ОТКРЫТИЕ СИБИРИ

Вторая дата хуннской предыстории, нащупанная археолога­ми,— приблизительно 1200 г. до н.э. Около этой даты, как уже отмечалось, совершился первый переход южных кочев­ников через пустыню Гоби; с того времени пустыня стала проходимой, и хунны освоили оба ее края²⁶.

Прежде всего возникает вопрос, почему именно в этот период переход через «песчаное море» оказался возможным. По-видимому, хуннское кочевое скотоводство развилось уже настолько, что хунны в поисках пастбищ двинулись на се­вер, причем это же самое скотоводческое хозяйство обеспе­чило их достаточной тягловой силой. Наскальная писаница запечатлела тот «корабль», на котором предки хуннов пере­брались через «песчаное море». Это крытая кибитка на коле­сах, запряженная волами, ибо для лошадей она слишком тяжела и неуклюжа²⁷. Изложенное предположение будет верно, но недостаточно. Нельзя также пройти мимо перемены климата на рубеже II тысячелетия до н.э. и связанных с ним измене­ний в распределении ландшафтов. Возможно, что именно в это время начался процесс похолодания и небольшого ув­лажнения климата, закончившийся к середине I тысячеле­тия до н.э. Засушливый ксеротермический период стал за-

меняться субатлантическим влажным, и соответственно должны были сдвинуться границы пустыни Гоби. В тот период должно было увеличиться и число озер, тянущихся поясом от нижне­го Поволжья, через Казахстан и Монголию, до Хингана (су­хость климата и озерность — взаимосвязанные географические явления)²⁸. Вместе с этим «таежное море» начало наступление на юг. Лесостепи превратились в дремучие чащи, и это подо­рвало экономическую базу обитателей Сибири. Обстоятельства сложились в пользу южных кочевников, которые сумели ими воспользоваться. Письменные источники не сохранили сле­дов тысячелетней борьбы за степь, но к Ill веку до н.э. хунны уже были хозяевами всех степных пространств от пустыни Гоби до сибирской тайги.

Но если хунны повлияли на аборигенов Южной Сибири, то последние не в меньшей мере повлияли на них. «Жизнь неолитических рыбаков конца каменного и начала бронзово­го века на Ангаре и верхней Лене вовсе не была такой мирной и тихой идиллией, какой ее изображали раньше... Постоян­ные межродовые и межплеменные войны обычны, как изве­стно, в условиях родового быта»³⁰. «Целью войн было приоб­ретение рабов для того, чтобы избавить себя и жен от тяже­лых хозяйственных забот, и добывание «богатства». Однако «богатство» имело совсем не тот смысл, который вкладываем в этот термин мы. Эти «ценности», по существу, не имели никакого значения в повседневной жизни. Они были пред­метом гордости владельцев, но лежали в амбарах, как мерт­вое сокровище... Это были обработанные куски нефрита, морские раковины, перламутр и т.п. вещи, блеском радо­вавшие глаз, но не приносившие реальной пользы»³¹. Куль­турные связи древних обитателей Прибайкалья тянутся к Южной Маньчжурии и Северо-Восточному Китаю³². Здесь просле­живается обмен главным образом украшениями из нефрита (диски, кольца, полудиски), бусами, морскими раковинами

и, что особенно важно, металлическим сырьем. На основании новых данных археологии можно заключить, что во II тыся­челетии до н.э. существовал самостоятельный культурный комплекс на территории от Ангары до Уссури. Собранные А.П. Окладниковым археологические материалы, характери­зующие жизнь прибайкальских племен во II тысячелетии и в начале I тысячелетия до н.э., рисуют картину патриархально­родового строя с существованием рабства, причем рабы, до­бываемые путем пленения и покупки, использовались для трудоемких и неприятных работ, а также для кровавых жер­твоприношений³³.

Хотя история хуннов с 1200 до 214 г. до н.э. (за малыми исключениями) не освещена письменными источниками, но за 1000 лет должно было произойти немало событий, и мы не имеем права опустить этот период, не сказав о нем ни слова. Правда, здесь будут только предположения и сообра­жения, основанные на аналогиях, но они могут пролить не­который свет если не на историю, то на этнографию хуннов.

Археологическими исследованиями установлено, что по всей Южной Сибири в бронзовый век существовал обычай соумирания жены или наложницы и захоронения ее в могиле мужа³⁴. Но, кроме того, обнаружены также и мужчины, прине­сенные в жертву³⁵. Это можно трактовать как обычай «туом», очень древний обряд вызывания духа войны путем пролития крови. Этот обычай существовал у нижнеленских племен, и память о нем сохранилась поныне³⁶.

Однако мы имеем значительно более близкие аналогии. У киданей существовал обычай — во время войны по пути во вражескую страну приносить в качестве «искупительной жер­твы» духам предков какого-либо преступника, расстреливая его «тысячью стрел». Точно так же и по окончании войны они приносили духам в жертву одного из врагов, на этот раз

как «благодарственную жертву»³⁷. Аналогичный обычай во 11 веке до н.э. зафиксирован у хуннов³⁸. Тут связь несомнен­на, так как кидани были, по-видимому, юго-восточной вет­вью носителей глазковской культуры, а хунны с 1200 г. до н.э. поддерживали с глазковцами тесные связи, тогда как нижнеленские племена, принадлежащие к циркумполярным культурам, были отделены от южного Прибайкалья «таеж­ным морем» и связь с ними хуннов проблематична.

Таким образом, можно сказать, что жертвы приносились не богу войны Ильбису³⁹, а духам предков, очевидно, очень кровожадным.

Особенно важен следующий вывод А.П. Окладникова: в глазковское время произошло «появление нового похоронно­го обряда, обусловленного идеей о существовании подземно­го мира, в который ведет река мертвых, и замена старой обрядности, имевшей в основе иные представления о судьбе покойников в загробном мире»⁴⁰.

Эта смена мировоззрения сопоставляется с переходом от матриархата к патриархальному родовому строю. Она радикально меняет все жизнепонимание и прежде всего отражается на культе предков: «По воззрениям этого времени возвращение мертвых приносит несчастья и беды живым, тогда как ранее оно считалось неизбежным и желанным звеном круговорота жизни и смерти»⁴¹. C этой точки зрения понятны «искупитель­ные» и «благодарственные» жертвы духам предков как воздаяние за невмешательство в земные дела.

В связи с этим мировоззрением возникает дуалистиче­ская система: небо — отец — добро и земля — мать — смерть, и отсюда вытекает солярный культ, выразившийся в изготов­лении дисков и колец из белого нефрита. А.П. Окладников предполагает, что культ солнца в Прибайкалье заменил существовавший ранее культ зверя.

Наконец последним интереснейшим наблюдением и выводом А.П. Окладникова является интерпретация двух захоронений глазковского времени как шаманских⁴². Однако надо при­знать, что шаманизм, т.е. близкое, даже сексуальное, об­щение с духами отнюдь не соответствует описанному выше мировоззрению, и если признать, что описанные погребе­

ния действительно шаманские, то правильнее сделать вывод, что они позднейшего происхождения, т.е. датировать их пос­ле 1200 г. до н.э. и сопоставить с южным шаманизмом, уже существовавшим в Китае и пришедшим в Сибирь, очевидно, вместе с хуннами. Такое предположение не противоречит ни общей концепции А.П. Окладникова, ни собранному им ма­териалу, ибо он сам сопоставляет костяные ложки из погре­бения, обнаруженного около деревни Аносово, с бронзовы­ми ложками из Ордоса⁴³. Предположение, что шаманизм возник в Сибири самостоятельно на базе развития более древних ве­рований, не только не доказано, но, по-видимому, и не может быть доказано; наоборот, культурные связи Сибири и Дальнего Востока прослеживаются с бронзового века.

Описание культуры и общественного строя рыболовче- ских племен Прибайкалья имеет для нашей темы второсте­пенное, но существенное значение. Хунны тысячу лет впи­тывали в себя и перерабатывали эту культуру, и самостоя­тельный облик хуннской культуры, столь отличный от ки­тайского и даже противоположный ему, есть следствие этого факта. Почти все отмеченные обряды мы встретим с некото­рыми изменениями в державе Хунну во II веке до н.э. Поэто­му исследования и выводы А.П. Окладникова приобретают особую ценность: они выясняют второй исток того творче­ского своеобразия, которое нашло свое воплощение в созда­нии державы Хунну и кочевой культуры.