Становление города-государства в Киевской земле

Изучение процесса формирования волостной организации в Киевской земле представляет для нас особый интерес. Дело в том, что в современной исторической науке сложилась тради­ция, изображающая Киевскую землю чуть ли не оплотом мо­нархизма в Киевской Руси и противопоставляющая ее в этом отношении городам с сильным вечевым началом, таким, как По­лоцк и особенно Новгород, Не углубляясь специально в исто­риографию вопроса, приведем новейшие мнения исследова­телей,

В.

жеств, в частности Киевского княжества, где господствовало якобы монархическое начало.^{[831][832][833]} П, П. Толочко пишет о том, что «верховным главой» в городе являлся великий князь. Правда, известную роль играло и вече: «При сильном киевском князе вече было послушным придатком верховной власти, при сла^ бом — зависимость была обратной. Другими словами, в Киеве XI—XII вв. сосуществовали, дополняя один другого, а нередко и вступая в противоречие, орган феодальной демократии (вече) и представитель монархической власти (великий князь)».*

По нашему мнению, формирование волостного строя Киев­ской земли гораздо шире рамок, очерченных упомянутыми ис­следователями. {

Возникновение волости, города-земли в Среднем Поднепровье в корне не отличалось от того, что мы наблюдали в других зем­лях. Оно стало следствием разрушения родовых отношений, заменой их связями территориальными. Однако здесь склады­вание волостной организации сопрягалось с распадом так называемой «Русской земли» — объединения во главе с Полян­ской общиной, сложившегося на родо-племенных основах еще в IX в? В конце X — начале XI в. из состава «Русской земли» начинают выделяться Черниговская и Переяславская земли. В связи с этим явлением привлекает внимание градостроитель­ная деятельность Владимира.

шению к основному населению территории составом свидетель­ствует о том, чтоГ очевидно, дело охраны земли Северской, с точки зрения киевского князя, гораздо целесообразнее было поручить переселенным „лучшим мужам”»,^[836] Действительно, этот материал может свидетельствовать о враждебности севе- рянского населения по отношению к Полянской столице. Враж­дебность эта подогревалась стремлением к самостоятельности жителей Левобережной Украины. Владимир, переселяя «лучших мужей», добивался двух целей; с одной стороны, он лишал лиде­ров общин словен, кривичей, вятичей и чюди, которые стреми­лись, так же как и северские города, к самостоятельности, с другой — с помощью переселенных поддерживал свою власть над местным населением.

На активизацию антикиевских выступлений жителей Лево­бережья намекают и события 1015 г., связанные с походом князя Бориса. В Повести временных лет и в некоторых других источ­никах организация этого похода объясняется необходимостью отражения печенегов, вторгшихся в южные пределы Руси. Не найдя печенегов, Борис вернулся с войском назад.^[837] Несколько иначе излагает события одно из «Сказаний о Борисе и Глебе», опубликованных И, И. Срезневским. Там наряду с упоминанием о походе Бориса против напавших на русскую землю 'врагов говорится еще и о том, что князь, «умирив грады вся, възврати- ся вспять».® В.

волости.^[841] Данный процесс, как нам думается, мог идти только рука об руку с постепенным освобождение!* от власти Киева.

В первой четверти XI в. Чернигов заметно продвинулся в своем стремлении отложиться от Киева. Учреждение в Черни­гове самостоятельного княжения вполне подтверждает нашу мысль. Произошло это при следующих обстоятельствах. В 1024 г. у стен Киева появились войска князя Мстислава, пришедшего из далекой причерноморской Тмутаракани. Трудно сказать, опи­рался ли он в этот момент на северянские силы или довольст­вовался своей тмутараканской дружиной, Мстислав мог пройти Доном, Сеймом и Десной, побывать, следовательно, в Черни­гове, но мог подняться и вверх по Днепру, не заходя в Черни­гов.^[842][843] Но, как бы там ни было, князь Мстислав, когда киевляне отвергли его, нашел себе пристанище в Чернигове, откуда по­том выступил ратью против Ярослава. Основную силу Мстисла­ва в Лиственской битве составляли северяне. Борьба закончи­лась соглашением у Городца: «...и разделнста по Днепр Русь- скую землю; Ярослав прия сю сторону, а Мьстислав ону».'³ Это соглашение соответствовало интересам зарождающейся Черниговской волости — города-государства, становление кото­рого началось еще до Мстислава и продолжалось после него.

Княжение Мстислава в Чернигове знаменовало существен­ные сдвиги в общественной организации «Русской земли». Оно предвещало ее распад, который и произошел в середине XI в. На обломках «Русской земли» складывались три волости: Ки­евская, Черниговская и Переяславская. Образование из «Рус­ской земли» названных волостей запечатлело летописное «За­вещание» Ярослава Мудрого. Перед своей смертью в 1054 г. Ярослав, обращаясь к сыновьям, распорядился так: «Се же по­ручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату ва­шему Изяславу Кыев; сего послушайте, якоже послушаете мене, да той вы будеть в мене место; а Святославу даю Черни-

гов, а Всеволоду Переяславль.,.»^[844]Здесщ подобно тому, как это имело место в летописном рассказе о разделе «Русской земли» между Ярославом и Мстиславом, одной лишь княжеской воле приписывается созидающая политическая роль. Эта идеа­листическая концепция летописца прошла через все русское средневековье и была воспринята историками XVIII—XIX вв. Н. М. Карамзин, например, писал: «Древняя Россия погребла с Ярославом свое могущество и блогоденствие. Основанная воз­величенная Единовластием, она утратила силу, блеск и граж­данское счастие, будучи снова раздробленною на малые облас­ти».^[845] Советские историки показали несостоятельность такого рода трактовок политической истории Киевской Руси, устано­вив обусловленность образования отдельных волостей-земель процессами роста их социальной консолидации и вытекающего отсюда сепаратизма.^[846] Однако основную причину выделения волостей-земель они видели в феодализации древнерусского общества, закономерным итогом которой стала феодальная раздробленность Руси.

Формирование территориальных связей, складывание города- волости (города-государства) прослеживается на материалах, относящихся к истории Киевской земли. Под 996 годом летопись сообщает: «И умножишася зело разбоеве, и реша єпископи Бо­лодимеру: ,,Се умножишася разбойники; почто не казниши их?” Он же рече им: „Боюся греха” Они же реша ему: „Ты поставлен еси от бога на казнь злым, а добрым на милованье. Достоить ти казнити разбойника, но со испытом” Владимир же отверг виры, нача казнити разбойники, и реша єпископи и стар­

цы: ,,Рать многа; олієвира, то ла оружьи и на конлх буди” И рече Володимер; ,Дако буди” И живяше Володимерь по устроенью отьню и дедню”».¹⁹ Рост разбоев свидетельствует о деструктивных изменениях, происходящих в недрах родо-пле­менного строя. Старая система родовой защиты начинает да­вать сбои. Владимир, как представитель отживающего строя, ищет пути решения этой проблемы. Но сделать это было весь­ма трудно. Отсюда и такие колебания в выборе средств для борьбы с разбоями.

С летописью перекликается известная былина об Илье Му­ромце и Соловье-разбойнике. В образе Соловья следует видеть не «столько придорожного грабителя (такие существуют в бы­линах отдельно от Соловья), сколько представителя косных сил родо-племенного строя...».^[850][851] Соловей предстает в былине как глава целого рода.

Сидит на тридевяти дубах

Сидит тридцать лет. Ни конному, ни пешему пропуску нет.

Прав Б. А. Рыбаков, отметивший, что Соловей — не обыч­ный разбойник на большой дороге, который живет за счет про­езжих торговых караванов.^[852] Думаем, что образ Соловья по­рожден эпохой формирования территориальных связей. Родовой строй уходил в прошлое отнюдь не безболезненно, подчас от­чаянно сопротивлялся.

Весьма характерно упоминание летописью бедняков и ни­щих, живших в Киеве во времена Владимира: «И створи (Вла­димир,—Авт.) праздник велик... болярам и старцем градским, и убогим раздан именье много».^[853] Князь «повеле всякому ни­щему и убогому приходити на двор княжь и взимати всяку по­требу питье и яденье, и от скотьниць кунами».^[854] Эти убогие и нищие, конечно, явление нового времени — периода распада старого родо-племенного единства.

В коллизиях гибели родо-племенного строя рождалась новая киевская община, которая властно заявляет о себе со страниц летописи. И это несмотря на то. что летописец, как мы уже от­мечали, стремился в первую очередь отразить деятельность князей. В 980 г. Владимир, собрав огромную рать, пошел на своего брата Ярополка, княжившего в Киеве. Ярополк не мог «стати противу, и затвориси Киеве с людми своими и с Блу­

дом».²⁴ Владимиру удалось склонить к измене Блуда, И стал Блуд «лестью» говорить князю: «Кияие слются к Володимеру, глаголюще „Приступай к граду, яко предамы ти Ярополка. По- бегни за град"».²⁵ Напуганный Ярополк «побежал», а . Влади­мир победно «вниде в Киев».²⁶ Следовательно, уже в этот ран­ний период в Киеве положение князя в немалой мере зависело от расположения к нему городской массы. Поэтому не выглядит неожиданной и история, произошедшая с тмутараканским Мсти­славом, когда он «приде ис Тъмутороканя Кыеву, и не прияша его кмине».²⁷Князья, правившие в конце X—начале XI в., счи­тались с растущей силой городской общины, стремились ее как-то ублажить. Не случайно Святополк скрывал от киевлян смерть Владимира,²⁸ а сев на стол, созвал «кыян» и «нача дая- ти им именье».²⁹ После убийства Бориса и Глеба он также, «созвав люди, нача даяти овем корэна, а другым кунами, и раз­дал множьство»,³⁰ Крепнущая городская община держала в по­ле зрения и религиозный вопрос. Князь Владимир предстает на страницах летописи в окружении не только дружинном, но и народном. Вместе с «людьми» он совершает языческие жерт­воприношения,³¹ В отправлении языческого культа народу от­водится активнейшая роль. Убийство христиан-варягов, обре­ченных в жертву «кумирам», —дело рук разъяренных киевлян («людей», котбрые, между прочим, вооружены).³³ Особенно важно подчеркнуть причастность «людей» киевской общины к учреждению христианства на Руси. Они присутствуют на со­вещания по выбору религии, подают свой голос, избирают «мужей добрых н смысленных» для заграничного путешествия с целью «испытания вер».³³ В одной из скандинавских саг го­ворится о том, что по вопросу о вере созывается народное соб­рание.³⁴

Значит, при решении важнейших вопросов князья должны были считаться с мнением городской общины, к которой на по­мощь уже тогда могли прибывать массы сельского люда. Такое внимательное отношение к городской общине станет еще по­нятнее, если учесть, что она обладала' военной организацией, в значительной степени независимой от князя. Вой, городское ополчение — действенная военная сила уже в этот ранний пе-

’* Рыдзевская Е. А. Легенда о кн. Владимире в саге об Олафе Трюгвассоне. — ТОДРЛ, 1935, № 2, с. 14.

риод. Именно с боями князь Владимир «поиде противу» пече­негам в 992 г.^[855][856] Любопытно, что в легенде, помещенной в ле­тописи под этим годом, героем выставлен не княжеский дру­жинник, а юноша-кожемяка — выходец из простонародья. В 997 г. Владимир не сумел выручить белогородцев, поскольку «не бе бо вой у него, печенег же множьство много».^[857] Без на­родного ополчения (воев) справиться с печенегами было невоз­можно. Вой уже тогда активно участвовали и в междоусобных княжеских распрях. Не зря советники Бориса Владимировича говорили ему; «Се дружина у тобе отьня и вой. Поиди, сяди Кыеве на столе отни».^[858] Вой также служили опорой Ярославу в его притязаниях на Киев, а Святополку — для отражения ярославовых полков.^[859]

Так начинался процесс формирования волостной общины в Киевской земле. Историку следить за этим процессом трудно. Он протекает как бы латентно, скрыто от глаз исследователя, но порой прорывается на поверхность исторического бытия и попадает в поле зрения летописцев. Несомненный интерес в этом отношении представляют события в Киеве в 1068—1069 гг. В этих событиях перед нами выступает достаточно конституи­рованная городская община. Пик самовыражения ее — вече, т. е. сходка всех свободных жителей Киева и его окрестностей. Возмущенные, требующие оружия киевляне собираются на тор­говище. Из слов летописца явствует, что «людье», собравшиеся на вече, сами принимают решение вновь сразиться с половцами и предъявляют князю требование о выдаче коней и оружия. Нельзя в этом не видеть проявления известной независимости веча по отношению к княжеской власти. Вообще в событиях 1068—1069 гг. киевская община действует как вполне само­стоятельный социум, ставящий себя наравне с княжеской властью. Вместо изганного Изяслава киевские «людье» сажают на стол Всеслава. Когда перевес сил оказался на стороне Изя­слава, община обратилась за помощью к его братьям.^[860] Это обращение к Святославу и Всеволоду также результат вечевого решения.

Возникает вопрос, каков был состав киевлян, изгнавших Изяслава? М. Н. Тихомиров и Л. В. Черепнин считали, что тер­мин «людье кыевстии» означает «торгово-ремесленное населе­ние Киева».^[861] Б. Д. Греков писал о том, что «движенце киевлян 1068 г. против Изяслава Ярославина в основном было движе­нием городских масс». В то же время он замечал; «Но не толь­

ко в XI в., а и позднее трудно отделить городскую народную массу от сельского населения. Необходимо допустить, что и в этом движении принимало участие сельское население, подобно тому, как это было и в 1113 г. в Киеве».^[862] Несколько иначе к решению этого вопроса подходил В. В. Мавродин. Он писал: «Кто были эти киевляне—„людье кыевстии?” Это не могли быть ни киевская боярская знать, ни воины киевского „полка” (городского ополчения), ни тем более княжеские дружинники, так как и те, и другие, и третьи не нуждались ни в оружии, ни в конях. Нельзя также предположить, что под киевлянами „Повести временных лет” следует подразумевать участников битвы на берегах Альты, потерявших в бою с половцами и все свое военное снаряжение, и коней. Пешком и безоружными они не могди бы уйти от быстроногих половецких коней, от половец­кой сабли и стрелы. Таких безоружных и безлошадных воинов половцы либо изрубили бы своими саблями, либо связанных угнали в плен в свои кочевья. Прибежали в Киев жители окрест­ных сел, спасавшиеся от половцев. Они-то и принесли в Киев весть о том, что половцы рассыпались по всей Киевской земле, жгут, убивают, грабят, уводят в плен. Их-то и имеет в виду „Повесть временных лет”, говорящая о киевлянах, бежащих от половцев в Киев».^[863]

Едва ли стоит, на наш взгляд, определять понятие «людье кыевстии» альтернативно, т. е. усматривать в нем либо обозна­чение горожан, либо, наоборот, селян. За этим понятием уга­дываются скорее и остатки киевского ополчения, разгромлен­ного кочевниками, и обитатели сел Киевской земли, искавшие укрытия за крепостными стенами стольного города. Раскрыв, таким образом, смысл термина «людье кыевстии», получаем возможность констатировать очень важную деталь: причаст­ность к вечу 1068 г. не только горожан, но и сельских жителей. Данное наблюдение позволяет соответственно раскрыть и со­держание слова «кыяне», за которым нередко скрывалось на­селение Киевской волости, но отнюдь не одного лишь Киева. Правда, В. Л. Янин и М. X. Алешковский думают иначе: «Нов­городцами, киевлянами, смолянами и т. д. в XI—XIII вв. всегда называли только самих горожан, а не жителей всей земли...»^[864]Мы полагаем, что ближе к истине А. Е. Пресняков, который указывал, что под «кыянами» необходимо «разуметь часто не

жителей только Киева, а Киевской земли».^[865] Мнение А. Е. Прес­някова находит должную опору в источниках.^[866]

Столь широкое значение терминов «людье кыевстии», «кыя- не» свидетельствует о заметном продвижении процесса станов­ления Киевской волости как города-государства, отчего стано­вится понятной тревога киевлян за судьбу всей земли.

Историческое развитие Киевской земли шло в русле обще­русской истории. Примерно к середине XI в. обращена знаме­нитая реплика летописца; «Новгородци бо изначала и Смоляне и Кыяне и Полочане и вся власти яко на думу на веча сходят­ся. На что же старешии сдумають, на томь же пригороди ста­нуть».^[867]Киевское вече, являвшееся народным собранием, мы только что видели в действии. На нем вечники без князя об­суждают сложившуюся обстановку, изгоняют одного правителя и возводят на княжеский стол другого, договариваются о про­должении борьбы с врагом, правят посольства. В событиях 1-968—1069 гг. вече вырисовывается как верховный орган наро­доправства, возвышающийся над княжеской властью. Вот по­чему киевскую государственность той поры нельзя характери­зовать в качестве монархической. Перед нами государственное образование, строящееся на республиканской основе.

Что касается системы «старший город—пригороды», то пер­вые ее проявления мы замечаем уже в начале XI в. Летописец сообщает: «Болеслав же вниде в Киев с Святополком. И рече Болеслав: „Разведете дружину мою по городам на покоръм, и бысть тако”».^[868] Здесь, судя по всему, упоминаются пригоро­ды Киева. Захват главного города означал распространение власти и на пригороды. Из Киева Святополк отдал распоряже­ние: «„Елико ляхов по городам, избивайте я”. И избиша ляхы».⁴⁸

В летописном рассказе о происшествиях 1068—1069 гг. есть еще одна любопытная деталь, ярко характеризующая город­скую общину. Изгнав Изяслава, киевляне «двор же княжь раз- грабиша, бесщисленое множьство злата и сребра, кунами и белью».⁴⁹ Такого рода явления мы, встречаем во всех рас­смотренных землях.⁵⁰ Нет оснований квалифицировать эти гра­бежи как акты исключительно классовой борьбы. В древних обществах «совокупный прибавочный продукт, отчуждающийся в самых различных формах в пользу вождей и предводителей, рассматривается не только как компенсация за отправление об­щественно полезной функции управления, но и как своего рода

общественный фонд, расходование которого должно произво­диться в интересах всего коллектива».^[869] В свете этих данных становится понятным внутренний смысл киевского 1068 г. и дру­гих грабежей. Князья на Руси существовали в значительной степени за счет кормлений — своеобразной платы свободного населения за отправление ими общественных служб, происхож­дение которой теряется в далекой древности.^[870] Все это способ­ствовало выработке взгляда на княжеское добро как на об­щественное отчасти достояние, чем и мотивировано требование, предъявленное князю киевлянами: дать им оружие и коней. Князья в Киевской Руси должны были снабжать народное ополчение конями и оружием.^[871]

Итак, под 1068—1069 годами летописец разворачивает вы­разительную картину деятельности киевской волостной общи­ны.^[872] Летописные сообщения конца XI в. — добавочные штрихи к этой картине. Становление киевской общины осуществлялось на путях утверждения демократизма социально-политических отношений. Недаром князья апеллируют к мнению общины даже в вопросах внутрикняжеского быта. В 1096 г. «Святополк и Володимер посласта к Олгови, глаголюща сице: ,,Понде Кые- ву, да поряд положим о Русьстей земли пред людьми градь- скыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых”».^[873]Олег, «послушав злых советник», надменно отвечал: «Несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом». Послед­няя фраза говорит о многом. Во-первых, она намекает, что за «людьми градскими» скрывались демократические элементы, почему Олег и уподобил их смердам. Во-вторых, из нее следует, что князь приглашался в Киев не только для выработки сов­местных действий против «поганых», но и для разрешения меж­княжеских споров, где «людям градским» наряду с епископами, игуменами и боярами предназначалось быть посредниками.^[874]Он не откликнулся на зов братьев. И эта реакция князя, по летописцу, являлась отклонением от нормы, ибо Олег «въспри- им смысл буй и словеса величава».^[875]

Год спустя в Киеве застаем «людей» в положении консуль­тирующих князя. Тогда в Киеве назревали трагические собы­тия. По навету Давыда был схвачен Василько Теребовльский. Начался пролог к кровавой драме, кульминацией которой стало ослепление ни в чем не повинного князя. Святополк, замешан­

ный в неприглядной истории с Васильком, почувствовав то ли угрызения совести, то ли страх за содеянное, «созва боляр и кыян, и поведа им, еже бе ему поведал Давыд, яко „брата ти убил, а на тя сйечался с Володимером, и хощет тя убити и грады твоя заяти" И реша боляре и людье: „Тобе, княже, достоить блюсти головы своее. Да аще есть право молвил Да­выд, да приметь Василко казнь; аще ли неправо глагола Да­выд, да прииметь месть от бога и отвечаеть пред богом’’»,^[876]Очевидно, «кыяне» тут — людье, городская масса.^[877]

В дальнейшем те же «кыяне» переходят к активным дейст­виям, указывающим на широкие полномочия киевской общины. Когда князья Владимир Мономах, Олег и Давыд Ольговичи со­брали «воев» и выступили против Святополка, чтобы покарать его за причастность к ослеплению Василька, он «хоте побегнути ис Киева, и не даша ему кыяне побегнути, но послаша Всево- ложюю и митролита Николу к Володнмеру...».^[878] Посланцы пове­дали Владимиру «молбу кыян, яко творити мир, и блюсти земле Русьские; и брань вмети с погаными».®^[879] Благодаря инициативе «кыян» начавшийся было конфликт разрешился миром. М. С, Гру­шевский, комментируя приведенные летописные известия, от­мечал: «Ходатайство общины было уважено, и союзники обеща­ли окончить дело мирно. Весьма характерна в этом рассказе подробность, что князья вели переговоры с .общиною помимо ее князя, которого община заслоняет при этом».^[880]

Сколь свободно поступали «кыяне» в обращении с князьями свидетельствует эпизод, помещенный в Повести временных лет под 1093 годом, когда Святополк, Владимир и Ростислав пошли на половцев, разорявших русские земли. Дойдя до Стугны, князья заколебались, переправляться ли через реку, или же стать на берегу, угрожая кочевникам. И киевляне настояли на том, от чего тщетно отговаривали Владимир Мономах и лучшие мужи: перевозиться через Стугну. Летописец сообщает: «Свято­полк же и Володимер и Ростислав созваша дружину свою на совет, хотяче поступити черес реку, и начата думати. И гла- голаше Володимер, яко „Сде стояче черес реку, в грозе сей, створим мир с ними”. И пристояху совету сему смыслении му­жи, Янь и прочий. Кияне же не всхотеша совета сего, но реко- ша: „Хочем ся бити; поступим на ону сторону реки” И възлю- биша съвет сь, и преидоша Стугну реку». Кто такие «кияне», выясняется из последующего повествования о том, как половцы «налегоша первое на Святополка, и взломиша полк его. Свя-

тополк же стоите крепко, и побегоша людье, не стерпяче рат­ных противленья и послеже побежа Святополк»?³ Бежавшие с поля боя «людье» — это народные ополченцы из киевского войска, приведенные Святополком. Они и есть «кияне», отверг­нувшие совет Мономаха и «смыслених мужей»?⁴

Ополчение городской общины, включавшее в себя и сельский люд, живший в волости,—основная военная сила Киева во вне­шних столкновениях на протяжении XI столетия. Еще в 1031 г. «Ярослав и Мьстислав собраста вой многъ, идоста на Ляхы»?⁵ Битву с печенегами в 1036 г. Ярослав выиграл 'с помощью «кыян» и «новгородцев»?⁶ «Вой многы» шли в последний поход Руси на Царьград, состоявшийся в 1043 г?⁷ В 1060 г. «Изяслав, и Святослав, и Всеволод, и Всеслав совокупиша вой бещисле- ны, и поидоша на коних и в лодьях, бещислено множьство, на торкы»?⁸

«Простая чадь» Киева не оставалась пассивной и в межкня­жеских войнах. Так, в 1067 г. «заратися Всеслав, сын Брячи- славль, Полочьске, и зая Ноъгород. Ярославиче же трие,— Изя­слав, Святослав, Всеволод, — совокупивше вой, идоша на Все- слава»?⁹ Князь Изяслав, помогая брату своему Всеволоду, теснимому племянниками, «повеле сбирати вой от мала до вели­ка»,⁷⁰ Изяслав сложил голову за Всеволода. Смерть настигла князя, «стоящего в пешцих»,⁷¹— яркий штрих, подтверждаю­щий большую значимость ополченцев в битве на Нежатиной Ниве. В распрях Владимира Мономаха и его сыновей с Олегом Святославичем «вой» действуют с той и другой стороны как основная опора враждующих князей.⁷² Наличие многих «воев» внушало князьям уверенность в победе. Так, в 1097 г. Свято- полк Изяславич намеревался захватить «волости» Володаря и Василько, «надеяся на множество вой».⁷³

Следовательно, развитие киевской волостной общины было идентично развитию других рассмотренных нами городов-волос­тей Древней Руси: в Киеве формируется общин-а на территори­альных началах с демократическим тонусом социально-полити­ческих отношений, складывается город-государство с присущей ему системой «главный город—зависимые от него пригороды, земля».

Характерные черты киевской волостной общины проступают

» ПВЛ, ч. I, с. 144',

^6,1 Ключевский В. О, Боярская дума Древней Руси. Пг„ 1919, с. 43.

⁶⁵ ПВЛ, ч. I, с. 101.

⁶⁶ Там же, с. 101 — 102.

⁵⁷ Там же, с. 103—104.

⁶⁸ Там же, с. 109.

в событиях 1113 г., последовавших за смертью князя Святопол­ка. Ученые располагают двумя версиями изложения этих со­бытий в древних источниках. Согласно Ипатьевской летописи, после кончины Святополка «свет створиша Кияне, послаша к Володимеру, глаголюще, поиде княже на стол отен и деден; се слышав Володимер, плакася велми, и не поиде жаля си по брате. Кияни же разъграбиша двор Путятин тысячького, идоша на Жиды и разграбнша я, и послашася паки Кияне к Володи­меру, глаголюще поиде, княже, Киеву, аще ли не поидеши, то веси яко много зло уздвнгнеться, то ти не Путятин двор, ни соцьких, но и Жиды грабити и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры, и на манастыре, и будеши ответ имел, княже, оже ти монастыре разъграблять. Се же слышав Володимер, поиде в Киев».^[881] В Сказании о Борисе и Глебе вокняжение Владимира Мономаха в Киеве изображается несколько иначе: «Святополку преставившюся... и многу мятежю и крамоле бывъши в людьх и мълве не мале. И тогда съвъкупивъшеся вси людие, паче же больший и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех людии и моляху Володимира, да въшьд уставить крамолу сущюю в людьх. И въшьд утоли мятежи и гълку в людьх».^[882]

Истолкование учеными событий 1113 г. в Киеве зависело от того, какому источнику они придавали решающее значение. Так, С. АС Соловьев и М. С. Грушевский, опиравшиеся на Ипатьев­скую летопись, говорили о вечевом избрании Владимира Моно­маха на княжеский стол всеми киевлянами.^[883] М. Д. Приселков, отдавший предпочтение Сказанию о Борисе и Глебе, писал: «Не было ли дело так, что смерть Святополка вызвала попытку ни­зов („людей”) расправиться с правящими, так сказать, кня­жескими верхами, я не исходило ли приглашение Владимира На стол именно из кругов „болших и нарочитых мужей” и мо­настырей, а не ото всех Киян, как изображает летопись».^[884]

Эта точка зрения была принята советскими историками. М. Н. Покровский, именовавший волнения 1113 г. революцией, полагал, что инициатива приглашения Владимира Мономаха в Киев шла сверху.^[885] Большинство современных исследователей Киевской Руси считает Мономаха ставленником знатных и бо­гатых. К их числу относятся Б. Д. Греков, В. В. Мавродин, И. И. Смирнов, Б. А. Рыбаков, П. П. Толочко и др.^{[886][887][888]} Промежу-

точную позицию занял Л. В. Черепнин, Он писал: «Очевидно, ре­шение о призвании Мономаха в Киев было принято представи­телями господствующего класса- (местного боярства и верхов городского населения), но оформлено в виде вечевого поста­новления»,⁸⁰

Мысль о появлении Владимира Мономаха в Киеве по воле боярства оказалась для некоторых исследователей чрезвычайно заманчивой, были сделаны даже некоторые подновления источ­ников. По словам Б, Д, Грекова, «Киев не был вотчиной Моно­маха, Владимира выбрало вече, собравшееся на этот раз не на площади, где господствовал восставший народ, а в храме св. Софии, вместившем в себя боявшуюся народного гнева „сте­пенную” публику».⁸¹ В другой своей работе Б. Д. Греков о ве­че вовсе не упоминает, сводя все к собранию верхов в Софий­ском соборе: «Напуганная (восстанием. — Авт.) феодальная знать и торгово-ремесленная верхушка Киева собралась в хра­ме Софии и здесь решила вопрос о приглашении на княжение Владимира».^[889] В первом случае автор, рассуждая о собрании «степенной публики» в храме св. Софии, ссылается на «Исто­рию Российскую» В. Н. Татищева, а во втором уже без всяких ссылок заявляет о нем как о бесспорном факте. Но в «Исто­рии» Татищева нет сведений о собрании бояр и верхушки по­сада в киевской Софии. В обеих редакциях его «Истории» со­общается о том, что киевляне пришли «к церкви святой Софии», сошлись «у святыя Софии». Вот текст первой редакции: «По смерти Святополка кияне, сошедшеся на вече у святыя Софии, избраша вси на великое княжение Владимира Всеволодича»^[890]Во второй редакции сказано: «По смерти его (Святополка.— Дйт.) киевляне, сошедшись к церкви святой Софии, учинили со­вет о избрании на великое княжение, на котором без всякого спора все согласно избрали Владимира Всеволодича»,^[891] В. Н, Та­тищев пишет именно о «всеобсчем избрании» Владимира на кня­жение киевское.^[892] В. Л. Греков не только прошел мимо этого

красноречивого указания историка, но и приписал ему изве­стие о собрании знати в храме св. Софии, тогда как у него речь идет о сходке киевлян возле церкви.

Надо заметить, что М, Н. Тихомиров в свое время выразил серьезные сомнения насчет правомерности утверждения Б. Д, Грекова о собрании феодальной знати и торгово-ремеслен­ной верхушки Киева в храме св. Софии. «Источники, — подчер­кивал М. Н. Тихомиров, — об этом ничего не говорят»,^[893][894]С. Л. Пештич указывал на то, что известие В. Н, Татищева о месте избрания Владимира .Мономаха киевским князем было усилено Б. Д, Грековым, который, не довольствуясь татищев- ским сообщением о собрании киевлян у церкви св, Софии, пе­ренес это собрание внутрь храма.^[895] На неточность передачи Б. Д, Грековым «татищевского известия» обращал внимание И. И. Смирнов,^[896] И все же Б. А. Рыбаков повторил ту же не­точность, придав ей еще более законченный концептуальный ха­рактер: «17 апреля 1113 г, Киев разделился надвое. Киевская знать, те, кого летописец обычно называл .„смысленными”, со­бралась в Софийском соборе для решения вопроса о новом кня­зе. Выбор был широк, князей было много, но боярство совер­шенно разумно остановилось на кандидатуре переяславского князя Владимира Мономаха. В то время, пока боярство внутри собора выбирало великого князя, за его стенами уже бушевало народное восстание».^[897] Рыбаков считает Владимира Мономаха боярским князем.^[898]

Построенная на неточной передаче известий В. Н. Татищева о событиях в Киеве 1113 г. концепция Грекова — Рыбакова

уводит в сторону от понимания подлинной сути произошедшего в поднепровской столице. Вот почему есть необходимость еще раз вернуться к источникам и внимательно разобраться в них.

Описание случившегося весной 1113 г. в Киеве сохранилось, как уже отмечалось, в Ипатьевской летописи, а также в Сказа­нии о князьях Борисе и Глебе. В качестве дополнения к ним служат татищевские сведения, извлеченные автором «Истории Российской» из недошедших до нас письменных памятников, ко­торые можно использовать «как источник для изучения полити­ческих событий в Киеве в момент вокняжения Владимира Мо­номаха».^[899] Возникает вопрос: ко всем ли названным источни­кам должно относиться с одинаковым довернем? И. И. Смирнов вслед за М. Д. Приселковым выделял Сказание о Борисе и Гле­бе, полагая, что оно является более достоверным, чем соответ­ствующий рассказ Ипатьевской летописи. Ценными для воссо­здания киевских событий 1113 г. он считал и татищевские из­вестия.^[900] Что касается Ипатьевской летописи, то ее повество­вание казалдсь И. И. Смирнову апологетическим по отношению к Мономаху, поскольку текст Ипатьевской летописи в интере­сующей нас записи «восходит к третьей редакции Повести вре­менных лет, наиболее промономаховской по своей тенденции». Отсюда Смирнов СДелад вывод: картина всенародного избра­ния и признания Владимира Мономаха, нарисованная Ипатьев­ской летописью, «далека от объективного изображения собы­тий».^[901] Аналогично рассуждает и Л. В. Черепнин: «Гораздо дальше (по сранению со Сказанием о Борисе и Глебе. — Авт.) от реальной действительности отстоит сообщение Ипатьевской летописи. В нем ощущается тенденция представить Владимира Мономаха выразителем народных интересов».^[902] Однако полно­стью отрешиться от Ипатьевской летописи историк не рискнул и вынужден был признать, что, «несмотря на идеализацию Мо­номаха и неверную оценку его роли в событиях классовой борьбы, происходивших в Киеве в 1113 г., само описание народ­ного восстания дано в Ипатьевской летописи более ярко и конк­ретно, чем в Сказании о Борисе и Глебе».^[903]

И. И. Смирнов, скептически воспринимавший рассказ Ипать­евской летописи под 1113 годом, не сумел преодолеть влияния этого источника во всех наиболее существенных моментах. В итоге у него получилась чересчур усложненная и страдающая внутренними противоречиями интерпретация событий, связан­ных с вокняжением Мономаха *в Киеве. В самом деле, изобра­

жая Владимира Мономаха ставленником феодальной знати, Смирнов в то же время отмечает «вечевой характер избрания его кандидатуры на киевской стол». При этом он дает следую­щее пояснение: «То, что „именитым мужам” для решения во­проса о кандидатуре Мономаха на киевский стол понадобилось прибегнуть к созыву веча, свидетельствовало о том, что заня­тие киевского стола Мономахом в легитимном, законном поряд­ке, как преемника Святополка, было исключено. Иными слова­ми, это означало, что кандидатура Мономаха была выдвинута на вече в противовес другой, законной кандидатуре преемника Святополка на киевский стол».^[904] Значит, к избранию Владимира Мономаха на киевское княжение было причастно и вече, без которого «именитые мужи» не могли осуществить свой замы­сел. Но коль это так, то как быть с идеей о Мономахе — став­леннике боярства? И. И. Смирнов находит выход из трудного положения с помощью обращения к татищевской «Истории», где говорится о том, что «кияне», обеспокоенные беспорядками и насилиями, начавшимися в Киеве после отказа Владимира за­нять киевский стол, «послаша паки» к нему с просьбой при­ехать и «сотворить покой граду»?^[905] Подметив отсутствие в дан­ном рассказе упоминания о вече, Смирнов из этого заключил, будто «обсуждение вопроса о положении, создавшемся в Киеве, и, как следствие этого, о кандидатуре Мономаха проводилось в иных формах и, вероятнее всего, носило секретный характер. Такая форма обсуждения вполне отвечала составу его участни­ков. Совершенно очевидно, что „кияне”, собравшиеся (в бояр­ских ли хоромах, или игуменской келье) в обстановке восста­ния для того, чтобы вторично обсудить вопрос о кандидатуре Мономаха, и мотивировавшие свое решение снова послать Мо­номаху приглашение занять киевский стол ссылкой на то, что „без князя” может быть еще „большее зло”, — это и есть те „большие и нарочитые мужи”, о которых говорит Сказание о Борисе и Глебе; объединившиеся под угрозой восстания на­родных масс на кандидатуре Мономаха».^[906][907] Последнее предпо­ложение И. И. Смирнова согласуется с изложением событий 1113 г. «Историей Российской» второй редакции, где читаем о «вельможах киевских», пославших вторично приглашение Владимиру Мономаху занять княжеский стол. Правда, «вельмо^у жи» Татищева действуют не тайно, собравшись, по догадке И. И. Смирнова, то ли в боярских хоромах, то ли в игуменской келье, а с ведома народа, который они едва уговорили." Само собой разумеется, что уговаривать народ можно было только на вече. О приезде Мономаха в Киев знали все. Поэтому еще

«за градом» его встречал «народ многочисленный».^[908] Массо­вую встречу изображает и первая редакция татищевской «Исто­рии»; «И егда приближися (Владимир Мономах. — Авт.) к Ки­еву в неделю, усретоша его первее народ весь, потом бояре, и за градом митрополит Никифор со епископы, и клирики, и со все­ми киянами с честию велию, и проводиша его в дом княж».^[909]Подобный характер встречи Мономаха исключает предположе­ние о том, что князь являлся ставленником горстки знатных и зажиточных людей. Кроме указания на всенародный прием Владимира Мономаха «матерью градов русских» последнее известие В. Н. Татищева имеет и другую информационную цен­ность, позволяющую проникнуть в смысл термина «кияне». Этот термин, как явствует из татищевского текста, обозначал демократические слои населения Киева, бояр, духовенство, т. е. горожан всех положений и рангов. Вот почему «киян», послав­ших «паки ко Владимиру», нельзя отождествлять с «большими и нарочитыми мужами». Но даже если они и были таковыми, то все равно их инициативу повторного приглашения Мономаха нет оснований рассматривать как узкосословную, ибо ранее на вече вопрос о его призвании был решен положительно, а по­скольку вечевое решение состоялось, отпадала необходимость вторичного созыва веча, чем, вероятно, и объясняется отсутствие упоминания о нем у Татищева, но отнюдь не тем, что обсуж­дение сложившейся в Киеве ситуации велось секретно, в узком кругу «феодальной знати», как полагает И. И. Смирнов.

Нас не может удовлетворить и подход И. И. Смирнова к Ипатьевской летописи как источнику, повествующему о вол­нениях в Киеве 1113 г. Рассказ ее он заподозрил в искаженной передаче событий, объяснив это тем, что он восходит к третьей редакции Повести временных лет, якобы выполненной с наиболь­шей идеализацией Мономаха.^[910] Допустим, что так оно и было. Но, признав этот факт, необходимо поставить вопрос: для чего столь промономаховски настроенный летописец, счел необходи­мым представить избрание Мономаха как всенародное? Конеч­но, не для того, чтобы показать необычность и нетипичность этого избрания и тем самым посеять сомнение у читателей от­носительно прав князя занять киевский стол. Логичнее предпо­ложить, что он это делал, желая подчеркнуть принятый в ту пору на Руси порядок замещения княжений. И если он приукра­шивал обстоятельства прихода Мономаха к власти в Киеве, то стремясь подделаться под привычный стиль отношений народ­ного веча с князем. Но мы все-таки думаем, что сведения, за­ключенные в Ипатьевской летописи, объективно отражают со­бытия 1113 г. в Киеве.

Текст Ипатьевской летописи, Сказание о Борисе и Глебе, татищевские известия в принципе сходны; они лишь дополняют друг друга. Чтобы убедиться в том, сопоставим их данные. Со­гласно Ипатьевской летописи, «кияне», собравшись для совета, т. е. сойдясь на вече, «послаша к Володимеру, глаголюще по- иде, княже, на стол отен и деден».^[911] На вечевую деятельность намекает и Сказание о Борисе и Глебе, сообщая о «молве не мале», бывшей среди людей.^[912] В «Истории Российской» также упоминается вече.^[913] Далее Ипатьевская летопись извещает о «грабеже» дворов тысяцкого Путяты и сотских, а также ев­рейских домов, который последовал за отказом Владимира Мо­номаха приехать в Киев.^[914] Сказание об этом говорит в самых общих фразах, глухо: «...и многу мятежю и крамоле бывъше в людьх».^[915] В. Н. Татищев не только повествуето «грабеже», но и поясняет его причину. Оказывается, Путята держал сторону Святославичей, тогда как масса «киян» выступала за Влади­мира.^[916] Этот «грабеж» киевского тысяцкого и сотских живо напоминает сцены из жизни Новгорода, где участники вечевых собраний карали подобным образом новгородских бояр, поддер­живавших князей, не угодных массе новгородцев.^[917] Но помимо политического содержания «грабеж» 1113 г. в Киеве нес на себе еще печать вдохновляемого обычным правом перераспределения частных богатств на коллективной основе, возвращения их в ло­но общины, практиковавшегося эпизодически, от случая к слу­чаю в обществах с незавершенным процессом классообразова- ния. Сигналом для этих акций служили нередко изгнание или смерть князя, вызвавшего недовольство народа своим прав­лением. Именно таковым и было княжение Святополка, который разными «неправдами» привел в негодование «киян». Горожа­не, несомненно, сперва подвергли бы грабежу княжеский двор, если бы княгиня, вдова усопшего князя, не предупредила этого, раздав щедрой рукой святополковы богатства: «Много раздили богатьстьво монастырем и попом и убогым,"яко дивитися всем людей».¹¹⁰ Отсюда понятно, почему «кияне» начали «грабеж» Не с княжеского двора, а с имущества близко стоявшего к Свя- тополку тысяцкого Путяты и связанных с ним сотских. Но «гра­беж», как мы знаем, вскоре перекинулся на евреев-ростовщиков, что придает действиям «киян» окраску социальной борьбы, на­

правленной против закабаления, возникающего в условиях фор­мирующегося классового общества.¹” Следовательно, киевскому «грабежу» 1113 г. нельзя дать однозначную оценку. Перед нами сложное явление, сочетающее различные социальные звучания, что обусловливалось сложностью древнерусского общества, пе­реживавшего переходный период от доклассового строя к клас­совому. Вернемся, однако к сопоставлению источников.

Рассказав о «грабеже», летописец затем сообщает о том, что «киянне» снова отправили к Мономаху своих посланцев, тогда как Сказание о Борисе и Глебе упоминает только об одной деле­гации «киян» к Владимиру Мономаху. И. И. Смирнов считает, что это упоминание следует отнести ко второй поездке киевлян, засвидетельствованной Ипатьевской летописью.”² Возможно, он прав, хотя быть уверенным тут, разумеется, нельзя. Но важнее отметить другое: конкретизацию в Сказании состава делегатов сравнительно с Ипатьевской летописью. Если летопись говорит о «киянах» вообще, то Сказание о Борисе и Глебе выражается более определенно: «И тъгда съвъкупивъшеся вси людие, паче же больший и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех людии...»^{[918][919][920]} Слово «причьтъ (причетъ)» здесь фигурирует в зна­чении «собрание», собор.”^[921] Смысл происшествия становится ясен: с собрания всех людей, т. е, с веча, «больший и нарочитии мужи» отправились к Мономаху, уполномоченные на то «причьтъм всех людии», или вечевой сходкой. Именно так ори­ентирует нас и В. Н. Татищев. Из первой редакции его «Исто­рии» узнаем о том, как «кияне» после вечевого решения об из­брании Владимира Мономаха на великое княжение, «избравше мужии знаменити», послали их за князем.^{[922][923][924]} Во второй редак­ции изображена та же ситуация: «Киевляне по всеобсчем избра­нии на великое княжение Владимира немедля послали к нему знатнейших людей просить, чтоб, пришед, приял престол отца и деда своего».”⁵ Так татищевские известия вместе со Сказа­нием о Борисе и Глебе дополняют рассказ Ипатьевской летопи- си о событиях в Киеве 1113 г.”⁷ Сведения, извлеченные из этих

трех памятников, ставят все на свои места. Оказывается, что «кияне» (социально нерасчлененная масса жителей Киева и при­легающей к нему области), собравшись на вече, называют Вла­димира Мономаха своим князем. В посольство к нему вечевая община направила депутацию, составленную из «больших» и «нарочитых» мужей — боярства. В этом нет причин видеть политическую неполноценность или бесправие рядовой массы населения Киева. Такая посольская практика существовала еще в родо-племенном обществе.^[925] Она продолжалась и после изучаемых нами событий, в частности, в самом Киеве, о чем речь впереди. Сейчас же следует подчеркнуть активность киев­ской городской общины в одном из главнейших внутриполити­ческих вопросов волости — замещении княжеского стола. Моно­мах становится киевским князем по воле народного веча, а не по изволению местной знати, как уверяют нас некоторые иссле­дователи. Киевская община избирает князя подобно тому, как избирали князей общины Полоцка, Новгорода, Смоленска. Од­нако выборность князей в Киеве стала утверждаться несколько ранее, чем, скажем, в Новгороде или Смоленске, зависевших от днепровской столицы и потому вынужденных принимать прави­телей, присылаемых оттуда. И лишь по мере освобождения от власти Киева в этих городах набирал силу принцип выборности князей. В ином, более благоприятном положении был Полоцк, рано обособившийся от Киева. Поэтому формирование в Полоц­кой области волостной системы с ее городами-государствами несколько опережало аналогичный процесс в других землях, исключая, естественно, Киевщину.

Установление выборности князей в Киеве, являвшейся, по сути дела, выражением принципа вольности «киян» в князьях, не могло не оказывать известного стимулирующего влияния на выработку того же порядка избрания властителей в Новгороде. Конечно, степень этого внешнего влияния нельзя преувеличи­вать, ибо социально-политические институты в Новгороде скла­дывались в результате внутреннего общественного развития. Но и пренебрегать им исследователь не имеет права. Ведь борьба Новгорода за независимость неизбежно порождала дух сопер­ничества, которое вызывало у новгородцев стремление завести у себя такие же порядки, какими славилась киевская община, тем самым встать вровень с ней.

Оценивая политическую обстановку в Киеве в момент смер-

ти Святополка, И. И. Смирнов характеризовал ее как необычную и исключительную, что йроявилось «уже в факте избрания Мо­номаха „на великое княжение” вечем — случай беспрецедент­ный для Киева, если не считать провозглашения восставшими киевлянами в 1068 г. киевским князем Всеслава Полоцкого».^[926]Избрание князей есть результат единого для Руси XI—XII вв. процесса формирования волостей-земель (городов-государств), верховным органом власти которых было народное собрание (ве­че), в чьем ведении (помимо прочего) находилось замещение княжеских столов. В Киеве еще в 1068 г. эта функция веча про­явилась осязаемо; киевляне изгнали князя Изяслава, избрав вместо него Всеслава Полоцкого.^[927] Вечевая деятельность «киян» 1068—1069 гг. — показатель определенной зрелости киевской городской общины и местного волостного союза в целом. На фоне событий 1113 г. киевская община выступает как само­довлеющая организация, обладающая суверенитетом, способная определить, кому княжить в Киеве, вопреки расчетам Рюрико­вичей о старшинстве.^[928] Можно полагать, что к началу XII в. становление города-государства в Киевской земле состоялось. Дальнейшая ее история укрепляет наш вывод.

После смерти Владимира Мономаха в 1125 г. киевским кня­зем стал его сын Мстислав. Ипатьевская и Лаврентьевская ле­тописи говорят о вокняжении Мстислава Владимировича в вы­ражениях, из которых неясно, кем он был посажен на стол.^[929]Новгородская Первая летопись содержит более внятное изве­стие: «Преставися Володимир великыи Кыеве, сын Всеволожь; а сына его Мьтислава посадиша на столе отци». Слово «поса- диша» свидетельствует о вечевом избрании Мстислава киев­ским князем. Этот факт приобретает особую значимость, если учесть, что в лице Владимира Мономаха и Мстислава мы имеем дело с правителями, наделенными сильным характером, власт­ностью и крутым нравом.^[930] Несмотря на эти качества назван­ных князей, «кияне» сохраняют за собой роль высшей, так ска­зать, инстанции в решении вопроса о княжении в Киеве.

Еще более конституированной н жизнедеятельной предстает перед нами волостная община Киева в исполненных драматиз­ма событиях 1146—1147 гг. Суверенность, самостоятельность общины проявляется прежде всего в вечевой активности.

В 1146 г. киевский князь Всеволод Ольгович, возвращавший­ся из военного похода, «разболеся велми». Больной князь остановился под Вышгородом, куда и призвал «киян», чтобы условиться с ними насчет своего преемника. Можно полагать, что «кияне», которых пригласил к себе умирающий князь, были выборными людьми, посланцами киевского веча.^[931] Их согласие принять Игоря надлежало еще одобрить на вече в самом Киеве. Поэтому они вместе с новым «претендентом» на великое кня­жение отправляются в Киев, где под Угорским созывают всех киевлян, которые и «целоваша к нему (Игорю. — Авт.) крест, ркуче: „Ты нам князь’’».^[932] После смерти Всеволода состоялось новое вече. Преемник Всеволода Игорь «созва Кияне вси на гору на Ярославль двор, и целоваша к нему хрест».^[933] Затем ле­тописец сообщает, что «вси кияне» опять «скупишася» у Туровой божницы. Не будем выяснять причины этого повторного созыва веча.^[934] Для нас сейчас важнее установить социальный состав зечников. Что подразумевает летописец под термином «вси кияне»? Ключ к ответу находим в описании веча у Туровой божницы, а точнее, в сообщении, что князь Святослав, «уря­дившись» со всеми киевлянами и «пойма лутшии мужи», отпра­вился к Игорю, ожидавшему его неподалеку. Отсюда ясно: при­водившиеся к присяге Игорем «лучшие мужи» —лишь часть лю­дей, бывших на вече у Туровой божницы. Следовательно, в устах летописца «вси кияне» обозначают массу горожан, достаточно пеструю по социальному составу. Аналогичный смысл в слова «вси кияне» летописец вкладывал и тогда, когда говорил о вече под Угорским и на дворе Ярославле.^[935]

Таким образом, вечевые собрания под Угорским, на Ярос­лавле дворе и у Туровой божницы — это народные собрания, обсуждающие и решающие коренные проблемы социально-по­литической жизни Киевской волости.

Таков же социальный состав и вечевых собраний, происхо­дивших позже, в княжение Изяслава. Однажды в 1147 г, Изя- слав «созва бояры и дружину всю и Кыяны», чтобы увлечь ки­евскую тысячу в поход к Суздалю на Юрия Долгорукого, «Кня- не» не поддались уговорам.^[936] Летописный слог и в данном случае избавляет от гаданий по поводу содержания понятия «кияне». Бояре и дружинники в данном случае отпадают, по­скольку летописец, о них говорит особо. Остается масса горо­жан, придающая вечу характер всенародного совещания.

В том же году Изяслав вновь обратился к киевскому вечу. Он просил «ноев» выступить против Давыдовичей и Святосла­ва Всеволодовича. По свидетельству Лаврентьевской летописи, на вече «придоша кыян много множество народа и седоша у свя­тое Софьи слышати».^[937] Ипатьевская летопись сообщает; «Кия- ном же всим същедшимся от мала и до велика к святей Софьи на двор, въставшем же им в вечи».^[938] Обе летописи — и Лав­рентьевская, и Ипатьевская — изображают массовую сходку «киян», созванных по просьбе князя Изяслава. Это один из са­мых ярких примеров, иллюстрирующих народный склад киев­ского веча.

Сообщение о вече 1147 г. замечательно еще тем, что оно вос­производит порядок ведения вечевых собраний. Перед нами от­нюдь не хаотическая толпа, кричащая на разный лад, а вполне упорядоченное совещание, проходящее с соблюдением правил, выработанных вечевой практикой. Сошедшиеся к Софии киев­ляне рассаживаются степенно, ожидая начала веча.^[939] Заседа­нием руководит князь, митрополит и тысяцкий. Послы, словно по этикету, приветствуют по очереди митрополита, тысяцкого,

«киян». И только потом киевляне говорят им: «Молвита, с чим князь прислал». Все эти детали убеждают в наличии в Киеве XII в. более или менее сложившихся приемов ведения веча. Не случайно М. Н. Тихомиров счел вполне вероятным существова­ние уже в эту пору протокольных записей вечевых решений.^[940]

Центральное место, которое занимало вече в социально-по­литическом механизме Киевской волости в середине XII в., оп­ределяется не только, его социальным составом, но и тем кругом вопросов, который оно решало. В компетенции веча находи­лись вопросы, касающиеся войны и мира, избрания князей. Бо­лее того, эта компетенция распространяется даже на назначе­ние судебно-административных «чинов». Вече активно выражает недовольство деятельностью княжеских тиунов. «Ратша ны по­губи Киев, а Тудор — Вышегород», — говорят киевляне. Ответ князя весьма знаменателен: «А се вы и тивун, а по вашей воли!».^[941] Эту необычайно красноречивую формулу князь рас­пространяет и на все другие сферы социально-политического бы­тия. Он целует киевлянам крест «на всей (киевлян. — Авт.) роли».^[942][943] Данная формула станет особенно ходкой в Новгороде Великом. Очень важно подчеркнуть, что ее применяли в Южной Руси и, быть может, раньше, чем в Новгороде. Она — несомнен­ное свидетельство больших полномочий киевской общины.

Необходимо отметить стиль обращения князей к участникам речевых собраний в Киеве, которых они именуют словом «бра­тке», «братья».¹³³ В межкняжеском общении оно подчеркивало уважение и равенство сторон. В том же почтительном значе­нии термин «братие» употребляется и по отношении к «киянам», собравшимся на вече. Аналогичная лексика звучала на новго­родском вече.

Нельзя упускать из виду н другую важную деталь событий 1146—1147 гг.: киевляне «устремишася на Ратьшин двор гра­бить и на мечникы».^[944] Грабежу подвергается имущество зарвав­шихся княжеских чиновников. С такого рода грабежами мы уже встречались неоднократно, и природа их нам известна.

События 1146—1147 гг. свидетельствуют о том, что процесс развития киевской волостной общины достиг высокой точки, Городская община приобрела все признаки, характерные для прошедшего становления города-государства. Эти признаки, и прежде всего-самый яркий — суверенность общины, проявля­ются и в дальнейшем. Городская община Киева — доминанта в социально-политической жизни. Так, в Ипатьевской летописи

сохранились примечательные описания под 1150 годом. Князь Юрий Долгорукий перед лицом наступавшего Изяслава Мстис- лавича, «не утерпи быти в Киеве», спешно бросил город. Но Изяслава опередил Вячеслав, который «вшел в Киев», и обос­новался на «Ярославля дворе». Тем временем приехал Изяслав, и киевляне «изидоша» навстречу князю «многое множьство и ре- коша Изяславу; „Гюрги вышел из Киева, и Вячеслав седить ти в Киеве, а мы его не хочем».^[945][946]Изяслав через своих посланцев просил Вячеслава перебраться в Вышгород. Тот заупрямился: «Аче ти мя убити, сыну, на сем месте, а убии, а я не еду».^13э Изяслав Мстиславич, «поклонивъся святой Софьи», въехал на Ярославль двор «всим своим полком и Киян с ним приде мно­жество», Киевляне, которые, видимо, были вооружены, стали проявлять раздражение по отношению к Вячеславу. Видя это, Вячеслав счел за лучшее ретироваться.^[947] Городская община и на этот раз определяет, какому князю княжить в городе. Вот почему князья стремились задобрить городскую общину. Уже не раз упоминавшийся Изяслав, прогнав Юрия Долгорукого из Киева, устроил в честь победы над соперником обед, на кото­рый были приглашены горожане в очень большом количестве.^[948]С «киянами» встречаемся на пиру у князя Вячеслава.^[949] Они же пируют и у Святослава Всеволодовича.^[950]

После смерти Изяслава киевляне передали стол его брату Ростиславу: «И посадиша в Киеве Ростислава кияне, рекуче ему: ,,Яко же брат твой Изяслав, честил Вячеслава, такоже и ты чести. А до твоего живота Киев твой”»^[951] Уже В. И. Сер­геевич справедливо увидел в этих словах киевлян полное осо­знание того, что им принадлежит право избирать князей. «Рос­тислав не может назначить себе наследника, кроме, конечно, •случая соглашения с киевлянами. Если такого соглашения не последует, они изберут по смерти его кого захотят», — писал ученый.^[952] То, что избрание князей было делом обычным и проч­но укоренилось в сознании людей того времени, свидетельствует и процедура ряда, который должен был заключаться между князем и городской общиной. Подробно эта процедура описана при освещении событий 1146—1147 гг. Есть в летописи и другие примеры. Когда в 1169 г. после смерти Ростислава киевляне при­гласили на княжение Мстислава Изяславича, прибывший князь «възма ряд с братьею, и с дружиною, и с кияны».^[953] Вскоре,

однако, он вынужден был уйти из Киева. По возвращении в 1172 г. на киевский стол ему пришлось вновь «взять ряд» с киевлянами.^[954] Не заключить ряд, не обговорить с городской общиной всех условий княжения было в те времена делом про­тивоестественным, Замечателен в этом смысле эпизод, описан­ный в летописи под 1154 годом. Князь Ростислав, находясь в по­ходе против Юрия, узнал о смерти своего соправителя и дяди Вячеслава. Ростислав вернулся в Киев, роздал имущество мо­настырям, церквам и нищим и вновь устремился к ратным под­вигам,^[955] Он прибыл «в полкы своя» и «нача думати с Свято­славом Всеволодовичем и с Мстиславом со Изяславичем, с сы­новнем своим, и с мужи своими», предложив им предваритель­но поход на Чернигов, Мужи встретили это предложение с нескрываемой тревогой и даже «боряняхуть ему поити Чер­нигову». Они предостерегали Ростислава: «...бог поял строя тво­его Вячеслава, а ты ся еси еще с людми Киеве не утвердил, а поеди лепле в Киев, же с людми оутвердися...».^[956] Ростислав не внял совету мужей и горько за это поплатился.

Как видим, в основе социально-политической организации Киевской волости лежала непосредственная демократия, при которой за народными массами оставалось решающее слово. Демос мог играть такую роль, опираясь не только на налажен­ный вечевой механизм, но и на сильную военную организацию. В течение XII — начале XIII вв. полки воев, именуемые в ле­тописи «киянами», играют первенствующую роль во внешних войнах, только в битве на Калке киевлян пало-более 10 тыс.^[957]Киевские вой определяют и исход межкняжеских столкнове­ний. Возвращаясь к событиям 1146—1147 гг., вспомним, что

Игорь был разбит Изяславом Мстиславичем именно по той при­чине, что киевское войско изменило $му, перейдя под «стяг» Изяслава.¹⁵¹ Не менее красноречив и другой эпизод, произошед­ший с тем же Изяславом Мстиславичем, когда он уговаривал киевлян идти с ним на Юрия и Ольговичей: «...кыяном же не хотящим, глаголющим: „Мирися, княже, мы не идем” Он же рече, ако мир будеть пойдете со мною, ать ми ся будет добро от силы мирити, и прндоша кыяне».¹⁵² Это значит, что шансы за­ключить выгодно мир имел тот князь, за которым шла масса воев. В спешке покинув поле боя, «кыяне», «переяславцы» и «поршане» определили поражение Изяслава.¹⁵⁵ Симптоматич­ны и дальнейшие события. Как выяснилось, Изяслав без воен­ной помощи киевских воев не мог удержаться в городе. Но и Юрий без нее чувствовал неуверенность. Вот почему он, опа­саясь «кыян» («зане имеють перевет ко Изяславу и брату его»), решил подобру-поздорову убраться из Киева,¹⁵⁴ Количе­ство этих примеров можно было бы намного увеличить,¹⁵⁵

Необходимо подчеркнуть, что вооруженные «кияне», состав­лявшие пешую и конную рать,^[958] отнюдь не представляли неор­ганизованную массу. Бросается в глаза самостоятельный харак­тер воинского контингента городской общины. Так, во время похода на Литву 1132 г. видим «киян» не с князем Мстиславом, а идущими «по нем особе».^[959] Самостоятельно действует киев­ский полк в событиях 1146 г.: «Кияне же особно сташа в Олговы могылы многое множьство стоящим же еще полком межи со­бою».^[960][961] О самостоятельности городского ополчения свидетель­ствует и то, что народное войско нередко собиралось в поход не по княжескому повелению, а по своему усмотрению. Когда Изяслав Мстиславович приглашал «кыян» идти с ним воевать против Юрия Долгорукого, они отвечали: «Княже, ти ся на нас не гневай, не можем на Володимира племя руки въздаяти, оня на Олговичи, хотя и с детми».¹⁵⁰ Решение веча о выступлении в поход было обязательным для всех. Наглядное тому доказа­тельство— летописная запись под 1151 годом о киевлянах, ко­торые «рекоша Вячьславу и Изяславу, и Ростиславу, ать же поидуть все (воевать с Юрием. — Авт.) како можеть и хлуд в руни взяти, пакы ли хто не поидеть, нам же и дай, ать мы сами побьемы».^[962]

Под углом зрения самостоятельности земских вооруженных сил необходимо рассматривать упоминаемые в летописи воен­ные события, при описании которых князья и их «мужи» либо вовсе не принимаются во внимание, либо им отводится сугубо подсобная роль. Под 1134 годом новгородский летописец сооб­щает о том, что «раздьрася вся земля Руськая».¹⁶¹В следующем, 1135, году «ходи Мирослав посадник из Новагорода мирить кыян с церниговьци, и приде, не успев ницто же: сильно бо възмялася вся земля Русская».¹⁶² Далее в летописи читаем о том, что князь'киевский Ярополк «к собе зваше новъгородце, а церниговьскыи князь к собе; и бишася, и поможе бог Олгови- цю с церниговчн, и многы кыяны исеце, а другие изма рука­ми».¹⁶³ Летописец мыслит киевлян и черниговцев как самостоя­тельные военно-политические союзы, отстаивающие собственные интересы. И хотя тут князья все-таки фигурируют, они сдвинуты как бы на второй план, а на переднем крае стоят «кыяне» и «черниговцы». О том, что все дело было именно в киевлянах и черниговцах, говорит соседняя летописная справка, согласно которой после посадника Мирослава тогда же, в 1135 г. ходил «в Русь архиепископ Нифонт с лучьшими мужи и заста кыяны с церниговьци стояце противу собе, и множьство вой; и божиею волею съмиришася».¹⁶⁴ В нашем распоряжении есть и другие факты аналогичного свойства. Так, в 1137 г. у новгородцев «не бе мира» ни с псковичами, ни с суздальцами, и» со смольника­ми, ни с полочанами, ни с киевлянами.¹⁶⁵ В 1145 г. «ходиша же и из Новагорода помочье кыяном, с воеводою Неревином, и во- ротишася с любъвью».¹⁶⁶ Во всех этих сценах главную роль иг­рают массы киевлян.

Об упорядоченности воинского контингента киевской город­ской общины свидетельствует и наличие земских военачальни­ков. Источники сообщают нам о командирах-воеводах, не при­надлежавших непосредственно к княжескому окружению. К ним надо отнести воеводу Коснячко, имя которого фигурирует в ле­тописи под 1068 годом.¹⁶⁷ Сделать это позволяет отсутствие Коснячко среди «мужей», окружавших Изяслава в момент его «прений» с толпой «людей киевских» на княжеском дворе.¹⁶⁸ Наряду с воеводами киевское народное ополчение возглавляли тысяцкие. При этом если должность воеводы была временной, обусловленной военной ситуацией, то должность тысяцкого — постоянной. Тысячу «держат»: «воеводство держащю киевская

тысяща Яневи»,¹⁵⁹ «воеводьство тогда даржащю тысящая кыевь- скыя Ивану Славновичю»,^[963][964] «держи ты тысячи, как ей у брата моего держал».^[965] Формула «держать тысячу» указывает на по­стоянный характер должности тысяцкого, с одной стороны, и на весьма высокий социальный статус его — с другой. Действитель­но, тысяцкий играл важную роль в административном управ­лении города-государства. Не случайно Русская Правда состав­лялась при непосредственном участии тысяцких как предста­вителей городских общин.^[966]

Одним из звеньев военной организации киевской городской общины были сотские.^[967] Сотни — это военные единицы, которые охватывали не только город, но и сельскую местность.^[968] Сле­довательно, киевская тысяча, состоявшая из сотен, — это вой­ско, включавшее в себя и горожан, и селян. Понятны тогда ле­тописные выражения: «...вся сила Киевской земли», «сила ки­евская».^[969] Не случайно и один из Суздальских бояр говорил: «Княже, Юрьи и Ярославе, не было того ни при прадедех, ни при дедех, ни при отце вашем, оже бы кто вшел ратью и сил- ную землю в Суздальскую, оже вышел цел, хотя бы и вся Рус- кая земля, и Галичьская, и Киёвьская, и Смоленьская, и Черни- говьская, и Новгородская и Рязаньская».^[970] Есть основания счи­тать, что к началу XII в. оформилась военно-политическая ор­ганизация Киевской волости, т. е. киевского города-государства.

Те же сотни-округа являлись не только военными, но и тер­риториально-административными образованиями. Их существо­вание в качестве структурных подразделений тысячи свидетель­ствует о социальной нерасторжимости города и села.^[971] О том же говорит и кончанское устройство, чьи следы обнаруживаются в Киеве.^[972] По всей видимости, в Киевском городе-государстве суд над людьми, жившими в сельской местности, нередко осу­ществлялся в главном городе. Патерик Киево-Печерского мона­стыря рассказывает о неких «разбойниках», которых связан-

ними вели в город на суд и расправу.^[973] Подобные судебные порядки вырисовываются и в Русской Правде.^[974]

Киевский город-государство, как и другие древнерусские го­рода-государства, состоял из главного города и зависимых от него пригородов. Надо сказать, что Киевская земля была, по­жалуй, самой насыщенной городами. Общее количество городов здесь, по подсчетам А. В. Кузы, достигало 79.^[975] Конечно, среди них было немало крепостных сооружений, имевших преимуще­ственно военно-оборонительное значение. Вместе с тем в Киев­ской земле поднимались города, ставшие социальными средо­точиями тех или иных ее районов и подчиненные Киеву как главному городу. Наиболее заметными из них были Туров, Бел­город и Вышгород.

Туров, судя по всему, оказался в составе Киевской во­лости в результате аннексии. Во всяком случае, первоначально на страницах летописи этот город представлял собой независи­мое от Киева княжение. В нем сидел какой-то Туры, «от него же и туровци прозвашася».^[976] Вскоре Туров наряду с другими племенными центрами был покорен Полянской общиной и вошел в межплеменной союз, возглавляемый Киевом. С установлением киевского господства над Туровом здесь ликвидировали и ту­земных князей. Поэтому на туровском княжении встречаем Свя­тополка— сына великого князя киевского Владимира.^[977] Позд­нее, когда сложилась территория Киевской волости, Туров стал одним из пригородов днепровской столицы.^[978] Сюда на княже­ние киевские князья отправляли свою «молодшую братию».^[979]Наличие княжения в Турове говорит о многом, прежде всего о возросшей консолидации местных социальных сил. На это ука­зывает и учреждение тут епископии. М. Н. Тихомиров справед­ливо усматривал в данном факте относительно крупное значе­ние Турова.^[980] Ярким штрихом социально-политической жизни Турова служит известие проложного жития Кирилла Туровско­го, согласно которому Кирилл «умоленьем князя и людей того града возведен был на стол епископьи».^[981] Таким образом, перед

нами вечевое избрание епископа.^[982][983] Оно является подтвержде­нием большой политической мобильности туровской общины. Понятно, почему Туров в конце концов вырвался из цепких рук Киева, выделившись во второй половине XII д. в самостоятель­ную волость.¹⁸⁸ Его обособлению способстовала также отдален­ность от «матери градов русских». Так произошло рождение но­вого города-государства, зародившегося в границах Киевской волости и отпавшего от Киева. Процесс дробления крупных го­родов-государств на более мелкие нам приходилось уже наблю­дать в других областях Руси XII в.^[984] Однако образование города-государства в Турове — единственный, кажется, случай отпочкования от Киева суверенной волости. Остальные киевские пригороды не смогли преодолеть притяжение главного города. Впрочем, некоторые из них оказывали заметное влияние на ис­торию Киевщины.. Назовем для примера Вышгород и Белгород.

Крупная роль Вышгорода в городской системе Киевской зем­ли проявилась еще в середине X в. Как явствует из Повести вре­менных лет, вышгородская община пользовалась правом полу­чения трети дани, которая поступала в Киев от древлян, «при- мученных» княгиней Ольгой.^[985][986] В начале XI в., по наблюдениям А. Н. Насонова, в Вышгороде существовала своя военно-судеб­ная политическая организация. «Здесь мы видим «властелина градского», имеющего своих отроков или «старейшину града», производящих суд».¹⁸⁸ Смена князей в Киеве не обходилась без участия вышгородцев. Иначе трудно понять тактику Святопол- ка, который перед тем, как занять киевский стол, старался за­ручиться «приязньством» вышгородских мужей, возглавляемых неким Путчей.^[987]

Во второй половине XI в. вышгородская община настолько окрепла, что обзаводится, хотя и зависимым от Киева, но все ж таки собственным княжеским столом: «Седящю Святополку Новегороде, сыну Изяславлю, Ярополку седящю Вышегоро- де...»;^[988][989] «Мстиславнчь Всеволод, внук Володимерь... приде к стрыеви своему Ярополку Кыеву. И да ему Вышегород, и ту седе лето одино»;¹⁰⁵ «Гюргеви же послушавшю боляр, вывед из Вышегорода сына своего Андрея и да и Вячеславу»;^[990] «...вни­де в Киев и седе на дедни и на отни столе. Тогды же сед, роз­дан волости детем своим: Андрея посади Вышегороде...»^[991] На­

личие княжения в Вышгороде говорит, ^безусловно, об извест­ной зрелости местной общины. Пребывание в нем князя следует рассматривать как приобретение вышегородцами некоторой ав­тономии по отношению к общине главного города. Правда, не всегда вышгородцы получали из Киева князей. Иногда в Выш­городе правил тот или иной выходец из киевского боярства. Летопись под 1072 годом упоминает боярина Чудина, который «держа Вышегород». Однако все более типичной фигурой выш- городского правителя, присылаемого из Киева, становится князь, что свидетельствует об усилении местной общины. На это указывает и существование в Вышгороде должности тысяц­кого: в летописных известиях фигурирует тысяцкий ■ Радила.^[992]Но если в городе был тысяцкий, значит, была и тысяча, т. е. ме­стная военная организация, устроенная по десятичной системе и, следовательно, охватывающая как городское, так и близжи- вущее сельское население. Имея свою военную организацию, вышгородцы успешнее могли бороться за ослабление зависимо­сти от киевской общины и ее князей. Летописец знает случаи военных конфликтов Вышгорода с Киевом, Так, в походе на Киев, организованном Андреем Боголюбским, участвовал и «Да­выд Вышегородскыи»,^[993] В 1169 г. князь Мстислав из Киева «поиде к Вышегороду». Осадив город, воины Мстислава «нача­та битися ездяче к городу и из города выходяще бьяхутся крепко».^[994] Вышгородцы, следовательно, оказали упорное сопро­тивление киевскому князю. Однако Вышгород, несмотря на воз­росшую самостоятельность, не сумел освободиться от власти Киева, оставаясь по-старому его пригородом. Но то был влия­тельный пригород. Помимо изложенных фактов подтверждают этот вывод и события 1146 г. Князь Игорь, намеревавшийся получить великое' княжение в Киеве, встречается под Угорским со всеми «киянами», которые «целоваша к нему крест, ркуче; ,,Ты нам князь”». Затем Игорь отправился в Вышгород, где «це­ловаша к нему хрест Вышегородьце».^[995] Отсюда .вывод: Выш­город являлся пригородом Киева, и поэтому вышгородцы прися­гали Игорю после киевлян. Но вместе с тем- сам факт присяги вышгородцев свидетельствует о том, что они были влиятельной силой, с которой в Киеве считались.

В. Т. Пашуто именовал Вышгород частновладельческим кня­жеским городом.^[996] С этим нельзя согласиться. Приведенный нами материал рисует Вышгород в ином свете. В справедливо-

стл точки зрения В. Т. Пашуто усомнился и П. П, Толочко. Ис­следователь отнес Вышгород в категории городов государствен­ных, но не частновладельческих.^[997] Мы полагаем, что рассмат­ривать Вышгород, как, впрочем, и другие подобные ему города, в рамках собственности (частновладельческой или государствен­ной) нет никаких оснований. О зависимости Вышгорода от ки­евской общины можно говорить лишь по линии сугубо полити­ческой. Нет причин зачислять его в разряд феодальных цент­ров,^[998] поскольку феодализм на Руси XII в. только зарождался, причем не в городе, а в деревне.^[999]

Важное место в жизни Киевской волости занимал Белгород. Сооружение Белгорода летописец связывал с градостроитель­ством князя Владимира, который в 991 г. «заложи град Белго­род, и наруби въ нь от инех городов, и много людий свёде во нь».^[1000] Данное летописное известие Примечательно в том отноше­нии, что оно запечатлело, как в капле воды, глубокие измене­ния, происходившие в древнерусском обществе на исходе X сто­летия. Эти изменения шли в русле распада родовых отношений, «деструкции замкнутых родовых ячеек», о чем писал Б. А. Ры­баков,^[1001] и формирования новой социальной организации,осно­ванной на территориальных связях. В Белгороде, как видим, уже в момент его основания произошла, по образному выражению И. Е. Забелина, «людская смесь», т. е. образовалась террито­риальная социальная структура. Последующее ее развитие ха­рактеризовалось сплочением местных социальных сил на об­щинной платформе. О внутренней социальной консолидации белгородцев говорит их вечевая деятельность, учреждение в Белгороде епископии, появление в городе должности тысяцко­го, возникновение белгородского княжения, к началу XII в. бел­городская община приобрела столь значительный вес в Киев­ской волости, что она через своего представителя тысяцкого Прокопия участвует в составлении знаменитого Устава Влади­мира Мономаха. Известны случаи, когда белгородцы наряду с жителями других пригородов Киева и самими «киянами» рас­поряжаются киевским княжением.^[1002][1003] На пути к последнему бел­городское княжение было одним из важнейших промежуточных этапов. В 1117 г., например, Владимир Мономах перевел сына своего Мстислава из Новгорода в Белгород, откуда он потом попал в Киев.²⁰® Потеря киевским князем позиций в Белгороде делала неустойчивым его положение в Киеве. Так, Юрий Дол­

горукий, узнав, что Белгородом овладел его соперник князь Изяслав Мстиславич, без сопротивления покинул Киев.^[1004] И все- таки Киев довлел над Белгородом, и белгородцы соизмеряли свое поведение с тем, что делалось в старейшем городе. В 1152 г. Юрий Долгорукий после неудачной попытки обосно­ваться в Киеве подступил к Белгороду и заявил горожанам: «...вы есте людье мои, а отворите ми град». И те с издевкой от­ветили: «А Киев ти ся кое отворил, а князь нашь Вячьслав, Изяслав и Ростислав». И князь Юрий с конфузом отступил от города.^[1005] Значит, белгородцы не пустили в свой город Юрия потому, что их старший город Киев не отворил ему ворот.

Кроме Турова, Вышгорода и Белгорода в Киевской волости было много пригородов, которые развивались в том же направ­лении, что и упомянутые города, хотя, быть может, и с некото­рым отставанием. Но показательно, что и в этих пригородах возникают княжения, что, безусловно, доказывает достаточно высокую степень организации местных общественных институ­тов. К числу пригородов, державших у себя князей, относятся Василев, Треполь, Канев, Корсунь, Торческ и др?^[1006] Но все они в конечном счете находились под властью Киева. И стоило ка­кому-нибудь князю сесть на киевский стол, он получал возмож­ность направлять своих подручных князей, а то и просто посад­ников в пригороды Киева. Так случилось, скажем, с Всеволо­дом Чермным, который, будучи в Киеве, «посла посадникы по всем городом Киевьскым» ^[1007]

Итак, собранные нами факты позволяют утверждать, что к началу XII в. завершается в основных чертах становление ки­евского города-государства, Киевской волости, земли. Харак­терной особенностью киевского города-государства была его прочность. Киев, этот город-гигант, настолько сильно притя­гивал к себе пригороды, что зависимость их от него сохраня­лась и в XIV столетии.

Рассуждая о политическом строе Киевской земли в «удель­но-вечевой период», М. С. Грушевский утверждал, что «земская автономная, суверенная община, обнимающая собою всю зем­лю, и единоличная власть, опирающаяся на дружину, составля­ют два элемента, два фактора, обусловливающие этот строй. Первый из этих элементов — общинный вступает в рассматри­ваемый период в состоянии ослабления, атрофии. Хотя под влиянием внешних условий он затем возвращается к политиче­ской деятельности, но не создает для себя определенных, по­стоянных функций, а остается в своей практике, так сказать, органом экстраординарным, текущее же управление ведает эле­

мент дружинный, причем эти два элемента иногда конкурируют и сталкиваются».²'⁴ Представления М. С. Грушевского о поли­тическом строе Киевской земли отрывают общинно-вечевую власть от княжеской власти, противопоставляя их друг другу, что неправомерно, поскольку этим разрушается единство соци­альной структуры киевского общества, а княжеско-дружинная знать оказывается в изолированном от земской среды положе­нии, превращаясь в некую замкнутую надклассовую социальную категорию.

Известное расчленение княжеского и вечевого начал наблю­дается и в советской историографии. Так, по словам П. П. То­лочко, в «Киеве XI— ХШ вв. сосуществовали, дополняя друг один другого, а нередко и вступая в противоречия, орган фео­дальной демократии (вече) и представитель монархической вла­сти (великий князь)».^[1008][1009] Толочко полагает, что «при сильном киевском князе вече было послушным придатком верховной вла­сти, при слабом—-зависимость была обратной».^[1010]

Мы предлагаем рассматривать вече и князя в Киеве в рам­ках единой социально-политической целостности, где вече суть верховный орган власти, а князь — олицетворение высшей ис­полнительной власти, подотчетной, более того — подчиненной вечу. Князь, будучи главой общинной администрации, в то же время сам представлял собой общинную власть. Вот почему княжескую власть в Киеве изучаемой нами эпохи нельзя считать монархической.^[1011] В Киевской земле XI—XII вв. шел процесс образования республики, а не монархии. Республиканские по­рядки сложились в Киеве несколько раньше, чем даже в Нов­городе, республиканский строй которого незаслуженно признан современной историографией феноменальным явлением в Древ­ней Руси. Разумеется, древний князь таил в потенции монар­хические качества и свойства. Но для того чтобы они получили выход и возобладали, необходимы были иные социальные и по­литические условия. Эти условия возникли за пределами древ­нерусского периода отечественной истории.