соседнего Эквадора. На побережье Эква­дора древнейшие надежно датированные свидетельства появления сложных обществ (поселение Реаль-Альто) относятся к столь же раннему времени, как и в Перу. Местом происхождения некоторых форм сосудов, мотивов изобразительного искусства и других эле­ментов культуры, общих для севера Перу и Эквадора, мог быть именно Эквадор. Однако в Перу и Боливии пригодных для интен­сивного освоения территорий было значительно больше, чем в Эк­вадоре, так что в дальнейшем Эквадор оказался на положении пе­риферии Центральных Анд. Тем не менее для III—I тыс. до н.э. побережье Эквадора вместе с побережьем и горными областями Перу можно рассматривать как единый очаг распространения слож­

ных обществ, оказывавший влияние на территории к югу и северу от него.

Его появление не было связано с внезапной трансформацией социальных отношений и созданием совершенно новых форм куль­туры. Археологические исследования постепенно заполняют вре­менной и логистический пробелы между сложными обществами III тыс. до н.э. и простыми обществами эпохи раннего голоцена.

Так, близ границы Эквадора с Перу в районе Тумбес обнаруже­но поселение Эль-Порвенир V тыс. до н.э. площадью 3 га. Оно со­стояло из всхолмлений, в которых прослежена свита полов [Moore 2007]. Это еще не общественно-культовая архитектура, но по край­ней мере свидетельство долговременной и прочной оседлости.

Еще более важная информация для понимания начальных этапов становления сложных обществ в Центральных Андах полу­чена в верховьях долины Санья на севере Перу [Dillehay et al. 1997]. Открытый здесь памятник Нанчок, относящийся к V тыс. до н.э., представлял собой мастерскую для производства извести. Судя по этнографическим данным, люди, занимавшиеся охотой, собира­тельством и выращиванием растений, нуждались в извести как ин­гредиенте, необходимом для выделения алкалоидов при жевании листьев коки. В Нанчок обнаружены также два всхолмления по­перечником 20 и 40 м и высотой 1 м, которые, по-видимому, слу­жили для совершения ритуалов. По периметру оба всхолмления оказались выложены крупными булыжниками, часть которых была для этого специально расколота. В пределах одного из всхолмлений (второе оказалось сильно повреждено) выявлены два уровня полов и следы столбов. Исследование культурного слоя по­казало, что постройка не была жилой, а использовалась время от времени для каких-то иных целей. В верховьях Саньи найдены и следы множества недолговременных поселений V тыс. до н.э. Нанчок, таким образом, можно рассматривать как ритуальный центр сообщества людей, живших на территории поперечником 10—12 км и находившихся на стадии перехода от присваивающей экономики к производящей.

Оба приведенных примера относятся к территориям, которые ранее оставались почти совершенно неисследованными и где пои­ски свидетельств усложнения общества и культуры не велись.

В каждом районе Южной и Центральной Америки эволюция социополитических систем была обусловлена местным экономиче­ским потенциалом. Вместе с тем картографирование обществ по пе­риодам указывает на взаимовлияние ареалов, образующих систему более высокого уровня. Эта система постепенно распространялась вширь и усложнялась в пределах тех территорий, где первоначально возникла.

Если говорить об областях к северу от Центральных Анд, то во второй половине I тыс. до н.э. сложные общества появляются на севе­ре эквадорского побережья и в юго-западной Колумбии (культуры толита-тумако и илама), около рубежа нашей эры — в верховьях Кау- ки (культуры малагана и йотоко), на пару веков позже — в верховьях Магдалены (культура сан-агустин), а с середины I тыс. н.э. — почти повсюду между Эквадором, западом Венесуэлы и Коста-Рикой. Третья четверть I тыс. н.э. была временем быстрой общественно­политической эволюции культур Северных Анд и юго-востока Цент­ральной Америки.

Хронологически этот процесс совпадает с появлением в Цент­ральных Андах таких объединений, для которых наличие государ­ственной организации уже никем не оспаривается, — Уари, Тиауа- нако и Пампа-Гранде. Иначе говоря, процесс политогенеза состоял в формировании все более сложных и крупных объединений в нук­леарной зоне и параллельно с этим в распространении соответству­ющих социополитических структур на новые территории. В Коста- Рике первые сложные общества могли появиться несколькими веками раньше, чем в Панаме, но это исключение как раз подтверж­дает правило. Здесь можно видеть опосредованное влияние Мезо­америки, которое документировано появлением в Коста-Рике так называемых ольмекских нефритов в первой половине I тыс. н.э.

Последовательное расширение зоны распространения слож­ных обществ Нуклеарной Америки происходило и на южной грани­це первичного очага их формирования. В I тыс. до н.э. сложные об­щества появляются в горной Боливии и на побережье Перу к югу от Лимы вплоть до долины Наска, а во второй половине I тыс.

Рис. 76. Динамика распространения сложных обществ в Центральных Ан­дах, Эквадоре, Колумбии, Панаме и Коста-Рике между 2500 и 1500 до н.э.

Рис. 77. Динамика распространения сложных обществ в Центральных Ан­дах, Эквадоре, Колумбии, Панаме и Коста-Рике между 1500 и 500 до н.э.

Рис. 78. Динамика распространения сложных обществ в Центральных Ан­дах, Эквадоре, Колумбии, Панаме и Коста-Рике между 500 до н.э. и 500 н.э. Начиная с карты 12, квадратным значком обозначены общества государ­ственного уровня или очень близкие к нему, а отходящими от значка пря­мыми линиями — направления экспансии

Рис. 79. Динамика распространения сложных обществ в Центральных Ан­дах, Эквадоре, Колумбии, Панаме и Коста-Рике между 500 и 1500 н.э.

и исторические связи), а культура льяносов Восточной Боливии на­поминает культуру льяносов Венесуэлы.

Насколько появление сложных обществ в удаленных от Анд областях Бразилии и Гвианы было обусловлено контактами с пер­вичным очагом политогенеза на западе Южной Америки, сказать пока трудно. Однако сам факт возникновения далеких трансконти­нентальных контактов сомнений не вызывает, о чем немного ниже.

Повторим еще раз, что основной тренд развития рассматрива­емого региона — это усложнение социополитической организации в центре при одновременном расширении внешних границ зоны распространения сложных обществ, и хотя каждое общество разви­валось самостоятельно, за их мозаикой просматривается охватыва­ющий все новые территории комплекс культурных, хозяйственных и идеологических связей.

Идеологическая и экономическая составляющие этого процесса неразделимы. Удаленные общества обменивались не продуктами, связанными со сферой жизнеобеспечения, а изделиями и сырьем, ко­торые использовались в ритуалах. В Южной и Центральной Америке это были морские раковины, наркотические вещества, перья тропи­ческих птиц и т.п. Даже обсидиан как ценное сырье для изготовления режущих орудий мог иметь более символическое, чем практическое значение, и его использование вряд ли приводило к существенному росту производительности труда. Стремление элиты повысить свой статус благодаря доступу к престижным предметам и материалам и контролю над ритуалами, в которых эти предметы использова­лись, — вот что являлось движущей силой интенсификации произ­водства, а значит, демографического роста и формирования все более сложных систем управления [Салинз 1999].

Рассматриваемый регион в пределах Южной и Центральной Америки представляет собой общность самого высокого порядка, в пределах которой контакты между удаленными территориями могли быть лишь опосредованными. Ареально более ограниченные и интенсивные сети обмена информацией и престижными ценно­

стями, возникавшие в отдельных областях Нуклеарной Америки, принято называть сферами взаимодействия (interaction spheres). Их образование всегда свидетельствует о появлении в пределах опреде­ленных территорий каких-то элитарных групп, стремящихся обе­спечить свои властные позиции, контролируя распределение экзо­тических престижных продуктов и эзотерического знания [Hayden, Schulting 1997; Helms 1987]. Такие сети взаимодействия представле­ны как в андской зоне, так и в Центральной Америке.

Процесс политогенеза не развивался равномерно. Случались резкие срывы с возвращением от сложных политических структур к более простым. Объяснять это одними лишь природно-климати­ческими флуктуациями или военными конфликтами невозможно. В ряде случаев данных о таких флуктуациях и конфликтах попросту нет. Кроме того, внешние факторы, если речь не идет о природных катастрофах, после которых численность населения радикально снижается, могли быть лишь конечной причиной распада обще­ственных связей. Сам же механизм дезинтеграции обязательно предполагает кризис идеологии, в результате которого коллективы нижнего уровня утрачивают мотивацию передавать центру право принятия решений.

Так случилось в северных и центральных районах Перу в тре­тьей четверти I тыс. до н.э., а еще более масштабный процесс по­добного рода имел место в конце I — начале II тыс. н.э. в пределах большей части андского пояса Южной Америки. Распад ряда сложных политических структур нашел отражение в изменениях иконографии в пределах всего региона от Боливии до Колумбии. Поскольку появление канонических художественных стилей и дея­тельность соответствующих мастеров-профессионалов связаны с контролем определенных групп элиты над идеологической сфе­рой, смена стилей указывает на смену элит.

Ослабление внутрирегиональных связей в пределах обществ андского пояса Южной Америки сопровождалось усилением связей с областями к востоку от Анд. Кратко я уже об этом писал [Березкин 2007: 119—120]. Если иметь в виду формы керамики и иконографию, то восточная граница андской зоны в конце I тыс. н.э. и позже вы­глядит более размытой, чем ранее.

Вот несколько примеров.

Как было сказано, в горной Колумбии во второй половине I тыс. н.э. культуру сан-агустин с ее яркими перуанскими и цен­тральноамериканскими иконографическими аналогиями [Lothrop 1937: 125-127, fig. 97; Olsen Bruhns 1982; Velandia 1994; 1999: 212] сменяет культура тьеррадентро. Подземные склепы тьеррадентро раскрашены геометрическими узорами, для которых нет точных аналогий в более ранних культурах андского пояса. Зато параллели нетрудно обнаружить в этнографических коллекциях из северо-за­падной Амазонии и среди полевых материалов по современным ин­дейцам этого ареала. Орнамент на рубашке-кушме из лубяной мате­рии, хранящейся в МАЭ РАН и привезенной из Бразилии в середине XVIII в., почти идентичен геометрическим изображениям тьерра- дентро (рис. 80). Использование повторяющихся геометрических элементов для создания композиций, осмысляемых информантами как иллюстрации к космологическим и мифологическим образам и эпизодам, но совершенно непонятных для непосвященного зри­теля, зафиксировал во время своей работы с индейцами бассейна р. Ваупес в колумбийской Амазонии Г. Рейхель-Долматов [Reichel- Dolmatoff 1978].

На севере побережья Перу после гибели Пампа-Гранде возни­кает культура ламбаейеке, или сикан. Характерные для нее керами­ческие и золотые сосуды имеют круглое тулово на поддоне и высо­кое горлышко-раструб либо два таких горлышка, соединенных ручкой-мостиком. Горлышки и ручка-мостик типичны для более ранних перуанских культур, появляясь впервые на юге побережья в паракас, но поддон необычен. Еще необычнее некоторые особен­ности иконографии персонажа, чья голова увенчивает сосуд и по­мещена либо под центральным горлышком, либо на мостике между горлышками. И уже совсем не характерны для других перуанских традиций лепные изображения как бы лежащих или плывущих пер­сонажей на тулове сосуда и фигурки обезьянок на ручке (рис. 81.1,2). Все эти элементы мы неожиданно находим на сосудах культуры

Рис. 80.

Вверху: внутренняя поверхность одного из склепов в Тьеррадентро, раскра­шенная геометрическими узорами, по [Fernandez 2011, fig. 7].

Внизу: орнамент на рубашке-кушме из северо-западной Амазонии (колл. МАЭ, № 765-46)

сантарем низовьев Тапажоса, т.е. в 2750 км восточнее Ламбайеке (рис. 81.3). Сантарем датируется временем 1000-1500 н.э. [Eriksen 2011: 109]. Истоки культуры могут уходить в I тыс. н.э., но керамика с богатым декором появляется поздно — в начале XIV — середине XV вв. н.э. [Roosevelt 1999: 23]. В Амазонии сосуды стиля сантарем

Рис. 81. Амазонские параллели в культуре ламбайеке.

Вверху: сосуды культуры ламбайеке эпохи расцвета, 900-1050 н.э., по [Cordy-Collins 2001, fig. 11; Zevallos Quinones 1989: 47].

Внизу: сосуд культуры сантарем, устье Тапажоса, по [Roosevelt 1999, fig. 2]

распространяются столь же неожиданно, как и сосуды ламбайеке на побережье Перу. Никакой миграции из Амазонии в конце I тыс. н.э. не было, а прямое влияние перуанского побережья на Амазонию также маловероятно. В сложении как ламбайеке, так и сантарема, скорее всего, участвовал какой-то третий компонент — пока не вы­явленный культурный центр, возможно, располагавшийся в Эква­доре и связанный как с Андами, так и с Амазонией.

Еще один пример связей перуанских культур с культурами к востоку от Центральных Анд — появление нового типа керами­ки, ставшего основным для культуры инков. Речь идет о так на­зываемом арибалле. Сосуды соответствующего типа имеют круг­лое или приостренное дно, округлое тулово, отогнутый венчик и ручки-ушки по сторонам (рис. 82). Считается, что их прото - типы впервые появляются около рубежа нашей эры в верховьях Уальяги (культура котош-игерас), менее близкие параллели есть на сосудах конца I тыс. до н.э. из разных долин побережья Перу [Isbell 1974; Lathrap 1970, fig. 14]. Однако в основном такие со­суды распространяются в прединкское и инкское время по вос­точным окраинам Анд. У. Исбель связывал эту керамику с но­сителями языка кечуа, но параллели в Восточной Боливии, северо-западной Аргентине и на севере Чили заставляют отка­заться от жесткой корреляции материальной культуры и языка. Какие бы обстоятельства ни стояли за распространением данного типа керамики, ясно, что в последние столетия до прихода ис­панцев он был представлен как в Центральных Андах, так и вос­точнее, вплоть до Парагвая, и что его появление ознаменовало разрыв с традициями центрально- и южноандских культур начала и середины I тыс. н.э., таких как мочика, рекуай, наска, уари, ти- ауанако, агуада и др.

К данному керамическому типу близки погребальные урны культуры санта-мария в северо-западной Аргентине. Они происхо­дят из одноименной долины, расположенной в 100 км к западу от равнин Чако, и датируются прединкским временем. Дно подобных сосудов делалось не круглым, а плоским, однако наличием ушек и общим контуром сосуды санта-мария напоминают инкские ари- баллы (рис. 82.7, 8). Сосуды более раннего времени (до 1000 н.э.) имеют круглое дно и сделаны грубее [Scattolin 2006], но классиче­ские урны санта-мария развились именно из них. Очень похоже, что ранняя область распространения подобной керамической формы

Рис. 82. Некоторые формы керамики и орнаменты в культурах Перу, Боливии, Аргентины и Парагвая.

1) Сосуды стиля котош-игерас, около рубежа нашей эры, верховья Уальяги, по [Isbell 1974, fig. 2].

2) Сосуд парагвайских индейцев тоба, конец XIX — начало XX в. (колл. МАЭ, № 1372-73).

3) Сосуд индейцев кадувео, граница Парагвая и Бразилии, начало XX в. (колл. МАЭ, № 3441-177).

4, 5) Провинциальные инкские арибаллы с побережья Перу (колл. МАЭ, № 845-344 (левый) и 845-345).

6) Сосуд из Тарапака, север Чили, вероятно, XIII—XV вв. н.э., по [Dockstader 1967, pl. 188].

7) Погребальная урна (с крышкой) культуры санта-мария в северо-запад­ной Аргентине, XIII — начало XV вв., по [Weber 1981, fig. 6].

8) Прототип урны санта-мария, ранее 1200 н.э., по [Scattolin 2006, fig. 4s]. 9, 10) Орнаменты на лице и ладони женщин кадувео в начале XX в. (рис. Ф.А. Фиельструпа, колл. МАЭ)

была весьма протяженной, поскольку ее независимое развитие на севере Перу (котош-игерас) и в северо-западной Аргентине не ка­жется вероятным. Сама практика вторичных захоронений в накры­тых крышкой керамических урнах для Анд не характерна, но была широко представлена в Амазонии.

Урны санта-мария изображают женскую фигуру с разрисован­ным лицом, причем рисунки эти довольно похожи на те, которые наносят на ладони и лица женщины кадувео (рис. 82.9, 10) [Velandia 2005: 74—75]. Индейцы кадувео живут близ восточной окраины парагвайского Чако, в их орнаментальном стиле прослеживается целый ряд аналогий с искусством Анд и прилегающих к Андам об­ластей Амазонии [Lathrap 1970: 142]. Некоторые формы сосудов ка­дувео, как и их языковых родственников тоба, напоминают инкский арибалл (ср. рис. 82.2 и 82.4, 5).

Одновременно с распространением к востоку и западу от Анд сходных форм керамики и элементов иконографии стиль андского изобразительного искусства меняется. Оно утрачивает натурализм и ряд особенностей, сохранявшихся еще с III тыс. до н.э., становясь «наивистским». Фигуры подчеркнуто схематичны и на первый взгляд напоминают детское творчество (рис. 83, 84). Что касается содержания сцен, то изображения воинов с головами-трофеями в руках становятся еще популярнее, чем прежде, появляясь также и в пределах бывшей территории культуры мочика. В мочикском искусстве, как уже говорилось, отрезанные головы изображались только в руках персонажей с выраженными мифическими призна­ками, но не в руках людей-воинов.

Рис. 83.

Вверху: часть изображения на крашеной ткани культуры касма, конец I тыс. н.э., по [Willey 1974, Abb. 52].

Внизу: часть росписи на сосуде мочика, IV-VI вв. н.э., по [Donnan, McLelland 1999, fig. 4-19]. При сохранении некоторых прежних мотивов стилистически изображения касма выглядят гораздо примитивнее своих прототипов

Рис. 84.

Вверху: изображения воинов на сосуде мочика, IV—VI вв. н.э., по [Kutscher 1983, Abb. 102].

Внизу: изображения воинов на стене храмового комплекса Чорнанкап, до­лина Ламбаейеке, VIII—IX вв. н.э., по [Bonavia 1985, pl. 27, 28]

На юге Колумбии в верховьях Магдалены в конце I тыс. н.э. происходит аналогичный процесс. Каменную скульптуру сан- агустин с ее хорошо проработанными антропо- и зооморфными элементами сменяют изображения тьеррадентро, в которых био- морфные фигуры редки и в высшей степени схематичны (рис. 85).

Сравнение с детским творчеством не надо понимать букваль­но. Изображения, создававшиеся в Центральных Андах в эпоху по­сле распада уари, не менее каноничны, чем характерные для культур середины I тыс. н.э., однако резко меняется сам канон. В Перу прежнюю традицию в какой-то мере сохранила только культура чиму, соответствующая государству Чимор. Здесь мастера иногда копировали образцы искусства мочика, но эти копии тоже выглядят примитивнее оригиналов.

Рис. 85.

Слева: антропоморфное изображение в одной из подземных камер культу­ры тьеррадентро, конец I — начало II тыс. н.э., по [Fernandez 2011, fig. 14]. Справа: голова антропоморфной статуи, обнаруженной в склепе культуры сан-агустин, первая половина — середина I тыс. н.э., по [Cubillos 1986, lam. 10]; см. также [Velandia 1994, lam. 31]

Отдельные среднемасштабные общества и близкие им первич­ные государства не только входили в трансконтинентальную систе­му связей и ареальные сети взаимодействий. На местном уровне они возникали в виде кластеров, групп, в составе которых были как бо­лее, так и менее крупные и сложные политии [Renfrew 1986: 7—8; Tochihara 2002: 118—119]. Материалы исторического времени (в частности, по культурам муисков, тайрона, сину, мантеньо, ми- лагро-кеведо) показывают, что каждому подобному кластеру соот­ветствовала определенная культурная и часто этноязыковая общ­ность. Речь идет о конфедерациях вождеств или других политий. «Конфедерация» в данном случае предполагает не наличие договор­ных отношений между ее членами, а всего лишь большую интенсив­ность связей членов подобной системы друг с другом, чем с обще­ствами за ее пределами [Earle 2011: 31—32; Gibson 2011]. Внутри конфедерации отдельные политии борются за первенство, и лидеры часто меняются [Spencer et al. 1999]. Однако конфедерации в целом устойчивы, длительность их существования измеряется столетиями. Так, возникшие в середине I тыс. н.э. сложные общества в льяносах

западной Венесуэлы и центральной Панаме просуществовали, по- видимому, до испанской конкисты [Mayo 2006], хотя каждый из крупных центров вряд ли удерживал позиции дольше двух веков. Уникальное по масштабам сообщество храмовых центров северного и центрального Перу сохраняло свою культурную идентичность на протяжении более двух тысяч лет.

В наш обзор были включены весьма разные общества — как по характеру оставленных материальных свидетельств, так и по вели­чине. Очень условно их можно разделить на две категории. В пер­вую входят рядовые общества численностью от многих сотен до не­скольких тысяч человек, во вторую — лидеры, занимающие ведущее положение в своем ареале и имеющие численность порядка трех, пяти или даже десяти тысяч человек. К этой второй категории мож­но отнести Касму со столицей в Пампа-де-лас-Льямас — Мохеке, Чавин-де-Уантар, Гальинасо, Пукару и Кауачи. Еще одна полития, соответствующая культуре лима, как уже говорилось, скорее всего, достигла уровня государства, но слабо изучена. Из перечисленных шести политий Гальинасо и Пукара потенциально могли бы стать лидерами и достичь уровня организации, который мы несколько условно называем государственным, однако оба проиграли своим конкурентам — Мочике с центром в Уакас-де-Моче и Тиауанако. Кауачи такие шансы вряд ли имел из-за ограниченного демографи­ческого потенциала долины Наска. Касма, согласно мнению супру­гов Позорски, потерпела поражение в войне с Лас-Альдас, который затем вместе с другими прибрежными центрами был, вероятно, оставлен из-за природной катастрофы, хотя, как уже говорилось, эта реконструкция весьма ненадежна. Что же касается Чавина, то он, похоже, столкнулся прежде всего с внутренними проблемами. О некоторых центрах политогенеза известно пока слишком мало, чтобы оценить достигнутый ими уровнь надобщинной интеграции и тем более понять причины исчезновения. Таковы гигантские U-образные комплексы культуры манчан к северу от Лимы в первой половине II тыс. до н.э. и Санта-Роса (центр культуры топара) в Чинче во второй половине I тыс. до н.э.

Государственный уровень политических образований с цент­рами в Тиауанако и Уари никем не оспаривается. Для Мочики со столицей в Уакас-де-Моче сомнения высказываются, но в отноше­нии государства со столицей в Пампа-Гранде их практически нет. При этом Пампа-Гранде и Уари, существовавшие одновременно

и наверняка находившиеся в пределах одной информационной сети, представляют собой разномасштабные образования. Пампа- Гранде была мастерской или «фабрикой» для сооружения гигант­ской сырцовой платформы и обслуживания элиты, занятой совер­шением ритуалов. Эта полития контролировала ресурсы одной, максимум двух-трех долин с населением порядка 100 тыс. чел. Эли­та Уари прямо или косвенно контролировала большую часть терри­тории Центральных Анд с населением, превышавшим — возможно, намного — миллион человек, но от строительства монументальных платформ отказалась, создав совершенно новый тип общественно­культовых сооружений вроде Пикильякты и Виракочапампы. В обо­их государствах, по-видимому, существовали централизованные системы производства и распределения.

Как уже многократно подчеркивалось, распад культуры чавин (сообщества храмовых центров северо-центрального Перу на по­следнем этапе его существования) и, весьма вероятно, также кризис Уари и, может быть, некоторых вождеств Эквадора и Колумбии, со­ответствующих культурам толита, йотоко и сан-агустин, произошел вследствие кризиса идеологии. Какими факторами были вызваны сами кризисы, вопрос спорный. В результате произошла смена одних археологических культур другими. В разных районах мира радикальная культурная трансформация могла происходить также и в результате миграционных процессов. Однако в отношении осед­лых земледельцев, занимающих территории с естественно ограни­ченными рубежами, гипотезы массовых переселений требуют очень убедительных обоснований, чтобы быть принятыми.

В Центральных Андах главными археологическими признака­ми сложных обществ являются монументальная архитектура и со­кровища в погребениях. Сооружения общественно-культового на­значения появляются как минимум на полтора тысячелетия раньше сокровищ. Причиной может являться как объективная бедность культурных проявлений, когда ни обработка металлов, ни произ­водство технологически совершенной керамики или тканей еще не известны, так и отсутствие сформировавшейся элиты, которая рез­ко противопоставила бы себя большинству населения. В Северных Андах и Центральной Америке до появления подобной элиты сви­детельств значительных общественных работ нет. Поэтому кажется вероятным, что местные общества заимствовали из Центральных Анд не только навыки металлургии меди и золота, но и те элементы

идеологии, которые санкционировали социальное неравенство. Идеология же эта формировалась в центральноандском очаге поли- тогенеза по мере появления групп людей, ответственных за органи­зацию масштабных общественных работ.

В Колумбии и Центральной Америке наиболее ярким призна­ком существования сложных обществ являются сокровища в погре­бениях. В основном это золото, и лишь в Коста-Рике в период до распространения металлургии, т.е. ранее VI в. до н.э., в качестве престижных предметов в основном фигурировали изделия из полу­драгоценных камней типа жадеита [Snarskis 2003]. Большинство найденных в Коста-Рике предметов майя датируется временем от 200 до 600 н.э. [Hoopes 2005: 20], после чего импорт из Мезоамерики резко сокращается. Переход к золоту отражает в данном случае пе­реориентацию дальнего обмена с Мезоамерики на Панаму и Колум­бию. Судя по назначению предметов, встречающихся в богатых за­хоронениях как андской области, так и юго-востока Центральной Америки, элита, скорее всего, контролировала прежде всего тайное знание и престижное потребление. В погребальном инвентаре представлены не просто дорогостоящие вещи. Здесь господствуют предметы с изображениями, имеющими отношение к религиозно­мифологическим представлениям, либо явно культовые предме­ты — емкости для приготовления и использования наркотиков, ша­манские погремушки и т.п. (например, [Cardale Schrimpff 2005, fig. III.15, IV.25, 70, 71; Oro de Colombia 2005: 52]). Поскольку пред­меты такого рода бывают выполнены из золота, соответствующие религиозные специалисты явно принадлежали к высшему социаль­ному слою.

Сооружения общественно-культового назначения не пред­ставляют единую категорию памятников. Среди них есть как на­сыпи и платформы, которые не предназначались специально для захоронений, так и погребальные сооружения. Большинство памят­ников относится к первой категории, но склепы и камеры сан- агустин и тьеррадентро — ко второй. Судя по археологическим и от­части этнографическим материалам из юго-западной Бразилии, если специальные храмы отсутствовали, именно долговременные надмогильные объекты использовались как место совершения ри­туалов, закреплявших властные функции за определенными лица­ми [Iriarte et al. 2010]. Для таких ритуалов существенны размеры и внешний вид объектов, а не предметы, положенные с покойными.

Отсюда понятно, почему в культурах верховьев Магдалены, в отли­чие от сходных с ними в остальных отношениях культур Колумбии и Центральной Америки, отсутствует золото — их создатели его зна­ли, но не клали в могилы. Вероятно, по той же причине, как уже говорилось, предметов из драгоценных металлов почти не дошло от культуры мантеньо, а ее керамика, по сравнению с более ранними культурами побережья Эквадора, довольно груба. Ритуалы манте­ньо совершались близ монументальных «тронов» и стел.

Что касается военного фактора [Карнейро 2006; Carneiro 1970; 1987; 2012], то свидетельства военной активности имеются для большинства сложных обществ Андского пояса и юго-востока Центральной Америки. Иногда это положение поселений в ме­стах, удобных для обороны, но чаще — изображения воинов и го­лов-трофеев, а также находки человеческих останков со следами насильственной смерти. Соответственно среди свидетельств воен­ной активности следует различать те, которые касаются значи­тельных по масштабу военных действий, и те, которые отражают связанные со столкновениями ритуалы. Независимо от масштабов военных действий санкционирование ритуализованного насилия являлось существенной особенностью идеологий, характерных для Центральной и Южной Америки. Фигура воина с головой-тро­феем в руках встречается на изображениях как создателей типич­ных среднемасштабных обществ типа рекуай, толита или кокле, так и государств — Ламбайеке, Касма, Уари, Чимор. Ф. Гуаман- Пома-де-Айяла, знатный потомок индейцев уанка, в XVII в. точно так же изобразил перуанского воина [Guaman Poma de Ayala 1956: 393]. Данные такого рода отсутствуют для периода ранее II тыс. до н.э. Это может быть обусловлено ограниченностью наших источ­ников либо отсутствием в это время материальных богатств, кото­рыми можно было бы завладеть во время набега. Именно стрем­ление к грабежу многими антропологами признается главной причиной военной активности в ранних сложных обществах [Hayden, Villeneuve 2010: 128—129]. Однако этнографические мате­риалы по простым обществам к востоку от Анд такую точку зрения категорически опровергают. Для совершения регулярных набегов было вполне достаточно желания добыть женщин, повысить свой социальный статус, отомстить врагу или же овладеть трофеями, которые использовались в ритуалах и материальной ценности не имели.

От Коста-Рики до Аргентины фигура воина с отрезанной голо­вой в руках представляет собой иконографический штамп, почти наверняка восходящий к общему прототипу. Такого рода изображе­ния надо рассматривать не в качестве «зарисовок с натуры», а как иконический знак, смысл которого был понятен тогдашнему зрите­лю. В Мезоамерике, на североамериканском Юго-Востоке и Юго- Западе воинов, обезглавливающих врагов, изображали иначе. Одна­ко стоящая за изображениями идеология и в этих случаях вряд ли существенно отличалась от характерной для культур Андского пояса. Очень похоже, что она сформировалась еще до появления первых известных нам признаков сложных обществ.

Для многих обществ андского пояса и Центральной Америки характерно профессиональное фигуративное искусство. В результа­те распада многоуровневых политических структур оно почти совсем исчезало или утрачивало сюжетное разнообразие и художественное совершенство. Так случилось после оставления перуанских храмо­вых центров середины I тыс. до н.э., после гибели Уари и Тиауанако, после исчезновения развитых культур юго-западной Колумбии во второй половине I тыс. н.э. Это и естественно, поскольку соответ­ствующая иконография была достоянием не этносов, а определен­ных групп элиты и использовалась ею в качестве инструмента удер­жания власти. Нельзя не заметить, что в искусстве мочика, в котором представлены не столько иконические образы, сколько динамичные сюжетные сцены, описывающие узнаваемые ситуации с участием людей, изображения сельскохозяйственных работ совершенно от­сутствуют, а господствуют темы, имеющие отношение к деятельно­сти элиты [Sharp 2005: 42]. С исчезновением прежней элиты или сме­ной идеологии художественная традиция прерывалась.

Сюжетика изображений в доиспанской Америке всегда связана с ритуалами. Если иногда кажется, что речь идет о других видах дея­тельности, то подобное впечатление обманчиво. Например, много­численные сцены охоты на оленей с помощью сетей, представленные на мочикских сосудах, находят параллель в древнейшей известной пока в Новом Свете настенной росписи из общественно-культового комплекса Вентаррон в долине Ламбайеке близ города Чиклайо, от­носящегося примерно к 2000 до н.э. [Alva Meneses 2008: 103—104; 2013: 61—63; Zick 2011: 42—44]. Там тоже изображена сеть с попавшими в нее оленями. Если бы подобный сюжет не имел отношения к идеологии, он вряд ли бы мог сохраняться на протяжении 2,5 тыс. лет.

В пределах рассмотренного нами региона распад сложных об­ществ никогда не происходил одновременно во всех ареалах. Кри­зис северного Перу во второй половине I тыс. до н.э. сопровождался подъемом южных обществ (топара и культуры Боливийского пло­скогорья), а распад Уари и Тиауанако не привел к исчезновению традиции государственности на севере перуанского побережья. Именно поэтому определенные иконографические клише переда­вались не просто от культуры к культуре, но от одной крупной исто­рической совокупности культур к другой. К числу подобных клише, характерных для центральноандского региона, а отчасти и для более северных территорий вплоть по крайней мере до Панамы, можно отнести показанную анфас фигуру антропоморфного персонажа с жезлами в руках (рис. 4, 47) и личину монстра (как на рис. 17.1, 2, 6, 8 и на рис. 35 нижн. слева). Значение подобных образов, несом­ненно, могло меняться, но все же преемственность иконографии свидетельствует и об определенной преемственности идеологии в региональных масштабах.

От первых сооружений из глины и камня до эпохи инков в Центральных Андах сохраняются некоторые особенности плани­ровки общественно-храмовых комплексов. Поскольку даже самые ранние известные образцы в Касме и Норте-Чико представляют со­бой сложные сооружения, отвечающие определенному канону, дан­ная традиция должна уходить в более отдаленную эпоху. Появление цивилизации в Центральных Андах было обусловлено развитием земледелия, скотоводства и морского рыболовства, что обеспечило демографический рост и формирование все более крупных полити­ческих организмов вплоть до империй. Однако формы культуры, в том числе политической, могли восходить к гораздо более ранним традициям — вплоть до существовавших в культурах Восточной Азии в эпоху верхнего палеолита. К этой теме мы еще вернемся.

Что касается преемственности между отдельными доиспан- скими культурами Центральных Анд, то выявляется следующая картина.

На Северном побережье Перу от появления первых сложных обществ в начале III тыс. до н.э. до инкского завоевания то одна, то другая долина-оазис занимала лидирующее положение в своем ре­гионе, после чего попадала в полосу кризиса, а на роль лидеров выходили другие. Прежние лидеры лишь в редких случаях вновь до­бивались гегемонии. По сути дела, это удалось лишь долине Моче,

где расположен современный город Трухильо и где во второй поло­вине II тыс. до н.э. — начале I тыс. н.э. располагался комплекс Ка- бальо-Муэрто (рис. 7, 8). В Моче хорошо прослежен процесс поли­тической централизации с конца III тыс. до н.э. до конца II тыс. до н.э., по крайней мере рост размеров монументальных сооружений [Billman 2006]. В соседних с Моче долинах Виру и Чикама обще­ственно-культовые сооружения в этот период почти не строятся, хотя Чикама превосходит Моче размерами и лучше обводнена. Центр в Моче вряд ли осуществлял над соседями прямой контроль, но все же каким-то образом препятствовал появлению там конкури­рующих политий. После кризиса второй половины I тыс. до н.э. — начала I тыс. н.э. долина Моче снова вырвалась вперед и здесь возникло первое политическое образование Южной Америки, об­ладающее признаками государства (культура мочика). Пережив еще один кризис в конце I тыс. н.э., Моче стала центром Чимор — круп­нейшего для своего времени политического объединения в регионе, для которого статус государства невозможно оспаривать. Сыграли во всем этом роль какие-то объективно существующие стратегиче­ские преимущества именно данной долины или же основное значе­ние имели уверенность местной элиты в своем высоком сакральном статусе и апелляция к тысячелетней традиции, сказать трудно. По­мимо Моче, пусть не три, но хотя бы два периода подъема пережила еще лишь долина Северного побережья — Касма. В первый раз это случилось в середине II тыс. до н.э., во второй — в конце I тыс. н.э. В отличие от Моче, никакой идеологической преемственности между этими эпизодами быть не могло.

Перемещение центров политической интеграции из одной до­лины в другую характерно и для районов к югу от Лимы. Во второй половине I тыс. до н.э. самый крупный центр находился в Чинче (Санта-Роса), а в первых веках нашей эры — в Наске (Кауачи). Не исключено, что в V—VII вв. н.э. важный центр располагался в од­ной из прибрежных долин крайнего юга Перу, если именно этот район действительно был местом формирования нового художе­ственного стиля, характерного для поздней наски. Чинча же снова стала играть важную роль в политической и экономической жизни Центральных Анд лишь в прединкское и инкское время.

На Боливийском плоскогорье существовал неустойчивый ба­ланс между политическими образованиями, находившимися к югу и северу от озера Титикака. На протяжении более двух тысяч лет он

смещался то в одну, то в другую сторону: от Чирипы к Пукаре, от Пукары к Тиауанако, а в прединкское время — снова к территориям на северном и западном берегах озера, где существовали крупные вождества Лупака и Колья.

В прибрежных оазисах места расположения крупных поселе­ний и монументальных центров подчинялись альтернативе: ближе к устью речек, где располагались основные массивы орошаемых зе­мель и были доступны морские ресурсы, или же у выхода речек на прибрежную равнину, где располагались головные сооружения оро­сительных каналов. В остальном же перемещения центров полити­ческой интеграции можно объяснить тем, что их возвышение и упа­док определялись не столько объективными экономическими обстоятельствами, сколько причинами исторически случайными — ролью отдельных лидеров и популярностью тех или иных местных культов. Рассматривая Центральные Анды в целом, здесь можно выделить две области, обладающие наибольшими природными и соответственно демографическими ресурсами. С одной стороны, это долины северного и отчасти центрального побережья, где рас­положены самые обширные и хорошо обводненные оазисы. С дру­гой — Боливийское плоскогорье, где оптимальны условия для вы­ращивания картофеля и разведения лам и альпак. Эти два ареала сохраняли свою идентичность на протяжении тысячелетий (рис. 86). Если иметь в виду каменную индустрию, то различия между двумя традициями прослеживаются еще с палеоиндейской эпохи, и лишь во времена уари и особенно после инкского завоевания юго-вос­точная традиция стала поглощать северо-западную. При этом оба центра, Уари и Куско, достигшие господства на региональном уров­не, находились к началу своего возвышения на периферии более развитых областей, а хозяйственный потенциал соответствующих долин, Аякучо и Куско, был относительно невелик.

Рис. 86. Схема преемственности культурной и социополитической тради­ции в Центральных Андах от появления первых среднемасштабных обществ до империи Инков. Размывом показаны периоды политической дезинте­грации и обрыва элитарной культурной традиции