ВОИНСТВУЮЩИЙ ДАОСИЗМ

Три идеологии оспаривали друг у друга первенство в Ки­тае; даосизму выпала самая худшая доля. Конфуцианцы зани­мали первые места в бюрократических системах империй Цзинь и Сун; буддисты обрели приют при дворах тибетских, тангут- ских и хуннских царей; даосы нашли приверженцев в среде восстававших крестьян...

Тоба Гуй был человеком веротерпимым и практичным. Завоевав Шаньси, он не преследовал сбежавшихся туда дао­сов, но служебные вакансии предоставлял конфуцианцам.

Для даосов и это было благо, ибо их не жаловали даже крот­кие буддисты. В тангутском и тибетском царствах Цинь за чтение даосских книг полагалась смертная казнь. А кому не надоест вечно скрываться?

Главный советник хана Тоба Сэ, начитанный и умный Цун Хао, терпеть не мог и даосов, и буддистов. Особенно последних. Он говорил: «Зачем нам, китайцам, почитать вар­варских богов?»⁹. Этот открытый шовинизм вместе с повы­шенным вниманием советника к прекрасному полу позволи­ли табгачским вельможам добиться его опалы. Очутившись в немилости, он начал увлекаться даосизмом. Как раз в это время от подпольной даосской общины к императору Тоба- Вэй прибыл «Учитель правил Небесного дворца» Koy Цянь- чжи. Цун Xao оказал ему протекцию и благодаря этому сам вышел из-под опалы, так как теперь уже и Тоба Дао увлекся даосским учением. Последнее понятно: каждому интересно научиться летать в пространстве, жить без пищи, узнавать будущее и т.п. Таким образом, союз фанатика и пройдохи обеспечили даосскому учению свободу проповеди в империи Тоба-Вэй и царское благоволение (423 г.).

Лиха беда начало! Поскольку врагами Тоба Дао были южно­китайские конфуцианцы, хуннские буддисты в Хэси и язычни­ки-политеисты — жужани, то даосская идеология, отвергну­тая повсюду, кроме табгачской столицы, стала для табгач- ского хана надежной опорой во внешней и внутренней поли­тике.

Наиболее опасными соперниками для даосов были буддисты, и первый удар пришелся по ним. В 438 г., готовясь к войне с Хэси, Тоба Дао указом вернул в мир буддийских монахов моложе 50 лет, сославшись на нужду в воинах¹⁰. Это меро­приятие остановило распространение буддизма. В 440 г. под влиянием Koy Цянь-чжи Тоба Дао учредил новое летосчис­ление и провозгласил себя «Государем-покровителем наивысшего покоя», чем официально включился в даосскую общину¹¹.

Первые шаги на поприще даосизма были безвредны. Так, для уединенных размышлений императора было приказано

построить высокую башню, куда бы не доносился никакой отвлекающий шум вроде лая собак и крика петухов. Башню начали, но не достроили. Дальше пошло хуже: начались каз­ни за применение магии и даже за толкование снов. В 444 г. был издан указ, согласно которому все, от князя до просто­людина, обязаны были выдавать властям известных им незарегистрированных буддийских монахов и частных колду­нов; за уклонение от выполнения указа полагалась смертная казнь вместе с семьей. Второй указ предписывал обязатель­ное обучение в государственных школах и запрещение школ частных¹². Мысль в государстве была взята под контроль да­осской общины.

Затем пришла очередь язычников. Табгачи, попав в Ки­тай, приняли местный культ — поклонение Небу, Земле, предкам и божествам (шэням), сохранив почитание своих древних богов. В 444 г. последнее было запрещено и всем родовичам предложено почитать лишь китайских богов¹³.

Вскоре последовали эксцессы. Тоба Дао, будучи в 446 г. в Чанъани, посетил буддийский монастырь и случайно обнару­жил там склад оружия, винокурню и женщин. Это, конеч­но, нарушение устава, но казнь всех монахов была воспри­нята как неожиданность. Это была первая ласточка новой политики, а два года спустя, в 448 г., последовал указ об уничтожении всех буддийских икон и статуй, сожжении ин­дийских книг и предании смерти всех монахов, без учета воз­раста.

Указ поразил всех, в первую очередь табгачскую знать. Многие вельможи и принцы крови были знакомы с буддий­ским учением и если не симпатизировали ему, то по крайней мере интересовались. Других оно увлекало. В их числе был принц Тоба Хуан, человек искренний и смелый. Он решил­ся задержать опубликование указа, о содержании которого все уже знали, чем дал возможность многим монахам скрыться и спасти книги и иконы. Но кумирни были уничтожены все.

По поводу этого указа в исторической литературе сохранилась интересная полемика. Один известный автор считал казни монахов справедливыми, так как, живя в Китае, они чтили чужеземный закон, согласно которому не несли воинской повинности, нарушали долг детей перед родителями (отка­зываясь от мира) и родителей перед детьми (соблюдая цело­мудрие), изнуряли себя постом (грех перед телом) и собира­ли милостыню, т.е. не работали. Все вместе рассматривает­ся как непростительное преступление.

Другой автор возражает первому. Если государь любит тех подданных, которые мудры, то он должен жалеть тех, кото­рые глупы, и просвещать их, а не казнить, лишая возмож­ности исправиться. Поэтому не следовало казнить буддис­тов, не предупредив их о недозволенности буддийского уче­ния, нужно было дать им время и возможность пересмотреть свои верования. К тому же сердце человеческое необоримо склонно к одному либо к другому осмыслению действитель­ности (мы бы сказали, «органически»). Поэтому Тоба Дао должен был распространять конфуцианскую истину, которая кладет конец буддийским заблуждениям, без напрасного кро­вопролития¹⁵.

Итак, расправа над беззащитными мечтателями вызвала протест не только со стороны табгачей, но и служилых китайцев, принципиальных противников буддизма, но поборников за­конности.

Нельзя не отметить, что религиозная реформа больнее всего ударила по сторонникам и друзьям табгачского хана. В число чужеземных богов попали родовые табгачские духи-храните­ли, и космополитический буддизм был принесен в жертву идеоло­гической диверсии китайцев, которые по-прежнему не люби­ли завоевателей. Ведь эту акцию можно сопоставить с политиче­скими авантюрами Цзинь Чжуна и Жань Миня; только на этот раз были использованы конфессиональный принцип и фанати­ческое ослепление императора. Даосизм был слишком заумен для того, чтобы стать системой мировоззрения кочевников. По существу, он явился в данном случае формой китайского

стремления к изгнанию иноземцев из интеллектуальной сфе­ры. Но по неумолимой логике событий жертвой шовинистическо­го движения должно было стать вполне китайское конфуциан­ство, на которое в 450 г. Тоба Дао обрушил то последнее, что у него оставалось, — военную силу.