Экономический прогресс и социальная борьба
Архаическая революция — это отнюдь не метафора, не условное обозначение для трехвекового периода греческой истории (VIII—VI вв. до и. э,). Этот период и в самом деле был отмечен грандиозным — масштаба настоящей революции — историческим переворотом, в ходе которого в Греции вторично сложилась цивилизация, но теперь уже в особенной форме суверенных городских общин.[56] Те факторы социального прогресса, которые были заложены в структуре древнегреческого общества вопреки — а отчасти, может быть, и благодаря — дорийскому завоеванию, — мы имеем в виду высвобождение сельских общин
от тягостной опеки дворцовых центров И распространение железа,— теперь, наконец, сказали свое слово, и результатом было рождение новых, гораздо более прогрессивных форм социально-экономических и политических отношений — античного рабовладельческого общества и государства.
Содержание этого поистине революционного процесса слагалось из ряда социально-экономических и политических метаморфоз, важнейшими из которых были радикальные успехи в технике производства и экономической жизни, кризис патриархального общинного строя и борьба демоса со знатью, решение первоочередных социальных проблем посредствуй законодательной реформы и колонизации, форсированное подавление знати тиранией и, наконец, по устранении этой последней торжество полисного духа, в идеале — в форме античной демократии, в том ее виде, какой был реализован в Афинах.[57]
Прежде всего велики были успехи в технике производства и экономике. В VII в. до н. э. радикальному усовершенствованию подверглась техника обработки металла: в начале этого столетия хиосцем Главком была изобретена сварка железа (Her., I, 25; Euseb. Chron., II, под 69І г. до и. э.), а несколько позже самосцами Рэком и Феодором было освоено искусство художественного литья (Paus., VIII, 14, 8; ср.: Her., I, 51).
Благодаря внедрению новых, изготовленных из железа орудий труда стало возможным интенсифицировать производство как в земледелии, так и в ремесле. Углубляющееся- общественное разделение труда и обусловленное этим отделение ремесла от земледелия, равно как и выделение в особый вид занятий торговли, привели, наконец, к появлению города в новейшем смысле слова, как центра тяготеющей к нему сельскохозяйственной округи, как поселения прогрессивного типа, отличного от де-ревни (признаком такого отличия служит появление самого термина —деревни — впервые у Гесиода, Op. et dies, 639; Scutum, 18).
Вокруг первоначальных городищ, служивших главным образом целям защиты племени в случае военной опасности, выросли торгово-ремесленные посады, а вместе с ними сформировалось и новое сословие горожан — ремесленников и купцов, рабочих и матросов. Новые города развернули активную, преимущественно морскую торговлю (кстати, и это понятие морской торговли — еркьріеаитоь аэо- а'ТО) ) за медовую лепешку клер, который ему предстояло получить в Сиракузах» (Athen., IV, 63, р. 167d).s
Но люди не только стали свободно распоряжаться своим, состоянием — они становились в. полном смысле слова хозяевами своей судьбы. Чего стоит следующее горделивое заявление того же Архилоха, поэта с Пароса, ведшего жизнь свободного авантюриста (середина VII в. до н, э.):
В остром копье у меня замешен мой хлеб, И в копье же— Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье
(fr. 2 Diehl3, пер. В. В. Вересаева)
Или его же откровенное признание, бросавшее вызов всему традиционному кодексу чести:
Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный; Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах. Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть (fr. 6 Diehl ’)
Разумеется, при оценке этих фактов не следует упускать из виду исторической перспективы в развитии именно древнегреческого общества. Довольно скоро, в рамках все того же архаического времени, охарактеризованные крайние проявления индивидуализма как в делах собственности, так и в иных общественных отношениях, будут погашены или, во всяком случае, поставлены под контроль формирующейся гражданской общиной, полисом.
Раньше всего личная инициатива и личная собственность будут закованы в жесткие оковы гражданского порядка в Спарте. Но и в других греческих общинах в пору формирования полисного строя будут введены различные ограничения личного начала, например, в делах собственности — запреты на приобретение гражданами земли сверх определенной нормы (закон Солона в Афинах) или, наоборот, на отчуждение, на продажу или даже заклад своей собственности и прежде всего своих первоначальных земельных наделов (см.: Aristot. Ро]„ II, 4, 4, р. 1266 Ъ 14—24; VI, 2, 5, р. 1319 а 6—14). Однако, повторяем, эти законодательные нормы явятся уже выражением регулирующего полисного принципа, а до утверждения этого принципа разложение патриархального общинного [61]строя было отмечено ростом индивидуалистических тенденций, 4tqв конечном счете являлось всего лишь отражением возросшей жизнеспособности индивидуального хозяйства и самой личности— явления в ту пору безусловно прогрессивного.
Далее, в тесной связи с утверждением жизнеспособного пар- ( целлярного хозяйства, существующего в условиях частной собственности, началось стремительное развитие частновладельческого рабства, причем не только в сфере домашнего хозяйства, но и в непосредственном производстве, а главное — за счет захваченных или вывезенных из-за рубежа чужеземцев-варваров. По преданию, первыми в широких масштабах стали пользоваться покупными рабами-варварами для различных работ, в том числе, по-видимому, и для земледельческих, греки на Хиосе, что было естественным в условиях быстрого экономического роста ионийских центров. Античная традиция выразительно подчеркивает отличительные черты того нового типа рабовладения — рабства не покоренных войною эллинов, а купленных за деньги варваров, и, добавили бы мы, не общинного, а вполне частновладельческого, — который впервые явился у ионийцев-хиосцев в качестве альтернативы более примитивному типу, утвердившемуся в свое время у завоевателей-дорийцев. «Хиосцы, — свидетельствует историк Фео- помп,— первыми из эллинов после фессалийцев и лакедемонян стали использовать рабов, приобретали же они их не тем же самым способом, что и те.
Ведь лакедемоняне и фессалийцы окажутся поработившими эллинов из числа тех, кто ранее населял находящуюся ныне в их владении землю: первые поработили ахейцев, фессалийцы же— перребов и магнетов, и одни назвали порабощенных илотами, другие же — пенестами. Хиосцы же владеют рабами варварского происхождения, платя за них деньги» (Theopomp. ар. Athen., VI, 88, р. 265 b—с = = FgrHist 115 F 122 а, перевод В. Г Боруховича; ср.: Nic. Damasc. ар. Athen., VI, 91, p. 266 e—f = FgrHist 90 F 95) ,[62]Нельзя не видеть в этих фактах начавшегося обращения греков на античный путь развития: индивидуализация экономического и социального быта, сопряженная с утверждением жизнеспособного парцеллярного хозяйства, открывала перспективу перехода от аристократических порядков к демократии, а использование покупных рабов-чужеземцев делало возможным реализацию этой перспективы форсированным способом, за чужой счет, за счет варварской периферии. Однако реализация этих возможностей оказалась делом не сиюминутным. На первых порах, как это не раз бывало в истории, экономический прогресс обернулся для греческого народа и некоторыми теневыми сторонами, осложнениями и трудностями, преодоление которых потребовало большого напряжения сил.
Прежде всего наступившие перемены до основания потрясли главную ячейку древнего общества — сельскую общину. В самом деле, интенсификация земледельческого хозяйства, все большая его ориентация на городской рынок и, после изобретения денег, растущие возможности накопления и обогащения, открывшиеся для крупных или крепких хозяев, имели своим ближайшим следствием усиление того слоя в общине, который по традиции оставался главным владетелем земли — родовой знати. Напротив, значительная часть рядовых общинников — крестьян, поскольку она не могла выбиться в крепкие хозяева, беднела и разорялась, входила в долги и, ввиду отсутствия в тот период гарантий личной свободы, попадала в долговую кабалу, превращаясь в рабов-должников. Уже Гесиод, беотийский поэт рубежа VIII—VII вв.
до н. э., сам бывший зажиточным землевладельцем, страшится тех опасностей, которые угрожают крестьянскому хозяйству, и противопоставляет им не только вечную панацею от всех зол — усиленный труд, но и такне, например, ухищрения, как ограничение деторождения, всерьез советуя земледельцу не иметь более одного сына, дабы наследственный надел не дробился между несколькими сыновьями (Hesiod. Op. et dies, 376 слл.).Вообще характерной чертой этого времени была растущая имущественная дифференциация, углубляющаяся поляризация собственности. Темы богатства и бедности являются одними из заглавных в архаической поэзии, нашем главном литературном первоисточнике. Стремление людей к наживе, вечный страх перед разорением и нищетой, необходимость соблюдения разумной, справедливой меры в делах собственности — все эти сюжеты социальной действительности на разные лады обсуждаются различными поэтами, крестьянином Гесиодом и родовитыми аристократами'Алкеем и Феогнидом, авантюристом Архилохом и исполненным уравновешенной мудрости Солоном. Из них всех Алкей, может быть, самым точным образом выразил всеобщее убеждение во всемогуществе богатства, в прямой зависимости социального значения человека от его имущественного состояния:
Помнят в Спарте Аристодема Крылатое слово: в силе слово vo. , ,
Царь сказал: «Человек — богатство (урт;,иис‘ ог^р)». Нет бедному славы, чести нищему.
(Alcaeus, fr. 360 Lobel-Page, пер. Вяч. Иванова)
Надо, однако, заметить, что богатство чаще было спутником знатности; характерное обязательное сочетание этих двух моментов и определяло высокое положение аристократии в архаическом обществе (ср. указания Аристотеля на принцип замещения должностей в досолоновских Афинах — по благородству происхождения и по богатству, срітпуВтр ххі тгХоотімВтрм, Aris- tot. Ath. рої., З, 1 и 6). Разумеется, и аристократы могли бед
неть, и простолюдины становиться богатыми. Однако разорение знатного человека не означало для него полной и, во всяком случае, немедленной социальной гибели: у него оставались важные родовые связи, традиционный престиж, возможность, наконец, поправить свои дела, женившись на богатой простолюдинке (ср.
по этому поводу: Theogn., 183—196 Diehl3). Между тем состоятельность, обретенная человеком из народа, в условиях традиционного господства аристократии не повышала существенным образом его социально-политического статуса, тогда как обеднение н обнищание буквально бросали его на самое дно, ибо это было сопряжено для него с утратою даже тех небольших прав, которые знать еще оставляла на долю народа, нередко даже, в случае большой задолженности и невозможности выплатить долг, с утратою самой свободы. Замечательным подтверждением массового обнищания и закабаления простого народа в архаической Греции может служить афинский материал, и прежде всего те данные, которые могут быть извлечены из показаний такого важного современного свидетеля, каким был Солон. А он определенно ставил себе в заслугу избавление родной страны от двух страшных бед — от задолженности, метками которой были усеявшие поля аттических земледельцев закладные столбы (opot ), и от внутреннего, очевидно, кабального рабства (см.: Sol., fr. 24,1— ISDiehl3).Позднее Аристотель следующим образом—кратко, но четко— охарактеризовал состояние афинского общества на рубеже VII—VI вв. до н. э., накануне выступления Солона: «Надо иметь в виду, что вообще государственный строй был олигархический, но главное было то, что бедные находились в порабощении не только сами, но также и дети и жены. Назывались они пелатами (что буквально означает «соседи», но здесь, по- видимому, также и «батраки». — Э. Ф.) и шестидольниками, потому что на таких арендных условиях обрабатывали поля богачей. Вся же вообще земля была в руках немногих. При этом, если эти бедняки не отдавали арендной платы, можно было увести в кабалу и их самих и детей. Да и ссуды у всех обеспечивались личной кабалой вплоть до времени Солона... Конечно, из тогдашних условий государственной жизни самым тяжелым и горьким для народа было рабское положение. Впрочем и всем остальным он был также недоволен, потому что ни в чем, можно сказать, не имел своей доли» (Aristot. Ath. рої., 2, 2, перевод С. И. Радцига).8
Недовольство массы общинников социальными тяготами, ко- [63][64]
торые время обрушило на их головы, находило естественное выражение в неприязни к тем, кто на первых порах оказался в выигрыше, — к землевладельческой аристократии. Последняя, сильная экономически, обладала и вовсе подавляющим превосходством в сфере политической. В начале архаической эпохи знать почти повсеместно ликвидировала патриархальную царскую власть, тяготившую ее своею опекою и страшившую возможностями союза с сельским демосом и превращением в тиранию (как именно и случилось с Фидоном Аргосским). Сосредоточив всю полноту административной и судебной власти в своих руках, превратив общинные органы управления — совет старейшин и народное собрание—в орудия своего исключительного господства, оперев это господство, как на своего рода фундамент, на традиционное свое лидерство в исконных родо-племенных подразделениях, система которых, в виде цепи род — фратрия — фила, продолжала оставаться единственной формой организации общества, землевладельческая аристократия вела дело к созданию настоящего кастового государства, где народной массе была уготована самая жалкая роль.
Народ, естественно, остро реагировал на происходящее. Уже Гесиод—мы имеем в виду все ту же его поэму «Трудыидни»— воспринимал современную ему действительность как сугубое воплощение социальной несправедливости. Идеализируя далекое прошлое и сетуя на зло настоящего, он изображал развитие человечества как непрерывную социальную деградацию —от блаженного «золотого века» к все более ущербным векам серебряному, медному, героическому, пока, наконец, в современном ему поколении железного века кумуляция зла не достигла своего апогея:
Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться. Землю теперь населяют железные люди. Не будет Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя, И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им...
Дети — с отцами, с детьми — их отцы сговориться не смогут. Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю — хозяин. Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то... Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.
И не возбудит ни в ком уваженья ни клятнохранитель. Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.
Стыд пропадет... Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет.
(Op. et dies, 174 слл., пер, В. В. Вересаева)
Это потрясающее по силе общее описание подкрепляется, целым рядом более конкретных сетований на засилие знати. Самоуправство «царей-дароядцев» ( рааїЦг; сшщфаул.) поэт- иллюстрирует красноречивой притчей, где ястреб, схвативший соловья, поучает свою жертву:
Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!
Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно, И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу. Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим: Не победит он его —к униженью лишь горе прибавит!
(ibid., 207—211)
Однако Гесиод не ограничивается сетованием на нарушение сильными людьми социального порядка. Он предупреждает о божественном возмездии, о тех бедствиях, которые вездесу- сущие и всевидящие боги посылают людям за проступки их правителей:
Целому городу часто в ответе бывать приходилось За человека, который грешит и творит беззаконье. Беды великие сводит им с неба владыка Кронион, — Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы...
(ст. 240—243)
И ниже еще раз, с прямым указанием на виновников этих, бедствий — не чтущих правды царей:
...И страдает
Целый народ за нечестье царей, злоумышленно правду Неправосудьем своим от прямого пути отклонивших. И берегитесь, цари-дароядцы, чтоб так не случилось! Правду блюдите в решеньях и думать забудьте о кривде, (ст. 260—264)
Разумеется, реакция народа не останавливалась на сетованиях и предупреждениях. Рано или поздно наставал момент, когда долго накапливавшееся недовольство выплескивалось э более или менее стихийное выступление. При этом нередко- было достаточно какого-либо внешнего толчка, чтобы всколыхнуть все общество. Так, в Афинах попытка захватить тираническую власть, предпринятая в 30-е годы VII в. до н. э. ари- стократом-олимпиоником Килоном (см.: Her., V, 70—71; Thuc.r I, 126; Plut. Sol., 12),[65]хотя и окончилась неудачей, тем не менее имела большой политический резонанс. Показав отсутствие единства в правящем сословии, шаткость традиционного порядка, она развязала политическую активность народной массы. «После этого,[66]—свидетельствует Аристотель, —в течение долгого времени происходили раздоры ( аиуг[3т] tnactdaat ) между знатью и народом» (Ath. рої., 2, 1).
И ниже, характеризуя обстановку в Афинах накануне выступления Солона, Аристотель еще раз указывает на засилие знати, недовольство народа и естественный результат всего этого— социальную смуту: «Ввиду того, что существовал такой государственный порядок и большинство народа было в порабощении у немногих, народ восстал (стеши)) против знатных. Смута была сильная (іа/ирї; 8є 'атітгої; оііат);), и долгое время одни боролись против других...» (ibid., 5, 1—2). Надо обладать поистине безграничным недоверием к античной традиции, чтобы, как это делается теперь некоторыми историками, игнорировать эти свидетельства, подкрепленные массой других данных, и отрицать накал социальной борьбы и революционный характер всей ситуации века архаики.[67]
Итак, в какой-то момент архаической смуты недовольство народа стало выливаться в открытые формы. Трудно, однако, сказать, как сложилась бы судьба сельского демоса в Древней Греции и насколько успешно сумел бы он защитить свои права перед натиском всемогущих денег, долговой кабалы и произвола знати, если бы как раз в это время не пришла ему помощь со стороны. Дело в том, что одни и те же процессы вели и к расслоению сельской общины, к обогащению знати и разорению крестьянства, и к росту города, к формированию нового сословия горожан. Последнее непрерывно пополнялось бла
годаря притоку в город всех тех, кто надеялся разбогатеть, приспособившись к новым условиям жизни, обратившись к новым доходным занятиям — ремеслу и торговле. Насколько этот процесс был реальностью, в какой степени являвшимся в город новым людям удавалось там обосноваться и даже выдвинуться на первый план и с какой ревностью следила за этим старая знать, обо всем этом можно судить по следующим характерным, хотя, быть может, и несколько утрированным, сетованиям ме- гарского поэта-аристократа Феогнида (VI в. до н. э.):
Город наш все еще город, о Кирн, но уж люди другие. Кто нн законов досель, ни правосудья не впал. Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным И за стеной городской пасся, как дикий олень,— Сделался знатным отныне. А люди, что знатными были, Низкими стали. Ну, кто 6 все это вытерпеть мог?
(Theogn.. 53—58 Diehl3.
пер. В. В. Вересаева)
Homines novi заставляли считаться с собою. Выходцы из сельской местности, эти изгои, утратившие связь с общиною, становясь богатыми и почтенными горожанами, заявляли претензии на уравнение в правах с аристократами, на доступ к политической власти. И делали они это с тем большей решительностью, что, как изгоев, знать их ни во что не ставила, тогда как сами они, по мере роста их богатства, склонны были держаться о себе все более высокого мнения. Что могло быть более естественным в этих условиях, чем блок между двумя утесненными в ту пору сословиями крестьян и горожан, которые равно были недовольны заснлием знати?
Складывавшийся таким образом общий демократический фронт получал благодаря объединению сил большие шансы на победу. К тому же в его пользу действовали еще два очень важных обстоятельства. Во-первых, свершилась важная перемена в военном деле — возросла роль народного ополчения, фаланги тяжело вооруженных пехотинцев, гоплитов, без которых правящая знать не могла уже обойтись в тогдашней, крайне осложнившейся политической обстановке. Ведь в ту пору, в условиях демографического взрыва и обострившейся вследствие этого борьбы за жизненное пространство, защита или тем более расширение пределов своего отечества стало делом гораздо более трудным, чем в прежние, гомеровские, патриархальные времена. При этом надо принять во внимание, что и для самих земледельцев — а онн-то и составляли массу народа— полноценное участие в воинской службе стало, в сравнении с гомеровским временем, гораздо более реальным вследствие продолжающегося совершенствования и удешевления ору жад. Из афинского постановления конца VI в. до н. э.
12 Более подробный разбор данных Феогнида, относящихся к сфере социальных отношений, см. в работе: Доватур А. И. Феогннд Мегарский.— ВДИ, 1970, № 2, с. 41—59.
о клерухах (военных колонистах) на Саламине известно, что военная экипировка, которую клерух должен был производить на свой счет, оценивалась в 30 драхм (ML, № 14, стк. 8—10), т. е., как здесь справедливо было отмечено В. П. Яйленко, в сумму не столь уж высокую.[68][69][70][71][72] Это означает, что даже люди среднего достатка могли обзаводиться паноплией, т. е. полном набором как наступательного (меч, копье), так и защитного вооружения (щит, шлем, панцирь, поножи).
Соответственно изменилась роль войск и тактика построения и боя. Как в свое время, с падением царской власти и установлением корпоративного правления знати, герои-аристократы, выступавшие на колесницах, должны были уступить место отрядам всадников, так теперь эти последние были оттеснены в сторону вооруженной массой гоплитов, которые компенсировали личные недостатки в выучке и вооружении новым сомкнутым построением — фалангой. Что все это свершилось уже в первые века архаики — это бесспорно. Подтверждение тому доставляют и литературные источники, в частности великолепные описания спартанской фаланги у Тиртея (середина VII в. до н. э.)н и данные археологии: элементы бронзовой паноп- лии нового типа — шлем и панцирь — обнаружены в погребении конца VIII в. до н. э. в Аргосе,[73] а первое изображение строя фаланги доставляет вазовая живопись—роспись на коринфском сосуде — энохое, или ольпе, из коллекции Киджи— .середины следующего столетия.[74]
Вместе с тем очевидны огромные политические последствия этой с первого взгляда чисто военной перемены. Уже Аристотель отметил, что у эллинов в древнейший период «с ростом государств и тяжеловооруженная пехота получила большее значение, а это повлекло за собой участие в государственном управлении большего числа граждан», т. е. переход от древнейшей аристократии, олигархий всадников, к древнейшему виду демократии — гоплитской политик (см. Aristot. Pol., IV, 10, 10, р. 1297 b 16—28).[75] Таким образом, в фаланге гоплитов — спло
ченной массе одинаково вооруженных и равных по выучке воинов-земледельцев — уже проглядывало лицо гражданского коллектива, полиса, хотя, разумеется, до окончательного воплощения дело дошло не сразу. Во всяком случае, прежде чем стать воплощенным полисом, гоплитской фаланге пришлось еще пережить более или менее длительный период, когда она служила инструментом тирании.[76]
Между тем наряду с переворотом в военном деле в пользу подымающейся демократии действовал и другой вспомогательный фактор чисто уже социального порядка. Именно складывавшаяся демократия тем скорее должна была обратиться к решительным действиям, что у нее с самого начала не было недостатка в политнческидзазвитых и энергичных лидерах. В самом деле, разъедающее воздействие денежного хозяйства испытывала не только масса сельского демоса, но и верхушка греческого архаического общества (ср, сетования на сцлу богатства и оскудение знати, в частности и собственное, у поэтов- аристократов вроде Феогнида). Члены захиревших аристократических родов или обойденные наследством младшие •сыновья знатных семей также устремлялись в город, где задавали тон оппозиционным настроениям и выступлениям. Именно эти отпрыски младших аристократических фамилий, достаточно образованные и предприимчивые, близкие по своему положению и к старой родовой знати, и к новому сословию горожан, с общего ли согласия, по желанию ли демоса, или, наконец, по собственному побуждению, становились инициаторами проведения различных мер, имевших целью преобразовать общественные отношения с позиций разума, в интересах новых прогрессивных групп.
Таким образом, присоединение к демократическому движению части знати, младшей или обедневшей, доставило этому движению развитых интеллектуально и политически лидеров, внесших в стихийно разворачивавшуюся борьбу важный рациональный момент. Присутствием этого рационального духа объясняется то, что решение первоочередных социальных проблем, как, впрочем, и завершение всего дела, было осуществлено посредством законодательной реформы — кодификации права, ра
зумной реорганизации социально-политического строя и достаточно организованной колонизации. Оговоримся: мы не отрицаем объективный характер демократического движения в архаической Греции, поставленных тогда самой жизнью проблем. Но мы хотели бы подчеркнуть весьма рациональный, т. е. субъективно осознанный, а потому и весьма конструктивный метод их решения греками, особенно на начальной и заключительной стадиях архаической революции.
2.
Еще по теме Экономический прогресс и социальная борьба:
- 31. Основные направления экономического и политического развития страны в 1965-1984 гг. Механизм торможения социально-экономического прогресса
- § 1. Экономический и социальный прогресс в Лациуме и Риме в VII—VI вв.
- Социально-экономическое развитие и политическая борьба в России в 1907-1914гг. Реформы П. А. Столыпина.
- (38) Россия на пути радикальной социально-экономической модернизации. Экономические реформы 1990-х годов и их социальные последствия.
- 51. Особенности социально-экономического развития РФ в 2000-2011 гг. Отметьте достижения, проблемы, трудности в этойобласти. Отличается ли, на Ваш взгляд, экономическая система современной России от советской экономической системы? Свой ответ аргументируйте.
- 63. Социально-экономическое положение СССР в 1985-1991 гг. Поиски моделей экономического реформирования и их результаты.
- 7. Социально – экономическое развитие России в 15 – 17 веке. Основные группы населения средневекового общества. Новые явления в экономической жизни 17 века.
- 62. Внутренняя политика России в начале 21 в. Укрепление государства. Реформы управления, налоговая, судебная. Новая структура федеральной исполнительной власти. Социально- экономическое развитие, ухудшение экономической ситуации
- СОЦИАЛЬНАЯ БОРЬБА В ГРЕЦИИ В III—II ВВ. ДО И. Э.
- Социально-экономические отношения
- СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ И ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ИМПЕРИИ В I-П вв. п. э,э
- Содержание и основные этапы социальной борьбы в XVII – XVIII вв.
- УПАДОК ЦАРСТВА СЕЛЕВКИДОВ И ПЕРГ АМА. СОЦИАЛЬНАЯ БОРЬБА ВО II В. ДО Н. Э.
- § 4. Социально-экономические следствия колонизации.
- § 1. Социальная борьба в Греции в VII—VI вв. до н. э. Тирания в передовых полисах.
- Социально-экономическое развитие 1945 – 1953 гг.
- 1 Экономическое и социальное развитие России в 17 веке
- Социально-экономические отношения
- Экономическая и социальная политика Петра I