ПРОБЛЕМА ГЕНЕЗИСА, ИЛИ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПОЛИСА
Проблема генезиса полиса сложна, как никакая другая проблема античной истории. Она предполагает рассмотрение как самого процесса формирования древнегреческого полиса, так, насколько это возможно, и тех особенных исторических предпосылок, которые подготовили его рождение.
По существу необ-ходимо выделить и рассмотреть три вопроса: во-первых, исходный момент; во-вторых, главные факторы и линии того исторического развития, которое привело к рождению полиса; в-третьих, заключительную, решающую фазу становления греческого полиса. Яснее всего обстоит дело с последним пунктом. Это — архаическая революция VIII—VI вв. до н. э., и мы рассмотрим ее позднее самым обстоятельным образом, насколько, конечно, это позволяют источники. Сейчас же обратимся к выяснению первых двух пунктов, что представляет значительную трудность, ибо требует вторжения в такие ранние области греческой истории, где мысль историка чувствует себя особенно неуверенно и где главные вехи исторического процесса далеко еще не определены со всей необходимой точностью и надежностью.
Где искать исходный момент в рождении греческого полиса? Мы изучаем теперь историю Древней Греции со И тыс. до н. э., когда в районе Эгенды сложились первые более или менее развитые цивилизации: автохтонов-этеокритян на Крите и мигрировавших откуда-то с севера греков-ахейцев на Балканском полуострове (культуру последних обычно называют микенской по одному из важнейших центров — Микенам в Северном Пелопоннесе). Казалось бы, здесь, в Микенской Греции, и надо искать корни той структуры, которая признается опре-, делающей для античного общества, т. е. полисной структуры. Однако дело осложняется неясностью, существующей в отношения микенского общества: какой характер оно носило и каковы были его судьбы? Было ли оно сродни последующему античному обществу? Или, формулируя вопрос более общим образом: в какой степени его качества или достижения могли быть унаследованы последующим временем и, таким образом, стать элементами полисной структуры?
На все эти вопросы, к сожалению, нельзя дать вполне определенного ответа.
Начать с того, что все еще неясен характер микенского общества. Даже после дешифровки в 1952 г. М. Веитрисом древнейшей греческой письменности (линейного письма Б), что открыло возможности для исторического анализа многочисленных документов хозяйственной отчетности, происходящих из различных центров ахейской цивилизации, единого мнения относительно этой цивилизации все еще не сложилось. Некоторые западные ученые во главе с Л. Палмером, исходя из убеждения об изначальной приверженности индоевропейцев феодальным отношениям, склонны были определять и микенское общество как феодальное.[28] Однако эта точка зрения, не найдя надлежащей опоры в источниках, скоро была оставлена, после чего западные ученые все более стали склоняться к оценке древнейших государств Эгеиды по аналогии ■с древневосточными,[29]
Советская историография, решительно отвергнув концеп- '*'цию феодального общества в Греции II тыс, до и. э., со своей стороны выступила с обоснованием рабовладельческого существа крито-микенской цивилизации,[30] Однако единым был лишь этот принципиальный подход, а далее мнения разошлись. Несогласия обнаружились как по вопросу о характере рабовладения в ахейских центрах, так и в более общей оценке крито- микенской цивилизации. Между тем как Я, А, Ленцман склонен был упоминаемые в табличках из Пилоса отряды рабынь с их детьми относить к персоналу централизованных дворцовых хозяйств, С. Я, Лурье на основании данных того же пилосского архива пришел к выводу о широком распространении в ахейских государствах II тыс, до н, э. частной собственности на землю и частновладельческого рабства.[31] Равным образом, если Ленцман склонялся к сопоставлению микенских дворцовых комплексов с царскими и храмовыми хозяйствами древнейших государств Переднего Востока, то Лурье, обращая внимание на неразвитость монархического начала и большую роль демоса в ахейских государствах, подчеркивал различие между государственным строем ахейской Греции и строем древневосточных государств,[32] В свою очередь, А.
И, Тюменев, радикально противопоставивший Восток и античность как два разных типа рабовладельческого общества с соответствующим преобладанием государственного и частновладельческого хозяйства, в развитии крупного частного землевладения у греков в микенскую эпоху усматривал дополнительный аргумент для обоснованияэтого своего положения.[33] И хотя в последнее время точка зрения Ленцмана получила поддержку и развитие в работах некоторых других советских ученых (по существу — у Г Ф. Поляковой, в общей принципиальной форме — у Ю. В. Андреева),[34]вопрос о характере микенского общества не может считаться окончательно решенным.
В любом случае, независимо от решения вопроса о характере микенского общества, возникает проблема исторического преемства, а именно: в каком отношении друг к другу находятся два этапа в развитии греческого народа — микенский и классический? Ибо в том, что мы имеем здесь дело с двумя раздельными историческими этапами, сомневаться не приходится, Традиция и археология свидетельствуют, что в конце II тыс. до и. э. новая волна мигрировавших с севера греческих племен, среди которых особенно выделялись дорийцы (отчего и вся эта миграционная волна обычно называется дорийским завоеванием), сокрушила ахейские государства, разрушила созданную ими цивилизацию и отбросила греческое общество на дальние рубежи — на уровень сельского общинного быта и бесписьменной культуры.
Разумеется, и здесь тоже не обошлось без споров. Традиционная, опирающаяся на древнее предание точка зрения о дорийском переселении, сокрушившем микенский мир, была поставлена под сомнение, и были выдвинуты предположения, что гибель микенской цивилизации была вызвана не только, и даже, может быть, не столько внешней причиной—переселением племен, сколько собственным внутренним разложением.[35]Переселения же конца II тыс. до н. э., в свою очередь, не исчерпывались- вторжением дорийцев, а были связаны с более широким миграционным движением, ответвлениями которого были и дорийское завоевание Пелопоннеса, и передвижения фригийцев и фракийцев на стыке юго-восточной Европы и Ма
лой Азии, и вторжения так называемых народов моря в Сиропалестинском регионе и пр.э
Как бы там ни было, бесспорным является резкий прерыв в развитии греческого народа на рубеже II—1 тыс.
до н. э., который, однако, некоторыми исследователями углубляется до размеров настоящей пропасти, совершенно разделяющей два отрезка преческой истории. При этом подчеркивают обусловленные катастрофой масштабы исторического регресса: вторжением более примитивных племен, сумевших сокрушить ахейские государства, но оказавшихся неспособными усвоить их технические и культурные достижения, Греция была отброшена на несколько веков назад, низведена на уровень первобытнообщинных отношений и новое свое восхождение к цивилизации должна была начать практически с нуля,[36][37][38][39][40]Между тем представление о прерыве в историческом развитии не следует абсолютизировать. В данном случае против этого должно предупреждать уже то весьма важное обстоятельство, что завоеватели принадлежали к одной с покоренными этнической общности, т. е. что сдвиг на рубеже II—I тыс. до н. э. произошел в рамках исторической жизни одного п того же народа.[41] Более того, есть основания полагать, что и в плане социальном завоеватели мало чем отличались от основной массы покоренного населения: для тех и других характерно было существование в условиях общинного быта. Но в таком случае очевидный разрыв между микенским временем и последующим в области социально-политической и культурной не исключал преемственности в другой и, пожалуй, более фундаментальной области — этносоциальной.
Конкретизировать это общее положение помогает та научная конструкция, которая была намечена уже К. М. Колобовой, а обстоятельно, в существенном своем звене разработана Ф. Папазоглу и развита затем Ю. В. Андреевым и Г Бо- киш. Согласно этой гипотезе микенская цивилизация была весьма еще скороспелой, верхушечной. Классовое, рабовладельческое, и государственное начало воплощалось и ограничивалось здесь на уровне дворцовых центров, возвышавшихся над морем примитивных поселков, которые продолжали жить своим традиционным общинным бытом. С гибелью дворцовых центров сельские общины выступили на первый план и стали основой последующего развития.
Именно из их среды и выделились позднее новые центры, которые уже были протополисами.12
Но даже и в плане социально-политическом и культурном прерыв в развитии, а вместе с тем и последующий регресс вовсе не были столь радикальными, как это подчас представляется (например, тем же Ф. Папазоглу и Ю. В, Андрееву). Следует заметить, что конец микенской цивилизации отнюдь не являл собой однозначной картины повсеместного и единовременного крушения. В одних местах дворцовые центры и в самом деле пали в результате одноактной катастрофы (судьба пилосского дворца на рубеже ХШ—XII вв. до н. э.), но в других смена культур — в рамках дорийского переселения — была длительной (борьба, не исключавшая известного этнического взаимодействия, в Лаконике на протяжении трех столетий — с XI по IXв.), а в иных она свершилась даже без прямого дорийского вмешательства, хотя и не в совершенном отрыве от общего, вызванного падением главных центров, упадка микенской цивилизации (Аттика). *
Далее надо заметить, что не все культурные ценности микенского времени погибли безвозвратно. Изучение греческой религии и мифологии, равно как и эпоса, показывает, что в этих заглавных, определяющих областях древней культуры и идеологии развитие свершалось практически непрерывно в одном русле, что и содержание и форма религиозно-мифологических и некоторых иных представлений греков классического времени во многом восходят к микенской поре.13 В контексте этого культурного континуитета особо следует отметить выдающуюся роль греческих колоний в Малой Азии. Традиция относит первоначальное возникновение этих колоний еще к микенскому времени, но то были, скорее всего, небольшие опорные пункты [42][43]
или фактории, а многолюдными поселениями они стали только в ходе послемикенской колонизации XI—VIII вв. Здесь и нашли себе прибежище те слои или группы ахейского населения, которые после гибели их государств не пожелали оставаться и жить на родине в условиях общей социальной и культурной деградации.
Таким образом, вместе с остатками старинной знати в зоне ионийской и эолийской колонизации в Малой Азии смогли сохраниться важные культурные традиции и прежде всего героический эпос с его столько же народной, сколько и индивидуализированно-рационалистической мудростью.11И наконец, следует подчеркнуть, что выступившие на первый план в послемикенское время сельские общины не могли быть такими примитивными, какими они были до возникновения ахейских государств. Они должны были сохранить выработанные в условиях культуры бронзы достаточно развитые технические и производственные навыки: агрономические прцемы, технику обработки металла, традицию различных ремесел и пр.15 [44] Но самое главное: Им было известно частное владение .землей, и составлявшие их сельчане жили теперь в сложных условиях одновременно общинного и частновладельческого быта.[45] Таким образом, мы приходим, как нам представляется, к более сбалансированному мнению о корнях полисного строя. В далекой ретроспективе их следует искать уже в микенском обществе: и исходную социальную ячейку — сельскую общину, и главный социально-экономический принцип ее развития — своеобразное взаимодействие общинного и частновладельческого начал, и рациональный импульс ее последующего социально- политического оформления — эпическую мудрость, равно как и носителей этого импульса — представителей старинной, уходящей своими корнями в микенское время знати (можно сослаться, для примера, на Солона в Афинах и Гераклита в Эфесе, которые оба происходили из аттического царского рода Кодри- дов). Еще раз оговоримся: известного перерыва в поступателъ- ном развитии греческого народа, обусловленного различными причинами, но в частности и дорийским завоеванием, отрицать не Приходится. -ВяЖИП, однако, подчеркнуть, что этот перерыв^ вследствие сокрушения ахейских дворцовых центров и высвобождения из-под их тяжкой опеки сельских общин, в сочетании с некоторыми другими дополнительно явившимися факторами,, таил в себе потенцию к новому оригинальному развитию. Можно сказать так, что на рубеже II—I тыс. до н.э. в Эгеидё,в зоне расселения греков, было расчищено поле и были влиты новые соки для мощного развития только что названных корней полисной цивилизации. Таким образом, мы еще раз убеждаемся в глубокой обоснованности развитой В. И. Лениным диалектической концепции, равно как и предложенной им образной модели исторического процесса.[46] Поступательное движение древних греков также совершалось по своего рода ломаной линии или, лучше сказать, спирали; с перерывом и скачком, с постоянно накапливающейся, а затем высвобождающейся и реализующейся в новых формах потенцией к развитию, с восхождением вверх, но восхождением не прямолинейным, а как бы кругами, при видимом сохранении в течение долгого времени и на новом витке унаследованного от прошлого основного социологического качества, в данном случае — своеобразного общинного начала. Рассмотрим теперь главные факторы и линии того исторического развития, которое привело к трансформации достаточно примитивной сельской общины, со всеми ее унаследованными от микенского времени устоями и традициями, в высшую форму городской гражданской общины — в полис. Этот процесс совершался в течение длительного времени—более половины тысячелетия (с середины XII по конец VI в. до н. э.). Его главные фазы — начальная и заключительная — соответствуют двум важнейшим эпохам, на которые, согласно достаточно уже традиционной периодизации, подразделяется это время: гомеровской (XI—IX) и архаической (VIII—VI вв. до н. э.). Гомеровская эпоха (или «темные века», как предпочитают называть это время те, кто не придает особого значения данным Гоме- pa)[47]характеризовалась затянувшимися этнополитическими пертурбациями, видимым регрессом и стагнацией во всех сферах общественной жизни, но вместе с тем и сложным, таившим в себе новые возможности, взаимодействием- различных культур— умирающих дворцовых центров, освободившихся от их гнета сельских общин, утерждавшихся на новых местах племен завоевателей, К концу этой эпохи заново накапливавшаяся потенция к развитию реализовалась в возникновении первичных организмов раннеклассового общества — протогородских и про- тогосударственных центров, протополисов. Следующая архаическая эпоха была уже отмечена коренными техническими, социально-экономическими и культурными сдвигами, результатом которых было окончательное формирование полиса. Усилиями ученых нового времени много сделано для прояснения сути и форм общественного развития греков в названные эпохи. В советской историографии, в частности, для понимания всего процесса в целом большое значение имеют труды А. И. Тюменева, С. Я- Лурье, К. М. Колобовой, а для суждения об отдельных этапах — работы Я- А. Ленцмана и Г. Ф. Поляковой (для микенского и субмикенского времени), Ю. В. Андреева (для собственно гомеровской эпохи), К. К. З^льина и В. П. Яйленко (для архаики). С их наблюдениями и выводами не всегда можно согласиться (и наше несогласие в таких случаях будет, разумеется, оговорено), но сделанное ими в целом создает достаточно надежную опору для дальнейшей работы в этом направлении. Со своей стороны, не претендуя на изложение всего материала и реконструкцию общественных отношений в их полном объеме, мы хотели бы определить главные параметры интересующего нас исторического движения от первоначальной сельской общины к. полису, О фазах этого процесса было уже сказано выше; теперь необходимо конкретнее охарактеризовать его существо, выявить главные факторы и линии развития. Из множества обстоятельств, повлиявших на рождение и становление полиса, важнейшими были, по-видимому, следующие. Во-первых, то, что можно было бы назвать минимумом необходимых предпосылок, — отсутствие или устранение возможных помех. Мы имеем в виду гибель микенских дворцовых центров, избавившую сельские общины от тяжкой опеки и гнета гипертрофированного государственного аппарата, и одновременные внутренние пертурбации на Переднем Востоке (из- за державных притязаний хеттов, ассирийцев, а под конец в особенности персов), отдалившие более чем на полтысячелетия вмешательство восточной деспотии в греческие дела.1® Во-вторых, традиционное стимулирующее воздействие ландшафта, поощрявшего партикуляризацию греческого мира, ав- таркичное и автономное существование отдельных общин, но вместе с тем в условиях последующего экономического и демографического роста и обусловленного им усиления борьбы за условия жизни, и прежде всего за землю, указывавшего и другую перспективу — к объединению племен вокруг укрепленного центра. Конкретно это достигалось выделением из массы поселков одного, более других укрепленного природой городища, которое становилось убежищем для племени, а вместе с тем и его политическим центром, протополисом. В-третьих, распространение нового, более доступного, дешевого и вместе с тем более твердого металла — железа^(начиная примерно с XII, но особенно в X—IX вв. до Н. э.).[48][49] Это повлекло за собой ускорение технического прогресса, интенсификацию производства, углубление разделения труда и оформление ремесла и торговли в самостоятельные отрасли, соответственно в каждой отдельной области выделение из сельской округи торгово-ремесленного центра, обычно в качестве посада под защитою стен укрепленного городища-протополиса, что должно было привести—в чисто экономическом плане — к перерастанию последнего из протогорода в настоящий город. Но и более общим образом распространение железа революционизировало весь экономический и социальный быт, а именно в сторону индивидуализации и демократии: в экономике — в сторону развития жизнеспособного парцеллярного хозяйства крестьян и ремесленников, а в социально-политической сфере — в сторону усиления военной мощи и политической роли ополчения вооруженных железным оружием земледельцев-гоплитов. В-четвертых, одновременно с укреплением парцеллярного индивидуального хозяйства и утверждением принципа частной собственности — развитие частновладельческого рабства, которое, в условиях победы гоплитской, или крестьянской, демократии не могло быть никаким иным, кроме как рабством чужеземцев. В-пятых, наконец, непосредственное воздействие социально- политической борьбы, в ходе которой демос сокрушил господство общинной родовой знати и наложил узду на индивидуа лизм аристократической сверхличности, но и сам тоже пошел на известные уступки носителям начал знатности и богатства, благодаря чему в обществе утвердились принципы социально и сословно обусловленной законности и согласия, а само это общество оформилось в городскую гражданскую общину суверенного типа, в античный полис. Таковы были главные факторы, под воздействием которых в послемикенской Греции из сельской общины развился постепенно полис. Что же касается непосредственно самого развития, то оно, очевидно, совершалось по трем основным линиям: от сельского общинного поселка к городу как средоточию жизни компактного этнотерриториального единства; от аморфного, хотя уже и разлагаемого силами экономического прогресса на социальные составные, позднеродового общества к правильному классовому обществу античного типа, где консолидированная в гражданский коллектив масса свободного народа четко была отграничена от массы бесправных или неполноправных, более или менее эксплуатируемых чужеземцев; от стоящей под властью местных царьков-басилевсов (или других знатных патронов) позднеродовой общины к правильному государству с суверенным народом во главе. Разумеется, совершенно отчетливо все эти направления прослеживаются только на заключительной стадии, в архаическую эпоху. Тогда явственно проступают уже контуры и настоящего античного города, и гражданского общества, и правильного государства. Однако зародыши этих образований обнаруживаются гораздо раньше, в гомеровскую эпоху, которую по праву считают_дременем переходным, когда от первобытной стихии вновь пролагаются пути к цивилизации, и с этой первоначальной фазы нам и предстоит теперь начать. Исходным генетическим ядром полиса, как уже указывалось, следует считать древнюю сельскую общину микенского и субмикенского времени, но не всякую вообще, а особенно выдававшуюся своею укрепленностью й жизнеспособностью, могшую в случае необходимости стать общим убежищем всего племени,—-то, что иногда называют эгейским протополисом.[50]В «темные» XI—IX вв. до н. э., скорее, впрочем, к концу этого периода, археологически выявляется ряд таких послемикен- ских протополисов: Смирна на западном, побережье Малой Азии (на перешейке, на выступе береговой полосы), Загора на острове Андросе (на отдаленной от моря плоской вершине), Эмпорио на острове Хиосе (на склонах высокого холма у берега моря) и др. По своему планировочному типу они были либо, чаще, интравертными, когда помещения концентрировались в пределах укрепленной площадки, либо, реже, экстравертны ми, когда жилые кварталы выносились за пределы цитадели на склоны холма. Первый тип представлен Смирною и Заго- рой, второй — хиосским Эмпорио.22 Живой облик такого протополиса отображен у Гомера. Это в особенности Троя, а для более поздней стадии, для зоны ионийской колонизации, как предполагают, еще и город сказоч- .ного народа мореходов-феаков на острове Схерии. С городом этот гомеровский протоп'олис роднят его центральное положение, укрепленность и компактность застройки, но ни в социально-экономическом, ни даже в политическом отношении он еще не является городом-государством в собственном смысле слова: он не выделился из сельской округи и не противостоит •ей как центр ремесла и торговли; его население в принципе совпадает с совокупностью данного народа, с массою составляющих этот народ соплеменников-землевладельцев; в нем нет институтов — учреждений и зданий, — воплощающих власть, отделившуюся от народа, если только не считать такими воплощениями власть и дом патриархального главы племени: Приама в Трое или Алкиноя на Схерии, что, однако, было бы явной передержкой,23 Все же надо заметить, что эта характеристика гомеровского протополиса правильна лишь в принципе, поскольку она опирается на главный и по этой именно причине сильно архаизированный образец — Трою. Тот же гомеровский эпос содержит целый ряд таких данных, которые, без сомнения, отражая си-: туацию, близкую времени жизни самого поэта, свидетельствуют о начавшемся уже движении в сторону цивилизации — к городу, к классовому обществу, к государству.211 Показателен в этой связи образ жизни феаков: они не только наделенные участками пахотной земли обитатели некоего укрепленного городища, но еще и мореходы. Очевидно, облик этих сказочных мореходбв был смоделирован с таких реальных прототипов—греческих •общин Архипелага или Ионии, —для которых морские занятия служили средством удовлетворения не одних только отвлеченных, но и вполне конкретных, материальных интересов, связанных с морской торговлей. Соответственно и город феаков, по сравнению с Троей, наделен характерным обликом более развитого приморского поселения. Он обладает не только стенами, отвечающими его назначению служить центральным убежищем для племени, но и гаванями; с соответствующими морскими арсеналами, что от- ” Подробнее см.: Андреев Ю. В. 1) Раннегреческнй полис, с. 17— 31; 2) Начальные этапы... с. 6—7. 53 См. также: Андреев Ю. В. 1) Раннегреческий полис, с. 32—45; 2) Начальные этапы... с. 7—8. м Если при характеристике «эгейского протополиса» и его литературного образа у Гомера мы следовали главным образом Ю. В. Андрееву, то дальнейшее — скорее результат собственного нашего осмысления данных гомеровского предания. вечает новейшей жизненной ориентации, и расположенной здесь же площадью—агорой, чье назначение, разумеется, не ограничивалось только тем, чтобы быть местом народных заседаний. Можно не сомневаться, что в обычное время (и у обычного народа) она была также и местом для торжища, как то и понято и вольно, но по существу правильно передано великими переводчиками «Одиссеи» И. Г Фоссом и В. А. Жуковским. Для вящей иллюстрации приведем это место из «Одиссеи» полностью, как оно выглядит в переводе Жуковского. Это слова Навсикаи, приглашающей Одиссея следовать за нею в город, где живет и правит ее отец Алкиной; ...Потом мы В город прибудем... с бойницами стены его окружают. Пристань его с двух сторон огибает глубокая, вход же В пристань стеснен кораблями, которыми справа и слева Берег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей; Там же и площадь торговая[51] вкруг Посейдонова храма, Твердо ма тесаных камнях огромных стоящего; снасти Всех кораблей там, запас парусов и канаты в пространных Зданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла. (Od„ VI, 262—269). В гомеровской стране феаков мы стоим, таким образом, на пороге цивилизации. Ведь акцент на морские занятия и роскошный образ жизни феаков подсказывает ту именно цепь рас- суждений, которая позднее отчетливо будет представлена у Фукидида: прогресс в мореплавании — рост богатства — развитие городской жизни (см. в его «Археологии», в частности, 1, 5, 1; 7; 8, 2—4). Но в гомеровских поэмах можно обнаружить и более прямые указания на то, что их автору был уже известен город в его новом социологическом качестве. Одно такое указание (и самое яркое) — это известное место из 23-й песни «Илиады», где Ахилл на тризне по Патроклу объявляет состязания и призы для участников, и в их числе — массивный железный диск из цельного самородка: Тут Ахиллес предложил им круг самородный железа; Прежде метала его Этионова крепкая сила; Но когда Этиона убил Ахиллес градоборец, Круг на своих кораблях он с другими корыстями вывез. Стал наконец он пред сонмом и так говорил аргивянам: «Вставьте, которым угодно и сей еще подвиг изведать! Сколько бы кто ни имел и далеких полей ^Широких,— На пять круглых годов и тому на потребы достанет Глыбы такой; у него никогда оскуделый в железе В град не пойдет ни оратай, ни пастырь, но дома добудет». (IL, XXIII, 826—835, пер. Н. И. Гнедича). В этом отрывке отчетливо проступает уже противоположение города и сельской округи, «полей» («6?.-.;—а-[ро(). И хо тя владельцы «тучных полей» обычно проживают в самом городе, а в их сельских усадьбах, «в поле», ютятся лишь их работники, пахари и пастухи (ср.; Od., XI, 187 слл.), важно то, что город здесь выступает как место, где занимающиеся сельским хозяйством могут приобрести необходимый им металл, т. е. как центр торговли. Разумеется, нельзя закрывать глаза на то, что и торговля и ремесло фигурируют у Гомера в очень еще неразвитом виде. Ремесленные занятия представлены отдельными специалистами, кузнецами, плотниками, горшечниками, которые вместе с гадателями, исцелителями, певцами зачисляются в один разряд работающих на народ — демиургов (ср.: Od., XVII, 382— 386, и XIX, 134—135). Они являются по вызову, перебираются с места на место и не образуют еще ни самостоятельного класса, ни особого посада. Равным образом и торговля носит еще примитивный меновой характер (см. классическое место — II., VII, 465—475), хотя уже появляются и условные мерила стоимости: чаще всего скот, когда товар приравнивается к известному количеству быков, иногда отдельные ценные предметы (котлы или треножники) и даже определенного веса слитки драгоценного металла (таланты золота).[52] Сама торговля не отделилась еще совершенно от таких свойственных примитивному состоянию форм, как обмен дарами, с одной стороны, и разбой, пиратство — с другой, но тип деловых людей — пректе- ров, добывающих прибыль морской торговлей, и притом не обязательно финикийцев, уже известен Гомеру (см.: Od., VIII, 158—164). Так или иначе, не приходится отрицать наметившихся важных экономических сдвигов, выражавшихся в постепенном отделении от земледелия специальных ремесленных и торговых занятий. И, очевидно, именно этими сдвигами была обусловлена обозначившаяся тогда же оппозиция город—сельская округа, указывающая на рождение нового, настоящего города. Соответственно этой уже обозначившейся тенденции к переменам в области экономики, и даже еще более отчетливо, проступают новые тенденции и в сферах социальной и политической. Греческое общество на исходе IX в. до н. э., как оно рисуется нам на основании данных Гомера, — это рождающееся классовое общество с рельефно выступающей множественной градацией в среде некогда равных общинников-сельчан. Наверху социальной пирамиды — родовая аристократия, комплектующаяся из «богом рожденных» и «богом вскормленных», как их определяет эпический поэт, царей-басилевсоа и их сородичей, чье реальное господство опирается на традиционное верховенство знатных семей в общинах, на ведущую их роль в делах войны и на предоставленные им от общин и закрепленные в наследственное владение лучшие и большие наделы земли — теменосы (об этих привилегиях царей см.: II.т XII, 310 слл.; обстоятельное описание царского надела — ibid., XVIII, 550 слл.). Ниже —масса простого народа, главным образом земледельцев, чье положение свободных общинников — крестьян и воинов — непосредственно зависит от сохранения полученных ими от общины земельных участков — клеров. Еще ниже — утратившие эти однажды данные им наделы «бесклер- ные мужи», бедняки, которых нужда заставляет идти к богатому и знатному соседу в поденщики, превращая, таким образом, в презренных и забитых батраков-фетов. И наконец, на самом дне — рабы, добытые войною или пиратством, используемые достаточно уже широко и в сельском хозяйстве (в садоводстве и скотоводстве), и в домашних работах, и для личных услуг. Их сравнительно патриархальное положение с точки зрения бытовой не исключает, однако, вполне определенного состояния рабства в принципиальном плане, поскольку господину, владеющему рабами, можно и распоряжаться ими, и творить над ними суд и расправу по собственному произволу (ср. расправу Одиссея над своими неверными рабами, Od., XXII, 390 слл.). Множественность и пестрота социальных градаций в гомеровском обществе не должны, однако, затемнять главных, отчетливо различаемых и не раз подчеркиваемых в эпосе классовых отличий. Это, во-первых,, в среде свободных людей — противоположение аристократии и простого народа, демоса (см. в особенности в «Илиаде», в сцене испытания войска, II, 188 и 198: царь, знаменитый муж и человек из народа-— ризілеь; ха'. єЬхо; аЦр и ахтр), противоположение, ко торое оттеняется характерной, весьма разработанной социально-этической терминологией, выдающей аристократическую ориентацию эпического поэта. Знатные для него — мужи хорошие (d-j-aSci), лучшие (dpteTTjs:), доблестные (saSkoi), герои (тірож) par excellence, тогда как простолюдины — мужи плохие (xaxot), худые и т. п. Во-вторых, не менее отчетливое и, по крайней мере, столь же важное проти- воположение свободных и рабов (ср. метафорическое противопоставление в II., VI, 455 и 463: день свободы и день рабства, ЄХЕ'ійерОМ TrjpLOtp И SouXiov 7pJ,
Еще по теме ПРОБЛЕМА ГЕНЕЗИСА, ИЛИ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПОЛИСА:
- ПОЛИС И ГОРОД: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
- ГРЕЧЕСКИЙ ПОЛИС КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ И ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
- О СПЕЦИФИКЕ ГРЕЧЕСКОГО КЛАССИЧЕСКОГО ПОЛИСА В СВЯЗИ C ПРОБЛЕМОЙ ЕГО КРИЗИСА
- АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ И ПОЛИСЫ МАЛОЙ АЗИИ (К постановке проблемы,)
- Кубано-терская культура или культурно-историческая общность?
- Исторические предпосылки создания ПП вРоссии. Обр.соц.партий.
- 3. Предпосылки формирования государственности у восточных славян и образование Древнерусского государства. Норманнская проблема.
- Проблема становления Ольвии как города и полиса относится к числу важнейших и еще не решенных в науке вопросов.
- Цивилизационное сознание и историческое знание : проблемы взаимодействия / И.Н. Ионов ; [отв. ред. Л.П. Репина]; Ин-т всеобщ, истории РАН. - М. : Наука,2007. - 499 с., 2007
- Борьба Руси с монголо-татарским нашествием (XIII – XVвв.). Проблема взаимоотношений Руси и Орды в исторической литературе.
- 2- Генезис традиции курганов
- В. С. Соловьев К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ КУЛЬТУРЫ РАННЕСРЕДНЕВЕКОВОГО ТОХАРИСТАНА
- В. Г. Шкода ГЕНЕЗИС СОГДИЙСКОЙ КУЛЬТОВОЙ АРХИТЕКТУРЫ[360]
- Политические партии в России: генезис, программа, тактика.
- (19) Политические партии России: генезис,классификация, программы, тактика.
- ВАРИАНТЫ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ОБЪЯСНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА. ФОРМАЦИОННЫЙ И ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ПОДХОДЫ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ.
- Культурно-историческая общность степей и предгорий среднебронзового века Кубано-Терского междуречья. Общие периоды в культурно-историческом развитии Европы и Северного кавказа