Глава 5 КОЛОНИЗАЦИОННЫЕ ПОТОКИ В СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ

Если восток Средиземноморья за счет ближневосточного динамизма активно участвовал в становлении я развитии ци­вилизации, то запад пробудился к история только благодаря сти­мулирующей роля колонизация.

О колонизации вообще и колониях в частности очень мно­го написано. Поэтому мы не будем останавливаться на деталях. Здесь важно вспомнить об основополагающих аспектах этого феномена, в которых отражена деятельность замечательной ци­вилизация и которые имеют решающие последствия для исто­рия всего континента.

* * *

Основной движущей силой являлся, по-видимому, эконо­мический порядок. Главной целью было захватить минеральные ресурсы, и прежде всего металлы, необходимые (задолго до рас­пространения железа) для изготовления сплавов. Финикийская фактория Кадис, возможно самая древняя на Западе, стала одно­временно рынком сбыта для богатых рудниковых областей Ибе­рийского полуострова и аванпостом для каботажного атланти­ческого плавания, организуемого прежде всего в целях транспор­тировки олова с Британских островов. Достаточно вспомнить торговлю между странами в Средние века и в начале Нового вре­мени, чтобы утверждать, что только эта задача могла оправдать огромные затраты средств и энергии, риск и сложности деятель­ности, простирающейся на тысячи миль.

Нужно было наладить систему опорных пунктов, что было вызвано необходимостью расширения сети дорог, а также не­стабильностью политических условий; оборудовать места якор­ной стоянки, склады, организовать охрану — фактории должны были иметь возможность обходиться собственными силами, если местные ресурсы иссякали, а добрая воля жителей ослабевала. Несомненно, организовывались и налаживались торговые пути и внутри континента, известно также, что металл перевозился по ним чаще, чем янтарь, торговля которым практиковалась еще микенцами, однако дороги были длинными и опасными. Мор­ские порты устраивались также в точках пересечения морских и караванных дорог. Замечено, что микенцы не располагали доста­точными минеральными ресурсами, в частности оловом и ме­дью, и вынуждены были импортировать их с Кипра или Киклад­ских островов. Континентальная Греция, а позже Карфаген были еще менее обеспечены ими. Эти потребности в сырье возрастали параллельно с техническим прогрессом и повсеместным распро­странением товарообмена, который подтолкнет и тех и других к берегам Запада.

Однако начиная с IX в. до н. э. вмешиваются другие факторы, более заметные у греков, история которых нам лучше известна и колонизация которых, кроме того, отличается особой сложно­стью. Греки будут искать не только металлы, хотя континентальное

золото продолжает притягивать их к негостеприимным берегам Фракии, но и другие необходимые продукты и материалы: зерно с Черного моря и дерево с Кавказа. Огромное население городов, прежде всего в Малой Азии, требует привоза необходимых това­ров, а уже потом, в V в. до н. э., приводит к созданию клерухий — военных аванпостов и населенных колоний, куда Афины высе­ляют излишки бедного крестьянства. С VIII в. до н. э. колониза­ция служит регулятором перенаселения и недостатка возделыва­емой земли — об этом свидетельствуют многочисленные дорий­ские и ионийские колонии в Великой Греции, а также Кирена на африканском побережье (середина VII в. до н. э.), которые обя­заны своим появлением сложившейся ситуации.

Финикийцы, напротив, ориентировались сначала на устрой­ство простых торговых опорных пунктов, и только много позже их переселенцы станут образовывать территориальные государ­ства — в период, когда ассирийское, а затем нововавилонское господство в 574 г. до н. э. положат конец независимости метро­полии. Позже ионийцы покинут свои города под угрозой пер­сидской экспансии, и массовая миграция из Фокеи в Массалию и на Корсику в 544 г. до н. э. приведет к первому большому столкновению между Карфагеном и Грецией — битве при Ала- лии (535 г. до н. э.).

Другие переселения, не менее массовые, но имеющие со­всем иной характер — переселение изгнанников после полити­ческих мятежей, а также нежелательных лиц, выселенных из го­родов, — увеличили в конечном итоге колонизационные волны. Поэт Архилох, принимавший участие в колониальных экспе­дициях фасийцев к берегам Фракии, говорит по этому поводу о «панэллиническом сброде», имея в виду изгнанников, пришед­ших с разных сторон. Известно, что Тарент обязан своим осно­ванием изгнанию политических элементов, дискредитированных в Лаконии. А легенда, которая называет царицу Дидон «беглян­кой», наводит на мысль о подобных случаях у финикийцев.

* * *

Необходимость дальнейшего распространения колониза­ции создала условия для соперничества — либо между метропо­лиями, либо' между самими колониями, либо, наконец, на уровне главных действующих лиц в регионе. Стремление к обладанию ключевыми позициями, прежде всего с коммерческой, а не тер­риториальной точки зрения, к концу VI в. до н. э. также приво­дят к длительной борьбе за гегемонию. Изначально многочис­ленность греческих метрополий породила между ними соперни­чество в колониальной экспансия. Каждый город хотел повысить свой авторитет, основав новые города-сателлиты, которые позво­ляли значительно укрепить власть.

Перед лицом греческой экспансии финикийцы, которые полностью зависели от той же метрополии, почти всегда сохра­няли свое единство, за исключением периода, когда Карфаген, опасаясь дробления после падения тирренской метрополия, навя­зал свое владычество ближайшим колониям, являвшимся авто­номными.

Этот эпизод предвещает конфликт, который впоследствии пряобретет небывалый размах, когда Карфаген, сменяв свою метрополию, павшую и ушедшую в прошлое в результате персид­ского вторжения в азиатский лагерь (морское сражение при Ми­лете), займет свое место в конфликте, который отныне станет

главным, — между Западом и Востоком. Новому расколу, обра­зовавшемуся в Эгеиде после персидской оккупации ионийских городов, на Западе соответствует все более явный раскол между Карфагеном и Грецией, которые не были напрямую захвачены грозными силами Азии.

Далее, затрагивая Грецию и Рим классической эпохи, мы вернемся к этому изменению общей ситуации. А сейчас нужно подчеркнуть, что конкуренция наметилась уже в момент распре­деления колоний между главными действующими лицами — гре­ками и финикийцами.

Нам плохо известна история этой конкурентной борьбы на ее начальных этапах. Возможно, она обозначилась уже в VII в. до н. э., пока в ограниченных рамках, между наиболее предприим­чивыми греческими городами — особенно Милетом — и фини­кийцами, обосновавшимися в Египте и торгующими с Понтом Эвксинским. Захват ассирийцами в конце века Финикии способ­ствовал переходу инициативы к грекам. Дорийцы острова Феры (Теры), возглавляемые критянами, обосновываются на Киренаи- ке. После захвата Тира вавилонцами (574 г. до н. э.) соперниче­ство обострилось: Карфаген начинает энергично противостоять новым попыткам дорийцев закрепиться в Африке. Но в начале VI в. до н. э. это противостояние оказалось безуспешным, ибо он так и не сумел воспрепятствовать основанию Массалии фокей- скими колонистами, которые после морского путешествия Ко- лая с острова Самос пытались обойти карфагенцев с севера. После этого фокейцы создают уже реальную угрозу карфагенским ко­лониям в Испании, о чем сообщает Геродот. От него же нам из­вестно, что царь Аргантоний из Тартесса в первой половине VI в. до н. э., до того как Фокея попала в руки персов (546 г. до н. э.), пытался основать в данном регионе фокейскую колонию, по-ви­димому, с целью избавиться от притеснительной монополии фи­никийцев. Территория Тартесса долгое время находилась в сфере финикийского влияния. Когда же первые рейды ассирийцев на Тир привели к изменениям в колонизационной политике этой метро­полии, Тир стал данником Ассирии, речь шла прежде всего о дани тартезийских правителей. Однако события, развернувшиеся в Азии позже, после падения Ассирийской империи, дают тартезийцам некоторую отсрочку и надежду на возможное распространение

греческой монополии на иберийскую торговлю. Но Карфаген, хорошо организованный и взявший в свои руки управление фи­никийцами на Западе, контролировал древнюю балеарскую ко­лонию (Эбус на острове Ибица, основан в 654 г. до н. э.) и, в то время как персидское господство в середине VI в. до н. э. остано­вило экспансию ионийцев в Фокее, объединился с этрусками и стал проводить антигреческую политику в Тирренском море. В 535 г. до н. э. битва при Алалии, выигранная фокейцами в во­енном отношении, но проигранная по существу, остановила про­движение греков на север и, препятствуя усилению колонии Мас- салия, нанесла очень тяжелый удар по возможностям ионийской экспансии на запад. Крах ионийской инициативы, помешав дру­гим грекам отправиться на запад за Сицилию, привел к вирту­альному разделению сфер влияния между греческой территори­ей и пунической империей. Последняя, от обширного побережья Сирта до берегов Нумидии, через владения в западной Сицилии, практически блокировала переход между двумя средиземномор­скими бассейнами, а ее колонии на Сардинии и Балеарских ост­ровах способствовали распространению ее собственной моно­полии на иберийские ресурсы и атлантическую навигацию. Гре­ки же обосновываются в Италии и на востоке Сицилии, которая станет три века спустя ареной беспощадной борьбы и огромных, но напрасных потерь как для греков, так и для карфагенян. Кар­фагену удавалось поддерживать внутри острова враждебность по отношению к грекам; позже, когда Сиракузы станут главным центром сицилийской политики, он будет настраивать против них некоторые греческие города. Впрочем, нет оснований думать, что греки никогда не предпринимали усилий для сокрушения внут­ренне компактной пунической цивилизации. После Алалии Цент­ральное и Западное Средиземноморье предстает разделенным на две основные сферы влияния — карфагенскую, в обозначенных границах, и греческую, включавшую, помимо Ионии, Тирренское море вплоть до Кум. Для Греции, кроме того, без видимых огра­ничений было открыто Адриатическое море, где не установилось чье-либо господство, что могло бы в данном секторе создать пре­граду продвижению греков. Тирренское море к северу от Кум на­ходилось в сфере морского влияния этрусков, которые размеща­лись между карфагенскими колониями и более расчлененными

греческими. Таким образом, присутствие этрусков делило дан­ный регион на две части, поскольку этрусское влияние распро­странялось на Лигурию я дальше, а соседство с карфагенским пространством позволяло изолировать массаляйскую сферу вли­яния на севере линией, проходящей от Корсики до Балеарских островов я до Эбра. На иберийских берегах, от Гемероскопейона включительно и до Гибралтара, древние греческие поселения были поглощены пунической колонизацией. Впоследствии это привело к событиям, о которых мы ничего точно не знаем, но можем догадываться. Таким образом, этруски выступали арби­трами в ситуация, от которой в то же время они полностью за­висели, что было естественным следствием их политики равно­весия по отношению к карфагенянам я грекам.

Еще один аспект проблем, поставленных колонизацией, со­ставляют, в частности, реакция, которые она породила со сторо­ны местного населения. Замечание Геродота относительно коро­ля Аргантоняя свидетельствует о том, что локальные правители иногда привлекали поселенцев на свою землю. Соглашения, в большинстве случаев посреднические, имели место, когда ини­циатива и экспансия поселенцев были направлены на обустрой­ство прочных территориальных центров, на поддержание преж­них портовых центров, — иля, иначе говоря, на налаживание устойчивых отношений с внутренним населением. Но часто с приходом колонистов проявлялись сильные противоречия, о чем свидетельствуют непрерывные столкновения, в которых греки выступают против фракийцев. История колоний Южной Италии я Сицилии также содержит множество примеров оже­сточенных войн протяв италиков. Особенно ярко это проявля­лось, когда внутренние силы приходили к согласию после асси­милирования элементов вторгающейся цивилизация. Образова­ние первых греческих факторий в Понте, однако, осуществлялось с согласия коренных жителей. Но греки зачастую становились свидетелями злого духа я независимой воля местного населения, что приведет в конечном итоге, как я в Италии, к резкому изме­нению ситуация: греческие города будут платить дань внутрен­ним народам, а иногда даже оккупироваться ими. Эти неудачи отчасти были спровоцированы исключительным отстаиванием местных интересов и недостатком единства между различными

городами. Карфагеняне, напротив, стараются как можно быст­рее создать единство, а централизованные государства (согласно восточным источникам) оказывают большее сопротивление.

Однако в V в. до н. э. берега Средиземноморья были ис­пещрены колониями и факториями. Исключение составляет центральная Италия, омываемая Тирренским морем, где благо­даря раннему распространению этрусских городов колонизация не только стала ненужной, но даже помешала бы. Целые госу­дарства, занимающие обширные недробные территории, такие как Сиракузы, располагались на противоположном берегу от Карфагена. Впрочем, не случайно, что и Сиракузы и Карфаген оказываются в этой критической ситуации на перекрестке сре­диземноморских дорог, на ключевой позиции. Территориальная экспансия усилила автономию этих новых колониальных мет­рополий, после того как были созданы все условия, необходи­мые для сопротивления давлению со стороны местного насе­ления.

•к ж ж

Последствия колонизации, осуществлявшейся греками и фи­никийцами, были многочисленны и значительны. Во-первых, ускорилось установление отношений между удаленными друг от друга народами и регионами, которые ранее игнорировали друг друга; скажем больше, колонизация способствовала органиче­скому единству экономики древнего мира, дополняя ресурсы и возможности всех стран. Вдоль торговых дорог эти влияния впоследствии распространятся дальше, проявляясь на уровне ци­вилизации: они примут непосредственное участие в создании «цивилизаций» в средиземноморском смысле слова. Это было ско­рее следствием, чем целью колонизации. Результаты часто пре­восходят ожидания.

Можно сказать более точно: колонизация если не наладила, то по меньшей мере ускорила и сделала постоянным распрост­ранение сырья и рассчитанных на повседневное потребление то­варов. Это касается не только колоний и метрополий, но и кон­тинентальных районов. Двойной поток, который достигает За­пада в начале 1-го тыс. до н. э., не является на самом деле

единственным: движение было круговым — с востока на запад и с запада на восток — и не ограничивалось взаимоотношениями между метрополиями и их колониями. Как правило, торговцы, которые сопровождали на Запад готовую продукцию, обменива­ли ее на сырье, — это и было истинной целью колонизации. На­конец, финикийцы и греки были не единственными, кто переме­щался по дорогам Средиземноморья. Этруски, которые также были предприимчивыми мореплавателями, появляются на Вос­токе уже в период архаики. Возможно, их присутствие на Востоке не только стало следствием их морской экспансии, но имело бо­лее давние корни. Как бы там ни было, они сыграли главную роль в становлении потока, который шел с запада на восток. Леген­дарные повествования, упоминающие о деятельности этрусков на Востоке, так же как обнаружение бронзы и этрусских предме­тов в Греции — в самих Афинах, — на Кипре и в Малой Азии, свидетельствуют о том, что этруски появились в данном регионе в очень давнюю эпоху. В период Античности установились от­ношения между Востоком и дальним Западом, но, с другой сто­роны, тартезийцы считались данниками Ассирии, в то время как их влияние распространялось на Финикию.

Если бы можно было составить археологическую карту, де­тально показывающую распределение обмениваемых товаров — тех, которые дошли до нас, — по регионам и эпохам, мы обрели бы, несомненно, ценный рабочий инструмент. Однако такая кар­та еще очень не скоро сможет отразить всю реальность, поскольку торговый динамизм имел и другие последствия: он повлек за со­бой перемещение многих людей, неожиданные и продолжитель­ные контакты — все то, что не отражает простая констатация количества вывезенных коринфских или финикийских ваз. Тем не менее такая карта показала бы основные направления живой истории, и прежде всего помогла бы составить представление об отношениях между народами начиная с X в. до н. э. Море непре­рывно бороздили боевые эскадры (история едва упоминает о них) и отряды моряков, плававших с грузами по всем направлениям, связывающим опорные пункты и порты с действующими цент­рами производства. В то же время в порты стекались караваны нумидийцев и иберов, лигуров и галлов, италиков и иллирийцев, фракийцев и скифов — они приходили из внутренних регионов

я снова отправлялись в дальний путь, зачастую за тысячи кило­метров. Каждая точка пересечения сухопутных и морских путей становилась, таким образом, очагом двойного процесса концен­трации и сбыта товаров.

Но, нужно заострить на этом внимание, создание подобных очагов скорее было делом рук немногочисленных иняцяаторов-чу- жестранцев, чем результатом стихийной конкуренция между наро­дами Средиземноморья. Также известно, что, хотя в эпоху Антич­ности и существовали некоторые морские отношения на всем сре­диземноморском горизонте, ни один прибрежный народ, кроме населения Греции, Азии я Этрурии, не стал открывать и организо­вывать морские выходы для своей внутренней торговой деятель­ности. В точках, где сходились к морю естественные пути внутрен­него обмена, колонии организовали такие выходы, я необходимый товарообмен позволил передовым и более развитым средиземно­морским странам приобретать сырье и полуфабрикаты из внутрен­них континентальных районов, а народам, живущим вдаля от моря, получать посредством обмена готовые изделия я орудия, таким об­разом обеспечивая себя тем, что на их земле не производилось.

Однако выгода для внутренних регионов распространялась не дальше чем на несколько десятков иля сотен километров от побережья. Колонизация не способствовала ее распространению вглубь Европы. То, что Марсель играл роль главного южного моста сухопутной дороги, по которой могло поступать сырье с Британских островов — путь по морю находился в руках карфа­генян, — не означает, что именно марсельцы проложили путь вдоль Роны, Соны и Сены. Гораздо более вероятно, что это были кельты, которые продвигались на юг, осваивая рынок за рын­ком, что было целью этих передвижений в обоих направлени­ях, до южной границы с Марселем и находились в хороших от­ношениях с греческими колониями. Эмпории, близ стен кото­рых сформировался местный агломерат, казалось бы, тоже это доказывают. В основном передвижения были направлены вглубь континента, все более удаляясь от античного мира. По легенде аргонавты проделали путь к гиперборейцам и возвратились, спу­стившись по Роне. Из этого следует, что Одиссей действительно совершил круговое плавание: легенда отражает опыт путеше­ственников, которые, отбыв из Ионии иля городов северного

понтийского побережья, поднялись по долине Дуная и, возмож­но, по Днепру и Дону.

Завязались первые контакты. Возможно, что сложность и дальность путей, ведущих в Центральную и Северную Европу, которые не представлялись столь привлекательными, как Азия и Египет, удержали впоследствии греков от освоения этих земель; следовательно, знание Европы ограничивалось прежними рам­ками. Приводя этот пример, я думаю, однако, что потрясающая ваза из Викс, найденная на пересечении дорог Роны, Соны и Сены, могла быть подарком, преподнесенным греками одному из мест­ных правителей, чтобы свободно пройти через его земли. Путе­шествия вглубь континента, таким образом, датируются второй половиной VI в. до н. э. Путь, по которому был привезен упомя­нутый огромный кратер, скорее всего пролегал через Марсель, куда он мог прибыть по морю.

Отметим в связи с этим, что морской транспорт отличался относительной скоростью от медленного караванного передви­жения по сухопутным дорогам. Лишь в VII в. до н. э. были изобре­тены и усовершенствованы большие суда с тяжелыми парусами, которые заменили длинные суда с веслами первого поколения — с ними Геродот связывал успехи ионийцев на Западе. Тяжелые корабли, менее простые в управлении, но более пригодные для торговли, были изобретены на Востоке и позже использовались финикийцами, греками и этрусками.

* * *

Переходя от фундаментального экономического плана к цивилизационному, обратим внимание еще на одно следствие колонизации: распространение вдоль всего средиземноморского побережья городских структур — результат развития восточных форм общества и связей, установленных между более развитой системой и племенными структурами внутриконтинентальных районов. Эти контакты позволили перенять городской, прямо­угольный в плане тип застройки, который так хорошо был извес­тен классической Античности и делал образ города завершенным, но не был распространен в этих периферийных регионах, посколь­ку именно восточное влияние позволило разработать этот план

теоретически и реализовать практически в центрах метрополий. Колониальная среда приобрела вскоре, в процессе формирова­ния и развития собственных традиций, самобытность и живу­честь, которые дополнят черты эллинистического наследия.

Вряд ли необходимо напоминать, какое мощное движение политических и социальных идей положило начало греческой ко­лонизации. Зачастую достаточно было появления одного класса, который противостоял бы в метрополии старой земельной ари­стократии. Колонии принадлежали торговой и производственной буржуазии, которая иногда также становилась земельным соб­ственником •— как, например, гаморы в Сиракузах, — но отли­чалась от родовой и наследственной знати. Изначально колонии являлись открытой для всех предприимчивых людей средой: они могли быть, и по большой части стали, олигархическими, а не аристократическими. Таким образом, ощущение свободы и ин­дивидуальности было свойственно колониальной среде и явля­лось великолепной почвой для дальнейшего развития. Наконец, в результате распрей утвердилась, при поддержке союзов и объ­единений различного рода, концепция эллинизма — общее духов­ное наследие греков. Развивалась юридическая мысль, и наиболее древними из известных письменных законов являются колониаль­ные, речь идет о законодательстве, разработанном италиотом За- левком и установленном позже другим италиотом — Харондом'. Словом, именно в колониальных городах должны были появить­ся смешанные формы правления, вслед за которыми распростра­няются смешанные конституции miktai politeiai,объединяющие оба режима — олигархический и демократический, который Аристо­тель прославил как наиболее рациональный и который основан на конституциях эллинистической эпохи. Само греческое духовное пространство в плане религиозном, поэтическом и умозрительном расширилось и структурировалось на различных основах коло­ниального мира. Достаточно вспомнить литературу и философ­скую мысль италиотов VI в. до н. э., в частности распростране­ние орфического и пифагорейского течений, центры которых, из­вестные по всей Италии, сложились вне рамок эллинского мира.

¹ Харонд — законодатель Катаны и других городов Сицилии и Италии (VII в

до н. э.)

Финикийско-пунический мир почти не содержит отличий в общественном и политическом устройстве, за исключением уже обозначенной тенденции к централизации. Являясь также оли­гархической, карфагенская конституция содержала, однако, сле­дующее положение: кто угодно, если только он прошел первич­ную проверку и проходил по цензу, мог войти в правящее мень­шинство. Поэтому, вероятно, народ никогда не делал серьезных попыток захватить власть. Пуническая среда отличалась от гре­ческой в идеологическом и моральном плане: это был мир, свя­занный отсталым религиозным «варварским» детерминизмом, который, несмотря на многочисленные заимствования внешних форм эллинистической культуры, остался на самом деле лишен­ным идеала и чуждым настоящему духовному поиску. Этот ре­лигиозный аспект, предписания которого отражались в полити­ческой и социальной организации, по-видимому, сделал жизнен­ным стимулом карфагенянина меркантилизм, превратившийся в самоцель: цивилизация носила исключительно практичный и технический характер. Точнее можно сказать, что основное заво­евание карфагенян перед лицом древней цивилизации заключа­ется, по-видимому, в совершенствовании и распространении спо­собов и процессов производства как в области земледелия, так и в рудной индустрии, технике мореходства и банковском деле. Необходимо также обратить внимание на достижения греков, ко­торые посредством распространения своей монетной системы и системы мер сумели существенным образом уравновесить эко­номику Средиземноморья.

Чтобы завершить этот очерк по истории Средиземноморья первого железного века, обратим наше внимание на феномен, ко­торый лучше, чем какой бы то ни было другой, демонстрирует значение морской жизни и занимает очень важное место в рас­пространении европейской цивилизации в течение первой поло­вины 1-го тыс. до н. э. Это феномен ориентализации. Ни в какой другой период Античности искусство и ремесленное производство не отражало в столь многозначной манере историческую реаль­ность. Никакое иное «койне» не проявлялось с подобной яркостью вплоть до начала эллинистической и римской эпох.

Факт, что ориентальный дух проявился в техническом мастер­стве, а не в создании лишь нескольких художественных шедевров,

что уровень этого искусства позволил ему быть понятным всем и проникать в различные сообщества, показывает, что речь идет об общем духе, общих потребностях и предпочтениях, которые за пределами городского общества разделялись всеми и удовлетво­рялись одними и теми же способами. Эта общая тенденция, этот ориентальный стиль сформировался в Передней Азии, на грани­цах Сирии, Палестины и Финикии, но не был продуктом локаль­ной, самобытной модели. Наряду с чертами египетского и месопо­тамского опыта в нем прослеживается иранский опыт. Урарту пе­редало ему влияния, которые распространились позже в Анатолии, а также в приморских районах и на крупных дорогах Средиземно­морья. Все это происходило так, как если бы великие образцы фигуративного искусства, созданные Египтом и Месопотамией, были перенесены сюда в рамках ремесла. То же происходит с язы­ком, который трансформируется в своего рода международную Вульгату¹, которая, ограничиваясь внешними формами, теперь уже не передает глубины античных достижений. В иконографии пред­почтение отдавалось тем элементам, которые могли использоваться в качестве украшения, орнаментированные и фигуративные мо­тивы извлекались в виде отдельных, изолированных элементов и включались в новые контексты, где великим темам уже не было места. Эти мотивы интересны лишь с точки зрения композици­онных возможностей, различных сочетаний, реализуемых в деко­ративных целях. Это искусство, эклектическое по природе, где изобретательность и фантазия проявлялись исключительно в ком­позиции, всегда опиралось на технику и используемый материал. Найдено множество образцов бронзовых сплавов, гравированных и чеканных, изделия из слоновой кости, золотые и серебряные украшения, драгоценная посуда. К сожалению, исчезло все то, что сделано из недолговечных материалов, например воспетые поэта­ми восточные ткани.

Все перечисленное позволяет заключить, что совокупность ориентальных деталей была значительной. Но внутри, если мож­но так выразиться, этого смешения проявляется исключитель­ное разнообразие характерных черт, распределенных во времени и пространстве.

Вульгата — латинский перевод Библии

Восточные прототипы только изредка достигали Запада, где они часто и быстро подвергались имитации. Таким образом, мож­но выделить восточное пространство, где производится восточ­ная продукция, и западное пространство, где импорт уступает место имитации, а затем повторной обработке. Интересно меж­ду тем отметить, что территория распространения предметов во­сточного искусства, оригинального или производного, не вклю­чает северное побережье Черного моря. Именно это ясно свиде­тельствует об экономическом и духовном толчке в направлении Запада. Среди посредников распространения предметов и форм финикийцы занимают по времени первое место. Наряду с фини­кийским важное значение на Западе приобрел карфагенский импорт. В самом Карфагене и других пунических городах масте­ра активно работали на экспорт. Их произведения недостаточно оригинальны, но в то же время демонстрируют техническое со­вершенство. Серебряная посуда, найденная в Этрурии, и укра­шения, обнаруженные в Испании, воплощают это мастерство.

Что касается греков, их виртуозность выражается прежде всего в оригинальном исполнении. Темы и мотивы, заимство­ванные на Востоке, постепенно проникают в жесткую систему геометрического стиля: они организуются в логичные, связные композиции и придают декоративному искусству неизвестное финикийцам и карфагенянам качество. Этому есть понятное объ­яснение: эстетическая цель была обусловлена здесь коммерчес­кими требованиями. Посредническая роль греков связана с про­цессом, который освободил этрусское искусство от виллановской геометрики, это произошло почти одновременно с распростра­нением греческой ориентализации. Нужно признать, что этот процесс имел место в ионийском регионе, а позже и в коринф­ском. Но другая традиция, происшедшая от греческой геометри­ки и сохранявшаяся долгое время в Этрурии параллельно с вос­точным влиянием, иногда, смешивая два течения, приводила к эклектизму, отныне основательно закрепившемуся в этрусском искусстве. Несомненно, в этом заключается наиболее важное сви­детельство определяющего влияния восточных потоков на За­падное Средиземноморье.

Здесь речь идет о прямых следствиях, по большей части со­временных распространению этого феномена. Остальные следствия

проявятся на гораздо большей пространственно-временной ди­станции. Так, искусство ситулы расцветает в то же время, когда этрусская ориентализация подходит к концу, что свидетельству­ет о более позднем проникновении ориентализированных форм в континентальную Европу — в период, соответствующий по­следней фазе цивилизации Галыптат. Подобным образом разви­валось иберийское искусство, оригинальные проявления которо­го в неявной форме распространяются начиная с более древних времен и сохраняются вплоть до начала римской эпохи.

Наивысший расцвет ориентализированного искусства со­впадает с периодом невероятной интенсивности экономиче­ской жизни, это проявляется как на одном, так и на другом кон­це Средиземноморья. Средиземноморский мир перестает быть разделенным на разные сектора, изолированные друг от друга. Циркуляция идей, прежде всего эстетических, разворачивается параллельно экономической циркуляции. Появляются но­вые государства, которые просуществуют длительное время и которым суждено стать главными действу­ющими лицами истории этого мира. Именно в ту эпоху и родилась история Среди­земноморья как единое явление.