Первоначальная законодательная реформа
В самом деле, начало социально-политических преобразований, давших толчок к превращению аморфного, но социально уже нездорового позднеродового общества в гражданское общество античного типа, связано в Древней Греции с исполненными разумно-волевого принципа фигурами социальных посредников и устроителей ( atetiuvTjKi ), законодателей ( ^оробетяі) и основателей колоний (оіюзтп ).
Полулегендарный Ликург в Спарте, деятельность которого древние относили к началу VIII в. до н. э., позднейшие, от VII—VI вв., исторически вполне достоверные Залевк в Локрах Эпнзефирских (Южная Италия), Харонд в Катане (Сицилия), Драконт и Солон в Афинах, Питтак в Митилене на Лесбосе —вот имена лишь наиболее значительных и известных из этих первых устроителей греческого мира.Все они, как правило, несмотря на нередко приниженный, «средний» реальный свой статус (на что только и обращает внимание Аристотель, Pol,, IV, 9, 10, р. 1296 а 18—21), были выходцами из старинных, уходящих своими корнями в микенское время аристократических семей, стало быть, выступали носителями древнего, отстоявшегося социального опыта и мудрости. Нередко они и сами — особенно законодатели — являлись, по общему признанию, мудрецами. Во всяком случае, замечательно, что фигуры этих древних законодателей и реформаторов являются в античной традиции окруженными ореолом мудрости. Для древних они всегда были живым воплощением опыта и знания, носителями народной мудрости (зсф:а ), за которыми и закрепилось по преимуществу название мудрецов ( aotfoi).
Позднее систематизирующий ум греков сложил даже канон семи мудрецов, состав которого весьма примечателен, Платон относил к числу семи мудрецов Фалеса Милетского, Бианта Приенского, Питтака Митиленского, Солона из Афин; Хилона из Спарты, Клеобула Линдского и Мисона Хенейского (Plat, Protagor., р. 343 а). Диоген Лаэртский указывает на те же, в общем, имена, только вместо Мисона называет коринфского тирана Периандра (Diog.
L., praef., 13). Иногда же в канон семи мудрецов, согласно свидетельству того же Диогена, включали и другого тирана — афинянина Писистрата (Diog. L., 1. с.).[77] Во всяком случае, показательно присутствие в ряду важнейших представителей развивавшейся рациональной мысли тех, кто, подобно Питтаку и Солону, одновременно прославился и на поприще государственного строительства. Наконец, замечательно и то, что почти всегда, начиная дело, эти ранние устроители припадали к старинному авторитету, ставшему в это время, благодаря своей древней мудрости, своего рода координатором всех важных начинаний — к оракулу Аполлона в Дельфах.[78]
Первоочередными требованиями демоса в век архаики были сложение долгов и запрещение долговой кабалы, передел земли, установление политического равноправия и фиксация его гарантий в писаных законах. Обычно начинали с последнего — с записи законов —как дела более легкого для осуществления и вместе с тем очень важного для придания политической жизни правильного, упорядоченного характера. Соответственно и нам предстоит начать с рассмотрения законодательной реформы, или первоначального рационального устроения общественных отношений. Нередко это было делом специально избранных в момент смуты общественных посредников-—эсимне- тов, наделявшихся чрезвычайными полномочиями. Сам факт возникновения в архаическую эпоху такого института социального посредничества чрезвычайно показателен. Он свидетельствует о большой роли рационального момента в архаической революции. И в самом деле, многие из этих эсимнетов оказывались важными устроителями, творцами конструктивного правопорядка и, в таком качестве, видными законодателями. В свою очередь, многие из законодателей выполняли функции социальных посредников, примирителей в смуте. Словом, речь идет скорее о двуедином явлении, где не следует слишком строго разграничивать законодательство и реформу.[79][80][81]
Эсимнетия— важный феномен архаической революции, но ее значение не исчерпывается ее реальным содержанием.
Тема эсимнетии — это своего рода пробный камень, на котором поверяется принципиальное отношение современной науки к античной традиции о событиях архаической поры, а стало быть,, и к возможностям их идейной интерпретации в том духе, как это делали древние ученые, и в первую очередь Аристотель, и опиравшаяся на них классическая историография нового времени в лице, например, Р. Пёльмана или Г. Глотца. Действительно, отношение к традиции об архаической эсимнетии, а она представлена главным образом Аристотелем, различно: большая часть специалистов оценивает ее позитивно (например, Г. Глотц, В. Эренберг, Г. Берве, Л. Джеффри, в отечественной историографии — В. В, Латышев, А. И. Тюменев),22 но есть и скептики, решительно отвергающие свидетельства Аристотеля, а вместе с тем и самое представление об архаическом институте социального посредничества (Ф. Гшнитцер),23 Это заставляет нас обратиться еще раз к теме эсимнетии и в сжатой форме просмотреть главные ее аспекты.Начать надо с того, что безусловно является реальностью. Это — самое существование эсимнетии как известного политического института, подтвержденное античной традицией, в частности и документальной, помимо Аристотеля. Действительно, существование эсимнетии как ординарной полисной магистратуры высокого ранга хорошо засвидетельствовано для классического и эллинистического времени. У ионийцев эсимнеты были высшими должностными лицами, нередко эпонимного характера. Из надписей нам известны, в частности: в Теосе — эсимнет в качестве высокого должностного лица (Ditt. Syli.3, I, № 38, после 479 г. до н. э.), в Милете — эсимнет мольпов в качестве высшего эпонимного магистрата полиса (ibid., I, № 57, [82][83]
450/49 г.; ср. № 272 и 322, содержащие списки эсимнетов моль- пов за 335/4—314/3 и 313/2—260/59 гг,), на Наксосе —два эсимнета в качестве анонимных магистратов (ibid., Ill, № 955, рубеж IV—III вв.). У дорийцев эсимнеты являются в роли дежурной части' государственного совета, аналогичной афинским пританам.
В таком качестве они засвидетельствованы надписями, в частности, в Мегарах (ibid., II, № 642, около 175/4 г.) и ее колониях, в том числе и в дочерней колонии — в основанном переселенцами из Гераклеи Понтийской Херсонесе Таврическом (JOSPE, Iг, № 352 и 690, где упоминается лроэсимнет, т. е. председатель коллегии эсимнетов, II в. до н. э.). По-види- мому, были эсимнеты и у эолийцев, в частности в малоазийской Киме, где, согласно свидетельству Аристотеля в «Кимской полити и», эсимнетом назывался (высший?) магистрат (Aristot., fr. 524 Rose3).[84][85]Таким образом, нет оснований сомневаться в реальности существования эсимнетии в сравнительно поздние классическую и эллинистическую эпохи. Однако в нашем распоряжении имеются данные, которые позволяют выявить элементы гораздо более древней природы этого института. Так, обнаруживается связь эсимнетии с позднемикенским — раннеархаическим временем по линии политико-религиозной. Это — два свидетельства Павсания: передаваемая им этиологическая сага об Эсимнии (то АіаіІум!») — гробнице героев в мегарском булевтерии, будто бы сооруженном после свержения древней царской власти при посредстве некоего Эсимна ( Аїоочхо;) (Paus., I, 43, 3), и другое сохраненное им предание о древнем, еще до дорийского вторжения в Пелопоннес, культе Диониса Эсимнета в Патрах (в Ахайе) (ibid., VII, 19, 6; 20, 1—2; 21, 6). Если первое свидетельство Павсания позволяет заключить о явлении эсимнетии в качестве особого политического института на смену древней царской власти на исходе микенского времени, то второе подсказывает предположение о бытовании эсимнетии в качестве высшей теократической власти в собственно микен- .скую эпоху (ср. ситуацию с пилосским ванакой, в котором тоже находят теократическое качество).25
Но можно обнаружить связь эсимнетии и с еще более глубинными временными пластами по линии религиозно-агональной. Это прежде всего уже использовавшиеся свидетельства надписей об эсимнетах мольпов в Милете.
В особенности важна надпись 450/49 г. с текстом принятого корпорациеймольпов постановления, которое регулировало проведение важнейших религиозных церемоний (Ditt. Syll.3, 1, № 57). Милетские мольпы (букв, «певцы», а точнее—исполнители ритуальных песен и плясок), как считают специалисты, — институт древнейшего религиозно-агонального корня, приобретшим, в историческое время также и политическое значение. Сопоставление эпиграфических свидетельств об эсимнетах мольпов в Милете с упоминанием у Гомера об эсимнетах — девяти избранных народом судьях танцевальных состязаний юношей у феаков (Od., VIII, 258—260), делает весьма вероятным- заключение о связи эсимнетии в древнейшую, доисторическую эпоху с первобытным ритуалом инициативного агона.2и
Таким образом, оказывается возможным как установление природы и, во всяком случае, принципиальной линии развития, так и определение самого понятия эсимнетии. Развитие шло, по-видимому, от обязанности устроителя-судьи в инициативном агоне через должность судьи в любом состязании или споре к правильной магистратуре с широким спектром власти. Что же касается понятия эсимнетии, то оно, очевидно, сложного состава. Первый корень, скорее всего, —хіта- , что значит «судьба», «(пред)определение», «(справедливая) доля». Второй определяется по-разному: ра- г ср. —«помнить», или -eauv
«разделять», «уделять», или, наконец, —«песнь», «гимн».[86][87]Так или иначе, в слове «эсимнет» отчетливо проступает исконное значение «блюститель права», что вполне соответствует усвоенной эсимнетом функции судьи. В итоге складывается представление о древнем, традиционном, авторитетном, но вместе с тем и консервативном институте судьи-устроителя, вполне способного к выступлению, в частности, и в роли социального посредника з критический момент смуты.[88]
Все это подводит нас к заключению о несомненной достоверности свидетельств Аристотеля об архаической эсимнетии как о своего рода выборной тирании, чрезвычайной единоличной власти, ненаследственной, но законной, с особой функцией социального посредничества в условиях смуты, для скорейшего рационального устроения гражданских дел.
Здесь достаточно будет привести первое и важнейшее из четырех высказыванийАристотеля в «Политике» об эсимнетии. Определяя виды монархии, он, вслед за царской властью героических времен и царской властью у варваров, специально выделяет эсимне- тию: «Другой вид, существовавший у древних эллинов ( тої; tzpyaloi; VEXX-yja іч), носит название эсимнетии. Она, так сказать, представляет собой выборную тиранию (аіргтті .тираууі;); отличается она от варварской монархии не тем, что основывается не на законе, а только тем, что не является наследственной. О^ни обладали ею пожизненно, другие избирались на. определенное время или для выполнения определенных поручений; так, например, граждане Мити лены некогда избрали эсимнетом Питтака для защиты от изгнанников, во главе которых стояли Антименид и поэт Алкей... Такие виды правления, с одной стороны, были и являются тираническими, как основанные на деспотии, с другой стороны, относятся к видам царской власти, потому что эсимнетов избирают, причем добровольно» (Aristdt. Рої., ПІ, 9, 5—6, р. 1285 а 29 —b 3, пер. С. А. Жебелева — А. И. Доватура; ср, также III, 10, 1, р. 1285 Ь 25—26; 10, 10,.р. 1286 Ъ 27—40; IV, 8, 2, р. 1295 а 7—17).
Свидетельства эти выглядят тем более достоверными, что они подкрепляются другими данными, помимо «Политики» и даже помимо Аристотеля. Последний в «Политике» выразительно называет эсимнетом только Питтака в Митилене (III, 9, 5—6, р. 1285 а 35—b 1), но в «Афинской политии» в роли посредника-эсимнета, только с другим названием (6іаМл*тті;, что тоже значит «примиритель», «посредник»), выступает также и Солон (5, 1—2). А в традиции, помимо Аристотеля, можно найти сведения и о других эсимнетах архаического времени. Назовем примеры, которые в качестве достоверных фигурируют и в работе такого новейшего авторитета, как Г. Берве: Пасикл в Эфесе (Aelian. V. h., Ill, 26; Callimach., fr. 102 Pfeiffer), Эпи- мен в Милете (Nlc. Damasc., Fgr Hist 90 F 53), Фэбий на Самосе (Theodor. Metochit. Miscell., 10).ЙЭ
Завершая рассмотрение этого сюжета, подчеркнем еще раз значение рационального момента в архаической революции VIII—VI вв. до н. э., а именно — сознательное избрание народом социальных посредников для форсированного упорядочения гражданских дел. Эсимнетия была, по выражению Аристотеля, выборной тиранией; в отличие от обычной тирании, о которой речь еще пойдет ниже, она должна была обладать повышенным гражданским авторитетом, следовательно опираться на святость традиции, что и нашло отражение в ее имени: в отличие от заимствованного у восточных, малоазийских соседей понятия тирании эсимнетия была словом исконных греческих корней. Наконец, показательна природа самого института: эсимнет — судья-устроитель в первобытном агоне и отсюда его [89]
роль судьи-правителя в более сложных политических ситуациях исторического времени. Таким образом, в теме^эсимнетии, как в фокусе, сходятся важнейшие черты древней греческой цивилизации: агон, традиция, рационализм — и это отражение эсимнетией существа греческого духа уже само по себе может служить порукой ее исконности.
Переходя от этой несколько особенной темы эсимнетии к более широкому сюжету древнейшей законодательной реформы, ограничимся вначале кратким перечнем наиболее ярких исторических примеров, из которых какой-либо один можно будет выбрать затем в качестве предмета более обстоятельного рассмотрения.[90] Самый ранний в ряду этих примеров —это Ликург в Спарте, деятельность которого, как было сказано, древние относили к началу VIII в. до н. э. (важнейшие источники—Her., I, 65—66; Xen, Lac. pol.; Aristot. Pol., II, 6, 8, p. 1270 a 6—8; 7, 1, p. 1271 b 24—27; 9, 1, p. 1273 b 27—35; 5, p. 1274 a 25—31; IV, 9, 10, p. 1296 a 18—21; fr. 533—538 Rose3, из «Лакедемонской политим»; Strab. VIII, 5, 5, p. 365—366; X, 4, 19,
р. 482; XVI, 2, 38, p. 762; Pint. Lycurg.; Euseb. Chron., П, p. 180 Karst, под 795 г. до н. э.).[91]
Традиция приписывает ему проведение в Спарте первичного общественного устроения: наделение землей членов господствующего сословия спартиатов и зависимых и неполноправных периэков; оформление важнейших социально-политических институтов илотии, рабства покоренного земледельческого населения, и сисситий — застольных товариществ спартиатов; создание правильной системы государственных органов в лице народного собрания — алеллы, совета старейшин — герусии и двойной царской власти; учреждение особенной системы воспитания (dqcapi) и пр.
Свою конституцию Ликург, по преданию, представил спартанцам после посещения Дельфийского оракула в качестве
своеобразных рекомендательных изречений божества, ретр, которые позднее бережно сохранялись в Спарте, Плутарх & биографии Ликурга приводит текст так называемой Большой рет- ры, содержащей предписания относительно государственного строя, и текст этот своим архаичным, трудным для понимания языком выдает глубочайшую древность самого документа: «Воздвигнуть храм Зевса Силланийского и Афины Силланцй- ской. Разделить на филы и обы. Учредить тридцать старейшин с вождями совокупно. От времени до времени созывать собрание меж Бабикой и Кнакионом, и там предлагать и распускать, но господство и сила да принадлежат народу» (Plut. Lycurg,, 6, 2, литературный пер. С. П, Маркиша),
В новое время вокруг личности и законодательства Ликурга развернулась дискуссия. Значительная часть исследователей отказывается верить античному преданию: в Ликурге хотят видеть персонаж древней легенды, иногда даже божество, а его законодательство признают творением ряда позднейших поколений, по эфора Хилона включительно (556/5 г. до н. э.) [92] Мы должны признаться, что не разделяем этого, скепсиса новейших критиков, и на прямой вопрос, отчего в консервативной и отсталой Спарте реформатор-устроитель типа Солона явился на два века раньше, чем в Афинах, могли бы ответить указанием именно на более примитивный характер дорийской общины. Говоря яснее, мы считаем, что в условиях насильственного обоснования дорийцев-завоевателей в Лаконике и форсированного
превращения их общины в классовое, рабовладельческое общество потребовалось немедленное и всеобъемлющее устроение государства, вылившееся в создание строго корпоративного рабовладельческого единства — общины равных, гомеев. Это устроение в жестком стиле очень скоро должно было обернуться коисерватизаццей всего общественного быта в Спарте — окончательно, быть может, после реформ Хилона в середине VI в. до н. э., если только есть нужда в предположении таких реформ.[93]
Но вернемся к нашему перечню. В Балканской Греции к числу ранних законодателей относятся еще Фндон в Коринфе и Филолай в Фивах, оба выступившие еще в 1.-й половине VII в. до н. э. и оба трактовавшие больйой вопрос о землевладении граждан, одинаково добиваясь того, чтобы количество земельных наделов и соответственное число граждан всегда сохранялось на одном, неизменном уровне (о Фндоне Коринфском, которого следует отличать от одноименного аргосского царя, см.: Aristot. Pol., II, 3, 7, р. 1265 b 12—16; о Фило- лае—ibid., II, 9, 6—7, р. 1274 а 31—b 5).[94]
Из периферийных примеров важны выступления Залевка в Локрах Эпизефирскнх (в 662 г., по Евсевию, см.:- Euseb. Chron., II, р. 185, Karst) и Харонда в Катане (несколько позже, по-видимому, уже в конце VII в. до н. э.). Обоим традиция приписывает составление сводов письменных законов, посвященных главным образом вопросам судопроизйодства, охране гражданской собственности и нравственности (важнейшие источники — Aristot. Pol,. II, 9, 5, р. 1274 а 22—31; IV, 9, 10,
р. 1296 а 18—21; Aei. V. h., Ill, 17; о Залевке см. также: Aristot., fr., 548 Rose[95], из «Локрской политии»; Ephor, ар. Strab., VI, 1, 8, р. 259 и 260 = FgrHist 70 F 139; Polyb., XII, 16; Diod., XII, 19, 3—21, 3; о Харонде —Aristot. Pol., II, 9, 8, р. 1274 b 5—8; IV, 10, 6, р. 1297 а 20—24; Diod., XII, И, 3—19, 2).33 С аналогичного рода законами выступил и Питтак в Митилене (рубеж VII—VI вв. до н. э.), о котором мы уже упоминали в связи с темой эсимнетии (о его законах см.: Aristot. Pol., II, 9, 9, р. 1274 Ь 18—23; Cic. De leg., II, 26, 66),[96]
Но самым замечательным оказался афинский опыт, на котором нам и надлежит остановиться подробнее. Уже Ф. Энгельс указывал на образцовое значение афинского примера. В работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», завершая очерк становления классового общества и государства в Афинах, он писал: «Возникновение государства у афинян является в высшей степени типичным примером образования государства вообще».[97] И действительно, нигде так ярко не обозначились заглавные линии исторического развития, приведшего к утверждению античного рабовладельческого общества и государства, как в Афинах. Это в равной степени относится и к тому, составившему суть развития социально- политическому кризису,- который древние обозначали понятием -«стасис» (смута), и к важнейшим этапам его преодоления. Одним из первых таких этапов явилось законодательство Драконта. Оно,, несомненно, стояло в связи с усилившейся в Афинах после смуты -Килона политической напряженностью и, надо думать, отражало стремление формирующейся демократии ограничить твердо фиксированными правовыми нормами самоуправство правящей знати. Показательно при этом, что сам Драконт был знатным человеком: в 621/20 г. он осуществил свою акцию в качестве одного из 9 архонтов, которые были высшими должностными лицами в архаических Афинах и назначались из числа знатных и богатых людей (ср.: Aristot. Ath. poL, З, 1 и 6). Драконтом был составлен свод письменных законов для текущего судопроизводства. При этом особое внимание им было обращено на улаживание личных распрей и в этой связи — на ограничение древнего права кровной мести, а также на защиту утверждавшейся частной собственности (см.: Andoc., I, 81-83; Aristot. Pol., Il, 9, 9, p. 1274 b 15—18; Ath. poL, 4, 1; 41, 2; Euseb, Chron., II, p. 186 Karst, под 621 г.; ML, № 86—афинский декрет 409/8 г. до н. э. с новой публикацией закона Драконта о непредумышленном убийстве).[98]
Законодательство Драконта "Не затронуло основ существующего строя. Поэтому борьба подымающейся демократии с господствующим сословием знати продолжалась и на рубеже VII—VI вв. до н. э. достигла даже крайней степени ожесточения. Однако в критический момент борющиеся группировки оказались достаточно благоразумными, чтобы пойти на компромисс и согласиться на посредничество мудреца Солона, который, получив сответствующие полномочия, осуществил всеобъемлющее законодательство и реформу соцяально-политиче-
ского строя. Его мероприятия отвечали всем основным требованиям демоса, хотя и с известными ограничениями крайних претензий, а вместе с тем заложили основы полисного правопорядка— античного гражданства как свободной, правоспособной и самодеятельной социальной корпорации. Солон прозорливо усматривал и не переставал подчеркивать как главный полисный принцип тему нормы, или закона, в силу чего, вопреки радикальным стремлениям народной массы, он, хотя' и заложил устои , демократии, все же сохранил и ряд опор прежнего режима, осуществив, таким образом, свой принцип меры до некоторой степени преждевременно (важнейшие источники — Diehl, ALG3, fasc. 1, фрагменты стихов Солона; Her., I, 29—33; II, 177; V, 113; Andoc., I, 81—83; Aristot. Pol., II, 9, 1—4; p. 1273 b 27—1274 a 21; Ath. pol., 5-^12; 14, 2; 41, 2; Plut. Solon; Diog. L„ I, 2, 45—67).[99]
Солон принадлежал к той части старинной знати, которая, обладая большей долею здравого смысла, обращалась к новым, более жизненным видам занятий, сближалась благодаря им с народом и, понимая его нужды, пыталась, со своей стороны, содействовать упорядочению социальных отношений. Отпрыск царского рода К°дридов, Солон по необходимости, чтобы поправить пошатнувшееся состояние, обратился к занятиям торговлей и в силу этого сблизился с новой городской верхушкой. По своему социальному происхождению и положению он, таким образом, как нельзя лучше подходил к той роли всеобщего гражданского посредника, к которой предназначила его судьба.
Важно, однако, подчеркнуть, что он подходил к этой роли не только, так сказать, объективно, в силу реальной своей близости к главным группам складывавшегося афинского полиса, но и субъективно. Обладая от природы живым умом и любознательностью, много повидав и узнав во время своих путешествий, он беспредельно расширил и углубил круг представлений, унаследованных от своих аристократических предков. Поэт и купец, человек глубокой культуры и вместе с тем энергичный практический деятель, Солон не только оказался восприимчив к новым идеям, но й обнаружил замечательную способность к их претворению в жизнь. Мало того, его поэтические произведения не оставляют никаких сомнений насчет того, что он вполне был в состоянии осмыслить и обосновать соб
ственное дело. Будучи реальным политиком, он осуществил преобразования, продиктованные исторической необходимостью, но он осуществил их не в качестве слепого орудия объективного закона, а в полном сознании своей миссии, как сознательный творец нового порядка.
Солон выступил в Афинах в момент острого социального кризиса, когда распри между народом и знатью достигли того предела, за которым должна была начаться открытая гражданская война. Назначенный в 594 г. до н. э. по общему согласию первым архонтом и посредником в смуте, он осуществил принципиальное переустройство общественных отношений, чем, по выражению Ф. Энгельса, «открыл ряд так называемых политических революций».'10 С именем Солона связано проведение целого ряда коренных преобразований, определивших решительный поворот Афин на античный путь развития, положив^ ших начало формированию афинского демократического полиса. В интересах широких слоев афинского народа Солон осуществил разовое сложение долгов и связанный с этим частичный передел земли, поскольку крестьянам были возвращены заложенные за долги и не выкупленные, стало быть, фактически ставшие собственностью кредиторов участки. Вместе с тем Солон позаботился и о тех несчастных, которые за долги были проданы в рабство: они были выкуплены на общественный счет; а впредь кабальное рабство в Афинах было запрещено. Наконец, Солон провел широкую демократизацию как частного (посредством закона о свободе завещания), так и общественного права. Последнее нашло выражение в введении прогрессивного в ту пору имущественного ценза, ставшего главным критерием политической правоспособности граждан, в возрождении деятельности народного собрания, в создании новых демократических органов — государственного Совета Четырехсот и массового народного суда, гелиэн.
Реформы Солона были фундаментальны, но они не были радикальны в такой степени, в какой этого хотелось демократии: нп всеобщего передела земли, ни полного искоренения устоев аристократического порядка (в частности, системы родовых подразделений), ни тем более изничтожения самой знати Солон не произвел. В результате этот, может быть, самый замечательный из законодателей древности стал объектом нападок со всех сторон: радикально настроенная демократия порицала его за видимую непоследовательность, между тем как родовая знать не могла ему простить сделанных за ее счет уступок народу. На эти упреки Солон отвечал указанием на очевидное: сделанное им имело в виду пользу всех сословий и всего общества в целом:
Да, я народу почет предоставил, какой ему нужен — Не сократил его прав, не дал я лишних зато.
40 Маркс К., Энгельс Ф. Соч, 31, 115.
Также подумал о тех я, кто силу имел и богатством Славился, — чтоб никаких им не чинилось обид.
Встал я, могучим щитом своим тех и других прикрывая, И никому побеждать не дал неправо других,
(fr. 5, 1—6 Diehl3, пер. С. И. Радцнга)
Глубоко почитая и всячески утверждая основной устав полисной жизни — принцип золотой середины, принцип социального компромисса, поэт-мудрец опору ему видел в разумном правопорядке, в благозаконии— эвномии, в честь которой сложил специальную элегию:
Сердце велит мне поведать афинянам эти заветы:
Что Беззаконье (Aujvou i.rj несет городу множество бед,
Но что Законность (ЕЗчо;лІ і]) во всем и порядок, и лад водворяет, Да и преступным она на ноги путы кладет,
Гладит неровности, спесь прекращает, смиряет надменность; Бедствий цветок роковой сушит, не давши расцвесть;
Правду'в неправых судах она вводит, дела укрощает Высокомерных людей, тушит великий раздор;
Злобу жестокой вражды прекращает она, и повсюду Дружно ц мудро при ней люди живут меж собой.
(fr. 3, 30-39)
Из убеждения, что над всем должны царить право и закон, следовало и глубокое отвращение Солона к насилию и тирании. В позднейших своих стихах он не уставал подчеркивать, что сознательно пренебрег возможностью узурпировать единоличную власть:
...Мне равно не по душе'—
Силой править тирании, как и в пажитях родных Дать худым и благородным долю равную иметь.
([г. 23, 19—21)
Своей политикой Солон не только заложил основы афинского гражданского общества, но и указал путь, следуя которому это общество могло далее успешно развиваться, — путь гражданского компромисса. Призывом к гражданскому соглашению, равно как и предупреждением относительно опасности тирании (ср.: fr. 10), Солон забегал вперед, — общество еще должно было пройти через полосу смут и насилий, чтобы выкорчевать остатки старого режима, — но это мысленное опережение не умаляет реальной значимости опыта и наставлений афинского мудреца для Этичного полиса.
Завершая рассмотрение первоначальной законодательной реформы, связанной с именем Солона, мы должны особо выделить в ней тот элемент, который означал решительный поворот афинского общества на античный путь развития, именно запрещение кабального рабства соотечественников, ориентация тем самым дальнейшего социально-экономического развития на рабство экзогенное, существующее за счет ввозимых из-за границы покупных рабов-чужеземцев. И Афины в этом отношении не были исключением; наоборот, их опыт стал нормой
для греческого мира, во всяком случае для большинства экономически и социально развитых общин, С этим -было связано и другое — форсированная национальная консолидация греков, насколько, конечно, это допускалось их полисным партикуляризмом. Утверждение почти повсеместно нового рабовладельческого принципа одновременно с ростом экономических, политических и культурных связей между греческими городами и воссозданием, в условиях цивилизации, древнего этнокультурного единства греческого народа привело к появлению более или менее осознанной оппозиции эллинства и варварства, оппозиции столь же национальной, сколь и социальной.''1
Окончательно эта оппозиция сформируется в ходе грекоперсидских войн в результате победоносного отражения греками наступления, предпринятого на них восточной деспотией, более же всего—вследствие развернувшейся затем, особенно усилиями афинян, активной империалистской политики в сторону и за счет восточных соседей. У греческих писателей V в. до н. э. — современника войн с персами поэта Эсхила и жившего поколением позже историка Геродота — противопоставление эллинов и варваров является едва ли не основополагающим моментом мировоззрения. Чуть позже у другого великого поэта Еврипида это противоположение превращается в конкретную политическую формулу, исполненную агрессивного панэллинского звучания: «Прилично властвовать над варварами эллинам» (Eur, Jphig. Aul., 1400). А в следующем IV столетии философ Аристотель, отражая воззрения зрелого рабовладельческого общества, уже без обиняков заявит, что «варвар и раб по природе своей понятия тождественные» (Aristot. Pol., I, 1, 5, р, 1252 b 9). Разумеется, это суждения позднейшего времени, однако бесспорно, что первые основания для выработки такого характерного для античности национал-империалистского отношения к чужеземцам — негрекам, которых стали называть и третировать как варваров, были заложены еще в архаическую эпоху, поскольку само формирование рабовладельческого способа производства было осуществлено в Древней Греции, так сказать, за чужой счет—за счет других народов.[100][101]
3.
Еще по теме Первоначальная законодательная реформа:
- Первоначальная история
- Первоначальная история
- ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ЗАСЕЛЕНИЕ АМЕРИКИ
- О времени первоначального заселения Южной Аравии
- ИДЕИ (лат.Idaei, греч.'ISntoi) - первоначальное племенное название иудеев, жителей Иудеи.
- 17. Буржуазные реформы 60-70 гг. : причины, основные реформы и их значение.
- 35) Реформы П.А. Столыпина. Направления, итоги и значение аграрной реформы. (4)
- 17. Военная реформа Петра I и реформы органов управления.
- 38. Содержание Указов Президента РФ «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» от 21.09.1993 г.; «О поддержке мер Правительства Москвы и Московского областного Совета Народных депутатов по реформе органов государственной власти и местного самоуправления в г. Москве и Московской области» от 24.10.1993 г.; «О реформе местного самоуправления в Российской Федерации» от 26.10.1993 г.
- Петровские реформы
- Либеральные реформы Александра II
- 49. Реформы Петра I.
- Реформы Петра I
- Реформы Солона
- 29. «Великие реформы» 60-70 гг. XIX века