БОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

И тут возникает первое недоумение: в синхроническом разрезе хунны были не более дики, чем европейские варва­ры, то есть германцы, кельты, кантабры, лузитаны, илли­рийцы, даки, да и значительная часть эллинов, живших в

Этолии, Аркадии, Фессалии, Эпире, короче говоря, все, кроме афинян, коринфян и римлян.

Кто же прав, римляне или китайцы? Не может же быть, что те и другие ошибаются. А может быть, правы и те и другие, только вопрос надо поставить по-иному? А была ли у хуннов самостоятельная высокая культура или хотя бы заимствованная?

Первая фаза этногенеза, как правило, не создает оригиналь­ного искусства. Перед молодым этносом стоит так много неот­ложных задач, что силы его находят применение в войне, организации социального строя и развитии хозяйства. Ис­кусство же обычно заимствуется у соседей или у предков, носителей былой культуры распавшегося этноса. И вот что тут важно. Искренняя симпатия к чужому (ибо своего еще нет) искусству лежит в глубинах народной души, в этнопси­хологическом складе, определяющем комплиментарность, положительную или отрицательную.

Хунны в эпоху своего величия имели возможность выбо­ра. На востоке находился ханьский Китай, на западе — ос­татки разбитых скифов (саков) и победоносные сарматы. Кого же надо было полюбить искренне и бескорыстно? Раскопки царского погребения в Ноин-уле, где лежал прах шаньюя Уч- жулю, скончавшегося в 18 г., показали, что для тела хунны

брали китайские и бактрийские ткани, ханьские зеркала, просо и белый рис, а для души — предметы скифского «звериного стиля», несмотря на то что скифы на западе были истребле­ны сарматами, а на востоке побеждены и прогнаны на юг — в Иран и Индию.

Итак, погибший этнос скифов, или саков, оставил искусст­во, которое пережило своих создателей и активно повлияло на своих губителей — юэчжей и соседей — хуннов. Шедевры «звериного стиля» уже хорошо описаны²⁵. Нам важнее то, на что раньше не было обращено должного внимания: соотно­шение мертвого искусства с этнической историей Срединной Азии. Хотя искусство хуннов и юэчжей (согдов) восходит к одним и тем же образцам, оно отнюдь не идентично. Это свидетельствует о продолжительном самостоятельном разви­тии. Живая струя единой «андроновской» культуры II тыся­челетия до н.э. разделилась на несколько ручьев и не соеди­нилась никогда. Больше того, когда степь после засухи VIII- V веков до н.э. снова стала обильной и многолюдной, хунны и согдийцы вступили в борьбу за пастбища и власть. В 165 г. до н.э. хунны победили, а после того, как они были разбиты сяньбийцами и вынуждены бежать в низовья Волги, в 155 г. н.э. победили там сарматское племя аланов, «истомив их бес­конечной войной»²⁶. Тем самым хунны, не подозревая о сво­ей роли в истории, оказались мстителями за скифов, пере­битых сарматами в III веке до н.э.

Судьбы древних народов переплетаются столь причудли­во, что только предметы искусства (подвиги древних богаты­рей, кристаллизовавшиеся в камне или металле) дают воз­можность разобраться в закономерностях этнической исто­рии, но эта последняя позволяет уловить смены традиций, смысл древних сюжетов и эстетические каноны исчезнувших племен. Этнология и история культуры взаимно оплодотво­ряют друг друга. Итак, хотя хунны не восприняли ни китай­ской, ни иранской, ни эллино-римской цивилизации, это не значит, что они были к этому неспособны. Просто им больше нравилось искусство скифов. И надо признать, что кочевая культура до III века, с точки зрения сравнительной этнографии, ничуть не уступала культурам соседних этносов в степени сложности системы.