3. БРЕМЯ ИМПЕРИИ

Тенденция к члепепию жизни на относительно замкнутые ячейки — общинные, полисные, племенные — была обусловлена объективно уровнем развития производительных сил. Производ­ство в древнем мире консервативное, в большей мере ориентиро­ванное па обмен и потребление, чем на самообновление, не заин­тересованное в использовании данных пауки, но зпающео подлинного технического прогресса, с экстенсивным ростом рын­ков, преобладающим над интенсивным, могло быть расширенным лишь в ограниченной степени — достаточной для выживания и развития сравнительно небольших и замкнутых коллективов с относительно простой и укорененной в производстве военно-по­литической надстройкой, но недостаточной для существования больших единых государств со сложным и разветвленным аппа­ратом управления, профессиональной армией, с обособившимися от непосредственного участия в производстве огромными контин­гентами людей, запятых в бюрократии, судопроизводстве, культо и культуре.

включенным, определенный хозяйственный прогресс и избавила их от истребительных междоусобных войн, тем не менее в той мере, в какой она несла с собой разрушение этого непреложного органического принципа бытия, она была неотделима от массо­вого постоянного насилия и от ощущения ее враждебной проти­воестественности.

Империя состояла из покоренных стран, превращенных в про­винции.

В зависимости от отношения к римлянам в период завоевания города новообразованных провинций получили тот или ипой ста­тус: союзных Риму, свободных, податных, и так же иерархически строились категории личного гражданства. Принадлежность го­рода или человека к той пли ипой из этих категорий могла меняться по решению римских властей. Это создавало постоян­ную зависимость провинциалов не столько от закона, сколько от данного представителя римской власти, что, в свою очередь, по­рождало скрытые и явные подкупы, интриги, подхалимство, допосы. Непрерывные и подчас совершенно произвольные изме­нения статуса городов были излюбленной римлянами формой укрепления их господства и Греции. Взяточничество и произвол наместников и их подчиненных отмечаются па протяжении I в.

сумел так затянуть процесс, что обвиняемый, бывший уже в весьма пожилом возрасте, умер до осуждения и сохранил тем самым семейное имя незапятнанным, а награбленное состояние нетронутым. От Эприя Марцелла жители Линии добивались воз­мещения незаконно присвоенных им сумм. Однако, как пишет Тацит, «давление покровительствовавших ему оказалось столь могущественным, что некоторые из его обвинителей были нака­заны ссылкою, как вознамерившиеся погубить пи в чем не по­винного человека». Такое положение не было исключительным — оно сильно выправилось при Домициане, но начало правлепия Траяна вповь ознаменовано песколькими скандальными процес­сами того же рода.

Подчеркивание военпого характера оккупации неизменно было направлено на унижение племенной пли полисной гордости дорийского населения. В Южной Галлии над морем на упоми­навшейся уже оживленной Юлиевой — Августовой дороге высил­ся 40-метровый трофей с надписями, где перечислялись «усми­ренные» Августом местные племена; в Пиренеях стояла огромная статуя покоренной Галлии; в Араузиопе на триумфальной арке были воспроизведены в камне отрезанные головы побежденных галлов. Немедленно после оккупации римляне пли уничтожали старые племенные центры, или переводили их па равнину, где они оказывались беззащитными. Города умирали мучительно и долго — в Герговии, центре могучего племенного союза арвернов, замененном сразу после освоения Галлии галло-римским городом Августоиеметом, следы местпого ремесленного производства об­наруживаются еще в конце правления Тиберия.

Та же тенденция проявлялась и во многих мерах, проводив­шихся римляпами по административно-политической и социаль­ной организации империи. В Галлии они осуществляли своеоб­разную перетасовку племеп, расчленяя их слишком большие, па взгляд завоевателей, л потому опасные, исторически сложившие­ся союзы и, напротив, сливая мелкие племена, издавна сущест­вовавшие раздельно, в единые административные единицы. В малоазийских провинциях учреждались судебные округа, пол­ностью игнорировавшие былое политическое и этническое разде­ление. С приходом римлян здесь пачипался распад прежней системы гражданских статусов: храмовые рабы нередко превра­щались в рабочих — уже пе рабов, по еще пе граждан; из жре­ческих семей, некогда хранивших секреты местного производст­ва, выходят ремеслеппикп, использующие эти секреты для лич­ного обогащения. 13 города Греции и Азии с начала II в. начи­нают назначаться особые римские «кураторы». Задача их состоя­ла в том, чтобы, взимая значительные штрафы, ограничивать непроизводительные расходы полисов и подчинять их общеим­перской финансовой политике. Но именно потому, что опа была ориентирована на интересы империи в целом, деятельность кура­торов приводила к принижению инициативы и роли местных властей и воспринималась как форма гнета, вызывавшего раз­

дражение и протест. Сохранилась любопытная надпись из г. Апа- меи во Фригии, где жители с ликованием сообщают, что город получил в дар крупную сумму и на проценты с нее сможет вы­плачивать ежегодные штрафы в императорскую казну, «так что впредь не будет больше кураторов согласно постановлению по­лиса во веки веков». Та же реакция на римскую политику уни­фикации видна в том, что свое куцее право чеканки мелкой медной монеты греческие города используют для прославления своих героев, своих святынь. На монетах Эфеса видны изображе­ния архаической Артемиды Эфесской, па монетах Книда — ше­девр Праксителя Афродита Книдская, на монетах Самоса — Пифагор, Коса — Гиппократ, Приены — Биант.

Разрушительно действовало па общественную структуру в провинциях, особеппо восточных, римское обыкновение опирать­ся па местпую аристократию и богачей, что приводило к удвое­нию гнета, ложившегося па плечи неимущих, обостряло социаль­ные противоречия, окончательно уничтожало былую полисную ц общинную солидарность.

В описанных условиях римская власть не могла пе вызывать протест со стороны ПОСТОЯННЫХ живых сил общества, связанных с исконпыми и неизбывными формами обществен и oil организа­ции. Поверхность империи все время сотрясается от глухих под­земных ударов, редко достигавших очень большой силы, по слишком частых, но сливающихся в постоянный, ясно различи­мый гул.

Восстания в провинциях отмечаются на протяжении всей эпо­хи ранней империи. Напомним лишь о самых крупных: Гал­лия— в 21, 69, 70 гг.; Британия — в 50, 61 гг.; Иудея — гранди­озная война 66—73 гг. и не менее грандиозное восстание Бар Кохбы в 132—135 гг. Во всех случаях явно заметно стремление защититься от римской унификации, отстоять право быть самими собой и жить по своим представлениям и обычаям. В движении Марикка (Галлия, 69 г.), судя по тому, как оно описано у Таци­та, моменты идеологические и социально-психологические преоб­ладали над собственно практическими, Лозунги свободы и галль*

ск о го самоуправления были основными в начавшемся почти* одновременно, но гораздо более широком движении Классика (Галлия, 70 г.). Иудеи относительно спокойно терпели римское господство, пока Гай Калигула не приказал установить в глав­ной святыне народа свое изображение — тогда началась серия восстаний, не затихавших до 135 г.

Разумеется, идеологические моменты нигде и никогда не су­ществовали в изоляции от моментов социально-экономических — практических и непосредственно жизненных. Разрушение римля­нами местных традиций и норм выступало обычно как многосто­ронний процесс, в котором тяжесть взимаемых империей нало­гов, произвол и алчность чиновников, колонистов, торговцев, ос­корбительное пренебрежение к исторически сложившимся мест­ным веровапиям и убеждениям сливались в единое ощущение бремени империи, нестерпимого и морально и материально, Именно так (в вольном изложении древнего историка) говорил о римлянах вождь восставших британцев, обращаясь к своему пароду перед решительным сражением у горы Гравпий в 83 г,: «Расхитителям всего мира, им уже мало земли: опустошив ее, они теперь рыщут по морю; если враг богат — они алчны; если беден — спесивы, и пи Восток, пи Запад их пе насытят; они единственные, кто с одинаковой страстью жаждут помыкать и богатством и нищетой; отнимать, резать, грабить па их лживом языке зовется господством, и, создав пустыню, они говорят, что принесли мир. Природа устроила так, что самое дорогое для каждого — его дети и родные; но их у нас Отнимают наборами в войско, чтобы превратить в рабов где-нибудь на чужбипе, а на­шим женам и сестрам и тогда, когда они избегли пасилия, враги приносят бесчестье, присваивая себе имя наших друзей и гостей. А между тем имущество и богатства британцев уничтожаются податями, ежегодные урожаи — обязательными поставками хле­ба, самые силы телесные — дорогами, которые они своими рука­ми, осыпаемые побоями и поношениями, прокладывают сквозь леса и болота, Обречеппых неволе раз и навсегда продают в раб­ство, it впредь об их пропитании заботится господин, А Бритапия что пи день платит за свое рабство и что ни день все больше за­кабаляет себя».

Чем разветвлеппее, чем отдаленнее от всего местного и осо­бенного становилось римское государство, тем более делалось оно громоздким и дорогостоящим, тем больше ОНО должно было извлекать из населения и тем меньше могло ему вернуть. Импе­рия, огромная и единая, с ее бюрократией, финансами, дорогами, муниципальной организацией, с ее форумами и амфитеатрами, оказывалась все менее по силам и по средствам этому обществу, еще прикованпому к ограниченным, замкнутым и местным, фор­мам производства, обмена, жизни, и приходила во все углубляю­щееся противоречие с ними.

Рим и покоренные им народы находились не только в проти­воречии друг с другом. Постепенно в их отношениях все боль­шую роль играют взаимодействие, взаимовлияние и, наконец, взаимопроникновение.

Между рабами и свободными во времена расцвета республики существовала пропасть. Свободный пользовался всей полнотой гражданских прав или мог ее добиваться, раб не обладал ни од­ним ИЗ них. С первых же десятилетий империи это положение начинает меняться. С одной стороны, Август, а за ним и после­дующие яринцепсы, осуществляя политику укрепления традиций гражданской общины и старых рабовладельческих порядков, при­нимают меры к ужесточению рабского статуса. К ним относятся Силанов сепатус-консульт 10 г. н. э., подтвержденный при Неро­не, о казни всех рабов, находившихся вместе с господином под одной кровлей или в путептествии, в случае убийства кем-либо их господина, законы о казни рабов, проникших на военную службу, законы последних Антонинов О преследовании беглых рабов и т. п. С другой стороны, в порядке унификации империи принцепсы стремятся подчинить рабовладельцев общим право­вым нормам и тем самым ограничить бесконтрольное использова­ние ими рабов. В обоих случаях раб становится объектом закона, и положение его определял уже не полностью хозяин, а в расту­щей мере и государственная власть. При республике раб при­надлежал фамилии, как ее инвентарь; только она образовывала его мир и его общество; членом государственно-правовой струк­туры он пе являлся. Теперь в качестве объекта закона, благо­приятного для них или направленного против них, рабы так или иначе втягиваются в общество.

Введение раба в систему общественных связей начиналось с того, что он включался в имущественные отношения. Его пеку­лий, в припципе считавшийся безусловной собственностью гос­подина, открывал тем не менее перед рабом ряд возможностей накопления денег, а к концу рассматриваемой эпохи появляются и заколы, защищающие пекулий от чрезмерных претензий хозяи­на. Раб теперь мог приобретать своих рабов; в этом случае он назывался ординарием, а его рабы — викариями, и собственность господина, которому принадлежал раб-ордипарий, на викариев последнего не была ни прямой, ни безусловной. Признавая соб­ственность рабов, законы мало-помалу пачинают признавать и их семьи, оговаривая возможные случаи сохранения рабом при­даного сожительницы, недопустимость продажи в разные руки детой и родителей, распространяя на раба ответственность за отцеубийство.

Сходную эволюцию переживают и отпущенники. Принцепсы усиленно и постоянно заботятся об ограждении гражданских об­щин от проникновения в них вчерашних рабов. При Августе принимаются законы, ограничивающие отпуск рабов на волю и

расширяющие права патронов на имущество отпущенников; Клавдий карал тех из них, кто пытался окружить себя не подо­бавшим их сословию престижем; при Антонинах отработкам, ко­торыми отпущенник был обязан патрону, придается форма свое­образного денежного оброка. Но, как и в случае с рабами, меры эти оказывались в противоречии с тенденцией, более соответство­вавшей общему ходу исторического развития.

Рабов и отпущенников в Риме всегда было много, по с нача­ла империи их количество начипает придавать всему обществу иное, новое качество. Интереспыс данные об этом процессе мож­но найти в сохранившемся большом отрывке из бытового сати­рического романа, созданного в середине I в. и. э. римским писа­телем Пстропием и известного под названием «Сатирикон». Дей­ствие в этом отрывке происходит в городках Южпой Италии, а центральный эпизод составляет пир в доме местного богача Тримальхпоиа — хотя и шаржированная, по в деталях вполне реалистическая зарисовка римской провинциальной жизни сере­дины I в. Из этого описания встает целый мир оті і у щен пи ков. Как отпущенный на волю раб начинал свою карьеру сам хозяин дома, пыпе архимиллионер, занимающий почетные должности в своем городе. Отпущенники составляют добрую часть его пригла­шенных, и в пиршественном зале для них отведены особые по­стоянные места. Опи чувствуют себя уверенно не только в своем кругу, по и при встрече с людьми из господствующих обществен­ных слоев — один из них обрушивается с резкими нападками на римского всадника. Их уверенность в себе основана на том, что почти все опи выбились из нищеты, обрели положение, даже власть. Отпущенник—казначей Тримальхиона имеет своих кли­ентов, носит платье, окрашенное тирским пурпуром, помыкает рабами. Он пе одинок — из рассказов гостей мы узнаем о семьях обычных торговцев, где также всем правят отпущенники. Проти­воположного общественного полюса — двора, сената — Петропий не касается. О нем рассказывают другие источники, но картипа остастся сходной. Политику Клавдия делают его отпущенники; Нерон, уезжая в Грецию, оставляет править Римом своего отпу­щенника Гелия; при Вителлин огромная власть сосредоточивает­ся в руках его отпущенника Икела; в большой степени из отпу­щенников состоит римская интеллигенция — от секретаря и био­графа Цицерона, Тирона, до философа и наставника римского аристократического юношества Эпиктета. Древние видели в Риме Антонинов «империю отпущенников», современные исследовате­ли той же эпохи утверждают, что «большинство римского насе­ления было потомством рабов».

Отпущенник, как и раб, в принципе но мог быть по проис­хождению римлянином и почти никогда не мог быть италиком. Нарушение статусных делений имело споим следствием космо­политизацию римского общества: три четверти отиущеппиков этой поры, известных по надписям, имеют нелатинские имена. В том жо направлении действовали другие, более общие причи-

пы — политика pax Romana,муниципализация, развитие обще­имперского торгового обмена. На могильных надписях г. Рима времени ранней империи 75 % имен неиталийского происхожде­ния, в Медиолане, Патавии, Беневенте их больше 50%, даже в маленьких городках — около 40%. Из 1854 римских ремесленни­ков, известных по прямым данным надписей, лишь G5 — опреде­ленные италийцы, из 300 владельцев кораблей в Остии — 4. Из 14 районов Рима один почти сплошь еврейский, очень значи­тельны поселения сирийцев, финикийцев, каппадокийцев. Мо­гильные в иные надписи Великой Галлин указывают па засилье и в провинциях чужеземцев — италиков, греков, сирийцев, евре­ев, африканцев. В Лугдунуме засвидетельствованы помимо них дунайские кельты и представители местностей почти всей Гал­лин. Председатель коллегии, ведущей торговлю но обе стороны Альп, происходит пз Августы тревиров; один судовладелец явля­ется жрецом-августалом одновременно у себя в Лугдунуме и в ПУ теслах, в Южной Италии. А ведь западная часть империи была несравненно патриархальнее и консервативнее, чем восточ­ная, в городах которой смешивались люди всех племен, стран и континентов.

Вливавшиеся в римскую общественную организацию вперим- ские силы, и прежде всего рабы п отпущенники, обнаруживают значительную имущественную дифференциацию, от которой за­висели и формы их включения в структуру государства, и соци­альный уровень, на который они попадали, и результаты всего процесса. Чтобы нагляднее представить себе эту картину, рас­скажем вкратце о двух отпущенниках. Одного из них звали Марк Антоний П алл ант, другого просто Эхион. Налл ант проис­ходил из знатного греческого рода, и в рабах он оказался у Ан­тонии, племянницы императора Августа и жены его пасынка Друза. Отпущенный ею на волю, он рано втягивается в дворцо­вые интриги, а вскоре обнаруживает не только хитрость и реши­тельность, но и ясный ум, трезвое понимание государственных интересов, талант организатора и руководителя. ГТрн Клавдии on становится a ralionibus,т, е. своего рода министром финансов, и в этой должности подготавливает упоминавшийся выше закон, запрещавший сожительство свободных женщин с рабами. В том заседании, в котором этот законопроект был принят, сенат по­становил присвоить Палланту преторские знаки отличия, награ­дить его 15 млн. сестерциев и официально выразить благодар­ность от лица государства. Ври Вероне оп впал в немилость, был отставлен от управления финансами и, сопровождаемый це­лой толпой приближенных, навсегда покинул дворец. Он умер в 62 г,, как предполагали, отравленный Нероном, глубоким стариком и обладателем несметных богатств.

Две черты примечательны в этой биографии. Во-первых, мо­гущество и власть, сосредоточенные в руках этого грека-отпу-¹ щенника. Среди членов сената он входил в почетный разряд пре­ториев, чего, как правило, не удавалось добиться большинству

римских сенаторов, располагал состоянием в 300 млн. сестерци­ев — вдвое большим, чем личное имущество императора Августа» в течение 10 лет единолично ведал финансами Римской держа­вы, которыми сенаторы-квесторы ведали лишь в ограниченной мере, только коллегиально и только в течение года. Пользуясь ввемагистратским характером своей власти, он сумел добиться того, что было совершенно немыслимо для любого коренного римлянина,— обязательства принцепса никогда не вменять ему в вину ни одно из его действий, т. е. фактически неподотчетпо- сти перед государством. Управление империей переставало быть делом только римлян — в Паллапге лишь наиболее ярко и резко выразились черты, присущие деятельности бесчисленных отпу­щенников и провинциалов в имперской администрации.

Но не менее важно в рассказанной биографии и другое. Не­уемное честолюбие Лаллавта состояло в том, чтобы влиться в ис­торически сложившуюся структуру римского государства, до­биться успеха по его критериям, и смысл своей деятельности со­ответственно он видел в укреплении этого государства. Он начинает свою карьеру с того, что предупреждает Тиберия о замыслах Сеяна ³, т. е., рискуя жизнью, срывает планы аван­тюриста, угрожавшего существованию строя. Вершиной его за­конодательной деятельности был законопроект, призванный пре­дохранить римское гражданство от растворения его в пришлых и отпущенниках, т. е. в таких, как он сам. Преторские знаки отличия и премия были вотированы ему по предложению патри­ция Корнелия Сципиона и оппозиционного сенатора-стоика Ба- реи Сорана — очевидно, деятельность отпущенника шла в на­правлении, их устраивавшем.

На протяжении всего I века отпущенники и провинциалы, попадавшие в верхние социальные слои, не разрушали традици­онную структуру римского общества, а заполняли ее изнутри, принимая сложившуюся систему ее ценностей и престижных представлений. Коллега Паллянта Нарцисс сорвал заговор Мес­салины, жены императора Клавдия, угрожавший последнему, за что получил квесторские знаки отличия, и погиб, не сумев справиться с влиянием Агриппины. Тацит рассказывает, что в связи с политическими переменами после свержения Нерона «воспрянули духом клиенты и вольноотпущенники осужденных и сосланных». Провинциалы, объективно игравшие по отноше­нию к римской гражданской общине ту же роль, что отпущенни­ки, в сходном положении вели себя так же. Испанец Сенека Старший — отец знаменитого философа Сенеки и сам видный ритор и историк — скорбел о падении республиканских нравов; популярные в Риме второй половины I в. философы-греки Де­метрий, Аполлоний, Артемидор были связаны с сенатскими семьями и участвовали в их конфликтах с принцепсами; первый дважды консул из галлов Валерий Азиатик принимал участие в

⁴ Луций Элий Сеяв был префектом преторианской гвардии,

ІЗЗ

устранении Гая Калигулы, Сенека Младший (испанец) и Афра­ний Бурр (галл) руководили Нероном на протяжении первых, наиболее «просенатских», лет его правления, и реквием по ухо­дящей гражданской общине Рима создал сын прокуратора из галлов, сенатор и консул Корнелий Тацит.

В отличие от Палланта Эхион, казалось бы, не слишком пре­успел в жизни. На пиру у Тримальхиона (откуда мы только его и знаем) он фигурирует как centonarius,т. е. портной, латающий и перешивающий старую одежду. Грек по национальности, он, очевидно, сравнительно недавно был отпущен на волю и сохра­няет еще полностью зависимость от патрона. Оп вступает в раз­говор, чтобы возразить собеседнику, рассуждающему в духе древних римских моралистов или оппозиционных сенаторов: было-де хорошее время, да прошло; в старину были граждане, преданные интересам города, прямые, резкие, выступавшие па форуме и в суде как настоящие ораторы и настоящие люди де­ла, чтившие богов, а теперь кругом одно воровство да безбожие, и скоро боги голодом покарают нашу колонию. Эхиопу все это кажется напыщенным вздором: «Часом густо, часом пусто, как сказал мужик, когда у него пропала пестрая свинья. Ныпче не повезло — повезет завтра, в жизни так уж заведено. А ворчать ли к чему — небо везде с тучками». Критерий в общественных делах у него один — хорошо то, что приносит ему пользу, и по­тому сам круг этих дел ограничивается для него зрелищами п раздачами. Традиционные римские установления не интересуют его совершенно. Красноречие, это искусство искусств древней республики, для него профессия, как любая другая, оправдывае­мая лишь заработком; «Если сын не захочет заниматься по до­му, пусть обучится какому-нибудь полезному ремеслу, станет цирюльником, глашатаем, на худой конец судебным оратором». При всей скромности своего положения он далеко пе нищ — у него есть «дачка», где всегда найдется чем закусить, «не ку­рочкой, так яичком», к сыну ходят два учителя, отец не жалеет денег ему на книги. За Эхиопом, как и за Паллантом, стоит це­лый социалЬНЬІІЇ слой, только несравненно более широкий. Он органический член общества раїніеіі империи, по принадлежит к той его части, для которой республиканские традиции римской государственности и вся ценностная структура, унаследованная от гражданской общины, просто не существуют. Поскольку же приток таких «пришлых элементов» был, как мы видели, очень мощен — и в низах, естественно, несравненно более мощен, чем в верхах,— поскольку Рим на протяжении 1 и особенно II в. действительно превращался из общины граждан в «империю от­пущенников», то все официально римское, по традиции ориенти­рованное на полис и характерный для¹ него набор добродетелей, превращалось в сферу отдельной от масс, от простых людей и их дел, абстрактной государственности со своей отчужденной ортодоксией и своей столь же отчужденной оппозицией. Самые глубокомысленные из сенаторов, вышедшие из этой среды мора-!

листы и историки, остро и трагично ощущали упадок агонизиро­вавшего, по еще живого полисного мира, думали и писали о па­дении политической свободы, о влиянии разлагающей провинци­альной новизны на старый Рим, В их страстных печалях огля­дывался на себя и приходил к самосознанию духовный опыт ве­кового гор од а-государств а. Недооценивать все созданное Сенекой, Луканом, Тацитом нельзя, Но чем глубже пролегали описанные выше перемены, тем глуше доносился в их особняки и библио­теки нарастающий шум живой и изменившейся народной жизни, тем слабее — запах очага и хлеба. Жизнь искала себе других, не столь величественных и далеких, более соразмерных человеку форм и ценностей,