<<
>>

М.Н. Погребова ЗАКАВКАЗЬЕ И КИММЕРИЙЦЫ АССИРИЙСКИХ ТЕКСТОВ КОНЦА VIII в. до н.э.

Вопрос о носителях этнонима «киммерийцы», известного как из аккадскихL так и из античных письменных источников, не перестает привлекать внимание специалистов.

Тщательное исследование А.А.Иванчика, включающее свод ак­кадских текстов, упоминающих киммерийцев [Ivantchik 1993; Иванчик 1996], еще больше усилило интерес к киммерийской проблеме, о чем свидетельствует и дискуссия, развернувшаяся недавно на страницах «Вестника древней исто­рии» (1996-1998). В частности, привлекалось внимание и к возможной локали­зации киммерийцев в пору их первого появления на исторической сцене, отра­женного ассирийскими источниками эпохи Саргона II. Источники эти проанали­зированы и интерпретированы А.И.Иванчиком. Напомним лишь, что речь идет о поражении, которое потерпел урартский царь Руса I от киммерийцев (gamira- а-а), и о «стране» Гамир (kur Gamir, Gimir, Gamirra) [Иванчик 1990 и др.]. Безус­ловно, нет оснований считать, что детерминатив «страна» применительно к киммерийцам обозначал сколько-нибудь стабильное политическое объедине­ние и соответственно стабильную территорию. Следует согласиться с А.И.Иван­чиком, определяющим Гамир как район, в котором действовали киммерийцы во время их конфликта с Урарту. Очевидно также, что где бы ни располагалась родина киммерийцев, события, отраженные в клинописных текстах, разворачи­вались к югу от Кавказского хребта и в непосредственной близости от границ Урарту. Однако вопрос о том, у каких именно границ имело место упомянутое столкновение, решался неоднозначно (см. подробно [Иванчик 1996, с. 28-34; Пиотровский 1959, с. 239; Diakonoff, Kashkai 1981, с. 71]). В настоящее время все большую поддержку получает мнение о локализации Гамир к северу от Урарту. Наиболее подробно эта точка зрения аргументирована в работах А.И.Иванчика [Иванчик 1990; Ivantchik, 1993, с. 19-55; Иванчик 1996, с. 21- 59]. В статьях, написанных совместно с Э.А.Грантовским и Д.С.Раевским [Грантовский, Погребова, Раевский 1996, с.
72-77] и с И.В.Яненко и Д.С.Раев- ским [Погребова, Раевский, Яценко 1998, с. 76], мы сформулировали сомнения относительно бесспорности приведенной аргументации[239]. Хотелось бы еще раз

подчеркнуть, вопреки встречающимся после работ А.И.Иванчика утверждени­ям, что письменные источники прямо свидетельствуют о расположении Гамир к северу от Урарту [Алексеев, Качалова, Тохтасьев 1993, с. 49], речь может идти лишь о предложенной упомянутым автором интерпретации этих источников.

Сведения ассирийских текстов конца VIII в. до н.э. о киммерийцах действи­тельно скудны. Значительно больше известно о той ситуации, в которой нахо­дился в указанное время их противник, т.е. Урарту, и о которой повествуют как ассирийские, так в первую очередь и урартские источники. Представляется, что именно эти источники могут пролить некоторый свет на возможную зону урарт­ско-киммерийского конфликта.

Особенное внимание в связи с этим привлекает деятельность Русы I — урартского царя, впервые непосредственно столкнувшегося с киммерийцами. От Русы I дошло значительно меньше эпиграфических памятников, нежели от его предшественников. Отсутствуют и подробные ежегодные описания его дея­ний, подобные так называемым летописям Аргишти I и Сардури II. Более того, не только о его поражениях, но и об успехах зачастую известно лишь из асси­рийских источников [АВИИУ 46 (52), 49 (199)]. Возможно, часть эпиграфиче­ского наследия Русы I оказалась утерянной, но те ассиро-урартские источники, которыми мы располагаем, рисуют следующую картину: в противоположность своим предшественникам Руса I вообще не совершал походов в северные и се­веро-западные области Южного Закавказья. Между тем очевидно, что эта тер­ритория никогда не входила в границы Урарту достаточно прочно. Об этом свидетельствуют не только с завидной регулярностью направлявшиеся в одни и те же «страны» походы урартов (иногда непосредственно после сообщения об их покорении (см., например, [УКН 155 В, С, D, Е и др.]), но и сам характер этих откровенно грабительских походов.

Сообщается только о разорении, на­ложении дани, угоне и умерщвлении людей, угоне скота и т.п. Хозяйственная и строительная деятельность, широко проводившаяся в Араратской долине, применительно к северным районам не упоминается. Лишь однажды Сардури II, описывая очередной поход на «страну» Эриахи (район бывшего Ленинакана), сообщает, что он построил там крепости и «страну к моей стране присоединил» [УКН 155 Е]. Это, однако, не помешало ему в последующие годы продолжать военные рейды, разоряющие эту землю. Очевидно, что по-настояшему твердо Аргишти I и Сардури II закрепились лишь в Араратской долине, где они возво­дили крепости, храмы, проводили каналы, разводили сады и виноградники [УКН 127 11, 30-40; 128 В2, 40; 136-141] (см. также [Мартиросян 1964, с. 21, 35 и др.]).

Если Русе I действительно пришлось при вступлении на престол заново со­бирать свое царство [Пиотровский 1959, с. 87 и сл.], вряд ли можно сомневать­ся в том, что Эриахи и близлежащие области оказались в числе отпавших. Од­нако, как уже отмечалось, никаких сведений о походах Русы I в эти области не сохранилось. Очевидно также, что внимание этого царя привлекали восточные границы Урарту. Он активно продолжал и завоевания по западному побережью озера Севан. Как известно, начав завоевательные походы в Закавказье с его южных и западных областей, к Севану урарты подходили постепенно. Впервые о завоевании «страны» Кехуни (Кихуни), расположенной, судя по месту находки соответствующей надписи [УКН 134], в северо-западной части побережья озе­ра, сообщает Аргишти I [УКН 127, II]. Этот первый поход был исключительно

грабительским. Сардури II дошел до западного побережья Севана, где разорил несколько «стран», в том числе Уеликухи, располагавшуюся в районе современ­ного Нор-Баязета [УКН 156 D I, D II], и спустился до юго-западного и южного побережий [УКН 160, 161]. Действия его всюду сводились к разорению, угону, сожжению и т.п.

Руса I уделял побережью Севана, как и побережью Урмии, особое внима­ние [Арутюнян 1970, с.

280 и сл.]. Победив в очередной раз «страну» Уеликухи, он удалил оттуда местного «царя», поставил своего областеначальника. постро­ил сохранившуюся доныне крепость, названную им «город бога Халди», воздвиг храм бога Халди [УКН 265]. На южном берегу им возведена также сохранив­шаяся доныне крепость, названная «город бога Тейшебы» [УКН 266; Мелики- швили 1954, с. 208; Арутюнян 1970, с. 281]. Как сообщает ассирийский источ­ник [АВИИУ 49 (199)], большую строительную деятельность вел Руса I и в При- урмийских районах — строил города, дворцы, провел канал, «полноводный, как Евфрат» и множество арыков, разбивал сады. Он же отвоевал у Манны область Уишдиш.

С середины VIII в. до н.э. усиливается утихшая в предшествуют пир, годы война Урарту с Ассирией, причем главной ареной борьбы стал Приурмийский район. Руса I вообще, видимо, не сталкивался с ассирийцами в западных облас­тях Передней Азии, ЧТО было обычно ДЛЯ его предшественников Это, очевид­но, явилось следствием, а может быть, частично и причиной усиления его инте­реса к восточным областям. Активное продвижение на восток наблюдалось еше в царствование предшественника Русы I — Сардури II, захватившего «страну» Пулуади, где им была построена крепость [УКН 155 Е 5—10]. Находка соответ­ствующей надписи позволила достаточно точно локализовать Пулуади в Иран­ском Азербайджане [УКН 453, послесловие № 13; Меликишвили 1968].

Возвращаясь к вопросу о том, где же именно Русе I пришлось столкнуться с киммерийцами, напомним, что единственное указание на местоположение Га­мир содержится в донесении Ашшурицуа Саргону П [Иванчик 1996, № 4; ABL 146], где сказано, что между Урарту и Гамир лежит область Гурианиа (Gu-ri-a-ni-a). В анналах самого Русы I единожды, в надписи, высеченной на скале на юж­ном побережье озера Севан, недалеко от селения Цовинар (Кёлагран) упомяну­та область Гуриаини (kur Gu-ri-a-i-ni) [УКН 266]. Надпись сообщает о победе Ру­сы над 23 «странами», четыре из которых на основании других урартских тек­стов убедительно локализуются на западном побережье Севана.

Что касается остальных 19 стран, в том числе Гуриаини, располагавшихся, согласно надписи, «с той стороны озера в горах высоких», их локализация целиком зависит от по­нимания выражения «с той стороны озера» и соответственно достаточно произ­вольна. В упоминавшейся выше статье [Грантовский и др. 1996] мы пытались показать необязательность предпринятого А.И.Иванчиком отождествления Гуриаини Русы I с Куриани (kur Qu-ri-a-ni) анналов Сардури II и соответственно их обеих с Гуриани ассирийского источника. По мнению И.М.Дьяконова и С.М.Кашкай, Гуриаини Русы I — область, лежавшая к востоку от Севана, но с Гурианиа ассирийского источника может быть идентична Куриане Сардури II, локализуемая ими в верховьях Куры, что определяет место Гамир в районе со­временного Гори. К востоку от Севана помешал Гуриаини и И.И.Мещанинов [Diakonoff, Kashkai 1981 с. 71; Мещанинов 1937]. Очевидно, что тождество Гу­риани и Гуриаини вряд ли может быть доказано, тем не менее локализация Гу-

риаини, как и остальных 19 «стран» упомянутой надписи, представляет интерес с точки зрения направления предпринятого Русой I похода. Как отмечалось, подобная локализация встречает целый ряд трудностей. Неясно, прежде всего, какой именно берег подразумевал автор Цовинарской надписи, употребляя вы­ражение «с той стороны озера в горах высоких», если под этой стороной скорее всего понималось хорошо освоенное урартами западное побережье, а надпись располагается на южном берегу. Неоднократно обращалось внимание на то, что перечисление «стран» западного берега производилось урартами с севера на юг [Пиотровский 1959, с. 91][240], что соответствует единственно возможному маршру­ту, если его отправная точка находилась, что всего вероятнее, в Араратской до­лине. В этом случае естественно допустить, что области «по ту сторону» лежали не к северу, как полагает А.И.Иванчик, а к востоку или юго-востоку от озера.

Немаловажно и то обстоятельство, что, если бы Гуриаини Цовинарской надписи соответствовала Куриани анналов Сардури П, трудно было бы объяс­нить, каким образом ни одна из столь хорошо знакомых урартам в районе Чал- дырского озера «стран» в данной надписи не упомянута.

Маловероятно, чтобы предполагаемый маршрут Русы I их бы никак не затронул и еше менее — что данные области не нуждались в очередном замирении. Естественнее допустить, что «страны» или племена, названия которых встречаются в Цовинарской над­писи впервые, и располагались там, куда урарты ранее не ходили, т.е. к востоку или юго-востоку от Севана (см. также [Мещанинов 1937; Diakonoff, Kashkai 1981, с. 4]). Кстати, учитывая подтреугольную форму Севана, приходится при­знать, что взгляд стоящего на его южном берегу устремляется по направлению к восточному, а не к северному его побережью. Вряд ли, однако, урарты обла­дали столь четкими представлениями о конфигурации северной и восточной береговых линий Севана, чтобы этот аргумент мог быть использован. В целом же, конечно, выражение «по ту сторону» может иметь достаточно широкое тол­кование. тем более что под «горами высокими» могли подразумеваться и Севан­ский (Шахдагский) и Варденисский хребты, но в меньшей степени горы северно­го и северо-западного побережий. Восточное направление похода совпадало бы и с тем явным вниманием Русы I к восточным пределам его владений, о котором говорилось выше.

Все сказанное позволяет высказать предположение, что и конфликт с ким­мерийцами, скорее всего, должен был бы иметь место также вблизи восточных границ Урарту. Это оставалось бы чисто логическим домыслом, если бы не до­несенный ассирийскими источниками факт присутствия киммерийцев в Манне в близкое неудачному походу Русы I время (см. об этом подробно [Иванчик 1990; 1993; 1996]). В письме Урда-Сина глашатаю дворца сообщается, что «киммериец этот вышел из Манны. Он вошел в Урарту» [АВИИУ 50 (8); Ivantchik 1993, с. 47-51, 174-177]. В весьма плохо сохранившемся письме неизвестного Саргону П [Ivantchik 1993, с. 178-179, № 6; Иванчик, 1996, № 6 свода] упоми­нается присутствие киммерийцев в урартской области Ушун, локализуемой в непосредственной близости от Муцацира [Ivantchik 1993, с. 50].

Хотя эти сообщения не дают основании для локализации «страны» Гамир, они, бесспорно, подтверждают присутствие киммерийцев на восточных грани­цах Урарту[241]. Как уже отмечалось вначале, родина киммерийцев и соответствен­но отправная точка их движения на юг должна была лежать к северу от Кавказ­ского хребта. Воинские отряды, какими, без сомнения, являлись киммерийцы ассирийских текстов, могли, очевидно, попадать на территорию Манны и через Урарту, границы которого, особенно на севере, были, видимо, условны. Тем не менее проходы через Араратскую долину и центральные области Урарту долж­ны были встречать определенные препятствия. В этом отношении Восточное Закавказье, особенно его низменные степные районы, не слишком густо засе­ленные, представляло для подобных вторжений значительно более удобный плацдарм. Добавим и особенно тесные связи восточнозакавказских областей с Иранским нагорьем, осуществлявшиеся главным образом путем челночных рейдов. С конца II тысячелетия до н.э. начинается проникновение в Восточное Закавказье и Иран групп ираноязычных племен из южнорусских степей [Гран- товский 1970; Погребова 1977]. В свете сказанного предположение о том, что и киммерийцы конца VIII в. до н.э. могли воспользоваться тем же, уже освоен­ным евразийскими народами путем, представляется особенно вероятным. При этом, очевидно, активно должны были использоваться перевалы через цент­ральную часть Кавказского хребта.

Возникает вопрос, можно ли найти высказанному предположению какое- нибудь подтверждение в археологическом материале Восточного Закавказье конца VIII в. Однако, прежде чем искать такие подтверждения, необходимо оп­ределить, что могла представлять собой материальная культура киммерийцев данного времени и какие ее следы можно обнаружить в достаточно удаленных от их основной территории районах.

Как известно, сейчас все большее признание в научной литературе получа­ет тезис об однокультурности киммерийцев и ранних скифов [Алексеев, Кача­лова, Тохтасьев 1993, с. 82, 91 и др.]. Этот тезис полностью принимает и автор данной работы. Тем не менее вопрос об археологическом комплексе, которым обладали носители этнонима «гимирри» в конце VIII в. до н.э., остается откры­тым. Ряд исследователей сейчас активно настаивают на том, что начало форми­рования раннескифского культурного комплекса уходит еще в VIII в. до н.э. (подробно см. [Медведская 1983]). Недавно А.И.Иванчик обвинил археологов, считающих подобное удревнение пока недоказанным, в недооценке факта при­сутствия элементов раннескифского культурного комплекса в переднеазиатских памятниках первой половины VII в. до н.э. Это обстоятельство, по его мнению, неоспоримо свидетельствует не только о существовании в это время ранне­скифской культуры, но и о том, что ее сложение уходит в предшествующее сто­летие. Следовательно, вопрос о материальной культуре киммерийцев времени Русы I решается однозначно. Такое решение представляется, однако, излишне прямолинейным. Необходимо учитывать, что те из инокультурных предметов, обнаруженные в стратифицированных переднеазиатских комплексах и имею­щие явно скифский облик, должны были сформироваться именно в период пре­

бывания киммерийцев и скифов в Передней Азии [Погребова, Раевский 1992, с. 128-137]. Когда эти походы только начались, т.е. в конце VIII в. до н.э., ком­плекс раннескифской культуры еше не сложился и сложиться не мог. Если при­нять гипотезу о сложении раннескифской культуры, обоснованную Д.С.Раев­ским и мною [Погребова, Раевский 1992], придется признать, что в разные пе­риоды своей истории носители этнонима «киммерийцы» обладали разной мате­риальной культурой (см. о двукультурности киммерийцев также [Дударев 1998]). Конечно, можно не принимать упомянутую гипотезу, но уже факт ее существо­вания указывает на то, что вопрос о времени формирования раннескифской культуры не имеет однозначного решения.

Очевидно, что какой бы материальной культурой ни обладали столкнувшие­ся с Русой I киммерийцы, она должна была быть связана с евразийским, а ско­рее всего с северокавказским комплексом и быть чуждой для любой закавказ­ской области. Несомненно также, что нигде южнее Кавказского хребта не из­вестны памятники, которые можно было бы связать с присутствием или непо­средственным влиянием ранних киммерийцев. Вряд ли такие памятники вообще существовали, так как нет оснований считать, что первое пребывание здесь киммерийцев продолжалось долго. В этой связи особый интерес приобретает материал, свидетельствующий о контактах Закавказья с областями к северу от Кавказского хребта. И как раз с территории Восточного Закавказья известно сравнительно большое количество предметов, указывающих на интенсивные связи населения этого региона как с южнорусскими степями, так и с Приурмий- ским районом в интересующее нас время.

Интересен в данном контексте один из вариантов бронзовых удил, распро­странившийся как в Восточном Закавказье, так и в Западном Иране и для этих мест необычный. Эта узда уже неоднократно привлекала внимание исследова­телей [Иессен 1953; 1965; Тереножкин 1971; Медведская 1983; Эрлих 1994 и др.]. Речь идет о двукольчатых удилах, обыкновенно с витой мундштучной ча­стью. По описанию А.А.Иессена, «каждое звено таких удил сплетено из одного прокованного прута, образуя при этом два кольца — большое-наружное и ма- лое-внутреннее» [Иессен 1953, с. 54]. Следует добавить, что прутья, из кото­рых сделаны внешние кольца, часто имеют прямоугольное сечение. В 1953 г. А.А.Иессен мог указать лишь на два экземпляра таких удил, найденных в Закав­казье, — удила из Мингечаурского кургана II, тогда еше неопубликованного, и из разрушенного погребения в Узун-тепе Астраханбазарского района в Му- ганской степи [Джафарзаде 1946, с. 36, табл. VIII, 1]. К настоящему времени находки подобных удил умножились, причем нередко они встречались вместе с трехдырчатыми бронзовыми псалиями, не скрепленными с удилами. Так, са­мим А.А.Иессеном витые удила и трехдырчатые псалии были обнаружены в Ма­лом кургане, расположенном в Мильской степи (Южный Азербайджан) [Иессен 1965, с. 27, рис. 10]. Публикация материалов Мингечаурского кургана II пока­зала, что, наряду с упоминавшимися А.А.Иессеном удилами, в том же погребе­нии находились и трехдырчатые псалии, правда, по мнению ее авторов, прила­гавшиеся к однокольчатым витым удилам с гладкими мундштучными частями [Асланов и др. 1959, с. 97, табл. XXXIX, 1-4]. Витые удила вместе с трехдырча­тыми псалиями особой формы находились в могиле 47 могильника Парадизфе- стунг у г. Калакента (Западный Азербайджан) [Nagel, Strommenger 1985, Taf. 74, 2]. Подобные же удила, сопровождаемые трехдырчатыми псалиями,

найдены на черепе погребенного вместе с человеком коня в Шамхорском мо­гильнике (Западный Азербайджан) [Асланов 1986, рис. 14]. Известны витые удила и к югу от Аракса. Еще А.А.Иессен указал на удила, происходящие из могильника Солдуз в Северном Иране [Ghirshman 1939, pl. С, 17]. Подобные же удила были найдены в известном погребении в Норшун-тепе (Анатолия), где они находились вместе с удилами со стремечковидными окончаниями внешних колец [Hauptman 1985]. Витые удила содержались и в инвентаре могилы с кон­скими погребениями в Хасанлу [Ghirshman 1964, fig. 338]. Витые удила также вместе с трехдырчатыми псалиями в количестве сорока двух наборов были об­наружены в цитадели Хасанлу [Ghirshman 1964, fig. 338; de Schauensee, Dyson 1983, p. 68, fig. 11]; обломок витых биметаллических удил находился в могиле с конским захоронением на Бабаджан-тепе [Goff, 1969, fig. 7, 5]. Случайная находка таких удил была сделана в Калуразе [Моогеу 1974, fig. 51][242].

Трехдырчатые псалии, как правило сопровождающие удила данного типа, представляют собой уплощенный стержень с одним прямым, круглым в сечении концом и другим таким же — загнутым. В некоторых случаях окончания снаб­жены круглыми шляпками. Все три сквозных отверстия размешены в одной плоскости и сдвинуты к центру. Пластина стержня вокруг отверстий слегка расширяется. Эти псалии представляют вариант широко распространенных в Евразии трехдырчатых псалиев, по мнению большинства исследователей, ге­нетически связанных с роговыми. Псалии этого варианта вместе с однокольча­тыми гладкими удилами были обнаружены в некрополе В тепе Сиалка VI, что привело к определению «сиалковский вариант». [Эрлих 1994, с. 66, сл.]. Как известно, подобный псадий был обнаружен и в могильнике Сакар-Чага в При- аралье [Yablonsky 1990, fig. 5, 1-2], литейная форма — в материалах чустской культуры Ферганы [Заднепровский 1962, табл. XX, 3]. В.Р.Эрлих указал также на находки таких псалиев в Закубанье [Эрлих 1994, табл. 32, 3] и отметил же­лезные псалии той же формы, найденные вместе с железными удилами в погре­бении 27 Келермесского могильника [Эрлих, с. 68; Галанина 1983, рис. 4, 5]. Однокольчатые удила со стержневидными псалиями известны и из могилы 3 те­пе Гийана [Contenau, Ghirshman 1935]. Несмотря на то что псалии «сиалков- ского» варианта уже неоднократно были предметом исследования, в свете рас­сматриваемой темы целесообразно вернуться к этому вопросу еще раз.

Что касается витых удил в комплекте с напускными псалиями, они известны на Ближнем Востоке еше во второй половине П тыс. до н.э. [Potratz 1941, Abb. З, 5, 11]. Особенность витых удил из перечисленных памятников заключа­ется в их сочетании с псалиями, не составлявшими с удилами единого целого, т.е. в принадлежности к системе узды евразийского типа (см. подробно [Мед- ведская 1983]). Как неоднократно отмечалось, в Закавказье узда в основном изготовлялась по переднеазиатской системе, т.е. с псалиями, напускавшимися на мундштучную часть или составлявшими с ней одно целое. Одновременно, хотя и значительно реже, применялись и костяные или роговые псалии, прикреп­лявшиеся к однокольчатым бронзовым удилам [Куфтин 1941, табл. XLIII, XLVI; Мартиросян 1961, рис. 55; Эребуни 1979, рис. 113; Джафаров 1986, рис. 6, 8; Джафаров 1993, рис. 6, 2]. На этом фоне бронзовые трехдырчатые псалии в Закавказье, несомненно, выглядят как инородные.

Несмотря на единство формы, псалии «сиалковского» варианта имеют раз­личия в деталях. Так, выделяются экземпляры, имеющие на обоих концах гри­бовидные шляпки, подобно псалиям из Малого кургана, Южного Азербайджана, Сакар-Чага и, очевидно, Сиалка. Псалии из Малого кургана и Сакар-Чага сближает также подромбическая конфигурация расширений стержня, которой в сакарчагинском экземпляре соответствует и ромбическая форма цеьщэального отверстия. В то же время сакарчагинский псалий отличает очень короткий пря­мой конец, что не свойственно ни сиалковскому, ни азербайджанскому псалиям, оба конца которых имеют примерно равную длину. Весьма близки друг другу мингечаурский и шамхорский псалии — с укороченным прямым и длинным изо­гнутым окончанием и небольшими круглыми отверстиями в круглых же расши­рениях. Стержень в обоих случаях имеет в центре овальное, а на концах круг­лое сечение. Оба конца хасанлуских псалиев достигают примерно одинаковой длины, а стержень имеет овальное в центре и круглое на концах сечение. Два хасанлуских псалия увенчаны змеиными головками. Эта пара демонстрирует соединение псалия «сиалковского» варианта с внешним концом удил посредст­вом литья, т.е. приспособление псалия, относящегося к евразийской системе, к креплению, свойственному системе переднеазиатской. Упоминавшиеся выше псалии из Парадизфестунга представляют собой гибридную форму, получив­шуюся в результате присоединения к трехдырчатому псалию «сиалковского» варианта лопасти, характерной для новочеркасских псалиев (см. также [Эрлих 1994, с. 91]). Несколько другой конструкции трехдырчатые псалии из Южного Тагискена, Уйгарака, Биже [Итина, Яблонский 1997, рис. 22, 10; Вишневская 1973, табл. 111, 11, 12; К.Акишев, А.Акишев 1978, с. 53, рис. 2]. Подобные, пусть и незначительные, различия в деталях предполагают возможность произ­водства псалиев в разных точках региона.

Дата бронзовых трехдырчатых псалиев «сиалковского» варианта, в зави­симости от датировки содержавших их комплексов, колеблется от IX до \7П в. до н.э. Особенно четко определяется сейчас началом VII в. до н.э. верхняя гра­ница их бытования. В свое время А.А. Иессен датировал Малый курган второй половиной VII в. до н. э. При этом он отмечал, что данный комплекс, бесспорно, старше Келермесских и Ульских курганов, датировавшихся тогда второй чет­вертью и серединой VI в. до н.э. Как известно, в настоящее время начальная дата Келермесских курганов опушена до середины — третьей четверти VII в. — 660-640 гг. до н.э. [Галанина 1997, с. 192]. Уже это обстоятельство переносит Малый курган во всяком случае в первую половину VII в., а скорее всего в его начало. Нужно также принять во внимание, что в составе инвентаря подбойной могилы Малого кургана был конский налобник [Иессен 1965, рис. 12, 4], самым общим аналогом которому, как указывал А.А.Иессен, могут быть налобники из курганов Келермесской группы. Сейчас очевидно, что особенно близки азер­байджанскому налобники Саккызского клада [Погребова 1981; Галанина 1983, с. 40; Погребова 1984, с. 100]. Принадлежность большей части Саккызского клада концу VIII — началу VII в. до н.э. представляется сейчас наиболее вероят­ной (подробно см. [Луконин 1987, с. 235-236; Погребова, Раевский 1992, с. 83]). Налобник той же формы был найден в упоминавшейся выше могиле с конским захоронением на Бабаджан-тепе, датированной началом VII в. до н.э. [Goff 1969, с. 123-126, fig. 7, 3, 5]. Близкого типа налобник найден также в цитадели Хасанлу IV [de Schauensee, Dyson 1983, с. 64]. Единственный нако­

нечник бронзовой стрелы из Малого кургана — втульчатый, трехгранный —

A. А.Иессен датировал VII, отчасти VI в. до н.э. и сравнивал с наконечниками из могилы 48 Кедабекского могильника [Ивановский 1911, табл. VIII, 35, 36]. Ке- дабекский могильник в целом, включая и наиболее поздние могилы, не может быть датирован позже \ЛП — самого начала VII в. до н.э. Очевидно, именно на­чалом VII в. до н.э. следует в настоящее время датировать и Малый курган.

Тому же периоду принадлежит и комплекс, состоящий из витых бронзовых удил и бронзового трехдырчатого псалия, обнаруженный в могильнике недалеко от современного города Шамхор в Западном Азербайджане [Асланов 1986]. Могильник, к сожалению, полностью не опубликован, но очевидно тем не менее, что конские уборы находились при погребенных вместе с человеком лошадях или конских головах (могила 35). Какие именно предметы сопутствовали узде, неясно, но инвентарь могильника в целом определяет его примерную дату. Ав­тор, правда, датировал могильник широко — от VII до IV в. до н.э., но опубли­кованные веши не отражают столь большого хронологического диапазона, а указывают определенно лишь на VII в. до н.э. (двухлопастные втульчатые ши­пастые наконечники стрел, железные кинжалы с широкой основой ствола руко­ятки, железный серповидный нож). Очевидно, к тому же времени относится и погребение с упомянутым комплектом узды, которое, скорее всего, одновре­менно Малому кургану или ненамного его моложе. Псалии с раскованными «ложковидными» окончаниями из могильника Парадизфестунг, исходя из связи их формы с удилами новочеркасского типа, могут относиться к периоду от кон­ца VIII до первой половины VII в. до н.э. Однако характер инвентаря могильни­ка в целом позволяет датировать его и соответственно упомянутые псалии пер­вой половиной VII в. до н.э. Сакарчагинский псалий, найденный в комплексе со стремечковидными удилами, датирован, с учетом находок в Фергане, Казахста­не, Иране и Закавказье, «не позднее VII в. до н.э.» [Yablonsky 1990, с. 292] или «временем от VII в. до н.э.» [Итина, Яблонский 1997, с. 56].

Таким образом, большинство комплексов, датированных по совокупности инвентаря, определяет время бытования псалиев «сиалковского» варианта кон­цом VIII и главным образом началом VII в. до н.э. К близкому выводу пришел

B. Р.Эрлих, датировавший эти псалии с учетом и северокавказских материалов концом VIII — первой половиной VII в. до н.э. [Эрлих 1994, с. 68].

Для определения поздней даты бытования псалиев «сиалковского» варианта немаловажное значение имеет и вопрос о дальнейшей трансформации этой формы. В литературе уже высказывалось предположение, что подобные псалии послужили основой для псалиев с зооморфными головками, известными как в Северном Причерноморье, так и в Иране [Кузьмина 1966, с. 60]. Выше уже упоминались псалии с зооморфными головками из Хасанлу IV. О.Маскарелла сравнивал с ними и два бронзовых псалия из музея Метрополитен [Muscarella 1988, с. 264, № 353]. Бронзовый псалий с лошадиной (?) головкой и круглыми отверстиями в ромбовидных расширениях стержня был найден предположительно в Амлаше [Моогеу 1971, с. 126, № 131]. П.Мури, подчеркивая чуждый для За­падного Ирана характер этих псалиев, предполагал, что они, как и псалии Сиалка и Гийана, имели северное происхождение. В.Р.Эрлих продемонстрировал сложе­ние выделенного им варианта псалиев «Уашхиту-Жаботин» как результат синте­за псалиев «сиалковского» варианта и новочеркасских, протекавшего также на протяжении конца VIII — начала VII в. до н.э. [Эрлих 1994, с. 65 и сл.].

Таким образом, факт бытования псалиев «сиалковского» варианта в конце \7Ш — начале VII в. до н.э. устанавливается достаточно убедительно. Что каса­ется их первого появления, прежде всего, конечно, привлекает внимание най­денная в материалах чустской культуры литейная форма для изготовления по­добного псалия.

Как известно, чустская культура была датирована концом II — началом I тыс. до н.э. Однако дата упомянутой литейной формы, как правило, определя­лась в зависимости от датировки Сиалка В и Гийана I [Заднепровский 1962, с. 64; Кузьмина 1966, с. 60; Тереножкин 1971, с. 77]. Соответственно в на­стоящее время ее дата не опускается ниже VIII в. до н.э. [Итина, Яблонский 1997, с. 56]. Хотя полного единодушия относительно даты Сиалка В до сих пор нет, наиболее вероятным для некрополя в целом представляется VIII век до н.э. [Медведская 1983; Погребова 1977, с. 163, сл. и др.], однако полностью ис­ключить VII в., в частности для могилы 15, содержавшей псалии, нельзя [Эрлих 1994, с. 67, сл.].

Весьма интересным, в том числе и с точки зрения хронологии псалиев рас­сматриваемого типа, является цитадель Хасанлу IV. Как уже упоминалось, здесь было обнаружено 42 пары бронзовых (или медных, как считают исследователи Хасанлу) удил и 15 псалиев, составлявших, как минимум, семь комплектов [de Schauensee, Dyson 1983, с. 68-69]. Как отмечали авторы, трехдырчатые псалии представляют наиболее распространенный здесь тип, а 13 экземпляров одно­кольчатых удил имеют витые и скрученные мундштучные части. Именно эти особенности, по их мнению, резко отличают узду Хасанлу и вообще Северо- Западного Ирана от ассирийской и луристанской, хотя в отдельных элементах убранства хасанлуская сбруя имеет много общего с ассирийской. Опираясь на данные С 14, исследователи Хасанлу датируют слой, в котором были найдены уздечные наборы, т.е. 1V В, IX в. до н.э. и считают необходимым соответственно датировать все памятники Северо-Западного Ирана, содержавшие подобную узду, и в первую очередь некрополь В Сиалка VI. Как представляется, весомые аргументы против столь ранней даты были приведены И.Н.Медведской, настаи­вающей на VIII в. как наиболее реальной для Хасанлу IV дате [Medvedskaya 1988][243].

Так или иначе, очевидно, что Хасанлу IV В — один из наиболее ранних па­мятников, содержавших псалии «сиалковского» типа. Несомненно, не позже конца VIII в. до н.э. узда подобного типа появилась и в Восточном Закавказье, о чем свидетельствуют материалы кургана II Мингечаурского могильного поля. При этом приходится признать, что мнения исследователей относительно даты этого памятника расходятся достаточно ощутимо. В свое время авторы раско­пок Мингечаура датировали всю курганную группу в целом XI-IX вв. до н.э., но не считали пять раскопанных курганов полностью синхронными. Наиболее ран­ним, по их мнению, являлся курган V (XI в. до н.э.), затем следовал курган II (конец XI — начало X в. до н.э.), а курганы III и IV замыкали период сооружения всей группы [Асланов и др. 1959, с. 121]. Вскоре, однако, А.А.Иессен, отметив

сходство в инвентаре Мингечаурских курганов, и в первую очередь кургана II, с инвентарем Малого кургана Южного Азербайджана, пришел к выводу о необ­ходимости пересмотра предложенной исследователями Мингечаурских курганов даты в сторону ее сближения с датой Малого кургана, определенной им, как уже было сказано, второй половиной VII в. до н.э. [Иессен 1965, с. 30]. А.И.Те­реножкин, опираясь в значительной степени на анализ однокольчатых витых удил и изогнутых трехдырчатых псалиев, твердо датировал курган П второй по­ловиной VII началом VI в. до н.э. [Тереножкин 1971][244]. О.А.Даниелян также выделяла курган V как наиболее ранний и датировала его X в. до н.э. Осталь­ные четыре кургана отнесены ею к одной хронологической группе, датируемой широко — IX—VII вв. до н.э. [Даниелян 1973]. Автор данной работы датировал всю группу Мингечаурских курганов IX-VIII вв. до н.э. [Погребова 1977, с. 123]. И.Н.Медведская категорически отвергала возможность отнесения кур­гана II к VII в. до н.э., опираясь как на инвентарь впускного погребения I, так и на содержавшиеся в основном погребении двухчастные удила с напускными псалиями [Медведская 1983, с. 68]. Не вдаваясь в чересчур подробную аргу­ментацию, отметим лишь несколько позиций. Так, несомненно отмеченное И. Н. Медведе кой значение для датировки кургана II бронзового кинжала талыш- ского типа, содержавшегося в одном из впускных в насыпь кургана погребе­ний[245]. Можно также добавить, что бронзовые наконечники стрел и керамика из этого впускного погребения имеют аналогии как в центральной погребальной камере кургана II, так и в грунтовом могильнике того же могильного поля. Это относится и к инвентарю других впускных могил кургана II. Очевидно, все они, кроме, разумеется, средневековой, были сделаны вскоре после сооружения ос­новной камеры и насыпи кургана. В целом же инвентарь пяти Мингечаурских курганов вряд ли позволяет предполагать существование между ними такой хронологической разницы, которая бы измерялась столетиями. Они достаточно однородны и в основном одновременны грунтовому могильнику того же могиль­ного поля. Относя курган II к VII в. до н.э., А.И.Тереножкин опирался, в част­ности, на находившиеся в центральном погребении железные веши — обломок кинжала и серповидный нож. Авторы раскопок считали эти веши собственно­стью грабителей центральной погребальной камеры, А.И.Тереножкин — орга­ничной частью ее инвентаря, рисунки их в публикации не приведены. По мне­нию раскопщиков, эти веши идентичны тем, которые входили в инвентарь Мин­гечаурских погребении с вытянутыми костяками VI-V вв. до н.э. [Халиле© 1971, с. 185], и в таком случае их дата, безусловно, позднее времени сооружения курга­на. Правда, серповидные ножи появились в Закавказье не позже VID в. до н.э., а поскольку рукоятка кинжала отломана, соотнесение его с определенным типом скифских акинаков достаточно сомнительно. Нужно также учитывать, что не­многочисленные железные веши содержались и в курганах I и V, где они пред­ставлены фрагментами копий, а в кургане I еше и фрагментом серповидного ножа. Сами по себе эти веши не могут рассматриваться как узкие хронологиче­ские маркеры, но уже самый факт их малочисленности скорее позволяет отне­сти содержавшие их комплексы к VIII, а не к VII в. до н.э. На ХТШ в. до н.э. ука­

зывают и такие веши, как глазурованные сосуды из кургана II (о поливной посу­де в Закавказье см. [Кушнарева 1959, с. 383-385]). Бронзовые фалары или ум- боны от шитов из Мингечаурских курганов I и V А.А.Иессен сравнивал с фала- рами Малого кургана, отмечая в то же время различный характер их орнамен­тации [Иессен 1965, с. 28]. Можно добавить, что умбоны из кургана II несколь­ко другой формы и, возможно, назначения и имеют аналогии в более древних памятниках. Что касается двухчастных бронзовых удил с напускными псалиями, верхняя дата их широкого распространения не выходит за пределы начала I тыс. до н.э., хотя приходится учитывать, что отдельные их экземпляры встреча­лись и в памятниках сравнительно поздних (см., например, [Nagel, Strommenger 1985, t. 3]). В основном не позже VIII в. до н.э. могут быть датированы и брон­зовые втоки с рельефным орнаментом и многие типы украшений. Однако, учи­тывая долгое бытование многих из перечисленных вешей, основным аргументом при датировке Мингечаурских курганов должны быть не столько отдельные предметы, входившие в состав их инвентаря, сколько сравнение с близкими по времени памятниками Восточного Закавказья, в первую очередь Кедабекским могильником и могильником Парадизфестунг. Сравнение их проведено в специ­альной работе, подготовленной мной к печати. Здесь можно лишь подчеркнуть хронологическую близость Мингечаурского и Кедабекского могильников и их несколько более ранний сравнительно с Парадизфестунгом возраст, что позво­ляет отнести основную часть составивших их погребений ориентировочно к VIII в. до н. э., возможно, ко второй его половине.

Все сказанное позволяет заключить, что в Восточном Закавказье, как и в Западном Иране, псалии «сиалковского» типа появляются не позже того времени, когда в Манне присутствие киммерийцев засвидетельствовано пись­менными источниками, а в Восточном Закавказье оно представляется вполне вероятным. Однако, как упоминалось, вопрос о месте формирования рассмат­риваемого варианта трехдырчатых псалиев пока не ясен. Так, если специалисты по переднеазиатской и, в частности, иранской археологии считают их привне­сенными в Иран с севера [Моогеу 1971, с. 126; Медведская 1983], то исследо­ватель Северного Кавказа предполагает, что они проникли к северу от хребта из юго-восточных районов вместе со стремечковидными удилами [Эрлих 1994, с. 32]. В пользу последнего предположения свидетельствует и то, что, как уже отмечалось, на территории Средней Азии и Казахстана были найдены не Ионе Г.И. Древний Мингечаур. Баку.

Асланов 1986 — Асланов Г.Г. Шамхорский могильник (сер. «Памятники материальной культуры Азербайджана»). Баку.

Арутюнян 1970— Арутюнян Н.В. Биайнили (Урарту). Военнополитическая история и вопросы топонимики. Ер.

Вишневская 1973 — Вишневская О.А. Кулыура сакских племен низовьев Сырдарьи в VD-V вв. до н.э. по материалам Уйгарака. — ТХАЭЭ. Вып. VDI. М.

Галанина 1983 — Галанина Л.К. Раннескифские уздечные наборы (по материалам Ке- лермесских курганов). — АСГЭ. № 24. Л.

Галанина 1997 — Галанина Л.К. Келермесские курганы. «Царские» погребения ранне­скифской эпохи. М. (на рус. и нем. яз.).

Грантовский 1970 — Грантовский Э.А. Ранняя история иранских племен Передней Азии. М.

Грантовский, Погребова, Раевский 1996 — Грантовский Э.А., Погребова М.Н., Раев­ский Д.С. Киммерийцы в Передней Азии (по поводу монографии: Ivantchik A. I. Les Cimmeriens au Proche Orient. Editions Universitaires, Fribourg Suisse, Gdttingen, 1993).

Даниелян 1973 — Даниелян О.А. К хронологии некоторых курганов Азербайджана. — Материальная культура Азербайджана. Т. VII. Баку.

Джафаров 1986 — Джафаров ГФ. Борсунлу— погребение племенного вождя (сер. «Памятники материальной культуры Азербайджана»). Баку.

Джафаров 1993 — Джафаров Г.Ф. Курган эпохи бронзы вблизи Сарычобана. — РА. № 4.

Джафарзаде 1946 — Джафарзаде И.М. Элементы археологической культуры древней Мугани. — Известия АН Азербайджанской ССР. № 9. Баку.

Дударев 1998 — Дударев С.Л. К вопросу о месте «киммерийских» комплексов из За­падной Азии в системе хронологических и культурных связей Причерноморья, Кавказа и восточных районов Евразии. — ВДИ, № 4.

Есаян, Погребова 1985 — Есаян С. А., Погребова М.Н. Скифские памятники Закавка­зья. М.

Заднепровский 1962 — Заднепровский Ю.А. Древнеземледельческая культура Ферга­ны.—МИА, № 118.

Ивановский 1911 — Ивановский А.А. По Закавказью. — Материалы по археологии Кавказа. Т. VI. М.

Иванчик 1990 — Иванчик А.И. Киммерийцы и Урарту накануне восьмого похода Сар­гона II. — ВДИ, № 3.

Иванчик 1996 — Иванчик А.И. Киммерийцы. Древневосточные цивилизации и степные кочевники в VIII—VI вв. до н.э. М.

Иессен 1953 — Иессен А.А. К вопросу о памятниках VIII-VII вв. до н.э. на юге евро­пейской части СССР (Новочеркасский клад 1939 г.). — СА. Вып. XVIII. М.

Иессен 1965 — Иессен А.А. Из истории прошлого Мильско-Карабахской степи. — Тр. Азербай/іжанской археологической экспедиции. МИА, № 25. Т. 2. М.

Итина, Яблонский 1997— Итина М.А., Яблонский Л.Т. Саки нижней Сырдарьи (по материалам могильника Южный Тагискен). М.

Кузьмина 1966— Кузьмина ЕЕ. Металлические изделия энеолита и бронзового века в Средней Азии. — САИ. Вып. № 4-9. М.

Куфтин 1941 — Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Тб.

Кушнарева 1959 — Кушнарева К.Х. Археологические работы 1954 г. в окрестностях села Ходжалы. — Тр. Азербайджанской археологической экспедиции. МИА, № 67 Т. 1. М.

Луконин 1987 —Луконин В.Г. Древний и раннесредневековый Иран. Очерки истории и культуры. М.

Мартиросян 1961 —Мартиросян А. А. Город Тейшебаини. Ер.

Мартиросян 1964 — Мартиросян А. А. Армения в эпоху поздней бронзы и раннего же­леза. Ер.

Медведская 1983 — Медведская И.Н. Конский убор из могильника Сиалк В. — Iranica Antiqua, т. XVIII.

Мелентьев 1968 — Мелентьев А.И. Пве узды из Мингечаура. — СА, N2 1.

Меликишвили 1954 — Меликишвили Г.А. Наири-Урарту. Тб.

Меликишвили 1968 — Меликишвили Г. А. О некоторых наименованиях металлов в древ­невосточных и кавказских языках. — ВДИ, N2 4.

Мещанинов 1937 — Мещанинов А.А. Восточное Закавказье времен халдских завоева­ний. — ВДИ, N2 1.

Пиотровский 1959 — Пиотровский Б.Б. Ванское царство. М.

Погребова 1977 — Погребова М.Н. К вопросу о миграциях ираноязычных племен в Закавказье в доскифскую эпоху. — СА, N2 2.

Погребова 1981 — Погребова М.Н. Памятники скифской культуры в Закавказье. — Кавказ и Средняя Азия в древности и средневековье. М.

Погребова 1984 — Погребова М.Н. Закавказье и его связи с Передней Азией в скиф­ское время. М.

Погребова, Раевский 1992 — Погребова М.Н., Раевский Л. С. Ранние скифы и древний Восток. М.

Погребова, Раевский, Яценко 1998 — Погребова М.Н., Раевский Д.С., Яценко И.В. Киммерийская проблема (по поводу книги: Алексеев А.Ю., Качалова Н.К., Тох- тасьевС.Р. Киммерийцы: этнокультурная принадлежность. СПб., 1993).— ВДИ, N2 3.

Смирнов 1957 — Смирнов КФ. Погребения эпохи бронзы в Нижнем Поволжье. — СА, N2 XXVII.

Смирнов 1961а— Смирнов КФ. Археологические данные о древних всадниках По­волжско-Уральских степей. — СА, N2 1.

Смирнов 19616 — Смирнов КФ. Вооружение савроматов. — МИА, N2 101. М.

Тереножкин 1971 — Тереножкин А.И. Дата мингечаурских удил. — СА, N2 4.

УКН — Меликишвили Г.А. Урартские клинообразные надписи. М., 1960.

Халилов 1971 — Халилов Дж.Х. Археологические находки «скифского» облика и во­прос о «скифском царстве» на территории Азербайджана. — Проблемы скифской археологии. М.

Эребуни 1979 — Ходжаш СИ., Трухтанова Н.С., Оганесян K/І.Эребуни. М.

Эрлих 1994 — Эрлих В.Р. У истоков раннескифского комплекса. М.

Contenau, Ghirshman 1935 — Contenau G., Ghirshman R. Fouilles de Tepe Giyan, pr£s de Nehavend, 1931 et 1932 etc. P.

Curtis 1995 — Curtis Jh. Introduction to Later Mesopotamia and Iran. Tribes and Empires 1600-539 B.C. — Proceedings of a Memory of Vladimir Lukonin. Ed. by Jh. Curtis. L.

Diakonoff, Kashkai 1981 — Diakonoff I.M., Kashkai S.M. Geographical Names according to Urartian Texts. — Repertoire G^ographique des Textes Cuneiformes. Bd. 9, Wiesbaden.

Ghirshman 1939 — Ghirshman R. Fouilles de Sialk, pr£s de Kashan, 1933, 34, 37. Vol. II. P.

Ghirshman 1964 — Ghirshman R. Persia from the Origin to Alexander the Great. L.

Goff 1969 — Goff C.M. Excavations at Baba Jan 1967. Second preliminary Report. — Iran. Vol. VII. L.

Hauptman 1985 — Hauptman H Neue Funde eurasischer Steppennomaden in Klein- asien. — Beitrage zur Altertumskunde Kleinasien. Mainz.

Ivantchik 1993 — Ivantchik A. I. Les Cimmeriens au Proche-Orient. Editions Universitaires. Fribourg Suisse, Gottingen.

Littauer, Crouwell 1979 — Uttauer M.A. and Crouwell J.H. Wheeled vehicles and ridden animals in the Ancient Near East. Leiden.

Medvedskaya 1988 — Medvedskaya I.N. Who destroyed Hasanlu IV? — Iran. T. XXVI.

Moorey 1971 — Moorey P.R.S. Catalogue of the Ancient Persian Bronzes in the Ashmolean Museum. Oxf.

Moorey 1974 — Moorey P.R.S. Ancient Persian Bronzes in the Adam Collection. L.

Muscarella 1988 — Muscarella O.W. Bronze and Iron Ancient Near Eastern Artefacts in the Metropolitan Museum of Art. N. Y.

Nagel, Strommenger 1985— Nagel W., Strommenger E. Kalakent. Friiheisenzeitliche Grabunge aus dem transkaukasischen Gebiet von Kirovabad. — Elisavetpol. B.

Potratz 1941 — Potratz H.A. Die Pferdegebisse des zwischenstromlandischen Raumes. — Archiv fur Orientforschung. Bd. 14, H. 1-2. B.

de Schauensee, Dyson 1983 — de Schauensee M., Dyson R.H. Hasanlu Horse Trapping and Assyrian Reliefs. — Near Eastern Art and Archaeology. In Honor of Ch. K.Wilkinson. N. Y.

Yablonsky 1990— Yablonsky L.T. Burial Place of Massagetian Warrior.— Antiquity. Vol. 64, № 243. L.

<< | >>
Источник: Древние цивилизации Евразии. История и культура. Материалы Меж- Д73 дународной научной конференции, посвященной 75-летию действитель­ного члена Академии наук Таджикистана, академика РАЕН, доктора ис­торических наук, профессора Б.А.Литвинского (Москва, 14-16 октября 1998 г.). — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН,2001. — 464 с.: ил.. 2001

Еще по теме М.Н. Погребова ЗАКАВКАЗЬЕ И КИММЕРИЙЦЫ АССИРИЙСКИХ ТЕКСТОВ КОНЦА VIII в. до н.э.:

  1. Глава 2. Урарту и Закавказье. Киммерийцы и скифы
  2. Ассирийское общество во второй половине VIII в. до н. э
  3. Общая характеристика Ассирийской державы в конце VIII в. до н. э
  4. Лекция 15 ЗАКАВКАЗЬЕ И СОПРЕДЕЛЬНЫЕ СТРАНЫ МЕЖДУ ИРАНОМ И РИМОМ. ХРИСТИАНИЗАЦИЯ ЗАКАВКАЗЬЯ
  5. Столкновения с киммерийцами и скифами
  6. Киммерийцы в передней Азии
  7. 3. Киммерийцы и скифы
  8. Киммерийцы
  9. Боханов А.Н., Горинов М.М.. История России с древнейших времен до конца XX века. в 3-х книгах. Книга II. История России с начала XVIII до конца XIX века. Москва - 2001, 2001
  10. Племена Закавказья в начале I тысячелетия до н. э
  11. Распад индоевропейской языковой общности. Первые письменные известия о древнейшем населении Северного Причерноморья (киммерийцы, скифы, сарматы)
  12. № 47. ВТОРЖЕНИЕ КИММЕРИЙЦЕВ И СКИФОВ В АССИРИЮ
  13. Племена Восточного Закавказья
  14. Боханов А.Н., Горинов М.М.. История России с древнейших времен до конца XX века. в 3-х книгах. Книга I. История России с древнейших времен до конца XVII века. Москва - 2001, 2001
  15. 2. Племена Закавказья в период гегемонии Урарту
  16. Племена Западного Закавказья
  17. КРУГОВОЙ ПУТЬ ПОМПЕЯ В ЗАКАВКАЗЬЕ
  18. Урартское завоевание. Начало железного века в Закавказье
  19. ГОРОД И ГОСУДАРСТВО В ВИЗАНТИИ КОНЦА IX-XI вв.
  20. 3. ОБЩЕСТВО И КУЛЬТУРА ЗАКАВКАЗЬЯ И СОПРЕДЕЛЬНЫХ СТРАН В IV—I ВВ. ДО Н. Э.