ПРОБЛЕМА ГЕНЕЗИСА, ИЛИ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПОЛИСА

Проблема генезиса полиса сложна, как никакая другая про­блема античной истории. Она предполагает рассмотрение как самого процесса формирования древнегреческого полиса, так, насколько это возможно, и тех особенных исторических предпо­сылок, которые подготовили его рождение.

ходимо выделить и рассмотреть три вопроса: во-первых, исход­ный момент; во-вторых, главные факторы и линии того истори­ческого развития, которое привело к рождению полиса; в-треть­их, заключительную, решающую фазу становления греческого полиса. Яснее всего обстоит дело с последним пунктом. Это — архаическая революция VIII—VI вв. до н. э., и мы рассмотрим ее позднее самым обстоятельным образом, насколько, конечно, это позволяют источники. Сейчас же обратимся к выяснению первых двух пунктов, что представляет значительную труд­ность, ибо требует вторжения в такие ранние области грече­ской истории, где мысль историка чувствует себя особенно не­уверенно и где главные вехи исторического процесса далеко еще не определены со всей необходимой точностью и надеж­ностью.

Где искать исходный момент в рождении греческого поли­са? Мы изучаем теперь историю Древней Греции со И тыс. до н. э., когда в районе Эгенды сложились первые более или ме­нее развитые цивилизации: автохтонов-этеокритян на Крите и мигрировавших откуда-то с севера греков-ахейцев на Бал­канском полуострове (культуру последних обычно называют микенской по одному из важнейших центров — Микенам в Се­верном Пелопоннесе). Казалось бы, здесь, в Микенской Греции, и надо искать корни той структуры, которая признается опре-, делающей для античного общества, т. е. полисной структуры. Однако дело осложняется неясностью, существующей в отно­шения микенского общества: какой характер оно носило и ка­ковы были его судьбы? Было ли оно сродни последующему ан­тичному обществу? Или, формулируя вопрос более общим об­разом: в какой степени его качества или достижения могли быть унаследованы последующим временем и, таким образом, стать элементами полисной структуры?

На все эти вопросы, к сожалению, нельзя дать вполне опре­деленного ответа.

ния, не найдя надлежащей опоры в источниках, скоро была оставлена, после чего западные ученые все более стали скло­няться к оценке древнейших государств Эгеиды по аналогии ■с древневосточными,^[29]

Советская историография, решительно отвергнув концеп- '*'цию феодального общества в Греции II тыс, до и. э., со своей стороны выступила с обоснованием рабовладельческого суще­ства крито-микенской цивилизации,^[30] Однако единым был лишь этот принципиальный подход, а далее мнения разошлись. Не­согласия обнаружились как по вопросу о характере рабовла­дения в ахейских центрах, так и в более общей оценке крито- микенской цивилизации. Между тем как Я, А, Ленцман склонен был упоминаемые в табличках из Пилоса отряды рабынь с их детьми относить к персоналу централизованных дворцовых хо­зяйств, С. Я, Лурье на основании данных того же пилосского архива пришел к выводу о широком распространении в ахей­ских государствах II тыс, до н, э. частной собственности на землю и частновладельческого рабства.^[31] Равным образом, если Ленцман склонялся к сопоставлению микенских дворцовых комплексов с царскими и храмовыми хозяйствами древнейших государств Переднего Востока, то Лурье, обращая внимание на неразвитость монархического начала и большую роль демо­са в ахейских государствах, подчеркивал различие между госу­дарственным строем ахейской Греции и строем древневосточных государств,^[32] В свою очередь, А.

этого своего положения.^[33] И хотя в последнее время точка зре­ния Ленцмана получила поддержку и развитие в работах не­которых других советских ученых (по существу — у Г Ф. По­ляковой, в общей принципиальной форме — у Ю. В. Андреева),^[34]вопрос о характере микенского общества не может считаться окончательно решенным.

В любом случае, независимо от решения вопроса о харак­тере микенского общества, возникает проблема исторического преемства, а именно: в каком отношении друг к другу находят­ся два этапа в развитии греческого народа — микенский и классический? Ибо в том, что мы имеем здесь дело с двумя раздельными историческими этапами, сомневаться не прихо­дится, Традиция и археология свидетельствуют, что в конце II тыс. до и. э. новая волна мигрировавших с севера греческих племен, среди которых особенно выделялись дорийцы (отчего и вся эта миграционная волна обычно называется дорийским завоеванием), сокрушила ахейские государства, разрушила со­зданную ими цивилизацию и отбросила греческое общество на дальние рубежи — на уровень сельского общинного быта и бес­письменной культуры.

Разумеется, и здесь тоже не обошлось без споров. Тради­ционная, опирающаяся на древнее предание точка зрения о дорийском переселении, сокрушившем микенский мир, была поставлена под сомнение, и были выдвинуты предположения, что гибель микенской цивилизации была вызвана не только, и даже, может быть, не столько внешней причиной—переселе­нием племен, сколько собственным внутренним разложением.^[35]Переселения же конца II тыс. до н. э., в свою очередь, не ис­черпывались- вторжением дорийцев, а были связаны с более широким миграционным движением, ответвлениями которого были и дорийское завоевание Пелопоннеса, и передвижения фригийцев и фракийцев на стыке юго-восточной Европы и Ма­

лой Азии, и вторжения так называемых народов моря в Сиро­палестинском регионе и пр.^э

Как бы там ни было, бесспорным является резкий прерыв в развитии греческого народа на рубеже II—1 тыс.

Между тем представление о прерыве в историческом разви­тии не следует абсолютизировать. В данном случае против это­го должно предупреждать уже то весьма важное обстоятель­ство, что завоеватели принадлежали к одной с покоренными этнической общности, т. е. что сдвиг на рубеже II—I тыс. до н. э. произошел в рамках исторической жизни одного п того же народа.^[41] Более того, есть основания полагать, что и в плане социальном завоеватели мало чем отличались от основной мас­сы покоренного населения: для тех и других характерно было существование в условиях общинного быта. Но в таком случае очевидный разрыв между микенским временем и последующим в области социально-политической и культурной не исключал преемственности в другой и, пожалуй, более фундаментальной области — этносоциальной.

Конкретизировать это общее положение помогает та науч­ная конструкция, которая была намечена уже К. М. Колобо­вой, а обстоятельно, в существенном своем звене разработа­на Ф. Папазоглу и развита затем Ю. В. Андреевым и Г Бо- киш. Согласно этой гипотезе микенская цивилизация была весьма еще скороспелой, верхушечной. Классовое, рабовладель­ческое, и государственное начало воплощалось и ограничива­лось здесь на уровне дворцовых центров, возвышавшихся над морем примитивных поселков, которые продолжали жить сво­им традиционным общинным бытом. С гибелью дворцовых центров сельские общины выступили на первый план и стали основой последующего развития.

лились позднее новые центры, которые уже были протополи­сами.¹²

Но даже и в плане социально-политическом и культурном прерыв в развитии, а вместе с тем и последующий регресс вовсе не были столь радикальными, как это подчас представляется (например, тем же Ф. Папазоглу и Ю. В, Андрееву). Следует заметить, что конец микенской цивилизации отнюдь не являл собой однозначной картины повсеместного и единовременного крушения. В одних местах дворцовые центры и в самом деле пали в результате одноактной катастрофы (судьба пилосского дворца на рубеже ХШ—XII вв. до н. э.), но в других смена культур — в рамках дорийского переселения — была длительной (борьба, не исключавшая известного этнического взаимодейст­вия, в Лаконике на протяжении трех столетий — с XI по IXв.), а в иных она свершилась даже без прямого дорийского вмеша­тельства, хотя и не в совершенном отрыве от общего, вызван­ного падением главных центров, упадка микенской цивилизации (Аттика). *

Далее надо заметить, что не все культурные ценности ми­кенского времени погибли безвозвратно. Изучение греческой религии и мифологии, равно как и эпоса, показывает, что в этих заглавных, определяющих областях древней культуры и идео­логии развитие свершалось практически непрерывно в одном русле, что и содержание и форма религиозно-мифологических и некоторых иных представлений греков классического време­ни во многом восходят к микенской поре.¹³ В контексте этого культурного континуитета особо следует отметить выдающуюся роль греческих колоний в Малой Азии. Традиция относит пер­воначальное возникновение этих колоний еще к микенскому времени, но то были, скорее всего, небольшие опорные пункты ^[42][43]

или фактории, а многолюдными поселениями они стали только в ходе послемикенской колонизации XI—VIII вв. Здесь и на­шли себе прибежище те слои или группы ахейского населения, которые после гибели их государств не пожелали оставаться и жить на родине в условиях общей социальной и культурной деградации.

И наконец, следует подчеркнуть, что выступившие на пер­вый план в послемикенское время сельские общины не могли быть такими примитивными, какими они были до возникнове­ния ахейских государств. Они должны были сохранить вырабо­танные в условиях культуры бронзы достаточно развитые тех­нические и производственные навыки: агрономические прцемы, технику обработки металла, традицию различных ремесел и пр.^{15 [44] Но самое главное: Им было известно частное владение .землей, и составлявшие их сельчане жили теперь в сложных условиях одновременно общинного и частновладельческого быта.[45]}

Таким образом, мы приходим, как нам представляется, к бо­лее сбалансированному мнению о корнях полисного строя. В да­лекой ретроспективе их следует искать уже в микенском обще­стве: и исходную социальную ячейку — сельскую общину, и главный социально-экономический принцип ее развития — своеобразное взаимодействие общинного и частновладельческо­го начал, и рациональный импульс ее последующего социально- политического оформления — эпическую мудрость, равно как и носителей этого импульса — представителей старинной, уходя­щей своими корнями в микенское время знати (можно сослать­ся, для примера, на Солона в Афинах и Гераклита в Эфесе, которые оба происходили из аттического царского рода Кодри- дов). Еще раз оговоримся: известного перерыва в поступателъ-

ном развитии греческого народа, обусловленного различными причинами, но в частности и дорийским завоеванием, отрицать не Приходится. -ВяЖИП, однако, подчеркнуть, что этот перерыв^ вследствие сокрушения ахейских дворцовых центров и высво­бождения из-под их тяжкой опеки сельских общин, в сочетании с некоторыми другими дополнительно явившимися факторами,, таил в себе потенцию к новому оригинальному развитию. Мож­но сказать так, что на рубеже II—I тыс. до н.э. в Эгеидё,в зоне расселения греков, было расчищено поле и были влиты новые соки для мощного развития только что названных корней по­лисной цивилизации.

Таким образом, мы еще раз убеждаемся в глубокой обосно­ванности развитой В. И. Лениным диалектической концепции, равно как и предложенной им образной модели исторического процесса.^[46] Поступательное движение древних греков также совершалось по своего рода ломаной линии или, лучше ска­зать, спирали; с перерывом и скачком, с постоянно накапли­вающейся, а затем высвобождающейся и реализующейся в но­вых формах потенцией к развитию, с восхождением вверх, но восхождением не прямолинейным, а как бы кругами, при ви­димом сохранении в течение долгого времени и на новом витке унаследованного от прошлого основного социологического ка­чества, в данном случае — своеобразного общинного начала.

Рассмотрим теперь главные факторы и линии того истори­ческого развития, которое привело к трансформации достаточ­но примитивной сельской общины, со всеми ее унаследован­ными от микенского времени устоями и традициями, в высшую форму городской гражданской общины — в полис. Этот про­цесс совершался в течение длительного времени—более поло­вины тысячелетия (с середины XII по конец VI в. до н. э.). Его главные фазы — начальная и заключительная — соответствуют двум важнейшим эпохам, на которые, согласно достаточно уже традиционной периодизации, подразделяется это время: гоме­ровской (XI—IX) и архаической (VIII—VI вв. до н. э.). Гоме­ровская эпоха (или «темные века», как предпочитают называть это время те, кто не придает особого значения данным Гоме-

pa)^[47]характеризовалась затянувшимися этнополитическими пертурбациями, видимым регрессом и стагнацией во всех сфе­рах общественной жизни, но вместе с тем и сложным, таившим в себе новые возможности, взаимодействием- различных куль­тур— умирающих дворцовых центров, освободившихся от их гнета сельских общин, утерждавшихся на новых местах племен завоевателей, К концу этой эпохи заново накапливавшаяся по­тенция к развитию реализовалась в возникновении первичных организмов раннеклассового общества — протогородских и про- тогосударственных центров, протополисов. Следующая архаи­ческая эпоха была уже отмечена коренными техническими, со­циально-экономическими и культурными сдвигами, результатом которых было окончательное формирование полиса.

Усилиями ученых нового времени много сделано для про­яснения сути и форм общественного развития греков в назван­ные эпохи. В советской историографии, в частности, для пони­мания всего процесса в целом большое значение имеют труды А. И. Тюменева, С. Я- Лурье, К. М. Колобовой, а для суждения об отдельных этапах — работы Я- А. Ленцмана и Г. Ф. Поляко­вой (для микенского и субмикенского времени), Ю. В. Андрее­ва (для собственно гомеровской эпохи), К. К. З^льина и В. П. Яйленко (для архаики). С их наблюдениями и вывода­ми не всегда можно согласиться (и наше несогласие в таких случаях будет, разумеется, оговорено), но сделанное ими в це­лом создает достаточно надежную опору для дальнейшей ра­боты в этом направлении. Со своей стороны, не претендуя на изложение всего материала и реконструкцию общественных от­ношений в их полном объеме, мы хотели бы определить главные параметры интересующего нас исторического движения от первоначальной сельской общины к. полису, О фазах этого процесса было уже сказано выше; теперь необходимо конкрет­нее охарактеризовать его существо, выявить главные факторы и линии развития.

Из множества обстоятельств, повлиявших на рождение и становление полиса, важнейшими были, по-видимому, сле­дующие.

Во-первых, то, что можно было бы назвать минимумом не­обходимых предпосылок, — отсутствие или устранение возмож­ных помех. Мы имеем в виду гибель микенских дворцовых центров, избавившую сельские общины от тяжкой опеки и гне­та гипертрофированного государственного аппарата, и одно­временные внутренние пертурбации на Переднем Востоке (из-

за державных притязаний хеттов, ассирийцев, а под конец в особенности персов), отдалившие более чем на полтысячеле­тия вмешательство восточной деспотии в греческие дела.¹®

Во-вторых, традиционное стимулирующее воздействие ланд­шафта, поощрявшего партикуляризацию греческого мира, ав- таркичное и автономное существование отдельных общин, но вместе с тем в условиях последующего экономического и демо­графического роста и обусловленного им усиления борьбы за условия жизни, и прежде всего за землю, указывавшего и дру­гую перспективу — к объединению племен вокруг укрепленного центра. Конкретно это достигалось выделением из массы по­селков одного, более других укрепленного природой городища, которое становилось убежищем для племени, а вместе с тем и его политическим центром, протополисом.

В-третьих, распространение нового, более доступного, де­шевого и вместе с тем более твердого металла — железа^(начи­ная примерно с XII, но особенно в X—IX вв. до Н. э.).^[48][49] Это повлекло за собой ускорение технического прогресса, интен­сификацию производства, углубление разделения труда и офор­мление ремесла и торговли в самостоятельные отрасли, соот­ветственно в каждой отдельной области выделение из сель­ской округи торгово-ремесленного центра, обычно в качестве посада под защитою стен укрепленного городища-протополиса, что должно было привести—в чисто экономическом плане — к перерастанию последнего из протогорода в настоящий город. Но и более общим образом распространение железа револю­ционизировало весь экономический и социальный быт, а имен­но в сторону индивидуализации и демократии: в экономике — в сторону развития жизнеспособного парцеллярного хозяйства крестьян и ремесленников, а в социально-политической сфере — в сторону усиления военной мощи и политической роли ополче­ния вооруженных железным оружием земледельцев-гоплитов.

В-четвертых, одновременно с укреплением парцеллярного индивидуального хозяйства и утверждением принципа частной собственности — развитие частновладельческого рабства, кото­рое, в условиях победы гоплитской, или крестьянской, демокра­тии не могло быть никаким иным, кроме как рабством чуже­земцев.

В-пятых, наконец, непосредственное воздействие социально- политической борьбы, в ходе которой демос сокрушил господ­ство общинной родовой знати и наложил узду на индивидуа­

лизм аристократической сверхличности, но и сам тоже пошел на известные уступки носителям начал знатности и богат­ства, благодаря чему в обществе утвердились принципы соци­ально и сословно обусловленной законности и согласия, а са­мо это общество оформилось в городскую гражданскую общи­ну суверенного типа, в античный полис.

Таковы были главные факторы, под воздействием которых в послемикенской Греции из сельской общины развился посте­пенно полис. Что же касается непосредственно самого разви­тия, то оно, очевидно, совершалось по трем основным линиям: от сельского общинного поселка к городу как средоточию жизни компактного этнотерриториального единства;

от аморфного, хотя уже и разлагаемого силами экономиче­ского прогресса на социальные составные, позднеродового об­щества к правильному классовому обществу античного типа, где консолидированная в гражданский коллектив масса сво­бодного народа четко была отграничена от массы бесправных или неполноправных, более или менее эксплуатируемых чуже­земцев;

от стоящей под властью местных царьков-басилевсов (или других знатных патронов) позднеродовой общины к правильно­му государству с суверенным народом во главе.

Разумеется, совершенно отчетливо все эти направления про­слеживаются только на заключительной стадии, в архаическую эпоху. Тогда явственно проступают уже контуры и настоящего античного города, и гражданского общества, и правильного го­сударства. Однако зародыши этих образований обнаруживают­ся гораздо раньше, в гомеровскую эпоху, которую по праву считают_дременем переходным, когда от первобытной стихии вновь пролагаются пути к цивилизации, и с этой первоначаль­ной фазы нам и предстоит теперь начать.

Исходным генетическим ядром полиса, как уже указыва­лось, следует считать древнюю сельскую общину микенского и субмикенского времени, но не всякую вообще, а особенно выдававшуюся своею укрепленностью й жизнеспособностью, могшую в случае необходимости стать общим убежищем всего племени,—-то, что иногда называют эгейским протополисом.^[50]В «темные» XI—IX вв. до н. э., скорее, впрочем, к концу этого периода, археологически выявляется ряд таких послемикен- ских протополисов: Смирна на западном, побережье Малой Азии (на перешейке, на выступе береговой полосы), Загора на острове Андросе (на отдаленной от моря плоской вершине), Эмпорио на острове Хиосе (на склонах высокого холма у бере­га моря) и др. По своему планировочному типу они были либо, чаще, интравертными, когда помещения концентрировались в пределах укрепленной площадки, либо, реже, экстравертны­

ми, когда жилые кварталы выносились за пределы цитадели на склоны холма. Первый тип представлен Смирною и Заго- рой, второй — хиосским Эмпорио.²²

Живой облик такого протополиса отображен у Гомера. Это в особенности Троя, а для более поздней стадии, для зоны ионийской колонизации, как предполагают, еще и город сказоч- .ного народа мореходов-феаков на острове Схерии. С городом этот гомеровский протоп'олис роднят его центральное положе­ние, укрепленность и компактность застройки, но ни в соци­ально-экономическом, ни даже в политическом отношении он еще не является городом-государством в собственном смысле слова: он не выделился из сельской округи и не противостоит •ей как центр ремесла и торговли; его население в принципе со­впадает с совокупностью данного народа, с массою составляю­щих этот народ соплеменников-землевладельцев; в нем нет институтов — учреждений и зданий, — воплощающих власть, отделившуюся от народа, если только не считать такими во­площениями власть и дом патриархального главы племени: Приама в Трое или Алкиноя на Схерии, что, однако, было бы явной передержкой,²³

Все же надо заметить, что эта характеристика гомеровского протополиса правильна лишь в принципе, поскольку она опи­рается на главный и по этой именно причине сильно архаизи­рованный образец — Трою. Тот же гомеровский эпос содержит целый ряд таких данных, которые, без сомнения, отражая си-: туацию, близкую времени жизни самого поэта, свидетельствуют о начавшемся уже движении в сторону цивилизации — к горо­ду, к классовому обществу, к государству.²¹¹ Показателен в этой связи образ жизни феаков: они не только наделенные участка­ми пахотной земли обитатели некоего укрепленного городища, но еще и мореходы. Очевидно, облик этих сказочных мореходбв был смоделирован с таких реальных прототипов—греческих •общин Архипелага или Ионии, —для которых морские занятия служили средством удовлетворения не одних только отвлечен­ных, но и вполне конкретных, материальных интересов, свя­занных с морской торговлей.

Соответственно и город феаков, по сравнению с Троей, на­делен характерным обликом более развитого приморского по­селения. Он обладает не только стенами, отвечающими его на­значению служить центральным убежищем для племени, но и гаванями; с соответствующими морскими арсеналами, что от-

” Подробнее см.: Андреев Ю. В. 1) Раннегреческнй полис, с. 17— 31; 2) Начальные этапы... с. 6—7.

⁵³ См. также: Андреев Ю. В. 1) Раннегреческий полис, с. 32—45; 2) Начальные этапы... с. 7—8.

^м Если при характеристике «эгейского протополиса» и его литератур­ного образа у Гомера мы следовали главным образом Ю. В. Андрееву, то дальнейшее — скорее результат собственного нашего осмысления данных гомеровского предания.

вечает новейшей жизненной ориентации, и расположенной здесь же площадью—агорой, чье назначение, разумеется, не ограни­чивалось только тем, чтобы быть местом народных заседаний. Можно не сомневаться, что в обычное время (и у обычного на­рода) она была также и местом для торжища, как то и понято и вольно, но по существу правильно передано великими пере­водчиками «Одиссеи» И. Г Фоссом и В. А. Жуковским. Для вящей иллюстрации приведем это место из «Одиссеи» пол­ностью, как оно выглядит в переводе Жуковского. Это слова Навсикаи, приглашающей Одиссея следовать за нею в город, где живет и правит ее отец Алкиной;

...Потом мы

В город прибудем... с бойницами стены его окружают. Пристань его с двух сторон огибает глубокая, вход же В пристань стеснен кораблями, которыми справа и слева Берег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей; Там же и площадь торговая^[51] вкруг Посейдонова храма, Твердо ма тесаных камнях огромных стоящего; снасти Всех кораблей там, запас парусов и канаты в пространных Зданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла.

(Od„ VI, 262—269).

В гомеровской стране феаков мы стоим, таким образом, на пороге цивилизации. Ведь акцент на морские занятия и рос­кошный образ жизни феаков подсказывает ту именно цепь рас- суждений, которая позднее отчетливо будет представлена у Фу­кидида: прогресс в мореплавании — рост богатства — развитие городской жизни (см. в его «Археологии», в частности, 1, 5, 1; 7; 8, 2—4). Но в гомеровских поэмах можно обнаружить и более прямые указания на то, что их автору был уже известен город в его новом социологическом качестве. Одно такое указание (и самое яркое) — это известное место из 23-й песни «Илиа­ды», где Ахилл на тризне по Патроклу объявляет состязания и призы для участников, и в их числе — массивный железный диск из цельного самородка:

Тут Ахиллес предложил им круг самородный железа;

Прежде метала его Этионова крепкая сила; Но когда Этиона убил Ахиллес градоборец, Круг на своих кораблях он с другими корыстями вывез. Стал наконец он пред сонмом и так говорил аргивянам: «Вставьте, которым угодно и сей еще подвиг изведать! Сколько бы кто ни имел и далеких полей ^Широких,— На пять круглых годов и тому на потребы достанет Глыбы такой; у него никогда оскуделый в железе В град не пойдет ни оратай, ни пастырь, но дома добудет».

(IL, XXIII, 826—835, пер. Н. И. Гнедича).

В этом отрывке отчетливо проступает уже противоположе­ние города и сельской округи, «полей» («6?.-.;—а-[ро(). И хо­

тя владельцы «тучных полей» обычно проживают в самом го­роде, а в их сельских усадьбах, «в поле», ютятся лишь их ра­ботники, пахари и пастухи (ср.; Od., XI, 187 слл.), важно то, что город здесь выступает как место, где занимающиеся сель­ским хозяйством могут приобрести необходимый им металл, т. е. как центр торговли.

Разумеется, нельзя закрывать глаза на то, что и торговля и ремесло фигурируют у Гомера в очень еще неразвитом виде. Ремесленные занятия представлены отдельными специалиста­ми, кузнецами, плотниками, горшечниками, которые вместе с гадателями, исцелителями, певцами зачисляются в один раз­ряд работающих на народ — демиургов (ср.: Od., XVII, 382— 386, и XIX, 134—135). Они являются по вызову, перебираются с места на место и не образуют еще ни самостоятельного клас­са, ни особого посада. Равным образом и торговля носит еще примитивный меновой характер (см. классическое место — II., VII, 465—475), хотя уже появляются и условные мерила стоимости: чаще всего скот, когда товар приравнивается к из­вестному количеству быков, иногда отдельные ценные предме­ты (котлы или треножники) и даже определенного веса слитки драгоценного металла (таланты золота).^[52] Сама торговля не отделилась еще совершенно от таких свойственных примитив­ному состоянию форм, как обмен дарами, с одной стороны, и разбой, пиратство — с другой, но тип деловых людей — пректе- ров, добывающих прибыль морской торговлей, и притом не обязательно финикийцев, уже известен Гомеру (см.: Od., VIII, 158—164).

Так или иначе, не приходится отрицать наметившихся важ­ных экономических сдвигов, выражавшихся в постепенном от­делении от земледелия специальных ремесленных и торговых занятий. И, очевидно, именно этими сдвигами была обуслов­лена обозначившаяся тогда же оппозиция город—сельская округа, указывающая на рождение нового, настоящего го­рода.

Соответственно этой уже обозначившейся тенденции к пе­ременам в области экономики, и даже еще более отчетливо, проступают новые тенденции и в сферах социальной и полити­ческой. Греческое общество на исходе IX в. до н. э., как оно рисуется нам на основании данных Гомера, — это рождающееся классовое общество с рельефно выступающей множественной

градацией в среде некогда равных общинников-сельчан. Наверху социальной пирамиды — родовая аристократия, комплектующаяся из «богом рожденных» и «богом вскормлен­ных», как их определяет эпический поэт, царей-басилевсоа и их сородичей, чье реальное господство опирается на тради­ционное верховенство знатных семей в общинах, на ведущую их роль в делах войны и на предоставленные им от общин и закрепленные в наследственное владение лучшие и большие наделы земли — теменосы (об этих привилегиях царей см.: II._т XII, 310 слл.; обстоятельное описание царского надела — ibid., XVIII, 550 слл.). Ниже —масса простого народа, главным об­разом земледельцев, чье положение свободных общинников — крестьян и воинов — непосредственно зависит от сохранения полученных ими от общины земельных участков — клеров. Еще ниже — утратившие эти однажды данные им наделы «бесклер- ные мужи», бедняки, которых нужда заставляет идти к бога­тому и знатному соседу в поденщики, превращая, таким обра­зом, в презренных и забитых батраков-фетов. И наконец, на самом дне — рабы, добытые войною или пиратством, исполь­зуемые достаточно уже широко и в сельском хозяйстве (в са­доводстве и скотоводстве), и в домашних работах, и для лич­ных услуг. Их сравнительно патриархальное положение с точ­ки зрения бытовой не исключает, однако, вполне определенного состояния рабства в принципиальном плане, поскольку госпо­дину, владеющему рабами, можно и распоряжаться ими, и тво­рить над ними суд и расправу по собственному произволу (ср. расправу Одиссея над своими неверными рабами, Od., XXII, 390 слл.).

Множественность и пестрота социальных градаций в гоме­ровском обществе не должны, однако, затемнять главных, от­четливо различаемых и не раз подчеркиваемых в эпосе классо­вых отличий. Это, во-первых,, в среде свободных людей — про­тивоположение аристократии и простого народа, демоса (см. в особенности в «Илиаде», в сцене испытания войска, II, 188 и 198: царь, знаменитый муж и человек из народа-— ризілеь; ха'. єЬхо; аЦр и ахтр), противоположение, ко­

торое оттеняется характерной, весьма разработанной социаль­но-этической терминологией, выдающей аристократическую ориентацию эпического поэта. Знатные для него — мужи хоро­шие (d-j-aSci), лучшие (dpteTTjs:), доблестные (saSkoi), герои (тірож) par excellence, тогда как простолюдины — мужи плохие (xaxot), худые и т. п. Во-вторых, не

менее отчетливое и, по крайней мере, столь же важное проти- воположение свободных и рабов (ср. метафорическое противо­поставление в II., VI, 455 и 463: день свободы и день рабства, ЄХЕ'ійерОМ TrjpLOtp И SouXiov 7pJ,