<<
>>

ГЛAB А 2 ПРОБЛЕМА РАННЕИНДОЕВРОПЕИСКОИ ПРАРОДИНЫ (ДРЕВНЕЙШИЕ ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В МАЛОЙ АЗИИ)

Изучение историографии вопроса показывает, что поначалу лингви­сты не рассматривали общеиндоевропейский (прагерманский) язык в диахронии, реконструируя языковое единство, сложившееся к его рас­паду на отдельные обособленные диалекты.

Правда, в середине XIX ве­ка Шлейхер, первым разработавший относительную хронологию выде­ления различных языков из общего прагерманского единства (генеа­логическое древо, Шлейхер, 1861—862, с. 7), указывал, что индоевро­пейский язык прошел сложный этап эволюции и со временем значи­тельно упростился.

Выделение древнейшего слоя в праиндоевропейском языке стало возможным лишь после выхода в свет работ Соссюра «Исследования о первоначальной системе гласных индоевропейских языков». Система гласных, по Соссюру i(1977), не всегда была одинакова; «высказыва­лось даже мнение, что она сводилась к одному ’е’» (Мейе, 1938, с. 81). В настоящее время многоэтапность праязыка доказывается, исходя из различия систем кратких и долгих гласных в некоторых языках индо­европейской семьи. Так, Воронцова (1983, с. 10) дает две реконструк­ции, характеризующие, вероятно, разные уровни раннеиндоевропейско­го (р.и.е.): і u і и. Для позднеиндоевропейского система гласных а е/о

а

отличается от двух названных выше. Эта шестифонемная система

V V

і е и представляет достаточно устойчивое сочетание» (Воронцова,

V V

е о

V

а

1983, с. 10).

Помимо выявления первоначальной системы гласных Соссюром бы­ло сделано в этой же работе еще одно основополагающее открытие для выявления древнейшего пласта в праиндоевропейском. Суть открытия состоит в том, что наряду с односложными корнями, как думали рань­ше, существовали двусложные (Мейе, 1938, с. 462—463). Эти положе­ния легли в основу бореальной концепции Андреева, скрупулезно в те­чение 30 лет реконструировавшего древнейший пласт индоевропейско­го праязыка (Андреев, 1957, 1979, 1986).

Раннеиндоевропейский язык Андреев реконструировал в своей од­ноименной монографии на основе анализа данных позднеиндоевропей­ского языка с помощью «метода внутренней реконструкции». Он вос­становил «раннеиндоевропейскую систему двусогласных корней в ее первоначальном виде» (Андреев, 1986, с. 1). Исследователь восстановил лексическую систему раннеиндоевропейского праязыка из 203 слов, со стоящих только из двух согласных фонем и реконструировал для этих слов протосемы [*], выявил для этих корней семантические деревья.

Реконструкция раннеиндоевропейских протосем осуществлялась

Андреевым (1986, с. 39) «полностью внутри индоевропейского мате­риала».

Бореальный язык был реконструирован Андреевым после сравнения 203 раннеиндоевропейских корней с лексемами алтайских и уральских языков[†]. «Выяснилось, что из 203 корневых слов 198 присутствуют как в составе уральских, так и в составе алтайских производных форм, а 5 слов обнаруживаются в одной из этих двух языковых групп ... для раннеиндоевропейских и алтайских корневых согласных найдены впол­не строгие законы звуковых соответствий» (Андреев, 1986, с. 1). На этом основании автор делает вывод о существовании бореального праязыка, давшего начало раннеиндоевропейскому, раннеуральскому и раннеалтайскому языкам. Раннеиндоевропейский язык являлся, по мне­нию Андреева (1986, с. 2) «главной ветвью бореального праязыка».

Отсутствие морфологической системы в бореальном и раннеиндо­европейском праязыках, а также в древнейших слоях прауральского и праалтайского, по мнению Андреева (1986, с. 38) делали безуспеш­ными попытки некоторых компаративистов реконструировать общие для трех последних праязыков элементы морфологии. В ходе изолиро­ванного становления после распада бореальной общности «в их морфо­логии можно видеть причину столь разных эволюционных линий» (Анд­реев, 1986, с. 38). В бореальном языке и раннеиндоевропейском на на­чальной стадии существования не было частей речи; «морфология — в ее современном понимании — отсутствовала, единственным видом сло­вообразования было корнесложение, т.

е. соединение двух корневых слов в одно сложное целое» (Андреев, 1986, с. 4). Отличие бореально­го и раннеиндоевропейского находилось не в сфере типологии, а в сте­пени корнесложения: в бореальном языке оно едва начиналось, тогда как в РИЕ (раннеиндоевропейском) оно достигло высокой степени» (Андреев, 1986, с. 37—38).

Процесс генезиса двукорневых раннеиндоевропейских слов разви­вался все интенсивнее, «достигнув такого уровня развития, при кото­ром на рубеже раннеиндоевропейской и среднеиндоевропейской эпох создалась возможность в виде появления детерминативного способа словопроизводства» (Андреев, 1986, с. 278).

Среднеиндоевропейский праязык характеризуется коренной типоло­гической перестройкой, заключающейся в оформлении системы детерми­нативов, в появлении новых основ, неадекватных ни одному из корней, «основ имеющих в своем составе плюс один или несколько распростра­нителей» (Андреев, 1986, с. 282). К этому периоду, по мнению Андрее­ва, относится и формирование абстрактной лексики. «В СИЕ (средне­индоевропейском) не было, вероятно, как таковых частей речи. В эту эпоху на основе раннеиндоевропейских корней развивались полулек- сические-полуграмматические значения» (Андреев, 1986, с. 289). Появ­ление частей речи могло соответствовать лишь переходной к ПИЕ эпохе.

Позднеиндоевропейский язык образовался в процессе эволюции среднеиндоевропейского. От раннеиндоевропейского языка изолирующе­го строя он отличается коренным образом и был прежде всего языком «синтетического строя с высокоразвитой флексией, включая внутрен­нюю» (Андреев, 1979, с. 90). В позднеиндоевропейском языке произо­шло становление частей речи, сначала имени и глагола, потом других

частей речи (числительных, причастий, местоимений) (Андреев, 1986, с. 289—290). Век назад академик Фортунатов справедливо отмечал, что «общий (праиндоевропейский — В. С.) язык в эпоху его распаде­ния был языком очень развитым, имевшим много слов и грамматичес­ких форм» (Фортунатов, 1956, т. 1, с. 49) и подчеркивал, что исследо­ватели «не должны искать в этом языке такого единства, которое ис­ключало существование диалектов» (Петерсен, 1956, с.

7). Существова­ние диалектов в позднеиндоевропейском с конца прошлого века никем не оспаривается. В настоящее время язык рассматривается «как сис­тема, существовавшая в виде определенного множества взаимосвязан­ных диалектов. Расчленение общего языка на исторически засвидетель­ствованные родственные языки можно представить себе как постепен­ное обособление и дробление первоначальных диалектов общей исход­ной языковой системы...

В языковой модели, реконструируемой для определенного хроноло­гического среза, такое членение предстает синхронно в виде вариант­ных (дублетных) форм, которые могут отражать ареальные, диалект­ные противопоставления в системе общего языка позднего периода. Та­кие диалектные противопоставления могут объясняться хронологичес­ки» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. ХСП).

По периодизации Гамкрелидзе — Иванова позднеиндоевропейская общность делится «на основании грамматических изоглосс» на 5 эта­пов: «фонологические изоглоссы дают возможность проследить даль­нейшие членения выделяемых на этапе 5 индоевропейских диалектных ареалов вплоть до исторических диалектов» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 400). Всего Гамкрелидзе, Иванов (1984, с. 445) выделяют 7 хро­нологических уровней в развитии общеиндоевропейской языковой об­ласти. Поскольку первый общеиндоевропейский уровень устанавлива­ется по грамматическим изоглоссам, то он не может относиться к ран- нсиндоевропейскому яззыку. Скорее всего не может быть отнесен и к начальным периодам среднеевропейского языка (по периодизации Анд­реева), поскольку в этот период на основе раниеиндоевропейских кор­ней развивались лишь «полулексические-полуграмматические значе­ния» (Андреев, 1986, с. 289, см. выше).

Таким образом, хронологическая «деривационно-пространственная модель членения общеиндоевропейской языковой области» Гамкрели­дзе— Иванова относится, в основном, к позднеиндоевропейской языко­вой общности, возможно, к финалу среднеевропейской (по Андреевку) эпохи, а 7 ее хронологических уровней отражают в какой-то мере эта­пы эволюции, в основном, позднеиндоевропейского праязыка.

На втором уровне этой периодизации прослеживаются два диалект­ных единства: к первому восходят греческий, индоиранский и, вероят­но, германский и балто-славянский диалекты; ко второму — хеттский, тохарский, италийские, кельтские и фригийский (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 390—391). На третьем уровне выделяется анатолийская язы­ковая общность, на четвертом уровне оформляются тохарско-кельто­италийский ареал, на пятом уровне из первого диалектического един­ства выделяются германо-балто-славянский и арийско-греческо-армян­ский диалекты, а из тохаро-кельто-италийского языкового ареала — то­харский. На шестом уровне образуются балто-славянский, германский, армяно-арийский, греческий, кельтский, тохарский, анатолийский, на седьмом уровне сохраняются те же диалекты, только армяно-арийский распадается на армянский и индоиранский (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 371—428). При ряде спорных моментов «деривационно-пространст­венной модели членения общеиндоевропейской языковой области», пред­ложенной Гамкрелидзе и Ивановым, отмеченных уже историками и

30

лингвистами (Дьяконов, 1982; Трубачев, 1982, 1985) и освещенных ча­стично в нашей предыдущей монографии, кардинальных расхождений в выявлении диалектных общностей и в направлении последовательно­сти уровней эволюции позднеиндоевропейской общности, по нашему мнению, не наблюдается (сравнить, например, Мейе, 1938, гл. IX «О разделении диалектов»).

Даже резко отличающиеся от положений классического сравни­тельного индоевропейского языкознания, обстоятельно аргументиро­ванные выводы Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 98—112, 407—414) о приблизительной синхронности появления системных иноваций и ново­образований, приведших к возникновению кентумных диалектов, а так­же об осуществлении различными диалектами конвергентно кентумно- го перехода не меняют существенно ни направления эволюции праиндоевропейского диалектного един­ства, ни пространственного распределения диалек­тов. Картина размещения диалектов в праиндоевропейском ареале мало меняется из-за установления конвергентности возникновения кен­тумных языков, поскольку авторы признают необходимость выделения «ареальной общности диалектов, относимых к классификационной груп­пе сатем» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с.

411) из-за сходства фонети­ческих иноваций в различных сатемных диалектах.

Таким образом, область праиндоевропейской языковой общности, по схеме Гамкрелидзе и Иванова, занимает «сатемная ареальная общ­ность диалектов» и диалекты кентумной классификационной группы (по терминологии Гамкрелидзе — Иванова) группы в отличие от преж­ней кентумной ареальной общности, отражающей, по мнению ряда уче­ных, западную группу диалектов в отличие от восточной — сатемной (Дьяконов, 1982, с. 6).

В своей работе Иванов и Гамкрелидзе не только подтверждают на новом методическом уровне направленность эволюции общеиндоевро­пейской языковой общности, но и, после анализа основных вопросов структуры и. е. праязыка и переинтерпретации ряда основных поло­жений сравнительного языкознания, обосновали поэтапную последова­тельность в развитии диалектов этой общности.

Это обеспечило надежность данной периодизации и. е. языковой общности, что позволяет историкам, археологам и культурологам уве­ренно использовать «деривационно-пространственную модель членения общеиндоевропейской общности» Гамкрелидзе — Иванова при поисках индоевропейской прародины.

Коррекция между периодизациями и. е. праязыка Андреева и Гам­крелидзе— Иванова создает уникальную возможность проследить в диахронии эволюцию и. е. праязыка на всем пути его развития.

Древнейшие 5 горизонтов деривационно-пространственной модели членения и. е. праязыковой общности выделены, как указывалось вы­ше, «на основании грамматических изоглосс» (Гамкрелидзе — Иванов, 1984, с. 400), которые по хронологической схеме Андреева могли поя­виться не ранее финального периода среднеиндоевропейской эпохи. К этой эпохе, с известной долей вероятия, может принадлежать первый бездиалектный уровень (в периодизации и. е. праязыка Гамкрелидзе — Иванова) и, возможно, второй хронологический уровень, в котором слабо намечается существование двух диалектных ареалов на основа­нии наличия лексических изоглосс в некоторых и. е. языках, включая анатолийские, и их отсутствия в индоиранских языках.

Возможность отнесения раннего периода в схеме Гамкрелидзе — Иванова, характеризующегося глоттализовапной серией 1 индоевропей- 31

ских смычных, к периоду, предшествующему позднеиндоевропейскому языку, т. е. тому языку, который уже стоял на грани распада на от­дельные диалекты», предусматривал Дьяконов (1982, с. 9; подробнее об этом см. Сафронов, 1983, с. 28—29). Бесспорное обособление диалек­тов .внутри праиндоевропейской общности прослеживается, лишь с 3-го уровня периодизации Гамкрелидзе—Иванова. Начало этого процесса, вероятно, совпадает с окончательным оформлением позднеиндоевропей­ского единства.

Периодизация общего индоевропейского праязыка представляется следующей:

1—бореальный праязык (по Андрееву);

2 — раннеиндоевропейский язык (по Андрееву), древняя и поздняя фазы развития;

3 — среднеиндоевропейский язык (по Андрееву), раняя и поздняя фазы развития;

4 — позднеиндоевропейский язык;

2/3, 4, 5, 6, 7 — хронологические уровни (по Гамкрелидзе — Ива­нову) .

Абсолютная хронология развития общеиндоевропейского праязыка по лингвистическим данным может быть разработана лишь для позд­неиндоевропейского праязыка, поскольку глоттохронологическое дати­рование предполагает наличие базового словаря, в котором согласно открытию Сводеша за 1000 лет происходит замена около 15% таких слов, за 2000 — 28%, за 4000 — 48% (Дьяконов, 1984, с. 3—20).

Базовый словарь (іили основной словарный фонд) включает в себя слова, которые в меньшей степени подвержены инновациям или могут быть заимствованы из других языков и обозначают явления природы, названий частей тела и т. д.

Репертуар из 203 раннеиндоевропейских корней, составленный Анд­реевым, мало подходит для составления базового словаря этого язы­ка, а работа по глоттохронологическому датированию позднеиндоевро­пейского праязыка не проделана.

Датировка позднеиндоевропейского праязыка на исторических дан­ных имеет свою перспективу лишь при учете медленного количествен­ного изменения основного словарного фонда и качественных измене­ний, произошедших в языке. Так, Гамкрелидзе — Иванов (1984, с. 359— 861) определяют распад индоевропейского единства «не позднее IV тыс. до н. э.» отталкиваясь от дат первых свидетельств о хеттах в Анатолии — рубеж Ш/П тыс. до н. э.— устанавливаемых на основании упоминания хеттских и лувийских имен в каппадокийских таблицах из староассирийских колоний в Малой Азии. Тысячелетний разрыв между сложившимся хеттским и праиндоевропейской общностью данные авто­ры предполагали, отводя место анатолийской языковой общности, из которой и выделились хеттский и лувийский языки. Причем, авторы указывали на присутствие анатолийской общности в Малой Азии, по­скольку там в «гидронимах, обнаруживаются и такие формы, восходя­щие к общеанатолийскому состоянию, которых уже нет в отдельных исторических языках — хеттском, палайском» (Гамкрелидзе — Иванов, 1984, с. 861). В настоящее время имеются прямые указания на присут­ствие хеттов и лувийцев в Малой Азии почти с середины III тыс. до н. э.: «упоминания в эблаитских текстах о Канише, Хатти можно рассмат­ривать как современное им подтверждение легенд о подвигах Саргона и Нарамсина в Анатолии и о сражениях с царями Каниша, Хатти и Пурусханды, которые были не просто городами-государствами, а могу­щественными царствами, где, возможно, уже преобладали три языко­вые группы — інеситская, в царстве Ка-ниш, хаттская — в севернога-

32 _ _ .

лнйской области и лувийская —в царстве Пурусханда» (Мелларт, 1985, с. 29). Отнесение назад почти на полтысячи лет исторических данных сосуществовании хеттов в Малой Азии удревняет выделение хеттов из общеиндоевропейской общности, и это отделение надо относить, исхо­дя из уже изложенных аргументов, не позднее первой половины IV тыс. до н. э. Однако после обособления хеттов на 3-м хронологи­ческом уровне периодизации Гамкралидзе — Иванова, индоевропейское единство продолжало существовать и лишь на следующем, 4-м уровне выделения, кроме анатолийского, тохаро-кельто-италийский диалект­ный ареал, на 5-м уровне — арийско-греко-армянский, на 6-м — гречес­кий, на 7-м — индоиранский. К этому времени анатолийский прошел 5 ступеней эволюции.

Дата существова-ния греко-армяно-арийской языковой общности определена Гамкрелидзе — Ивановьш на ступень позже выделения ана­толийского (хетто-лувийского) языка. Авторы датируют ее тем же ме­тодом, отталкиваясь от исторически засвидетельствованных греческих и арийских диалектов.

Греческий микенский засвидетельствован в начале XV в. до н. э. Он, как и некоторые уже обособившиеся другие диалекты, принадле­жит к восточной диалектной ветви греческого языка. Существование восточной и западной ветви греческого датируется Гамкрелидзе — Ива­новым (1984, с. 864) рубежом Ш/П тыс. до н. э. Из этого следует, по Гамкрелидзе — Иванову, что общегреческий «надо отнести к эпохе не позднее III тыс. до н. э.» (Гамкрелидзе — Иванов, 1984, с. 864). Греко- армяно-арийская общность должна быть несколько древнее. Уточнить дату существования этой общности помогает дата арийской (индоиран­ской) общности. Гамкрелидзе — Иванов датирует ее «не позднее IIl тыс. до н. э. на основании установления в середине II тыс. до н. э. особого митаннийского арийского языка, отличного от древнеиндийско­го и древнеиранского» (Гамкрелидзе, Иванов, 1984). Елизаренкова же (1987, с. 2), посвятившая работу ведийскому языку,— «самой архаич­ной разновидности древнеиндийского языка» — считает митаннийский «диалектом, отличным от ведийского», поскольку зафиксированный в- более раннее время «митаннийский» характеризуется как доведийски- ми чертами, ... так и послеведийскими, даже среднеиндийскими». Это предполагает наличие для обоих диалектов общего древнеиндийского языка, который следует датировать не позднее второй половины III тыс. до н. э., поскольку «наиболее ранние лингвистические данные древнеиндийского языка, засвидетельствованные в Малой Азии и Пе­редней Азии, датируются началом II тыс. до и. э.» (Елизаренкова, 1987, с. 3), а не серединой II тыс. до н. э., как полагали Гам­крелидзе и Иванов. Это согласуется с некоторым удревнением даты воз­никновения государства Митанни, которое существовало «не позже XVII в. до н. э.», а не XVI, как предполагали ранее (Аветисян, 1984, с. 18). o

Датировка общего древнеиндийского второй половиной III тыс. до и. э. предполагает распад индоиранской общности не позднее середи­ны III тыс. до н. э. Первую же половину III тыс. до н. э. следует отво­дить па существование индо-иранской языковой общности, отколовшей­ся от праиндоевропейской общности не ранее конца IV тыс. до н. э. Этот хронологический рубеж определяет 7-й хронологический уровень, по схеме Иванова — Гамкрелидзе (1984, с. 415), и начало распада ос­новного ядра праиндоевропейской языковой общности, за вычетом ана­толийского диалекта, выделившегося на 3-м хронологическом уровне по той же схеме.

Между выделением анатолийского диалекта и выделением индо- 3—1163 33

иранского, датируемого концом IV тыс. до п. э. существуют две (3-я и 4-я) ступени развития индоевропейской общности, что позволяет уточ­нить время выделения анатолийского из праязыковой общности индо­европейцев и относить его не к первой половине IV тыс. до н. э., а к началу IV или концу V тыс. до н. э.

Таким образом, диалектное членение составило основное содержа­ние позднеиндоевропейской языковой общности на протяжении всего IV тыс. до н. э. до окончательного формирования исторических диалек­тов. Диалектному членению предшествует 1-й хронологический уровень схемы, а на 2-м уровне, согласно схеме Гамкрелидзе — Иванова, лишь намечаются области диалектного членения, что позволяет отнести его к финалу среднеиндоевропейской эпохи и датировать первые два уров­ня деривационно-пространственной модели, не отступая от хронологии ее создателей, приблизительно V тыс. до н. э.

Хронологическая амплитуда среднеевропейской общности (эпохи) лимитируется ее финалом (V тыс. до н. э.) и, учитывая длительную эволюцию с. и. е. праязыка (по Андрееву) должна, в основном, занимать VI тыс. до н. э.

Финальная дата раннеиндоевропейского языка не должна быть позднее VII — начала VI тыс. до н. э.; учитывая длительность эволю­ции раннеиндоевропейского языка, следует допускать его возникнове­ние и в VIII тыс. до н. э. Бореальный язык в таком случае должен быть не моложе IX тыс. до н. э.

Гипотеза о локализации раннеиндоевропейской прародины, выдви­гаемая нами, находится приблизительно в соответствии с хронологи­ческими периодами Андреева, но в противоречии с его локализацией раннеиндоевропейской прародины в зоне Карпатского бассейна.

Бореальный праязык Андреев (1986, с. 39) относит (на основании полного отсутствия протосем, свидетельствующих о производящем хо­зяйстве) к заключительной фазе верхнего палеолита, а «время появ­ления и начало самостоятельной эволюции раннеиндоевропейского, оп­ределяется геологически — как нижний срез голоцена, общественно-ис­торически—как переходный процесс от верхнего палеолита к мезоли­ту и период раннего мезолита» (Андреев, 1986, с. 277).

Основанием для такой датировки служит отсутствие в корнеслове р. и. е. праязыка лексических единиц, указывающих на знакомство но­сителей этих языков с металлами, а также лексем, обозначающих сельскохозяйственные орудия или культурные растения. Отсюда автор делает вывод о том, «что эпоха раннеиндоевропейских корневых слов не знала земледелия и была, очевидным образом, старше неолита». Андреев (1986, с. 39) устанавливает наличие «только р. и. е. лексичес­кой единицы, имеющей безусловно скотоводческий детонат, а именно — «пасти» (Андреев, 1986, с. 39). Большое число лексем, относящихся к сфере охоты, указывает на их ведущее значение в жизни ранних ин­доевропейцев, что позволяет, по мнению Андреева (1986, с. 39), отно­сить РИЕ язык к мезолиту. В то же время Андреев склоняется к тому, что ранним индоевропейцам было известно не только скотоводство, но и земледелие, однако не делает на этом основании никаких решитель­ных выводов в сторону омоложения РИЕ общества.

Ландшафт раннеиндоевропейской прародины реконструируется па основании РИЕ лексики, из которой следует, что раннеиндоевропейское общество жило в холмистых местностях, может быть в предгорьях, в которых не было больших рек, но речушки, протоки, родники; реки, несмотря на быстрое течение, не были препятствием; переправлялись через них на лодках. Зимой эти реки замерзали, а весной разливались. Были и болота.

Об этом свидетельствуют РИЕ корнесловы со значением: II—16 «го­ра, выситься, нависающий»; II—12 «возвышаться, курган, приподня­тый, означающий холм, неровную местность»; II—32 «болотница, ядо­витый, горчить на кочках»; VIII—7 «болото, ползущий на сваях»; III—37 «течь, вытекающий, протока, родник, струиться, сильно теку­щий»; VII—2 «ехать на волокуше, всадником, на лодке».

Климат РИЕ прародины, вероятно, был резко континентальный с суровой и холодной зимой, когда перемерзали реки, дули сильные вет­ры; бурной весной с грозами, сильным таянием снегов, разлитием рек; жарким засушливым летом, когда пересыхали травы, не хватало воды.

Об этом свидетельствуют РИЕ корнесловы: II—7 «зима, стынущий, перезимовать»; V—3 «лед, .скользкий, замерзнуть»;, VIII—8 «холод, мороз, мерзнущий, силиться»; III—32 «дуть, надувание, ветер, сдува­ющий»; V—5 «небо, заволакиваться, с громом»; III—39 «таять, разли­тие, орошающий»; II—20 «засыхать, побурение, бурый».

Подобный резко континентальный климат не подходил для Евро­пы VIII—VII тыс. до н. э. и тем более для Европы более поздних пе­риодов, когда наступил климатический максимум голоцена с большой увлажненностью, с многоводными реками и плюсовой температурой и в зимний период.

Локализация раннеиндоевропейской прародины по данным экологии должна учитывать не только данные, реконструи­рованные на основе РИЕ лексики, но и климатическо-ландшафтные ха­рактеристики в период VIII—VII тыс. до н. э. тех районов, которые являются возможной зоной обитания ранних индоевропейцев.

Основным моментом, который был упущен Андреевым при лока­лизации им РИЕ прародины, является последнее оледенение, охватив­шее значительную часть Карпатского бассейна и закончившееся в IX тыс. до н. э. (Ложек, 1971, с. 109—114). Наступившая после оле­денения эпоха — младшая фаза дриаса — характеризуется холодным климатом в Центральной и Западной Европе и Малой Азии, степными .ландшафтами и островками редкой таежной растительности. C наступ­лением пребореального периода пришло потепление. Центральная Ев­ропа, где Андреев помещает прародину ранних индоевропейцев, покры­та густой сетью рек и озер, образовавшихся в послеледниковый пери­од, что никак не вяжется с картиной засушливого лета, отраженной в РИЕ лексике.

Западпо- и восточноевропейские регионы, не охваченные оледенени­ем не соответствуют возможному варианту РИЕ прародины, посколь­ку либо отличаются более мягким климатом, чем климат РИЕ праро­дины по данным лексики (Приальпийская зона и Апеннины), либо из- за отсутствия горного ландшафта (низменные районы Западной Евро­пы и черноморо-каспийские степи).

Балканы, в своих предгорьях, вероятно, больше приближались по своим характеристикам к РИЕ прародине, однако там нет памятни­ков мезолита с производящим хозяйством, как впрочем и во всех ев­ропейских регионах, не охваченных оледенением.

Сумма этих признаков (резко континентальный климат, горный ландшафт и существование мезолитических памятников с производя­щим хозяйством) имеется только в районах Анатолии, которые к тому же являются ближайшими к Eεpoπe территориями Азиатского матери­ка. «Обширное плато Центральной Анатолии, расположенное на высо­те 800—1000 м, отличается резню континентальным климатом: холод­ным— зимой, жарким сухим — летом». Здесь же расположены участки сосновых лесов (Джордано, 1960, с. 355). В центральной и западной части плато много больших и мелких озер и существует разветвленная о* 35

речная сеть, что согласуется с РИЕ корнями со значениями «водоемов, болот и рек». В пребореальный период таких водоемов должно быть еще больше в связи с потеплением, а климат должен быть еще более континентальным. В этом периоде районы Анатолии, по мнению иссле­дователей, были едва ли не единственными, где обнаружены памятники с производящими формами хозяйства.

После составления портрета РИЕ культуры мы перейдем к выяв­лению археологических памятников VIII—VII тыс. до н. э. в Анатолии, сс ответствующих этому портрету по своим характеристикам культур­но-хозяйственного типа.

Портрет раннеиндоевропейской культуры рекон­струируется на основании тезауруса раннеиндоев­ропейских корневых слов и их протосем, восстанов­ленных Н. Д. Андреевым (1986, с. 3, 39) и создает представле­ние о характере, структуре раннеиндоевропейского общества, основах его жизеобеспечения, видах трудовой деятельности его членов, прояв­лениях их духовной культуры, сущности их мировоззренческой систе­мы. Всего признаков РИЕ культуры — 27 (П—1, 2, ..., 27).

П—1 Производящее хозяйство в раннеиндоевропейском обществе было представлено ранними фазами земледелия и скотоводства, соз­дававших наряду с не потерявшей значение охотой, собирательством основу жизнеобеспечения общества, в отличие от бореального перио­да, когда средства к жизни добывались охотой, собирательством, рыбо­ловством (там же, с. 271).

П—2 Ряд животных — бык, корова, овца, коза, свинья (?), ло­шадь (?) — были приручены в раннеиндоевропейскую эпоху. Собака была одомашнена в предшествующую эпоху, в бореальном периоде су­ществования праязыка.

П—3 Возникновение скотоводства стало возможным при существо­вании этих животных в диком виде в ареале бытования ранних ин­доевропейцев и сознательном ведении процесса доместикации.

П—4 Ранняя стадия скотоводства, которая, видимо, имела место в раннеиндоевропейскую эпоху, проходила, по Н. Д. Андрееву, в форме «взаимодействия с полудиким, полуприрученным стадом при ограни­чении и направлении его передвижения с помощью загонных оград» (там же, с. 264).

П—5 Более развитая стадия скотоводства, достигнутая еще в ран­неиндоевропейское время, предполагала уход за скотом, выпас его на летних пастбищах, получение молока и переработку молочных продук­тов на простоквашу, сыр (?). В этот период появляется новая функция, которая выполнялась мужчинами,— пастьба скота.

П—6 Собака отводилась новая роль — охрана стада.

Эти выводы основываются на существовании РИЕ корневых слов и их протосем: II—I — собака, по-собачьи, песий; III—13 — говяда (т. е. коровы, быки), коровий, унаваживать; III—14 — блеять, овечий, ко­зий; II—33 — щетина, колоться, свиной; IX—5 — лошадь, верхом, кон­ский. Хотя нет данных однозначно судить, была ли одомашнена свинья и лошадь в РИЕ эпоху, уместно принять во внимание замечание Анд­реева: «В сферу номинации скотоводческих реалий оказались вовле­ченные слова, ранее связанные с охотой ... «овца», «кабан», «ло­шадь»—во всех трех случаях с подвижкой значения от объекта охоты к предмету одомашнивания и пастьбы» (там же, с. 272).

В связи с новыми процессами, неизвестными в бореальную эпоху, в РИЕ языке возникают новые значения старых терминов. Таковыми являются сема «приручение» (там же, с 272, 264), IX—7 «ограда», П-38 «стадо прирученного скота», III-H в значении «пасти, пасо-

мый, защитник» и II 38 «стадо, рядами, обходить, отмывающий». О первых шагах в сложении молочного хозяйства свидетельствует кор­невое слово II—55 «брожение, сбраживать, кислый».

П—7 Охота на диких животных с целью получения мяса и отлова взрослых особей и детенышей диких животных с целью их приручения сохраняла свое значение в РИЕ эпоху. Значительное число раннеин­доевропейских корнеслов, связанных с охотничьей лексикой, позволило Андрееву сделать вывод о сохраняющемся значении охоты в добыва­нии средств жизнеобеспечения. Все реалии охоты, отразившиеся в бо­реальном языке, перешли вместе с корнями в РИЕ язык. Они говорят о введении ранними индоевропейцами групповой загонной охоты с со­баками (П—8), о расставляемых западнях — ямах с колом на дне, о засадах, о длительной охоте, о преследовании раненых зверей, об охо­те с целью отлова особей для приручения с помощью импретинга и насильственного приручения голодом (П—9), об охоте с целью добычи мяса.

П—10 Езда верхом практиковалась ранними индоевропейцами; ка­кие объезжались животные, не ясно, но цели — очевидные: приручение.

Эти выводы сделаны на основании протосем РИЕ корней II—5, II—22, III—7, VI-I, VI-3, VI—12, VII—И, IX-3, IX-4. Некоторые протосемы свидетельствуют в равной мере как об охоте, так и о пас- тушечьем хозяйстве (IX—9, X—5: срок, сезонный, долго; вернувшиеся к концу лета, обитать).

П—11 Мотыжное и подсечно-огневое земледелие — тип земледелия у ранних индоевропейцев. П—12 Земледелие, возможно, было полив­ным, использовались паводковые воды для полива полей, отводились с помощью примитивных дамб. Обработка продуктов земледелия произ­водилась измельчением зерен, что предполагает существование приспо­соблений для крошения, перетирания, молотьбы (П—12). Думается, что основное внимание уделялось зерновым, так как ранним индоевро­пейцам были известны грызуны, мыши как расхитители урожая. Есть и другие косвенные свидетельства практики земледелия в виде фиксации обстоятельств, «мешающих выращиванию овощей, плодов, злаков, как засуха, засыхать, черви в плодах и овощах» (там же, с. 272).

Эти выводы основываются на РИЕ протосемах: II—27 — очищать, веяный, расчистка; III—29 — земля, перекапывать, пахотный; X—И — сеять, посадки, семенной пересев; II—49 — росток травы или злака; II—52 — пальник; выжигать предпосевный; VII—7 — измельчение, рас­крошив, дробящий, молоть; II—39 — орошать. Развитие земледелия да­ло толчок созданию другой большой группы «корнесложений» типа «за- сеянчая»+«земля» = «пашня», «нива» (там же, с. 279).

Таким образом, производящее хозяйство у ранних индоевропейцев состояло из ранних форм земледелия и скотоводства, экономически уравновешенных при значительной роли охоты, собирательства, рыбо­ловства.

Рассматривая во времени производящее хозяйство ранних индоев­ропейцев, И. Д. Андреев указывает, что в эпоху формирования РИЕ языка «РИЕ корнеслов не содержит ни одной лексемы, обозначающей сельскохозяйственные орудия или культурные растения», и делает вы­вод, что «эта эпоха еще не знала земледелия» (там же, с. 39). В от­ношении скотоводства он замечает, что в эпоху формирования РИЕ был только один корень бесспорно скотоводческий, но и он свидетель­ствует только «о простейшей форме сопровождения прирученных жи­вотных» (там же). C развитием РИЕ языка происходит «переосмысле­ние и семантические переходы во многих из древних протосем в сто­рону земледелия и скотоводства» (там же), однако исследователе не

. 37

останавливается, в какой степени происходят эти замены и переосмыс­ления в РИЕ лексике. По нашим подсчетам, число корней, относящих­ся в РИЕ к охоте,— 12, т. е. меньше, чем число корней, связанных с !производящим хозяйством—19, поэтому для РИЕ эпохи обоснованно говорить о преобладании скотоводства и земледелия над охотой и о более прочном переходе к производящему хозяйству.

п—13 Оседлость — характеристика, связанная с производящим хо­зяйством, воссоздается на основе протосемы в РИЕ «жить оседло», а также протосем «постоянное место обитания», «обитать»; поселок, мес­то поселения обносилось оградой, плетнем (РИЕ протосема IX—7) (там же, с. 271).

П—14 Трудовые действия, операции у ранних индоевропейцев были разнообразны; обозначения их развиваются на основе бореальных кор­ней «рубить», «тесать», «резать», «колоть», «продалбливать», «стяги­вать, связывать». Новые семы РИЕ периода имеют собирателное зна­чение «действовать любым орудием», «упорно работать, старательно трудиться». Появляются новые операции, например, «сверлить», «ле­пить», «изготовлять из лозы» (т. е. плести — В. C.).

П—15 Дифференциация и специализация орудий труда обуславли­валась трудовыми действиями, характером той или иной операции. Из­вестны разные типы каменных и кремневых орудий, ножи, шилья, скреб­ки, топоры, тесла и др.

П—16 Обмен и региональная торговля, способствовавшие распрост­ранению избыточных изделий, а не только сырья, подтверждается про- тосемой IX—8 «работать, трудиться для обмена, выгодно, ремеслен­ный».

П—17 Ряд технических достижений был создан в среде ранних ин­доевропейцев; это касается прежде всего транспорта, о чем свидетель­ствуют протосемы II—41 «каток, вертеться, круглый, колесо», II—И — «тянуть», II—14 «тащить волоком», VI—10 «волокуша, переезжать, катковый, повозка». Конечно, не следует думать, что повозка и колесо были изобретены уже в столь раннее время, но каток как приспособ­ление для перемещения тяжестей уже определенно существовал. Отсю­да вполне вероятно, что применялся и скот для передвижения тяжес­тей; не ясно, правда, в каком виде.

Хронологическая позиция РИЕ языка связана с интерпретацией про­тосемы III—25 «ком, лепить», которая может означать либо выделку керамики, или глиняной пластики, а следовательно, дату, по крайней мере, поздней фазы РИЕ общества можно относить к рубежу мезоли­та — неолита.

П—18 Сосуды для приготовления пищи, хранения жидких продук­тов все же были у ранних индоевропейцев, о чем говорит протосема III—38 «варить, кипящий, горшок». Другое дело, какие сосуды —ка­менные или глиняные.

Учет степени родства, различение родов, противопоставление «наш — чужой» связаны с экзогамными браками и «заботой о воспроизводст­ве следующего поколения», что отражено в следующих РИЕ корнях: VIII—21 «чужого рода, племени, избегаемый, чуженин», X—10 «нашего рода, племени, с детьми, своя, особиться»; VII—14 «ва'м, вашему ро­ду, полагается, выделено семье».

Усложнение социальных отношений, связей, вызванных новыми формами хозяйства и другими историческими обстоятельствами, выз­вало появление новых сем, таких как «свойственник» (там же, с. 279).

П—19 Первые предпосылки для перехода к патрилокальному обще­ству уже начали складываться в раннеиндоевропейском обществе. При­знаки возрастания роли мужчины в условиях складывающегося ското­

водства и начала доминирования производящих форм экономики над собирательством проявляются в новых РИЕ корнесложениях со значе­нием «сын», тогда как в предшествующий период при большом числе самостоятельных корней для обозначения «тонкой функциональной дифференциации» женщин (5 протосем —там же, с. 274) существова­ла только одна словоформа VIII—1 для обозначения «мужчина, впере­ди идущий» (там же, с. 274).

П—20 Роль женщины в раннеиндоевропейском обществе оставалась вместе с тем непоколебленной. Особое внимание обращалось на «про­цесс генерации потомства», что выражалось в ряде корневых слов, пе­решедших в РИЕ язык из бореального праязыка. Это «беременная, ро­жать», «оплодотворение, зачатие», «ребенок, родить ребенка», «благо­получно выносить ребенка вплоть до родового ложа», а также в появ­лении новых сугубо РИЕ сем в значении «родильные воды», «познав­шая, родившая, род», «порождать», «родовой» (там же, с. 274).

П—21 Зооморфная семантика ряда терминов, связанных со сферой рождения, может указывать на возросшее значение скотоводства, его вес в обеспечении жизненными средствами (замечание о двойственной семантике терминов см. Андреев, 1986, с. 274).

П—22 Выделение парной семьи — результат дальнейшего развития РИЕ общества. Этот факт удостоверяется соответствующими протосе- мами «вы вдвоем, парная -семья», «стараться ради семьи» (там же, с. 275, с. 281).

И—23 Управление социальным коллективом осуществлялось вож­дями, о чем свидетельствуют корнесловы VI—7 в значении «направ­лять, управление, в цель, счетом», III—15 со значением «предводитель». Сочетание значений «сук» и «дубина» и «управлять» в одной протосе- ме говорит об определенных символах власти — посохе — которыми от­мечается вождь.

И—24 Существование «оборонительной организации» (выражение Андреева, 1986, с. 274) подтверждается у ранних индоевропейцев РИЕ корнями «внимание к незнакомому», «сидеть в сторожевой засаде», «будить в момент опасности», «сторож» (там же, с. 275). Это также предполагает существование военного предводителя.

П—25 Регламентация различных сторон жизни общества осущест­влялась в процессе исполнения различных обрядов, в том числе и по­гребальных. Разветвленная лексика, связанная с актом рождения, вы­нашивания плода, детородными членами, позволяет предполагать и наличие племенных культов — культа плодородия (П—26). Погребаль­ный обряд, в процессе которого с умершим помещали сопроводитель­ный инвентарь, пищу, реконструируется на основании протосемы «класть, положенное, уставно»,— одна из древнейших форм религии.

П—27 «Передача и сохранение информации», по Андрееву, в РИЕ языке переосуществлялась той же группой корней, что и в бореальном праязыке. Ограниченность источника сдерживает научное воображе­ние, однако протосемы II—17 «язык, объяснять, лакающий», II—22 «зарубка, надсечь, меченый» предполагают осознание ранними индоев­ропейцами в качестве средств сохранения и передачи информации язы­ка и знаков.

В целом, раннеиндоевропейское общество представляется общест­вом, бесповоротно вступившим на путь развития производящей эконо­мики, со всеми вытекающими отсюда историческими условиями для со­вершенствования социальной структуры — выделения семьи, выделения rpvππ населения с различной функцией в обществе, накопления, сохра­нения и передачи информации о взаимодействии людей между собой и с окружающим миром.

Подобный портрет раннеиндоевропейского общества может быть со­отнесен с археологической культурой, которая находится в экологи­ческой нише обитания ранних индоевропейцев, очерченной по данным лексики на юге Центральной Анатолии, и в хронологическом проме­жутке, которым датируется конец мезолита, определяющий на архео­логической шкале раннеиндоевропейскую эпоху. Наконец, в культу­ре— археологическом эквиваленте РИЕ культуры — должны сущест­вовать обе формы производящей экономики — земледелие и скотовод­ство.

В поисках мезолитической культуры-эквивалента РИЕ культуры надо учитывать, что вопреки локализации Н. Д. Андреева РИЕ праро­дины в Центральной Европе, наиболее подходящими в отношении эко­логии РИЕ прародины являются области Греции и Анатолии, посколь­ку Центральная Европа, включая Карпатский бассейн, была занята ледником. Есть обстоятельство, вообще исключающее Грецию и Евро­пу из зоны локализации РИЕ прародины: в Европе в эпоху мезолита не было вообще производящей экономики (в Лепинском Вире были заготовки рыбы, земледелия не было, как не было и одомашненных животных, кроме собаки). Глубокое родство бореального с тюркскими и уральскими языками, по мысли Н. Д. Андреева, позволяет локали­зовать бореальную общность от Рейна до Алтая. Из этого также сле­дует, что из всех областей, куда могли отойти носители РИЕ Анато­лия представляется единственно возможной: неширокие проливы не служили препятствием, так как ранние индоевропейцы знали средст­ва переправы («лодка» зафиксирована в языке ранних индоевропей­цев).

В начале мезолита зона производящего хозяйства была крайне ог­раничена. «Археологические исследования последних лет позволяют вы­делить лишь несколько культурно-исторических областей, к важней­шим из которых относятся лишь горы Загроса, ЮгочВосточной Анато­лии, Северная Сирия, а также Палестина» (Шнирельман, 1980, с. 56).

Указания на юго-восточную Анатолию не совсем верно; правильнее было бы выделить юг Центральной и Западной Анатолии (Хаджилар, Чатал Хююк).

Горы Загроса, Северная Сирия и Палестина не подходят по эколо­гическим и культурно-хозяйственным реалиям, как было показано вы­ше, в качестве ареала РИЕ прародины. Таким образом, западная и центральная часть Южной Анатолии остается единственной областью, где может находиться РИЕ прародина.

Производящее хозяйство, по данным исследователей, возникло в Анатолии во второй половине VIII—VII тыс. до н. э. по C 14 (или вто­рой половине IX-VIII по калиброванным датам). Процесс его ста­новления прослежен на поселении Чайону (с датой около VII тыс. до н. э.), где обнаружена «развитая архитектура, самородная медь, но керамика еще не известна». В нижних слоях поселения найдены кости одомашненной собаки, а в верхних — частично одомашненные козы и овцы, возможно, свиньи (комментарий Антоновой к Мелларту: Мел- ларт, 1982, с. 136; Шнирельман, 1980, с. 62—63). Памятники Асикли Хююк, Субер де, докерамический Хаджилар, Джан Хасан III объеди­няются исследователями в «единую докерамическую общность» Юто- Западной и Центральной Анатолии, дальнейшее развитие которой про­исходит в культуре Чатал Хююка (Шнирельман, 1980, с. 65).

Чатал Хююк — это поселение оседлых общин и древнейшее свиде­тельство проявления оседлости в Анатолии в VII—VI тыс. до н. э. по C 14 (дата памятника устанавливается по 14 радиокарбонным датам). Поскольку до X слоя в Чатал Хююке нет керамики, то он относится

к докерамическому неолиту. Таким образом, вопрос хронологического соотнесения возможных рамок РИЕ культуры и Чатал Хююка решает­ся однозначно.

Сравнительный анализ культурно-хозяйственно­го типа РИЕ и Чатал Хююка проводился по всем: 27 признакам портрета РИЕ культуры, которые могут быть материализованы, то есть иметь соответствия в археологических памят­никах. Эти признаки, перенумерованные арабскими цифрами, будут' приведены в качестве отсылки к соответствующему признаку РИЕ портрета (П—1 ..., 27).

Чатал Хююк — это древнейший памятник с двумя формами произ­водящей экономики и культом богини-матери, составившим, по выра­жению Мелларта, основу нашей цивилизации» (Мелларт, 1982, с. 79).

Чатал Хююк является «древнейшим свидетельством существования оседлых общин в Анатолии» (там же, с. 80). Оседлость — это характе­ристика, связанная с производящим хозяйством, и представлена в РИЕ культуре признаком 13.

Производящее хозяйство представлено в Чатал Хююке «экстенсив­ным земледелием и скотоводством» (там же, с. 85) и соотносится с РИЕ культурно-хозяйственным типом по признаку № 1.

Большое значение охоты в обеспечении жизненными средствами на­ряду с новыми формами производящего хозяйства составляет характер­ную черту не только РИЕ XKT (признак 7), но и культуры Чатал Хю­юка (там же, с. 94).

Производящее хозяйство Чатал Хююка представляется продвину­тым в той же мере, что и BfРИЕ обществе: культивировались зерновые культуры, причем указывается, что «удивительно устойчив набор сель­скохозяйственных культур (эммер, пшеница-однозернянка, голозер­ный ячмень, горох, вика); были одомашнены овцы и крупный рогатый скот, собака (там же, с. 85 и признаки 2, 11). По степени доместикации скотоводство Чатал Хююка может также быть поставлено в связь с фазой развития скотоводства у ранних индоевропейцев (признаки 4, 5 РИЕ XKT и Мелларт, с 94 и сл.). Процесс доместикации не был за­вершен. Домашнее стадо еще не приобрело постоянство видов и соот­ветствующие пропорции между ними, и в Чатал Хююке и в РИЕ стаде есть частично доместицированные формы (Антонова указывает, что ин­терес к быку, выразившийся в культе быка и разнообразной символи­ке в рисунках и в Чатал Хююке, и в Халафе, служит подтверждением процесса незавершенной доместикации быка — там же, с. 138). Культ быка в Чатал Хююке занимает едва ли не первое место сравнительно с культом богини-матери и плодородия: его проявления разнообразны (это и глиняные фигурки быка, и букрании, рисунки быка; на быке восседает мужское божество; голова быка или барана появляется из чрева рожающей богини — там же, с. 91, рис. 32, 36, 37 (рис. 1).

Обработка земли проводилась мотыгами (признак 15 РИЕ XKT). Обработка продуктов земледелия производилась при помощи камен­ных ступ, зернотерок, пестов. Хранились продукты земледелия в ка­менных сосудах (Мюллер — Карпе, 1968, табл. 115; Мелларт, 1982, с. 86) (признаки 7 и 18).

Ирригационное земледелие, по предположению Мелларта (1982, с. 137, сн. 32) существовало в Чатал Хююке, причем в той же мере предположительно, как и в РИЕ культуре, т. е. оно было еще доста­точно примитивным, чтобы о нем не говорить как об определяющем практику земледелия (признак 11).

Охота на диких животных в Чатал Хююкеиграла большую роль, что подтверждается как костями диких животных (благородного оле­ня, дикого быка, дикого осла, кабана, леопарда, волка), так и охот­ничьими сюжетами стенных росписей Чатал Хююка (там же, с. 94), (признак 7 РИь XKT). Охота велась с собаками, что также изобра­жено на фресках Чатал Хююка. Охота утрачивает свое значение, после III слоя Чатал Хююка, что обозначено вырождением охотничьих сю­жетов в стенописи.

Специализация трудовой деятельности населения Чатал Хююка име­ет более многообразные проявления, чем в РИЕ обществе, однако мож­но провести соответствия всем операциям, обозначенным РИЕ лекси­кой (признаки 14—15), судя по кремневым, каменным и обсидиановым орудиям Чатал Хююка (там же, с. 86; Мюллер — Карпе, 1968, с. 115). Известна в Чатал Хююке обработка кремня, камня, кости, самородной меди (не как металла, а как камня), дерева. Население Чатал Хююка знакомо было с красителями; желтой, красной, черной краской выпол­нены росписи на стенах святилищ Чатал Хююка; красной, синей или зеленой краской окрашивали область шеи и лба погребенных (Мел- ларт, 1982, с. 87).

Обработка дерева была настолько высоко профессиональна, судя по деревянной утвари Чатал Хююка, что можно предполагать и суще­ствование лодок-долбленок — средств водного транспорта (признак 17 РИЕ XKT).

Господство кремневого, каменного, обсидианового орудия и отсут­ствие в Чатал Хююке до X слоя керамики является обоснованием от­несения Чатал Хююка к финалу мезолита—докерамическому неоли­ту, что подтверждается и ранними датами: 14 радиокарбонных дат определяют промежуток существования памятника, середина VII — середина VI тыс. до н. э. (там же, с. 83; отсутствие в РИЕ лексике корней, связанных с металлами и керамикой, позволило помещать РИЕ эпоху в конец мезолита — Андреев, 1986, с. 39).

Предположение, но не уверенность о существовании глиняной посу­ды уже в период РИЕ подтверждается переходом от докерамического состояния к керамическому неолиту на одном памятнике, непрерывно существующехМ 1000 лет, в Чатал Хююке.

Существование парной семьи может подтверждаться небольшим размером жилищ, причем прямоугольной формы, в Чатал Хююке и Хаджиларе (Мелларт, 1982, рис. 27, с. 81, 83 и замечание Флэнери о св,язи прямоугольных жилищ с переменами в социальной структуре — примечания Антоновой в кн. Мелларта, 1982 с. 130, сн. 8). Эта харак­теристика соотносится с признаком 22.

О новой социальной функции мужчины свидетельствует культ муж­ского божества, связанного с доместикацией быка. Мужское божест­во изображалось в головном уборе (короне ?) из шкуры леопарда, с металлическими локтевыми браслетами (Мюллер — Карпе, 1968, табл. 117: 13), сидящим на троне (Мелларт, 1982, рис. 33), сидящим верхом на быке (там же, рис. 32). Эта характеристика находится в полном со­ответствии с признаком 19 РИЕ культуры.

Культ богини-матери, который наряду с земледелием и скотоводст­вом, составил основу нашей цивилизации, по мнению Мелларта (1982, с. 79), зафиксированный разветвленной РИЕ лексикой (см. признак 20 РИЕ), столь же многообразно подтверждается в культуре Чатал Хю­юка. Женское божество изображается в трех ипостасях—молодой жен­щины, матери и старой женщины. Богиня связана в скульптурных группах с леопардом. Это ее символ. Иногда леопарды изображаются

без антропоморфного сопровождения; иногда знаки леопарда (точки или кресты), нанесенные на тело богини, заменяют леопарда (Мюл­лер—Карпе, 1968, табл. 117 : 7). Культ плодородия в Чатал Хююке при­зван не только обеспечивать урожайность земли, растений, но и плодо­витость животных, что обозначается на статуэтках Чатал Хююка рожде­нием головы быка или барана из чрева богини (Мюллер — Карпе, 1968, і. II, табл. 117 : 2, 6). Соответствие этих образов раннеиндоевропейским подтверждается зооморфной наряду с антропоморфной семантикой одних и тех же корнеслов (признак 21 РИЕ XKT).

Защитную функцию в Чатал Хююке выполняла наружная стена, об­водящая город. Она была сплошная, поскольку постройки примыкали друг к другу, и глухая, так как в домах не было окон, а двери уст­раивались в крыше. При подобной укрепленности «защитники, воору­женные луками, стрелами, пращами и копьями, вполне могли дать от­пор бандам мародерствующих разбойников, которые осмелились бы напасть на городок» (Мелларт, 1982, с. 85). Эти факты могут быть соотнесены с «оборонительной» РИЕ лексикой (признак 24).

Искусство и религия в Чатал Хююке тесно связаны, а в комплексе дают представление о сложившейся религиозной системе, освящающей два великих открытия, земледелие и скотоводство, подготовивших по­явление древнейших цивилизаций. Как любая религия, культуры Чатал Хююка отражают формы общественной жизни, поэтому не утратившая значения с утверждением форм производящей экономики охота нахо­дит отражение в охотничьей магии (охотничьи сюжеты на фресках свя­тилищ Чатал Хююка); надежды на хорошие урожаи и плодовитость животных преломляются в земледельческих и скотоводческих культах, причем последние объединяются в общем культе плодородия. Можно предполагать, что существовал и культ вождей — предков, соединен­ный с тотемизмом. Живопись Чатал Хююка воссоздает животных, на которых охотились (олень, кабан, бык), способы охоты (лук и стрелы, пращи, загонная охота), способы приручения (олень и бык объезжа­ются человеком).

«Верхом на быке», «верхом на олене» — эта позиция повторяется неоднократно в стенописи и в пластике и соответствует протосеме «вер­хом» в РИЕ лексике (Андреев, 1986, с. 65, II—10).

Трудно сказать, какова степень организации религии Чатал Хююка. Некоторые исследователи делают предположение о существовании слу­жителей культа — жриц погребального культа (Мелларт; Иванов, 1983, с. 64, 65). Во всяком случае Мелларт говорит о раскопанном квартале Чатал Хююка как о «жреческом», состоящем из комплекса построек с интерьером, соответствующем месту отправления культов (росписи стен, столбы и скамьи с черепами быков, рельефы и вырезанные фигу­ры с охранительной функцией и т. д.).

Одной из форм религиозной системы был погребальный обряд в Чатал Хююке. Источником наших знаний о нем являются как погребе­ния под стенами и полом святилищ, так и настенные росписи с изобра­жением огромных хищных птиц, растаскивающих плоть умерших (Мюллер — Карпе, 1968, т. II, табл. 120). В Чатал Хюкке зафиксиро­вана прогрессивная практика обряда погребения, которая прямо пред­шествует экстрамуральным могильникам, поскольку под домами по­гребали только кости, завернутые в ткани или циновки, а процесс эк- скарнации протекал вне границ поселения. Вместе с захороненными помещался сопроводительный инвентарь; погребальные дары диффе­ренцируются по половозрастному признаку: с женскими и детскими погребениями находили мотыги, костяные шпатулы, украшения; с муж-

скими оружие (Мелларт, 1982, с. 96). Определенные участки погре­бения окрашивались охрой. Черепа погребались как с основными костя­ми, так и отдельно. Этот обряд засвидетельствован в сюжетах росписи «птицы окружили обезглавленные скорченные тела».

В раннеиндоевропейской культуре, вероятно, также существовал обычай сопровождать умерших дарами (признак 26), хотя сам обряд сохранился фрагментарно. В научной литературе представлена инте­ресная интерпретация архаических образов индоевропейских мифов и сказок, выступающих в виде женщин с головой птицы, функционально связанных с потусторонним миром (Мелларт; Иванов, 1983, с. 64, 65). Если эта интерпретация имеет силу, то это косвенно подтверждает связь погребального обряда Чатал Хююка с раннеиндоевропейским.

Знаковая система (соответствующая признаку 27 РИЕ культуры) способствовала сохранению и передачи определенной информации в Чатал Хююке и была представлена последовательностью (а не единич­ными знаками) геометрических знаков, условных и не поддающихся толкованию (Иванов, 1983, с. 61) Иванов вслед за Шман — Beccapa считает, что знаки Чатал Хююка — «пока не разгаданная еще систе­ма письма» (Иванов, 1983, с. 62, 65).

Так называемые печати «пинтадеры», с одной стороны, представ­ляют, возможно, знаки собственности в условиях существовавшего об­мена, региональной торговли, а с другой — на своей поверхности име­ют рисунок, приближающийся к знакам письменности, о чем пишет Иванов со ссылкой на Гимбутас, Розенкранца (Иванов, 1983, с. 72; Мюллер — Карпе, 1968, т. II, табл. 116: 18—34).

Обмен, который существовал в Чатал Хююке, способствовал консо­лидации населения, нивелировке культурных отличий, позволял полу­чить необходимые материалы и, в свою очередь, распространить свои достижения за пределами своей эйкумены. Таким образом быстро рас­пространились достижения протоцивилизации Чатал Хююка в Восточ­ном Средиземноморье, в северные и восточные пределы. Расстояния, на которые велся обмен, зафиксированы находками морских раковин в памятнике Чатал Хююк, удаленном от моря. Мелларт говорит, что на­селение Чатал Хююка обладало монополией на обсидиановые изделия и обсидиан.

Таким образом, Чатал Хююк является единственной культурой, ко­торая по всем признакам может быть сопоставлена и имеет параллели с раннеиндоевропейской культурой. Другого такого памятника в хро­нологических рамках и экологической нише РИЕ культуры нет. Это является залогом раннеиндоевропейской атрибуции Чатал Хююка. C другой стороны, всеми исследователями подчеркивалось влияние Чатал Хююка на древнебалканские цивилизации и в -отношении воз­никновения там письменности, и в отношении культов богини-матери (Гимбутас, 1973; Иванов 1983). Древнебалканские культуры исследо­вателями рассматриваются недифференцированно, и сходство слабо иллюстрируется. Ниже мы впервые показываем, что корни культуры Винча, которую мы считаем древнейшей праиндоевропейской культу­рой в Европе, находятся в Чатал Хююке, поэтому индоевропейская ат­рибуция Винчи служит косвенным подтверждением раннеиндоевропей­ской атрибуции Чатал Хююка.

Происхождение Чатал Хююка помогает пролить свет на механизм формирования PHE прародины. Через памятники анатолийской доке- рамической общности Чатал Хююк связывается его первооткрывателем с более древними памятниками Анатолии, находящимися в провинции Антальи. Это пещеры типа Белдиби, Белбаши и другие; культура этих 44

памятников характеризуется прекрасной росписью с изображением в реалистической манере животных, а также геометрическими орнамен­тами, прекрасной микролитической техникой, и типологически восхо­дит к мадленским памятникам Западной и Центральной Европы, су­ществовавшим там на протяжении 9 тыс. лет. Памятники финального мадлена исчезают в Европе с наступлением последнего оледенения (Поздний дриас — Монгайт, 1973, с. 160). Связь анатолийских памят­ников типа Белдиби с европейскими верхнепалеолитическими памят­никами может объясняться только появлением в Анатолии групп ев­ропейского населения, вызванным наступлением ледника на террито­рии Центральной Европы. Этот переход, по мнению Мелларта, осуще­ствляли те, «кто совершил неолитическую революцию на Ближнем Вос­токе», принадлежащие к верхнепалеолитической группе, поскольку ан­тропологический тип погребенных в протонеолитических могильниках принадлежит к евроафриканской расе, представляющей потомков верх­непалеолитического человека (Мелларт, 1982, с. 81).

В Южной Анатолии имеются свидетельства «непрерывного разви­тия от палеолита к неолиту» (там же).

Нетрудно видеть, что эта археологическая ситуация единственным образом соответствует процессу разделения так называемого бореаль­ного языка, когда носители РИЕ языка отделились от уральской и алтайской ветвей бореального языка. Хронологически события, рекон­струированные по данным лингвистики и археологии, совпадают. Зна­чительность события — оледенение — соответствует значимости тех об­стоятельств, которые могли вызвать разделение праязыка на три язы­ковых семьи. Во время оледенения будущие носители РИЕ языка ото­шли от населения более восточных областей и откочевали либо в рай­оны Южных Балкан, либо южнее — в Малую Азию. Однако мезолита в Южной Греции, как и в остальной части Европы не обнаружено, поэтому естественно принять предположение о притоке европейского населения в Анатолию. Совпадение экологических реалий РИЕ праро­дины с ландшафтно-климатическими характеристиками Южной Анато­лии (на фоне отсутствия этого совпадения на других территориях) и адекватность всех 27 признаков культурно-хозяйственного типа РИЕ общества, восстанавливаемого по данным РИЕ лексики, с многими ведущими характеристиками культуры Чатал Хююка делает очень правдоподобной раннеиндоевропейскую атрибуцию, локализацию РИЕ прародины в Южной Анатолии и концепцию трех индоевропейских прародин в целом (РИЕП, СИЕП и ПИЕП).

Отсутствие преемственности культурной традиции Чатал Хююка в культурах неоэнеолита в регионах Древнего Востока, не считая от­дельных реминисценций, указывающих только на направление заим­ствований, идущих из Чатал Хююка в культуры Месопотамии, позво­ляет думать о ее миграции в западном и северо-западном направле­нии, из районов Анатолии, что находит удовлетворительное объясне­ние в климатических изменениях голоцена.

Совпадение ряда черт культуры Чатал Хююка и культуры Винча, как показано в главе 6, настолько разительно, что учитывая уникаль­ность сравниваемых признаков из области духовной культуры, исклю­чающих конвергентность, можно говорить о генетической связи Чатал Хююка с Винчей.

Недостающее хронологическое звено может быть заполнено памят­никами Западной Анатолии, мало изученными, но уже включающими комплексы, параллелизируемые с Винчей, которая, как будет показано ниже, является финалом существования среднеиндоевропейской общ­ности.

<< | >>
Источник: Сафронов В.А.. Индоевропейские прародины. Горький: Волго-Вятское кн. изд- во,1989.— 398 с., ил.. 1989

Еще по теме ГЛAB А 2 ПРОБЛЕМА РАННЕИНДОЕВРОПЕИСКОИ ПРАРОДИНЫ (ДРЕВНЕЙШИЕ ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В МАЛОЙ АЗИИ):

  1. АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ И ПОЛИСЫ МАЛОЙ АЗИИ (К постановке проблемы,)
  2. Цивилизации Древней Малой Азии
  3. ГЛАВА XIV ДРЕВНИЕ ГОСУДАРСТВА МАЛОЙ АЗИИ И СИРИИ
  4. ГЛАВА 7 ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРАРОДИНА ПО ДАННЫМ АРХЕОЛОГИИ. ИНДОЕВРОПЕИЗАЦИЯ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ (ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ)
  5. Дохеттский период в центральной Малой Азии.
  6. Восстание ионян в Малой Азии (504 г. до Р. X.)
  7. ВОССТАНИЕ ИОНЯН В МАЛОЙ АЗИИ. (504 г. до Р. X.).
  8. 3- Современное состояние проблемы арийской прародины
  9. НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЭТНОИСТОРИЧЕСКИX СВЯЗЕЙ МЕЖДУ BAcflKAHCKHM ПОЛУОСТРОВОМ И МАЛОЙ АЗИЕЙ ДО КОНЦА II ТЫС. ДО Н. Э.
  10. №31. МАСШТАБЫ ПЕРВОГО СИЦИЛИЙСКОГО ВОССТАНИЯ - И ЕГО ОТКЛИКИ В МАЛОЙ АЗИИ (Диодор, XXXV, 2, 25—26)
  11. ГЛАВА 1 ПРОБЛЕМА ЛОКАЛИЗАЦИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ В ИСТОРИОГРАФИИ
  12. ДРЕВНИЕ АРИИ: ПРАРОДИНА, ВРЕМЯ И ПУТИ РАССЕЛЕНИЯ