<<
>>

Древнеевропейцы на Северном Кавказе по данным лингвистики и мифологии

Древнеевропеизмы в картвельских языках, выявленные и убедительно интерпретиро­ванные выдающимся лингвистом г.А.Климовым [Климов 1994], по нашему мнению, являются несомненным доказательством присутствия на Кавказе «древнеевропейцев», к тому же по соседству с индоариями.

В его работе «рассматриваются 15 параллелизмов, претендующих на общекартвель­ский характер (т.е. датированных ранее 19 в. до н.э.); 40 параллелизмов грузинско-занского хронологического уровня; 40 параллелизмов более позднего, но все еще «доисторическо­го» уровня, т.е. до появления армян, греков, персов». Существование общекартвельского (южнокавказского) языка ГА. Климов датирует IV-III тыс. Дифференциация общекартвель­ского, по данным глоттохронологии, относится им к концу III - началу II тыс. до н.э., когда выделяется сванский язык; второй обособившийся язык - грузинско-занский. Далее гру- зинско-занский делится на грузинский и занский (колхский) языки не позднее конца II тыс. до н.э. [Климов 1994, с. 6].

Из 15 параллелизмов между пракартвельским и индоевропейскими языками корнесло­вы ‘сердцевина, ядро плода’ имеет продолжение в германских, балтских и славянских язы­ках; корнеслов‘четыре’ отражает развитие, имеющее место в кельтских и германских языках [Климов 1999, с. 62]; корнеслов ‘игла, колючка’ находит продолжение в кельтских, балтских, славянских языках [Климов 1994, с. 93]; картвельская основа ‘стоять’ (о засухе, жаре) име­ет аналогичное продолжение в кельтских и германских языках. Эти лингвистические данные позволяют датировать появление индоевропейцев/древнеевропейцев на Северном Кавказе не позже 19 в. до н.э., поскольку соответствующая древнеевропейцам культурно-историчес­кая общность КВК, КША, КШК сохранялась в Европе не позже 20 в. до н.э.

В отмеченных 40 параллелизмах грузинско-занских и индоевропейских языков наибо­лее близкие аналогии для грузинско-занской основы ‘бурдюк, сума’ зафиксированы в герман­ских языках.

Другой грузинско-занский архетип ‘безрогий бык’ имеет аналогии в балтийских диалектах [Климов 1994, с. 99]. Этот факт особо отмечен г.А.Климовым как неожиданный и остался непонятым даже самим исследователем. В то же время он хорошо объясним в свете нашей концепции присутствия на Кавказе с начала II тыс. до н.э. части «древнеевропейцев», представлявших слабо расчлененную на диалекты этнолингвистическую общность.

Грузинско-занская основа ‘луг, пастбище’ имеет отчетливую аналогию в хеттском языке [Климов 1994, с. 106], что важно в свете предложенной хеттской атрибуции дольменной куль­туры Северного Кавказа [Сафронов 1989].

Грузинско-занский корнеслов ‘виноградная лоза’ сопоставляется непосредственно с диалектным славянским корнесловом [Климов 1994, с. 108]. ‘Самец, баран’ в формальном и семантическом плане сопоставим с продолжением индоевропейского архетипа в латин­ском и балтийских языках [Климов 1994, с. 109]. ‘Жаба’ представлена балто-славянскими, германскими соответствиями (по выражению Г.А. Климова, «является диалектным северо­европейским соответствием картвельскому архетипу») [Климов 1994, с. 111]. ‘Поросенок’ в грузинско-занском имеет соответствия в литовских и славянском языках; ‘тина’ имеет ана­логии в литовском; ‘лиса’ - в германском и кельтских языках [Климов 1994, с. 124]. ‘Пыль’ имеет аналогии в германских языках [Климов 1994, с. 126]. ‘Медь’ имеет отчетливые парал­лели с латинской и литовской формами, которые переводятся как ‘светить, сверкать’ [Кли­мов 1994, с. 133].

Особого внимания заслуживает грузинско-занская основа ‘обух топора’, имеющая аналогии в кельтских, италийских, германских и балто-славянских ветвях индоевропейского праязыка [Климов 1994, с. 156], а ‘журавль’ в грузинско-занском языке фонетически и семан­тически особенно близок к славянскому, а также к латинскому и балтийским языкам [Климов 1994, с. 163].

Таким образом, 18 из 40 параллелизмов между грузинско-занским и индоевропейскими языками находят точные аналогии в кельтских, италийских, германских, балтийских, славян­ских языках, т.е.

языках, выделившихся из древнеевропейской лингвистической общности. Эти индоевропеизмы были усвоены грузинско-занским языком не позже конца II тыс. до н.э., по ГА. Климову. Остальные корнесловы грузинско-занского языка представлены в иранских, индоарийских, греческих языках.

Происхождение 50 % заимствований в грузинском-занском из индоевропейских язы­ков, относимых г. Крае к «древнеевропейским», свидетельствует о непосредственных контак­тах картвельских племен с «древнеевропейцами», еще слабо расчлененными на отдельные диалекты - кельтские, италийские, германские и балто-славянские.

Можно предложить и другую интерпретацию: часть «древнеевропейцев» вошла в гру- зинско-занскую среду, и их лексика закрепилась в грузинском языке.

Такое состояние «древнеевропейской» общности на Кавказе. по данным археологии, отмечается эквивалентной ситуацией в III тыс. до н.э. в Центральной Европе, где существует почти одновременно три культуры - воронковидных кубков, шаровидных амфор и шнуровых керамик.

Судя по данным археологии, эти культуры перегруппировываются внутри «древне­европейского массива» в Центральной Европе, не меняя его общего контура (ареалы этих культур перекрываются притом, что они синхронны). Заимствования в картвельские языки из древнеевропейского должны были иметь место сразу по прибытии первых групп «древнеев­ропейцев» на Северный Кавказ, на раннем этапе кубано-терской культуры 21-19 вв. до н.э., при условии сохранения континнума между Европой и Кавказом во II тыс. до н.э. В противном случае, заимствуемые в картвельские языки лексемы языка древнеевропейцев, оставших­ся в Европе, претерпели бы дополнительные изменения в процессе изолированного разви­тия кавказских и центральноевропейских «древнеевропейцев» и не показали бы выявленных ГА. Климовым картвело-индоевропейских схождений.

Существование древнейших индоевропеизмов в грузинско-занском языке позволяет объяснить появление куро-аракских форм сосудов в кубано-терских погребениях и, наобо­рот, кубано-терских артефактов в куро-аракских памятниках (Дзуарикау 1/15, 2/2); многие элементы куро-аракской керамической технологии в КТК (полушарные ручки, розовый цвет внутренней поверхности в сосудах, многочисленная металлургическая продукция Закавка­зья на Северном Кавказе в виде серии топоров).

7.4.1. Индоевропеизмы в осетинском языке

Исключительно важным доказательством присутствия на Северном Кавказе «древне­европейцев»[79], среди которых были будущие славяне, являются индоевропеизмы[80] в осетинс­ком языке, названные «скифо-европейскими изоглоссами». В.И. Абаев подчеркивает обособ­ленное положение осетинского языка в иранской группе индоевропейских языков и считает, что осетинский язык противостоит всем индоиранским языкам, и по ряду признаков лекси­ческих, фонетических, грамматических порывает с другими иранскими языками и смыкается с европейскими языками: германскими, балтскими, италийскими, кельтскими, славянскими. Это выражается более чем в 40 лексических изоглоссах, 3 фонетических и 2 грамматических изоглоссах [Абаев 1965, с. 3-4].

Эти индоевропеизмы (а точнее «древнеевропеизмы»), в которых доминируют анало­гии из славянских языков, относятся к разным аспектам деятельности человека, элементам окружающего мира. Это слова, связанные с климатом и ландшафтом («непогода», «снег», «мерзнуть», «таять», «море», «гора», «ложбина», «долина»); это - словесная характеристика растительного и животного мира («ольха», «кабан», «поросенок», «кобель», «щенок», «лосось», «блоха», «моль»); сельскохозяйственная терминология и описание продуктов земледелия («серп», «ярмо», «болт между ярмом и дышлом», «пара упряжных быков», «спица в колесе», «зерно», «колос», «овес», «пиво»). Об уровне металлургии и о ремесленной деятельности мож­но судить по термину «кузнец». Социальная терминология представлена словами «незнат­ный, простой», «муж», «судилище, суд, суждение».

Некоторые обозначения частей тела, таких как «рука», «горло», «мошонка», относятся к категории слов, которые нет необходимости заимствовать из другого языка. Анализ лекси­ки показывает, что к моменту появления осетин на Кавказе они либо не знали (а стало быть

заимствовали их из других языков) ни повозки, ни колесницы, ни пашенного земледелия (для чего требуется парная запряжка волов), ни кузнечной обработки металлов, ни производства зерновых культур, не имели традиции делать «пиво», никогда не видали снега, кабанов, собак и т.д., либо включили в свой состав то кавказское население, для которого эти слова были ко­ренными.

Первое предположение абсурдно, поскольку ираноязычные аланы, общепризнан­ные предки осетин, были зрелым обществом, имели письменность, жили в городах. Аланы были прекрасными металлургами; они много путешествовали до того, как пришли на Кавказ, видели и море, и горы, и им не было нужды заимствовать перечисленные выше слова [Саф­ронов, Николаева 1999, с. 27].

Единственно возможной является вторая гипотеза о включении в состав осетин не­иранской, но индоевропейской группы кавказского населения. Если устанавливается древ­неевропейская этимология 40 слов осетинского словаря, то следует сделать вывод, что они принадлежат группе «кавказского» населения, попавшего на Кавказ в результате миграции из Древней Европы, дожившего до появления в начале I тыс. н.э. алан, предков осетин, при­шедших на Кавказ из Средней Азии. Допускать проникновение в аланский и потом в осетин­ский язык каких-то заимствований из всех европейских индоевропейских языков в аланскую и даже скифо-сарматскую эпоху, как это делает В.И. Абаев[81], нет оснований, поскольку нет причин заимствовать такую лексику, тем более так поздно, как в аланскую эпоху. Сам факт су­ществования осетино-европейских параллелей и отсутствие этих схождений в других иранс­ких языках говорит об европейской составляющей в осетинском языке, которая либо исчезла в других иранских языках (в отсутствии питательной среды в течение длительного отрезка времени), либо никогда и не существовала в них. Речь идет о « кавказском» субстрате для осетинского языка, отсутствующего в других иранских языках. Термин «кавказский» подразу­мевает территорию, где существовал этот субстрат, а не его корни.

По мнению В.И.Абаева, «особенно многочисленны и значительны изоглоссы, связыва­ющие осетинский со славянскими языками. Здесь мы имеем не только лексические, но и не­которые важные грамматические связи, что указывает на особую длительность и интимность контактов» [Абаев 1965, с. 4]. Например, ос. tajanпримыкает к ст.-слав. tajo,русск. таять, а на индоиранской почве корень *ta- не распознается [Абаев 1965, с.

15]. Другой пример: ос. tarxon«обсуждение, «судилище» неотделимо от ст.-слав. tblkb,русск. толк, толковать. Имеет параллели в литовском, германских, древнеиндийском, хеттском, возможно, этрусском, но иранских соответствий не отмечено. Другое слово осет. kurсопоставляется с элементом kur в русском кур-носый, кургузый, корнать («обрезать»). Слово в осет. kurd«кузнец» В.И. Абаев сближает с древнерусским кърчии [Абаев 1965, с. 19, 20, 23].

Что касается фонетических скифо-европейских изоглосс, то речь идет о фонеме f.Толь­ко в осетинском, единственном из всех иранских языков, фонема pперешла в фонему f,и на этот переход, по мнению В.И.Абаев, повлияли контакты с германскими языками. Исследова­тель считает, что причина перехода - контакты сармат с готами, и датирует эти контакты 3 в. н.э. Он допускает проникновение этого перехода в адыгский за счет контактов с меотами, ко­торых считает сарматским племенем, [Абаев 1965, с. 35], поэтому датирует эти заимствова­ния сарматским временем. Учитывая, что меоты - потомки индоариев III тыс. до н.э., по более обоснованному мнению [Трубачев 1999], время этих влияний можно удревнить до начала II тыс. до н.э. [Николаева 2007, с. 3-27]. Грамматические осетино-славянские изоглоссы выра­жаются в образовании перфекта с помощью превербов как в осетинском, так и в славянских языках [Абаев 1965, с. 68].

Скифо-европейские изоглоссы, выявленные В.И. Абаевым, однозначно указывают на приход еще не окончательно разделившихся древнеевропейцев на Северный Кавказ, при­чем прослеживается определенное доминирование славянской составляющей. Выделение праславян из ПИЕ общности возможно в III тыс. до н.э., исходя из логики рассуждений извес­тных лингвистов [Георгиев 1970; Трубачев 1963. 1966. 1967; Горнунг 1963; сужу по Бирнбаум 1987, с. 238-248].

Следовательно, данные сравнительно-исторического осетинского языкознания под­тверждают европейскую атрибуцию памятников кубано-терской культуры Северного Кавказа и показывают древнеевропейскую основу в сложении осетинского этноса.

Таким образом, на основании индоевропеизмов в картвельских и осетинском языках, имеющих общие корни во всех «древнеевропейских» языках, мы делаем единственно воз­можный вывод: следует говорить не о миграции отдельных племен исторических диалектов древнеевропейских языков - германцев, балтов, славян, кельтов, а о сдвиге из Малополы- ши, Прикарпатья на Северный Кавказ части массива слабо дифференцированных «древне­европейцев» как еще некоего целого. Такая формулировка отвечает нашему предположению (глава 6), что кубано-терская культура складывалась во времени на Северном Кавказе из нескольких групп, мигрировавших из западных районов Восточной Европы, и в дальнейшем принимала миграционные импульсы из тех же районов Центральной и Восточной Европы.

Альтернативой[82] нашей концепции о «древнеевропейской» миграции из Центральной Европы на Северный Кавказ через Восточную Европу, по данным археологии и лингвистики, изложенной выше, является гипотеза лингвистов Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванова об ин­доевропейской прародине в Передней Азии (археологические эквиваленты - культуры Шому- Тепе и Халаф) [Гамкрелидзе, Иванов 1984, с. 897] и о «вторичной древнеевропейской прароди­не» в Северном Причерноморье Общим звеном в этих концепциях является факт пребывания «древнеевропейцев» в Северном Причерноморье, что отмечено гидронимами, находящими аналогии в гидронимах Центральной Европы (Солучка на Украине и Солонтиа, приток Роны в Европе; Бреща на Украине - Брента в Венеции; Мурава, Морава, Альта в Северном Причерно­морье и Альтинум в Венеции, а также Стрыпа, Иква) [Трубачев 1968, с. 131-132, 177].

В Северной Осетии есть древнейший топонимический пласт (780 единиц), который не­возможно объяснить из существующих языков на Северном Кавказе [Цагаева 1971, с. 118­122]. Эти топонимы, возможно, также связаны с «древнеевропейской» миграцией в конце III - начале II тыс. до н.э., учитывая, что древнеевропейские корнесловы отмечены и в осетинском языке [Абаев 1965].

Таким образом, наша интерпретация археологических памятников Северного Кавказа (новосвободненской, кубано-терской, катакомбной культур) как «древнеевропейских» [Ни­колаева 1974; 2006, с. 3-11; 2010а, с. 140; 2009, с. 157] подтверждается дополнительными наблюдениями лингвистов о «древнеевропейских» названиях малых рек на юге Восточной Европы и предположениями о «вторичном» ареальном союзе носителей древнеевропейских диалектов в понто-каспийских степях. Последний тезис можно сформулировать еще точнее, так как большое число сходных по облику, синхронных археологических памятников, явля­ющихся скорее вариантами, чем отдельными культурами (усатовские, позднетрипольские, кеми-обинские, нижнемихайловские, погребения) на пути от Карпат до Кавказа указывают на выдвижение из восточной части Центральной Европы в Северное Причерноморье и Предкав­казье мобильных групп пастушеских племен.

Сравнительная мифология является еще одним убедительным аргументом в пользу миграции древнеевропейцев из Центральной Европы, которую мы обосновали археологичес­ки и данными индоевропейского, картвельского и осетинского языкознания. Она свидетельс­твует о том, что все основные сюжеты общекавказского эпоса о Нартах сложились в области обитания «кавказских древнеевропейцев» еще в Центральной Европе.

7.4.2. Данные сравнительно-исторической мифологии о присутствии древнеев­ропейцев и индоариев на Кавказе с начала II тыс. до н.э.

В кельтской, германской, балтской, славянской (т.е. древнеевропейской) и осетинской мифологии существуют общие мотивы и сюжеты, которые доказывают переселение части «древнеевропейцев» на Северный Кавказ. Эти сюжеты убедительны и перечислены в работах Ж. Дюмезиля и В.И. Абаева о «Нартском эпосе» [Дюмезиль 1976; 1990; Абаев 1945].

Из общих осетино-славянских мифологем исследователями упомянуты аналогии сю­жетов о великане Мукара из «Нартского эпоса» и Святогора из славянских былин [Дюмезиль 1976, с. 85-94]. Число аналогий может возрасти за счет привлечения параллелей из русских волшебных сказок.

Прежде всего, это полная идентичность начала первой легенды о Нартах и русской на­родной сказки «О Жар-Птице, Иван-царевиче и Сером Волке». Как повествуют осетинские сказители, в саду у Нартов росла яблоня, на которой созревало яблоко, которое обеспечива­ло вечную молодость Нартам. В сад за яблоком повадилась птица с золотым оперением. Два брата Ахсар и Ахсартаг отправились сторожить сад и подстрелили птицу.

По ее следу они доходят до моря, где живет Владыка вод Донбеттыр. Птица оказывается его дочерью. Один из братьев спускается в царство Донбеттыра и спасает царевну, отдав ей ее оперение. Это второй сюжет, который также находит аналогии в русских народных сказках.

Итак, сюжет о волшебной яблоне, которая растет в саду у Нартов и о дочери Морского царя Донбеттыра-Дзерассе, превращающейся в голубку и похищающей яблоки, идентичен сюжету русской волшебной сказки о Жар-Птице, похищающей «яблоки бессмертия», но до­полнен в «Нартском эпосе» элементами другой русской волшебной сказки о дочери Морского царя, Василисе Премудрой, которая существует и в обличье голубки, и в образе прекрасной девы, помогающей герою, Иван-царевичу, который похищает оперение Василисы Премуд­рой, чтобы заручиться ее поддержкой.

Третий сюжет связан с наказом Дзерассы, дочери Донбеттыра, своим сыновьям сторо­жить ее могилу три дня. Сыновья Дзерассы не исполнили своего долга, и из ее склепа через 9 месяцев появляется волшебный конь, волшебный пес и Сатана. На наш взгляд, просьба Дзе­рассы сторожить ее могилу 3 дня вызывает реминисценцию другой русской народной сказки о старике и его сыновьях, о просьбе старика-отца сторожить три дня его могилу, о Сивке-Бур­ке, волшебном коне, появляющемся из могилы отца как награда третьему сыну. Только в рус­ской сказке «Сивко-Бурко», напротив, волшебный конь является наградой Ивану, младшему сыну, который выполняет наказ отца и сторожит могилу три дня.

Четвертый сюжет в «Нартском эпосе» связан с Сосланом, Великим нартом, который на­стигает на своем волшебном коне летающую башню, где живет Дочь Солнца, и женится на ней. В сказке «Сивка-Бурка» Иван выполняет аналогичную задачу, совершает прыжок на коне и касается окна светлицы в высокой башне, где сидит царевна, а затем и женится на царевне из башни.

Пятый сюжет связан с женитьбой другого Великого нарта, Хамыца на дочери Донбетты­ра, которая вынуждена скрываться в лягушачьей коже, или в черепашьем панцире. Насмешки Сырдона (зависть, злые козни) вынуждают ее покинуть мужа. В русской народной сказке «Ца­ревна-лягушка» завистники сжигают лягушачью кожу царевны, что приводит к дальнейшим злоключениям Ивана-царевича и Царевны-лягушки.

Шестой сюжет «Нартского эпоса» о волшебном войске, которое выходит или из Черной горы, или из морских глубин, находит отражение в русской сказке, обработанной великим поэтом А.С. Пушкиным, о войске, которое «из вод чредой выходят ясных и с ними дядька их морской».

Исследователи «Нартского эпоса» Ж. Дюмезилъ [Дюмезиль1976, с. 70, 80, 98-99, 111­122; 1990, с. 13-14, 64-71, 168 и сл.] и В.И. Абаев [Абаев1945, с. 56-69, 105-117] показали, что сюжет Сослан-Сырдон восходит к сюжету о Бальдре - Локки из эддических сказаний; сюжет о Батразе связан с кельтским эпосом о Кухулине и средневековыми легендами о короле Ар­туре; сюжет о Хамыце и его жене имеет параллели в сюжетах ведийской (индоарийской лите­ратуры), а также в кельтском мифологии.

Сослан относится к числу великих Нартов, который является одновременно и двой­ником древнегерманского Бальдра, исходя из концепции Ж. Дюмезиля о тождествен­ности природы пары Сослан-Бальдр и Сырдон-Локи, и двойником индоарийского Митры

(сюжеты о рождении Сослана и Митры), причем это соединение двух героев в фигуре Сосланане является органичным. Такая ситуация могла возникнуть при соседстве индо- ариев и древнеевропейцев в процессе параллельной миграции из Европы на Северный Кавказ, либо только на Кавказе, куда индоарии и древнеевропейцы прибывают в одно и то же время. Это подтверждается одинаковыми комплексами в дольменах Новосвобод­ной (древнеевропейская культура) и в погребениях кубано-днепровской/новотитаровс- кой культуре (индоарийская культура).

Таким образом, «Нартский эпос» включает в себя часть древнегерманского эпоса «Эдда», элементы и сюжеты кельтской мифологии, мотивы русских народных сказок, а также индоарийские сюжеты о Сослане, нерожденном сыне Сатаны, и восходит в своей древней­шей части к общему для перечисленных народов «древнеевропейскому» эпосу.

Ж. Дюмезиль и В.И. Абаев датируют сложение эпоса по-разному: общеиндоевропейс­кой, скифской и готской эпохой. Однако скифские (иранские) параллели не могут определять дату всего цикла, поскольку общие сюжеты в мифологии германцев, кельтов, балтов, славян могли появиться только в период их общности на севере Центральной Европы в III тыс. до н.э. Именно миграции «древнеевропейцев» на Кавказ в конце III-первой половине II тыс. до н.э., заложили основу «Нартского эпоса» как кавказского варианта древнеевропейских мифов.

Не может быть принята концепция Ж. Дюмезиля, считавшего общие элементы в евро­пейской и осетинской мифологии результатом сохранения общеиндоевропейского мифоло­гического наследия [Дюмезиль 1976, с. 103-105].

Заключение В.И. Абаева, что все скифо-европейские изоглоссы обусловлены контакта­ми германцев с иранцами в период прихода готов в Причерноморье, не согласуется с содер­жанием эпоса и его европейскими параллелями.

Разделяя мнение Ж. Дюмезиля и В.И. Абаева, что осетинская версия «Нартского эпо­са» богаче, разнообразнее, а поэтому первична по отношению к другим вариантам эпоса, не­льзя принять точку зрения исследователей, что создатели этого эпоса - осетины, от которых эпос был воспринят соседями в среду населения, говорившего на севернокавказских язы­ках. Осетин как этнической единицы не было в то время, когда создавались сюжеты, общие для древнегерманской, кельтской, праславянской, балтской мифологии, поэтому осетины не являются создателями всего эпоса. Осетины дополнили его позже иранскими сюжетами и стали хранителями древнейшего ядра эпоса, который задолго до появления осетин сущес­твовал на Кавказе, в среде «древнеевропейцев» Кавказа, потомки которых вошли в состав осетинского народа.

Действительно, данные археологии говорят, что центр «древнеевропейской» культур­ной традиции (кубано-терской) культуры находится на территории Северной Осетии и сосед­ней Кабардино-Балкарии, где собственно и жили осетины в средние века. На этих же терри­ториях были записаны наиболее полные версии «Нартского эпоса». Значит, это древнейшее ядро эпоса появилось на Кавказе вместе с древнеевропейским населением, предками кель- то-италиков, славян, балтов, германцев, которые также не представляли собой на момент миграции отдельные самостоятельные этнические единицы, хотя находились по соседству с уже отделившимися друг от друга праиранцами и праиндийцами.

Сохраниться эпос мог только в индоевропейской среде. Осетины относятся к вос­точным иранцам, которые на Кавказе фиксируются письменными и археологическими источниками с 8-7 в. до н.э., но древнеевропейское ядро эпоса гораздо древнее. При­сутствие индоевропейцев-древнеевропейцев на Северном Кавказе археологически и лингвистически фиксируется с III тыс. до н.э., что свидетельствует о приоритете древ- неевропейцев как творцов эпоса. Эпос в Европе уже существовал к моменту первого разъединения древнеевропейской общности в III тыс до н.э. по причине экологического кризиса и начавшихся миграций. Мигранты-древнеевропейцы из Центральной Европы, оказавшись на Кавказе, сохранили отдельные сюжеты общего древнеевропейского эпо­са, но и частично их утратили. Миграционный процесс был перманентным с начала III тыс. до конца первой трети II тыс. до н.э.

Таким образом, содержание этнокультурных процессов на Северном Кавказе в III-II тыс. до н.э. заключается в появлении древнеевропейцев на Северном Кавказе в III-II тыс. до н.э., о чем свидетельствуют данные археологии Северного Кавказа, Польши, Центральной Европы III тыс. до н.э.

Далее исторический процесс определяется взаимодействием древнеевропейцев с пракартвелами и картвельскими племенами, о чем говорят синкретичные комплексы куро- аракской и кубано-терской культуры как на Северном Кавказе, так и в Закавказье конца III - начала II тыс. до н.э., а также индоевропеизмы в картвельских языках, выявленные ГА. Кли­мовым.

Кроме того, о присутствии древнеевропейцев в Северной Осетии говорит топонимика данного региона и древнеевропейские корнесловы в осетинском языке.

О присутствии древнеевропейцев в Северной Осетии говорит топонимика данного ре­гиона и древнеевропейские корнесловы в осетинском языке.

Данные археологии, лингвистики (данные картвельских, древнеевропейских и осетин­ского языков) и мифологии [Нарты 1989; Афанасьев 1992; 1994; Мифы народов мира 1990; Славянская мифология, 1990] показывают, что в Центральной Европе и в центральной части Северного Кавказа в древности проживали племена, родственные по материальной культу­ре, по языку, имеющие сходные религиозно-мифологические системы[83].

О прохождении древнеевропейцев через Северное Причерноморье из Центральной Европы на Кавказ свидетельствует гидронимия малых рек Правобережной Украины, назва­ния которых встречаются и на территории Франции, Британских островов и Северной Осетии [Трубачев 1968, с. 131-132, 177], автохтонами которых являются кельты.

Связи Центральной Европы и Кавказа в конце III-II тыс. до н.э. объясняют схождения сю­жетов эпоса о Нартах, эпоса об Асах (Старшая и Младшая Эдда), кельтских мифов о Кухулине и легенд о короле Артуре, русских сказок и былин, а также литовских и латышских сказок. И наоборот, существование столь большого числа параллелей между сюжетами Нартского эпоса и мифами народов Европы указывает на то, что на Северный Кавказ пришли не отде­льные индоевропейские народы (от кельтов до славян), а слабо дифференцированная «древ­неевропейская» этнолингвистическая общность.

Древнеевропейцы пришли еще достаточно монолитным массивом, хотя более явно в нем доминирует «славянская составляющая». Они принесли не только свою культуру, уклад хозяйства, но и свои духовные ценности. Древнеевропейцы не только повлияли на строй и лексику картвельских языков, но и духовно повлияли на неиндоевропейское население Кавказа, передав им свою систему представлений, нашедшую отражение в «Нартском эпосе», который все народы Кавказа считают своим достоянием [Николаева 2005, с. 91-94]. Древнеевропейцы должны были дожить до прихода алан - предков осе­тин, поскольку древнеевропеизмы сохраняются в виде языковых и мифологических ре­ликтов и у осетин.

7.5.

<< | >>
Источник: Николаева Н.А.. Этно-культурные процессы на Северном Кавказе в III-II тыс. до н.э. в контексте древней истории Европы и Ближнего Востока - М.: Издательство МГОУ,2011. - 536 с. 2011

Еще по теме Древнеевропейцы на Северном Кавказе по данным лингвистики и мифологии:

  1. Ареалы прародин индоевропейцев на нескольких хронологических уровнях развития языка и ареалы диалектных общностей древнеевропейцев и индоиранцев и доказательство автохтонности древнеевропейцев в Центральной Европе по данным лингвистики и археологии
  2. Индоарии в Предкавказье по данным археологии, лингвистики, мифологии
  3. ГЛ AB А 8 ПОРТРЕТ ПРАИНДОЕВРОПЕЙСКОГО ОБЩЕСТВА ПО ДАННЫМ ЛИНГВИСТИКИ И АРХЕОЛОГИИ (СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ КУЛЬТУРНО-ХОЗЯЙСТВЕННОГО ТИПА ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ОБЩНОСТИ И КУЛЬТУР ВИНЧА, ЛЕНДЬЕЛ И КУЛЬТУРЫ ВОРОНКОВИДНЫХ КУБКОВ)
  4. Глава 1 Основные концепции происхождения бронзового века Северного Кавказа
  5. Этнокультурные процессы на Северном Кавказе в контексте индоевропейской истории
  6. № 85. ПРИРОДНЫЕ БОГАТСТВА СЕВЕРНОГО ПРИЧЕРНОМОРЬЯ И КАВКАЗА
  7. Выделение и происхождение «древнеевропейской» линии развития в культурах Северного Кавказа III-II тыс. до н.э.
  8. ГЛАВА 7 ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРАРОДИНА ПО ДАННЫМ АРХЕОЛОГИИ. ИНДОЕВРОПЕИЗАЦИЯ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ (ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ)
  9. «Великое переселение народов» и его влияние на этнополитическую картину Северного Причерноморья и Кавказа.
  10. Историография о классификации погребального обряда и могильных сооружений ранне- и среднебронзового века Северного Кавказа
  11. Историография о классификации керамического инвентаря в погребальных памятниках среднебронзового века Северного Кавказа
  12. Развитие представлений о бронзовом веке Северного Кавказа в зеркале терминологических трансформаций, связанных с памятниками Майкопа, Новосвободной и северокавказской культуры (СКК)
  13. Русь и соседние народы в IX-XII вв. Народы Северного Кавказа.