<<
>>

Экономический прогресс и социальная борьба

Архаическая революция — это отнюдь не метафора, не ус­ловное обозначение для трехвекового периода греческой исто­рии (VIII—VI вв. до и. э,). Этот период и в самом деле был отмечен грандиозным — масштаба настоящей революции — ис­торическим переворотом, в ходе которого в Греции вторично сложилась цивилизация, но теперь уже в особенной форме су­веренных городских общин.[56] Те факторы социального прогресса, которые были заложены в структуре древнегреческого общества вопреки — а отчасти, может быть, и благодаря — дорийскому завоеванию, — мы имеем в виду высвобождение сельских общин

от тягостной опеки дворцовых центров И распространение же­леза,— теперь, наконец, сказали свое слово, и результатом бы­ло рождение новых, гораздо более прогрессивных форм соци­ально-экономических и политических отношений — античного рабовладельческого общества и государства.

Содержание этого поистине революционного процесса слага­лось из ряда социально-экономических и политических мета­морфоз, важнейшими из которых были радикальные успехи в технике производства и экономической жизни, кризис патри­архального общинного строя и борьба демоса со знатью, ре­шение первоочередных социальных проблем посредствуй зако­нодательной реформы и колонизации, форсированное подавле­ние знати тиранией и, наконец, по устранении этой последней торжество полисного духа, в идеале — в форме античной демо­кратии, в том ее виде, какой был реализован в Афинах.[57]

Прежде всего велики были успехи в технике производства и экономике. В VII в. до н. э. радикальному усовершенствова­нию подверглась техника обработки металла: в начале этого столетия хиосцем Главком была изобретена сварка железа (Her., I, 25; Euseb. Chron., II, под 69І г. до и. э.), а несколько позже самосцами Рэком и Феодором было освоено искусство художественного литья (Paus., VIII, 14, 8; ср.: Her., I, 51).

Бла­годаря внедрению новых, изготовленных из железа орудий труда стало возможным интенсифицировать производство как в земледелии, так и в ремесле. Углубляющееся- общественное разделение труда и обусловленное этим отделение ремесла от земледелия, равно как и выделение в особый вид занятий тор­говли, привели, наконец, к появлению города в новейшем смыс­ле слова, как центра тяготеющей к нему сельскохозяйственной округи, как поселения прогрессивного типа, отличного от де-

ревни (признаком такого отличия служит появление самого термина —деревни — впервые у Гесиода, Op. et dies, 639; Scutum, 18).

Вокруг первоначальных городищ, служивших главным обра­зом целям защиты племени в случае военной опасности, вырос­ли торгово-ремесленные посады, а вместе с ними сформирова­лось и новое сословие горожан — ремесленников и купцов, ра­бочих и матросов. Новые города развернули активную, преиму­щественно морскую торговлю (кстати, и это понятие морской торговли — еркьріеаитоь аэо- а'ТО) ) за медовую лепешку клер, который ему предстояло по­лучить в Сиракузах» (Athen., IV, 63, р. 167d).s

Но люди не только стали свободно распоряжаться своим, состоянием — они становились в. полном смысле слова хозяе­вами своей судьбы. Чего стоит следующее горделивое заявле­ние того же Архилоха, поэта с Пароса, ведшего жизнь свобод­ного авантюриста (середина VII в. до н, э.):

В остром копье у меня замешен мой хлеб, И в копье же— Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье

(fr. 2 Diehl3, пер. В. В. Вересаева)

Или его же откровенное признание, бросавшее вызов всему традиционному кодексу чести:

Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный; Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах. Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть (fr. 6 Diehl ’)

Разумеется, при оценке этих фактов не следует упускать из виду исторической перспективы в развитии именно древне­греческого общества. Довольно скоро, в рамках все того же архаического времени, охарактеризованные крайние проявле­ния индивидуализма как в делах собственности, так и в иных общественных отношениях, будут погашены или, во всяком случае, поставлены под контроль формирующейся гражданской общиной, полисом.

Раньше всего личная инициатива и личная собственность будут закованы в жесткие оковы гражданского порядка в Спарте. Но и в других греческих общинах в пору формирования полисного строя будут введены различные огра­ничения личного начала, например, в делах собственности — запреты на приобретение гражданами земли сверх определен­ной нормы (закон Солона в Афинах) или, наоборот, на отчуж­дение, на продажу или даже заклад своей собственности и прежде всего своих первоначальных земельных наделов (см.: Aristot. Ро]„ II, 4, 4, р. 1266 Ъ 14—24; VI, 2, 5, р. 1319 а 6—14). Однако, повторяем, эти законодательные нормы явятся уже выражением регулирующего полисного принципа, а до утверж­дения этого принципа разложение патриархального общинного [61]

строя было отмечено ростом индивидуалистических тенденций, 4tqв конечном счете являлось всего лишь отражением возрос­шей жизнеспособности индивидуального хозяйства и самой лич­ности— явления в ту пору безусловно прогрессивного.

Далее, в тесной связи с утверждением жизнеспособного пар- ( целлярного хозяйства, существующего в условиях частной соб­ственности, началось стремительное развитие частновладельче­ского рабства, причем не только в сфере домашнего хозяйст­ва, но и в непосредственном производстве, а главное — за счет захваченных или вывезенных из-за рубежа чужеземцев-варва­ров. По преданию, первыми в широких масштабах стали поль­зоваться покупными рабами-варварами для различных работ, в том числе, по-видимому, и для земледельческих, греки на Хи­осе, что было естественным в условиях быстрого экономиче­ского роста ионийских центров. Античная традиция вырази­тельно подчеркивает отличительные черты того нового типа рабовладения — рабства не покоренных войною эллинов, а купленных за деньги варваров, и, добавили бы мы, не общин­ного, а вполне частновладельческого, — который впервые явился у ионийцев-хиосцев в качестве альтернативы более примитивному типу, утвердившемуся в свое время у за­воевателей-дорийцев. «Хиосцы, — свидетельствует историк Фео- помп,— первыми из эллинов после фессалийцев и лакедемо­нян стали использовать рабов, приобретали же они их не тем же самым способом, что и те.

Ведь лакедемоняне и фессалийцы окажутся поработившими эллинов из числа тех, кто ранее на­селял находящуюся ныне в их владении землю: первые пора­ботили ахейцев, фессалийцы же— перребов и магнетов, и од­ни назвали порабощенных илотами, другие же — пенестами. Хиосцы же владеют рабами варварского происхождения, платя за них деньги» (Theopomp. ар. Athen., VI, 88, р. 265 b—с = = FgrHist 115 F 122 а, перевод В. Г Боруховича; ср.: Nic. Damasc. ар. Athen., VI, 91, p. 266 e—f = FgrHist 90 F 95) ,[62]

Нельзя не видеть в этих фактах начавшегося обращения греков на античный путь развития: индивидуализация экономи­ческого и социального быта, сопряженная с утверждением жиз­неспособного парцеллярного хозяйства, открывала перспективу перехода от аристократических порядков к демократии, а ис­пользование покупных рабов-чужеземцев делало возможным реализацию этой перспективы форсированным способом, за чу­жой счет, за счет варварской периферии. Однако реализация этих возможностей оказалась делом не сиюминутным. На пер­вых порах, как это не раз бывало в истории, экономический прогресс обернулся для греческого народа и некоторыми тене­выми сторонами, осложнениями и трудностями, преодоление которых потребовало большого напряжения сил.

Прежде всего наступившие перемены до основания потряс­ли главную ячейку древнего общества — сельскую общину. В самом деле, интенсификация земледельческого хозяйства, все большая его ориентация на городской рынок и, после изобрете­ния денег, растущие возможности накопления и обогащения, открывшиеся для крупных или крепких хозяев, имели своим ближайшим следствием усиление того слоя в общине, который по традиции оставался главным владетелем земли — родовой знати. Напротив, значительная часть рядовых общинников — крестьян, поскольку она не могла выбиться в крепкие хозяева, беднела и разорялась, входила в долги и, ввиду отсутствия в тот период гарантий личной свободы, попадала в долговую кабалу, превращаясь в рабов-должников. Уже Гесиод, беотий­ский поэт рубежа VIII—VII вв.

до н. э., сам бывший зажиточ­ным землевладельцем, страшится тех опасностей, которые угро­жают крестьянскому хозяйству, и противопоставляет им не только вечную панацею от всех зол — усиленный труд, но и та­кне, например, ухищрения, как ограничение деторождения, всерьез советуя земледельцу не иметь более одного сына, дабы наследственный надел не дробился между несколькими сыновь­ями (Hesiod. Op. et dies, 376 слл.).

Вообще характерной чертой этого времени была растущая имущественная дифференциация, углубляющаяся поляризация собственности. Темы богатства и бедности являются одними из заглавных в архаической поэзии, нашем главном литературном первоисточнике. Стремление людей к наживе, вечный страх перед разорением и нищетой, необходимость соблюдения ра­зумной, справедливой меры в делах собственности — все эти сюжеты социальной действительности на разные лады обсуж­даются различными поэтами, крестьянином Гесиодом и родови­тыми аристократами'Алкеем и Феогнидом, авантюристом Архи­лохом и исполненным уравновешенной мудрости Солоном. Из них всех Алкей, может быть, самым точным образом выразил всеобщее убеждение во всемогуществе богатства, в прямой за­висимости социального значения человека от его имуществен­ного состояния:

Помнят в Спарте Аристодема Крылатое слово: в силе слово vo. , ,

Царь сказал: «Человек — богатство (урт;,иис‘ ог^р)». Нет бедному славы, чести нищему.

(Alcaeus, fr. 360 Lobel-Page, пер. Вяч. Иванова)

Надо, однако, заметить, что богатство чаще было спутником знатности; характерное обязательное сочетание этих двух мо­ментов и определяло высокое положение аристократии в арха­ическом обществе (ср. указания Аристотеля на принцип заме­щения должностей в досолоновских Афинах — по благородству происхождения и по богатству, срітпуВтр ххі тгХоотімВтрм, Aris- tot. Ath. рої., З, 1 и 6). Разумеется, и аристократы могли бед­

неть, и простолюдины становиться богатыми. Однако разоре­ние знатного человека не означало для него полной и, во вся­ком случае, немедленной социальной гибели: у него оставались важные родовые связи, традиционный престиж, возможность, наконец, поправить свои дела, женившись на богатой просто­людинке (ср.

по этому поводу: Theogn., 183—196 Diehl3). Меж­ду тем состоятельность, обретенная человеком из народа, в ус­ловиях традиционного господства аристократии не повышала существенным образом его социально-политического статуса, тогда как обеднение н обнищание буквально бросали его на самое дно, ибо это было сопряжено для него с утратою даже тех небольших прав, которые знать еще оставляла на долю на­рода, нередко даже, в случае большой задолженности и невоз­можности выплатить долг, с утратою самой свободы. Замеча­тельным подтверждением массового обнищания и закабаления простого народа в архаической Греции может служить афин­ский материал, и прежде всего те данные, которые могут быть извлечены из показаний такого важного современного свиде­теля, каким был Солон. А он определенно ставил себе в за­слугу избавление родной страны от двух страшных бед — от задолженности, метками которой были усеявшие поля аттиче­ских земледельцев закладные столбы (opot ), и от внутренне­го, очевидно, кабального рабства (см.: Sol., fr. 24,1— ISDiehl3).

Позднее Аристотель следующим образом—кратко, но чет­ко— охарактеризовал состояние афинского общества на рубе­же VII—VI вв. до н. э., накануне выступления Солона: «Надо иметь в виду, что вообще государственный строй был олигар­хический, но главное было то, что бедные находились в пора­бощении не только сами, но также и дети и жены. Назывались они пелатами (что буквально означает «соседи», но здесь, по- видимому, также и «батраки». — Э. Ф.) и шестидольниками, потому что на таких арендных условиях обрабатывали поля богачей. Вся же вообще земля была в руках немногих. При этом, если эти бедняки не отдавали арендной платы, можно было увести в кабалу и их самих и детей. Да и ссуды у всех обеспечивались личной кабалой вплоть до времени Солона... Конечно, из тогдашних условий государственной жизни самым тяжелым и горьким для народа было рабское положение. Впро­чем и всем остальным он был также недоволен, потому что ни в чем, можно сказать, не имел своей доли» (Aristot. Ath. рої., 2, 2, перевод С. И. Радцига).8

Недовольство массы общинников социальными тяготами, ко- [63][64]

торые время обрушило на их головы, находило естественное выражение в неприязни к тем, кто на первых порах оказался в выигрыше, — к землевладельческой аристократии. Последняя, сильная экономически, обладала и вовсе подавляющим превос­ходством в сфере политической. В начале архаической эпохи знать почти повсеместно ликвидировала патриархальную цар­скую власть, тяготившую ее своею опекою и страшившую воз­можностями союза с сельским демосом и превращением в ти­ранию (как именно и случилось с Фидоном Аргосским). Сосре­доточив всю полноту административной и судебной власти в своих руках, превратив общинные органы управления — со­вет старейшин и народное собрание—в орудия своего исклю­чительного господства, оперев это господство, как на своего рода фундамент, на традиционное свое лидерство в исконных родо-племенных подразделениях, система которых, в виде цепи род — фратрия — фила, продолжала оставаться единственной формой организации общества, землевладельческая аристокра­тия вела дело к созданию настоящего кастового государства, где народной массе была уготована самая жалкая роль.

Народ, естественно, остро реагировал на происходящее. Уже Гесиод—мы имеем в виду все ту же его поэму «Трудыидни»— воспринимал современную ему действительность как сугубое воплощение социальной несправедливости. Идеализируя дале­кое прошлое и сетуя на зло настоящего, он изображал развитие человечества как непрерывную социальную деградацию —от блаженного «золотого века» к все более ущербным векам се­ребряному, медному, героическому, пока, наконец, в современ­ном ему поколении железного века кумуляция зла не достиг­ла своего апогея:

Если бы мог я не жить с поколением пятого века!

Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться. Землю теперь населяют железные люди. Не будет Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя, И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им...

Дети — с отцами, с детьми — их отцы сговориться не смогут. Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю — хозяин. Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то... Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.

И не возбудит ни в ком уваженья ни клятнохранитель. Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.

Стыд пропадет... Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет.

(Op. et dies, 174 слл., пер, В. В. Вересаева)

Это потрясающее по силе общее описание подкрепляется, целым рядом более конкретных сетований на засилие знати. Самоуправство «царей-дароядцев» ( рааїЦг; сшщфаул.) поэт- иллюстрирует красноречивой притчей, где ястреб, схвативший соловья, поучает свою жертву:

Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!

Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно, И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу. Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим: Не победит он его —к униженью лишь горе прибавит!

(ibid., 207—211)

Однако Гесиод не ограничивается сетованием на нарушение сильными людьми социального порядка. Он предупреждает о божественном возмездии, о тех бедствиях, которые вездесу- сущие и всевидящие боги посылают людям за проступки их правителей:

Целому городу часто в ответе бывать приходилось За человека, который грешит и творит беззаконье. Беды великие сводит им с неба владыка Кронион, — Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы...

(ст. 240—243)

И ниже еще раз, с прямым указанием на виновников этих, бедствий — не чтущих правды царей:

...И страдает

Целый народ за нечестье царей, злоумышленно правду Неправосудьем своим от прямого пути отклонивших. И берегитесь, цари-дароядцы, чтоб так не случилось! Правду блюдите в решеньях и думать забудьте о кривде, (ст. 260—264)

Разумеется, реакция народа не останавливалась на сетова­ниях и предупреждениях. Рано или поздно наставал момент, когда долго накапливавшееся недовольство выплескивалось э более или менее стихийное выступление. При этом нередко- было достаточно какого-либо внешнего толчка, чтобы всколых­нуть все общество. Так, в Афинах попытка захватить тирани­ческую власть, предпринятая в 30-е годы VII в. до н. э. ари- стократом-олимпиоником Килоном (см.: Her., V, 70—71; Thuc.r I, 126; Plut. Sol., 12),[65]хотя и окончилась неудачей, тем не ме­нее имела большой политический резонанс. Показав отсутствие единства в правящем сословии, шаткость традиционного поряд­ка, она развязала политическую активность народной массы. «После этого,[66]—свидетельствует Аристотель, —в течение дол­гого времени происходили раздоры ( аиуг[3т] tnactdaat ) между знатью и народом» (Ath. рої., 2, 1).

И ниже, характеризуя обстановку в Афинах накануне вы­ступления Солона, Аристотель еще раз указывает на засилие знати, недовольство народа и естественный результат всего это­го— социальную смуту: «Ввиду того, что существовал такой государственный порядок и большинство народа было в пора­бощении у немногих, народ восстал (стеши)) против знатных. Смута была сильная (іа/ирї; 8є 'атітгої; оііат);), и долгое время одни боролись против других...» (ibid., 5, 1—2). Надо обладать поистине безграничным недоверием к античной тради­ции, чтобы, как это делается теперь некоторыми историками, игнорировать эти свидетельства, подкрепленные массой других данных, и отрицать накал социальной борьбы и революционный характер всей ситуации века архаики.[67]

Итак, в какой-то момент архаической смуты недовольство народа стало выливаться в открытые формы. Трудно, однако, сказать, как сложилась бы судьба сельского демоса в Древней Греции и насколько успешно сумел бы он защитить свои права перед натиском всемогущих денег, долговой кабалы и произ­вола знати, если бы как раз в это время не пришла ему по­мощь со стороны. Дело в том, что одни и те же процессы вели и к расслоению сельской общины, к обогащению знати и разо­рению крестьянства, и к росту города, к формированию ново­го сословия горожан. Последнее непрерывно пополнялось бла­

годаря притоку в город всех тех, кто надеялся разбогатеть, приспособившись к новым условиям жизни, обратившись к но­вым доходным занятиям — ремеслу и торговле. Насколько этот процесс был реальностью, в какой степени являвшимся в город новым людям удавалось там обосноваться и даже выдвинуться на первый план и с какой ревностью следила за этим старая знать, обо всем этом можно судить по следующим характерным, хотя, быть может, и несколько утрированным, сетованиям ме- гарского поэта-аристократа Феогнида (VI в. до н. э.):

Город наш все еще город, о Кирн, но уж люди другие. Кто нн законов досель, ни правосудья не впал. Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным И за стеной городской пасся, как дикий олень,— Сделался знатным отныне. А люди, что знатными были, Низкими стали. Ну, кто 6 все это вытерпеть мог?

(Theogn.. 53—58 Diehl3.

пер. В. В. Вересаева)

Homines novi заставляли считаться с собою. Выходцы из сельской местности, эти изгои, утратившие связь с общиною, становясь богатыми и почтенными горожанами, заявляли пре­тензии на уравнение в правах с аристократами, на доступ к по­литической власти. И делали они это с тем большей решитель­ностью, что, как изгоев, знать их ни во что не ставила, тогда как сами они, по мере роста их богатства, склонны были дер­жаться о себе все более высокого мнения. Что могло быть бо­лее естественным в этих условиях, чем блок между двумя утес­ненными в ту пору сословиями крестьян и горожан, которые равно были недовольны заснлием знати?

Складывавшийся таким образом общий демократический фронт получал благодаря объединению сил большие шансы на победу. К тому же в его пользу действовали еще два очень важных обстоятельства. Во-первых, свершилась важная пере­мена в военном деле — возросла роль народного ополчения, фа­ланги тяжело вооруженных пехотинцев, гоплитов, без которых правящая знать не могла уже обойтись в тогдашней, крайне осложнившейся политической обстановке. Ведь в ту пору, в условиях демографического взрыва и обострившейся вслед­ствие этого борьбы за жизненное пространство, защита или тем более расширение пределов своего отечества стало делом го­раздо более трудным, чем в прежние, гомеровские, патриар­хальные времена. При этом надо принять во внимание, что и для самих земледельцев — а онн-то и составляли массу на­рода— полноценное участие в воинской службе стало, в срав­нении с гомеровским временем, гораздо более реальным вслед­ствие продолжающегося совершенствования и удешевления ору жад. Из афинского постановления конца VI в. до н. э.

12 Более подробный разбор данных Феогнида, относящихся к сфере со­циальных отношений, см. в работе: Доватур А. И. Феогннд Мегарский.— ВДИ, 1970, № 2, с. 41—59.

о клерухах (военных колонистах) на Саламине известно, что военная экипировка, которую клерух должен был производить на свой счет, оценивалась в 30 драхм (ML, № 14, стк. 8—10), т. е., как здесь справедливо было отмечено В. П. Яйленко, в сумму не столь уж высокую.[68][69][70][71][72] Это означает, что даже люди среднего достатка могли обзаводиться паноплией, т. е. полном набором как наступательного (меч, копье), так и защитного вооружения (щит, шлем, панцирь, поножи).

Соответственно изменилась роль войск и тактика построе­ния и боя. Как в свое время, с падением царской власти и уста­новлением корпоративного правления знати, герои-аристократы, выступавшие на колесницах, должны были уступить место от­рядам всадников, так теперь эти последние были оттеснены в сторону вооруженной массой гоплитов, которые компенсиро­вали личные недостатки в выучке и вооружении новым сомкну­тым построением — фалангой. Что все это свершилось уже в первые века архаики — это бесспорно. Подтверждение тому доставляют и литературные источники, в частности великолеп­ные описания спартанской фаланги у Тиртея (середина VII в. до н. э.)н и данные археологии: элементы бронзовой паноп- лии нового типа — шлем и панцирь — обнаружены в погребе­нии конца VIII в. до н. э. в Аргосе,[73] а первое изображение строя фаланги доставляет вазовая живопись—роспись на ко­ринфском сосуде — энохое, или ольпе, из коллекции Киджи— .середины следующего столетия.[74]

Вместе с тем очевидны огромные политические последствия этой с первого взгляда чисто военной перемены. Уже Аристо­тель отметил, что у эллинов в древнейший период «с ростом государств и тяжеловооруженная пехота получила большее зна­чение, а это повлекло за собой участие в государственном уп­равлении большего числа граждан», т. е. переход от древней­шей аристократии, олигархий всадников, к древнейшему виду демократии — гоплитской политик (см. Aristot. Pol., IV, 10, 10, р. 1297 b 16—28).[75] Таким образом, в фаланге гоплитов — спло­

ченной массе одинаково вооруженных и равных по выучке во­инов-земледельцев — уже проглядывало лицо гражданского коллектива, полиса, хотя, разумеется, до окончательного во­площения дело дошло не сразу. Во всяком случае, прежде чем стать воплощенным полисом, гоплитской фаланге пришлось еще пережить более или менее длительный период, когда она служила инструментом тирании.[76]

Между тем наряду с переворотом в военном деле в пользу подымающейся демократии действовал и другой вспомогатель­ный фактор чисто уже социального порядка. Именно склады­вавшаяся демократия тем скорее должна была обратиться к ре­шительным действиям, что у нее с самого начала не было недостатка в политнческидзазвитых и энергичных лидерах. В са­мом деле, разъедающее воздействие денежного хозяйства ис­пытывала не только масса сельского демоса, но и верхушка греческого архаического общества (ср, сетования на сцлу бо­гатства и оскудение знати, в частности и собственное, у поэтов- аристократов вроде Феогнида). Члены захиревших аристокра­тических родов или обойденные наследством младшие •сыновья знатных семей также устремлялись в город, где зада­вали тон оппозиционным настроениям и выступлениям. Имен­но эти отпрыски младших аристократических фамилий, доста­точно образованные и предприимчивые, близкие по своему по­ложению и к старой родовой знати, и к новому сословию горожан, с общего ли согласия, по желанию ли демоса, или, на­конец, по собственному побуждению, становились инициатора­ми проведения различных мер, имевших целью преобразовать общественные отношения с позиций разума, в интересах новых прогрессивных групп.

Таким образом, присоединение к демократическому движе­нию части знати, младшей или обедневшей, доставило этому движению развитых интеллектуально и политически лидеров, внесших в стихийно разворачивавшуюся борьбу важный рацио­нальный момент. Присутствием этого рационального духа объ­ясняется то, что решение первоочередных социальных проблем, как, впрочем, и завершение всего дела, было осуществлено по­средством законодательной реформы — кодификации права, ра­

зумной реорганизации социально-политического строя и доста­точно организованной колонизации. Оговоримся: мы не отри­цаем объективный характер демократического движения в ар­хаической Греции, поставленных тогда самой жизнью проблем. Но мы хотели бы подчеркнуть весьма рациональный, т. е. субъ­ективно осознанный, а потому и весьма конструктивный метод их решения греками, особенно на начальной и заключительной стадиях архаической революции.

2.

<< | >>
Источник: СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ РАННЕКЛАССОВЫХ ОБЩЕСТВ (город и государство). Под редакцией Г. Л. Курбатова, Э. Д. Фролова, И. Я. Фроянова. Издательство Ленинградского университета, 1986г.. 1986

Еще по теме Экономический прогресс и социальная борьба:

  1. 31. Основные направления экономического и политического развития страны в 1965-1984 гг. Механизм торможения социально-экономического прогресса
  2. § 1. Экономический и социальный прогресс в Лациуме и Риме в VII—VI вв.
  3. Социально-экономическое развитие и политическая борьба в России в 1907-1914гг. Реформы П. А. Столыпина.
  4. (38) Россия на пути радикальной социально-экономической модернизации. Экономические реформы 1990-х годов и их социальные последствия.
  5. 51. Особенности социально-экономического развития РФ в 2000-2011 гг. Отметьте достижения, проблемы, трудности в этойобласти. Отличается ли, на Ваш взгляд, экономическая система современной России от советской экономической системы? Свой ответ аргументируйте.
  6. 63. Социально-экономическое положение СССР в 1985-1991 гг. Поиски моделей экономического реформирования и их результаты.
  7. 7. Социально – экономическое развитие России в 15 – 17 веке. Основные группы населения средневекового общества. Новые явления в экономической жизни 17 века.
  8. 62. Внутренняя политика России в начале 21 в. Укрепление государства. Реформы управления, налоговая, судебная. Новая структура федеральной исполнительной власти. Социально- экономическое развитие, ухудшение экономической ситуации
  9. СОЦИАЛЬНАЯ БОРЬБА В ГРЕЦИИ В III—II ВВ. ДО И. Э.
  10. Социально-экономические отношения
  11. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ И ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ИМПЕРИИ В I-П вв. п. э,э
  12. Содержание и основные этапы социальной борьбы в XVII – XVIII вв.
  13. УПАДОК ЦАРСТВА СЕЛЕВКИДОВ И ПЕРГ АМА. СОЦИАЛЬНАЯ БОРЬБА ВО II В. ДО Н. Э.
  14. § 4. Социально-экономические следствия колонизации.
  15. § 1. Социальная борьба в Греции в VII—VI вв. до н. э. Тирания в передовых полисах.
  16. Социально-экономическое развитие 1945 – 1953 гг.
  17. 1 Экономическое и социальное развитие России в 17 веке
  18. Социально-экономические отношения
  19. Экономическая и социальная политика Петра I