ДЕМОКРАТИЯ И КВАЗИДЕМОКРАТИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ
Мало какой политический режим в XX в. не называл себя демократическим или, по крайней мере, создающим демократическое общество. Но подвести под это понятие в одинаковой мере политические системы Швейцарии и Северной Кореи, США и бывшего СССР невозможно.
Поэтому возникает проблема, где мы имеем дело с демократическими, а где с квазидемократичес- кими системами. Ее рассмотрение предполагает наличие ответов на несколько предварительных вопросов. Среди них: что такое «демократия» и какие формы ее извращений мы имеем в истории XX в. и в современном мире?Сегодня слово «демократия» используется преимущественно не в научном, логическом, а в оценочном, эмоциональном смысле. Политические системы, к которым высказывающийся относится положительно, получают название демократических, в противном случае — недемократических (тоталитарных, олигархических и тому подобное). Это обстоятельство, отражает тот факт, что в современном мире понятие «демократия» скорее указывает на некий идеал общественно-политического устройства (не очень четко определенный, как и любое иное идеальное понятие), чем на общественно-политическую реальность, пусть даже и наиболее зажиточных стран.
Так было не всегда. Авторитетнейшие социальные мыслители античности (Платон, Аристотель, Полибий) относились к демократии как к форме общественно-политического строя отрицательно, а политическая мысль эпохи Просвещения в большинстве своем признавала ее (а чаще даже не ее, а просто республиканский строй) допустимой лишь в небольших социумах, считая более целесообразным в крупных государствах просвещенный абсолютизм или парламентскую монархию английского образца.
Широкое увлечение демократическими идеалами начинается лишь со времен Американской революции. Но там демократия изначально являлась формой политического строя отдельных штатов, и уже потом (как надстройка над ними) на уровне всего Североамериканского союза.
Ей к тому же предшествовала практика функционирования самоуправляющихся протестантских, в большинстве своих пуританских общин на Восточном побережье Северной Америки. Но уже Великая Французская революция продемонстрировала недостатки механического, декретного введения демократических принципов и институций в относительно большой стране при отсутствии традиций самоуправления.XIX—XX вв. засвидетельствовали, что широкое вовлечение масс избирателей в политический процесс дает положительные следствия лишь там, где
институты народного представительства вызревали долгим эволюционным путем — через самоуправление на местном уровне при формировании общегосударственных органов на этой основе, в большинстве своем под эгидой старых монархических институтов (Нидерланды, Англия, Швеция). В исключительных условиях это наблюдалось и без монархии (Швейцария).
Но в случае революционного упразднения монархии общество, как правило, не было застраховано от форм авторитаризма или откровенного тоталитаризма (Франция Наполеона I, Луи Филиппа или Наполеона III, Испания Ф.Франко, Германия А.Гитлера). Очень часто соответствующие режимы провозглашали себя политическими системами с настоящим «народоправством», как то было в большевистской России—СССР, фашистской Италии, национал-социалистической Германии или коммунистическом Китае.
Как же определить содержание понятия демократия? Оно, как представляется, включает в себя непреодолимое внутреннее противоречие и вообще не может претендовать на статус научной категории. Аутентичное значение этого слова — «власть народа». Но само слово «народ» крайне многозначно.
Кто составляет народ? Все обитатели определенной страны или так называемая ее «титульная нация»? Люди безотносительно к их половым и возрастным отличиям, совершеннолетние женщины и мужчины в одинаковой степени или лишь совершеннолетние мужчины (а только они имели право голоса в демократиях XIX в. и более ранних времен)? Та или иная из указанных категорий безотносительно к социальному и имущественному статусу или лишь те, кто принадлежит к определенному классу (те, кто соответствует определенному имущественному цензу, или наоборот — неимущие)?
Античность и варварские (в том числе и славянские) общества древней Европы в большинстве своем предусматривали участие в политической жизни всех мужчин-хозяев, которые имели гражданское полноправие в границах соответствующего самоуправляющегося социума.
Это же наблюдаем и в вечевом строе древнерусских волостей, и в казачьей среде. Но и при таких условиях власть осуществлялась почти всегда меньшинством над большинством.Следовательно, даже при условии непосредственной демократии демократия («власть народа») как такая — лишь метафора, а не политическая реальность. Еще в большей мере это касается обществ, политические институты которых базируются на принципе представительской демократии.
Представительская демократия в своем классическом виде формально признает равные политические права (прежде всего избирать и быть избранным) практически за всеми совершеннолетними гражданами. Но такое формальное равенство никоим образом не отвечает фактическому неравенству субъектов политического процесса.
В любом обществе, в том числе и в таком, которое называет себя демократическим, всегда существует группа людей, которые имеют реальную власть. Справедливо писал по этому поводу С.Франк:
«Во всяком обществе и при всех формах правления, хотят того люди или нет, в силу неизменного и ненарушимого вечного закона общественной жизни подлинная власть и влиятельность принадлежат всегда не большинству, а именно меньшинству; и разница между различными порядками и идеалами лишь в том, признают ли они открыто и покорно это начало и стараются ли сознательно его осуществить, или они его отрицают и потому вынуждены ис
пользовать его лицемерно, исподтишка и в известной степени случайно и непланомерно» [843].
Это правящее меньшинство, или властвующее сообщество, в известной мере соотносимо с теми лидирующими общественными группами, представителей которых А.Дж.Тойнби называл «творческим меньшинством», а Л.Гумилев — «пассионариями» (понятия далеко не тождественные). Однако их («творческого меньшинства» и реальных носителей власти) определенное совпадение, как отмечают оба названных мыслителя, имеет место лишь в некоторые периоды истории тех или иных народов и государств, когда те движутся по восходящей линии.
Чаще же имеет место только некоторое их пересечение, а то и вовсе отчужденность между носителями власти и «творчески- энергичным» меньшинством.Мировая история, в частности XX в., знает множество форм властвующих сообществ, равно как и видов борьбы между их группировками и социальными группами. Соответствующие вопросы обсуждали такие мыслители, как К.Маркс, М.Вебер, В.Парето. Можно сказать, что общественная жизнь в большинстве своем определяется двумя феноменами: властью и собственностью, которые или органично едины (феномен «власти-собственности», проанализированный Л.Васильевым [844]), или институционально разграничены.
В первом случае те, кто имеет власть, фактически выступают сообществом корпоративных собственников общественного богатства. В XX в. наиболее выразительно это проявилось в коммунистических странах. Такому положению дел соответствует господство государственной формы собственности и однопартийная система.
Идеология государств с однопартийной системой и господством государственной формы собственности как экономического базиса класса номенклатуры провозглашает соответствующий политический порядок демократией («народной демократией», «социалистической демократией»). В таких странах формально функционировали все основные демократические институции и атрибуты: выборы, парламенты, конституции с задекларированными правами и свободами граждан и тому подобное.
Но реально все это было лишь прикрытием, декорацией диктатуры партийно-административного класса власть имущих. В его рамках происходила своя борьба за власть и контроль над ресурсами по горизонтали (между отдельными группировками номенклатурных лидеров) и вертикали (между высшими и старшими и низшими и младшими по возрасту, при определенных различиях их ментально-ценностных параметров сознания).
В соответствии с совокупным вектором интересов и воли господствующей в партии в данный момент группы через механизм выборов в руководящие органы в партии и государстве продвигались определенные кандидаты.
Разногласия в самом классе номенклатуры от рядовых граждан скрывались. Такой тип политического строя МДжилас определил как партократию. На стадии своего утверждения она предусматривает жестокую личную тиранию (И.Сталин, Мао Цзедун), но при дальнейшей эволюции приобретает больше олигархических черт (при Л.Брежневе, Ден Сяопине). То, что такая политическая система является квазидемократической (в сущности — тоталитарной с переходом в авторитаризм), вполне очевидно.
Рассмотрим другую политическую форму, которая преобладает в странах Запада и заявляет о себе на весь мир как о настоящей демократии. Она предусматривает такое общество, где власть и собственность институционально разведены, то есть преобладает частная или все чаще корпоративная собственность.
В этих условиях, при наличии демократических институций и механизмов (парламентаризм, местное самоуправление, выборная система), реальный шанс прийти к власти имеют лишь те, кто представляет интересы крупного капитала и получает от его представителей финансовую поддержку (на агитацию через средства массовой информации, прямой подкуп или давление на избирателей или членов счетных комиссий и тому подобное).
Когда непосредственная опасность угрожает представителям большого бизнеса как класса, последние объединяются и, пренебрегая демократическими формами, ставят при власти откровенного диктатора (типа А.Пиночета). Когда же такая угроза отсутствует, между их конкурирующими группами идет борьба, последствия которой в определенной мере зависят от голосования на двух- или многопартийных выборах. Классический пример — США, где республиканцев традиционно поддерживают нефтяные компании и ВПК, а демократов — большинство банков и производители информационных технологий.
Собственно говоря, это и есть максимум политической демократии в условиях XX в. и на сегодняшний день. Случаи, подобные тому, что имели место в России с конца февраля до конца октября L917 г., являются историческими нонсенсами, частично подпадают под понятие охлократии (власти толпы) и непременно заканчиваются утверждением диктатуры.
Рассмотренную политическую систему (тем более в таких ее адаптированных к потребностям рядового гражданина формах, как то видим в современной Западной Европе) можно называть реальной демократией индустриально-информационного общества массового потребления, но совсем не в том смысле, которое семантически содержит понятие «демократия».
В таком случае понятие «демократия» оказывается словом для обозначения определенной общественно-политической системы, которая вследствие многовековой эволюции сложилась в наиболее развитых странах Запада. По отношению же к понятию «народовластие» эта форма также по своей сути является квазидемократией.
Особо стоит вопрос о функционировании политических форм и технологий, которые принято называть демократическими (западного образца), в не западных странах. Здесь имеем большую вариабельность форм: от Японии до Турции, от России до Индии или от Украины до Колумбии. В своем большинстве они подходят под определенное А.Зиновьевым понятие «колониальная демократия», но иногда (Япония, Южная Корея) демонстрируют непривычный синтез национальных политических традиций с внешне воспринятыми формами западных институций.
Сущность «колониальной демократии» состоит в том, что не западная страна внешне воспринимает политические формы западных стран, прежде
всего парламентаризм и многопартийность, но фактически остается страной, где принципиальные вопросы власти и перераспределения собственности решаются на уровне отношений олигархических группировок (плутократий) при решающей, по крайней мере весьма весомой роли давления со стороны транснациональных компаний, правительств преимущественно западных стран и международных (контролирующихся Западом) организаций, прежде всего финансовых (как МВФ, МБРР и пр.).
В политической жизни таких стран выразительное преимущество приобретают те олигархические, властно-собственнические силы, которые непосредственно связаны с транснациональными компаниями, фондами и западными правительствами — в той мере, в которой они выполняют указания последних и работают на их интересы. Таких примеров в Африке и Латинской Америке, а в последние 10 лет и на постсоветском пространстве предостаточно.
В современном мире такого рода «колониально-демократические» страны и являются наиболее выразительными образцами квазидемократий, поскольку реликты традиционного тоталитаризма (образца Северной Кореи) или непосредственные личные диктатуры (С.Хуссейна в Ираке, М.Каддафи в Ливии) на статус демократий в глазах мирового сообщества фактически и не претендуют.
Несколько отличные от классических квазидемократий африканско-латиноамериканского образца политические устройства наблюдаем в тех странах Востока, где в той или иной форме осуществляется сознательное объединение местных многовековых принципов общественной жизни с заимствованными с Запада формами политических институтов, без решающей роли давления на этот процесс со стороны Запада. Этот процесс приобретает различные формы в Японии и Южной Корее (где, впрочем, институты западной политической системы по окончании Второй мировой войны в значительной степени были внедрены в «приказном порядке»), а также в Индии (которой англичане оставили формы парламентской демократии), Китае, Вьетнаме, Иране, Саудовской Аравии.
В таком диапазоне, от Японии до Аравии, видим как почти полное перенесение западных политических декораций, так и крайне осторожное, выборочное восприятие их отдельных элементов. Но вполне понятно, что реальной вестернизации политической жизни не происходит ни в одном таком случае. Восточные общества принимают парламентско-многопартийную внешность так же, как китайцы или негры одеваются в европейские костюмы — и не больше. Ни цвет кожи, ни разрез глаз, ни сущность механизмов выработки и принятия политических решений от этого не изменяются.
Таким образом, можем сделать вывод, что в течение XX в. в мире имело место утверждение и преимущественное распространение трех типов квазидемократий: западного (так сказать, базового, матричного), колониального и т- радиционно-восточного (с его вариациями на почве мусульманско-афразийских, индуистско-южноазиатских и конфуцианско-дальневосточных традиций).
Ни один из этих типов не отвечает собственному смыслу понятия «демократия» как «народовластие». Но если не наделять этот термин оценочной нагрузкой и опираться на формальные признаки (парламентаризм, многопартийность, задекларированные конституцией права и свободы граждан), то он может применяться к большинству современных государств в формах «запад
ная демократия», «колониальная демократия» и «восточная (японская, китайская, иранская и тому подобная) демократия».
Посмотрим под таким углом зрения на политические процессы, которые происходят в Украине после провозглашения ею независимости. Формально видим развитие демократических институций: президентская власть, парламент, конституционный суд, многопартийная система и тому подобное. Но при условиях нарастающего социально-имущественного расслоения, пропасти в качестве жизни и фактических правах между горсткой олигархов и нищим большинством говорить о демократизации нашего общества неправомерно.
Со времен Аристотеля известно, что политический строй, соответствующий нашему представлению о настоящей демократии, — полития, возможен лишь при условиях наличия мощного, способного к самоорганизации и борьбе за свои интересы общими усилиями среднего класса: мелких и средних собственников. А у нас все эти годы происходило и продолжает происходить не укрепление, а, наоборот, размывание этого класса, поляризация общества на олигархов (плутократов) с их окружением и обслуживающим персоналом, с одной стороны, и огромного числа обнищавших и деморализованных людей — с другой. Последние в большинстве своем теряют интерес к политической жизни, а незначительное меньшинство, как в Галиции, радикализируется, создавая партии типа «социал-националистической».
Уже одно это заставляет скептически относиться к разговорам о развитии демократии в Украине в последние годы. Люди в большинстве своем расходуют все силы на добывание средств для повседневного существования и не верят никаким политическим декларациям. При таком состоянии общества мы можем иметь дело лишь с откровенно деспотическими или квазидемократи- ческими, олигархическими (плутократическими) в своей сущности политическими формами. Первого у нас сейчас нет, поэтому речь может идти о втором.
Среди трех отмеченных выше форм квазидемократий современного мира наиболее человечной, удобной для жизни большинства граждан соответствующих стран является ее западная модель. То, что у нас ее нет, не требует доказательств. Лучше поставить вопрос, велика ли возможность того, что она у нас в принципе возможна и когда-нибудь утвердится. Ответ на него потребовал бы специальной разработки, однако и беглый взгляд на суть проблемы повода для оптимизма не дает.
Во-первых, нет никаких оснований надеяться на то, что в обозримом будущем качество жизни большинства населения существенным образом улучшится. Наоборот, все свидетельствует о том, что у нас и дальше будет закрепляться социальная структура латиноамериканского типа (даже не современного, а образца 20—40-летней давности). Впечатляющих масштабов достиг процесс сращения финансово-промышленных олигархов с властными структурами. Если посмотреть на это исторически, то следует отметить, что это отражает лишь новую форму трансформации типичных советских властно-собственнических структур, которые в течение последнего десятилетия приобрели несколько западнообразные формы.
Во-вторых, в отличие от стран Запада, которые органически (хотя и не без кровавых эксцессов) двигались к их современным политическим формам столетиями, опираясь на западные ценности неприкосновенности частной собс
твенности, трудовой этики, личного достоинства, утилитарно-прагматического отношения к окружающему миру, рационализма и тому подобное, Украина, как и все прочие (кроме прибалтийских) постсоветские страны прошла принципиально иной исторический путь — от элементарных форм местного самоуправления княжеских и казачьих времен через бюрократический авторитаризм Российской империи к тоталитаризму советских времен. В течение трех последних столетий мы не приближались к западной модели развития и западным институциям (при крайне противоречивых формах этого процесса в западноукраинских землях).
Социальные сдвиги последних 15 лет, при всей их демократической внешности, в своей сущности не сломали, а в чем-то и усилили эту тенденцию. В России перелом произошел между августом 1991 г. (когда «гекачеписты» не отважились применить оружие) и октябрем 1993 (когда «демократы» безжалостно открыли огонь по толпам протестующих против политики ограбления народа и танковыми снарядами разгромили Парламент). В Украине зачатки парламентаризма были раздавлены менее варварски, но не менее основательно.
И речь здесь не о том, что хуже в наших условиях — бездарный авторитаризм или беспомощный парламентаризм, а о том, что в таких условиях разговоры о построении демократического общества стоят не более, чем еще памятная многим болтовня о построении коммунизма. На смену одной политической демагогии пришла другая — и не более. А социально-политическая система развивается сама по себе: через произошедшую приватизацию государственной собственности вышедшими из недр старой номенклатуры плутократическими группировками, прикрывающими свои реальные действия разговорами о созидании национального государства. В России набор пропагандистских штампов несколько иной, но суть дела от этого не меняется.
Поэтому складывается впечатление, что в обозримом будущем мы можем рассчитывать в лучшем случае лишь на более или менее приличную демократическую внешность (да и то вряд ли) и не больше. По сравнению с последними годами (достаточно вспомнить дело П.Лазаренко) и это было бы уже шагом вперед. На то, что это лишь декорация, Запад согласен закрывать глаза: суть дела в данном случае его не беспокоит. Большому бизнесу, как известно, нужна не демократия, а стабильность, а политикам Запада — не демократическое, а послушное правительство.
Поскольку наша политическая система не является в сущности западной демократией (или западной квазидемократией), поставим вопрос так: к чему она типологически ближе — к квазидемократии колониального или восточного типов?
Существенной особенностью квазидемократий восточного типа является соединение западных политических форм с принципами традиционной общественной жизни, достаточно отличными в мусульманских, индуистских и конфуцианских странах, притом что давление со стороны Запада не является решающим фактором в определении курса развития (или деградации).
Исходя из этого (и даже абстрагируясь от вопроса о том, какую роль в нашей социально-экономической и общественно-политической жизни играет влияние или давление со стороны Запада), не сложно прийти к выводу: наша политическая система не является квазидемократией восточного типа. Она не строится на целенаправленном синтезе или даже симбиозе традиционных на
ционально-цивилизационных общественно-политических традиций (которые непременно должны отражать ментально-ценностный строй определенной цивилизации с присущей ей культурно-религиозно-мировоззренческой системой) с западными политическими формами.
Таких традиций на уровне бытовой практики (а не исторических книжек и митинговых речей) у нас просто нет. Проблематично, имели ли они хоть какой-то шанс возродиться в 1918 г., как на это надеялся П.Скоропадский [845]. Сегодня же, при современных социально-экономических и культурно-ценностных реалиях, этот вопрос не стоит и поднимать. Крепостничеством, революцией, коллективизацией, индустриализацией традиции казачьего и городского (по магдебургскому праву) самоуправления уничтожены окончательно, и, похоже, еще более «до основания», чем татаро-монгольскими нашествиями (от Батыя до Менгли-Гирея) были уничтожены княжеско-вечевые традиции политической жизни Киевской Руси.
Речь может идти лишь о симбиозе политической практики партийно-советского образца с внешними, заимствованными с Запада институциональными формами (институт президентства, многопартийность, парламент и тому подобное).
Не трудно заметить, что наша современная политическая система является не более чем трансформацией предыдущей, советской: Администрация Президента выполняет функции бывшего ЦК КПУ (разве что меньше занимаясь идеологией и значительно больше внешней политикой, но при этом так же навязывая общий курс, не неся ответственности за его провалы), Кабинет Министров занимается текущей хозяйственной работой (по указаниям Администрации Президента, но и реагируя на давление внешних сил), а Верховный Совет все чаще просто законодательно оформляет решения, которые принимаются в Администрации Президента, поскольку находится под угрозой роспуска.
Такая практика ни к каким религиозным, интеллектуальным, этическим, эстетичным или любым другим культурным ценностям не имеет никакого отношения, а значит, никаким образом не связана с аутентичными национально-цивилизационными традициями Украины. Следовательно, наблюдаем процессы, принципиально отличные от имеющих место в Японии, Индии, Иране или даже в Китае, где сама коммунистическая система является по сути лишь извращенной в легистском духе формой конфуцианства, постепенно возрождающегося в чертах, соответствующих духу времени. Поэтому наша политическая реальность не может быть подведенной под понятие восточной квазидемократии.
Остается сопоставить нашу политическую систему с колониальной демократией литиноамериканско-африканского образца, что и предложил А.3ино- вьев. Принципиально не касаясь вопроса о том, в какой мере социально-экономические и общественно-политические процессы, которые имели место у нас в течение последнего десятилетия, продуцировались влиянием или давлением со стороны Запада, отметим, что по всем прочим основным признакам наша реальность принципиально близка к чертам этого типа.
Западные по своей форме политические институции наполняются местным содержанием, индифферентным к высоким культурным национальноцивилизационным традициям прошлого, в отличие от стран Востока с древними и сохранившимися цивилизационными традициями. При отсутствии настоящего мощного среднего класса власть фактически служит интересам олигархических групп, которые непосредственно в ней представлены, а борьба за власть осуществляется между такими конкурирующими группами. Одни из них побеждают, другие (ПЛазаренко у нас, В.Гусинский и Б.Березовский в России) проигрывают. При этом к левой популистской оппозиции власть относится более или менее лояльно, поскольку последняя, не имея серьезных денег и административно-управленческих рычагов, значительной угрозы для нее не представляет, а в случае ее исчезновения «протестный электорат» может проголосовать и за реального (в пределах борющихся плутократических групп) претендента на власть, альтернативного ныне действующему.
Если же мы посмотрим на эволюцию нашего политического строя во всемирном масштабе, то увидим, что она вполне созвучна глобальным тенденциям современности.
В наше время в мире образовались три группы стран. К первой относятся лидеры общечеловеческого развития. Это — Запад, где господствуют политические формы западной (квази)демократии.
Вокруг них видим ряд латиноамериканско-африканско-постсоветских стран с разрушенной собственной цивилизационной подосновой. Наиболее мощные из них (как Бразилия, Россия или Нигерия), а точнее, их властвующие сообщества, проявляют некоторую самостоятельность, но пока что весомых результатов на пути социально-экономического развития не добились.
Третью группу составляют страны с квазидемократиями восточного типа, приспосабливающие формы западных политических институций к своим интересам, потребностям и возможностям. Одним в этом деле сопутствует успех, другим — неудачи и разочарование.
Предпринятое рассмотрение проблемы демократии и квазидемократии в истории XX в. и в современном мире, к сожалению, не дает особых оснований для оптимизма. В наше время понятие демократии приобрело признаки идеологической фикции, а в постсоветских странах дискредитировано процессами и событиями последнего десятилетия.
Но даже если в качестве эталонных демократий признавать зажиточные западные страны, то трудно найти аргументы в пользу того, что что-то подобное в обозримом будущем (по сути, а не по форме) может развиться и у нас. Главное препятствие на этом пути — безутешная социально-экономическая реальность, закрепляющая непреодолимую пропасть между горсткой олигархов и их окружением, плутократами, контролирующими власть и собственность в стране, и массой обнищавшего, деградирующего населения. При таких условиях речь может идти не о сколько-нибудь пристойных формах даже квазидемократии, а только о таких, которые имеем в большинстве стран Африки и Латинской Америки.
Сказанное вовсе не обосновывает правомерности грубого попрания демократических идеалов во многих, в том числе и постсоветских, странах сегодня. Идеалы демократии, которые несут представления о достойной жизни для рядового человека, гарантируют права и свободы, деятельность властных струк
тур, избранных народом, на благо народа и т.д., не становятся худшими от того, что при их реальном воплощении всегда сталкиваемся с большим или меньшим их извращением. Идеалы вообще не могут быть адекватно реализованными в жизни, но это не отменяет необходимости работать над тем, чтобы политическая практика максимально соответствовала их нормам.
Важно понимать, что сущностной основой демократии как идеала (в противовес дискредитирующей этот идеал политической практике) является личность с ее неотъемлемыми, как об этом любят говорить на Западе, правами и свободами. Поэтому Н.Бердяев, совершенно справедливо изобличая ханжество и лживость либерально-демократической демагогии западных государств, тем более фашистского извращения идеи народоправства, осуществлявшегося под националистическими лозунгами, писал в 1931 г.:
«В то же время существует вечный принцип в демократии, он конечно связан не с идеей примата нации, но с идеей субъективных прав человеческой личности, со свободой духовной жизни, свободой совести, мысли, слова, творчества. Эта идея неотъемлемых прав человеческой личности происходит не от Руссо и якобинцев французской революции, но от христианства и движения, связанного с Реформацией. Но идея прав человека и гражданина была извращена и искажена в капиталистических и буржуазных обществах XIX и XX веков. (...) В целом люди не понимают, что вся глубина проблемы не в восхождении к той или иной социальной организации или к тому или иному государству, при котором общество и государство дадут свободу человеческой личности, но в утверждении свободы человеческой личности по отношению к неограниченной власти общества и государства» [846].
Суть дела, таким образом, не в наличии тех или иных форм и процедур, институтов и контролирующих инстанций (что, конечно, тоже важно), а в самом принципе отношения к личности и ее правам. А в этом плане любое развитое общество, в том числе и общества великих традиционных цивилизаций Востока, не говоря уже об Античности, выработало свои механизмы защиты интересов отдельного человека, в целом не менее, если не более, эффективные, чем те, которые практикуются ныне в огромном большинстве стран вне Западноевропейско-Североамериканской цивилизационной системы в наши дни.
Никто не станет отрицать, что по сравнению с порядками, существующими вне Западного мира, в пределах Запада в течение двух-трех последних столетий по отношению к полноправным членам этого мира (не считая негров, индейцев, колониально угнетавшихся народов Востока) демократические принципы реализовывались в более полном объеме, чем в традиционных цивилизациях Востока.
Однако механическое перенесение этих принципов на общества не западного типа пока в большинстве случаев приводит не к утверждению прав и свобод человеческой личности, а к извращению самих этих принципов путем подмены сути вопроса о правах и свободах институциональной бутафорией, которая, как показывает опыт, преимущественно и интересует западных экспертов. Формальные процедуры выдвигаются на первый план, а сущностные вопросы игнорируются или затушевываются.
Реальное же положение с правами человека в большинстве не западных стран не улучшается. В ряде случаев наблюдается даже откат назад, что мы видим почти повсеместно в Тропической Африке, где за ширмой демократических политических институтов реально восстанавливает свои позиции традиционный, подчас в самом прямом смысле слова людоедский трайбализм.
Подобные тенденции имеют место и во многих постсоветских государствах, особенно в Центральной Азии и на Кавказе, а также на Балканах. Ликвидация советской системы сняла маски с игроков, и первые секретари ЦК национальных республик сразу же стали откровенными восточными деспотами, ханами и султанами, только без традиционных, сдерживающих их самодурство национально-религиозных противовесов их власти.
Как видим, процесс глобализации чреват новыми проблемами во всех сферах жизни человечества как такового и каждой отдельной страны в частности. Оформившийся в качестве системообразующего планетарного центра Запад, Североамериканско-Западноевропейский цивилизационный мир в настоящее время, после краха СССР, занял господствующее место в современной планетарной жизни и, естественно, делить его ни с кем не собирается. Остальному человечеству он предлагает, а по существу — навязывает те программы развития, которые выгодны прежде всего ему самому. Речь идет об утверждении господства рыночных отношений при открытости экономических границ.
Однако, как о том уже шла речь выше, в своих собственных пределах Запад с начала 30-х гг. XX в. в соответствии с экономическим учением Дж.Кей- нса ориентируется на сочетание, по принципу дополнительности, рыночных и государственных регуляторов, вывел из прямой зависимости от рыночной конъюнктуры социальную сферу, развитие фундаментальной науки, все то, что необходимо для успешного стабильного развития общества, но не может быть обеспечено в рамках сугубо товарно-рыночных отношений.
Эффект ускоренного развития был определен именно дополнением традиционных рыночных механизмов самоорганизации экономики государственно-административными регуляторами, что позволило правительству Ф.Рузвельта вывести США из «великой депрессии», а затем европейским государствам и Японии восстановить и превзойти свой довоенный потенциал в кратчайшие сроки.
Успехи Запада, в частности, победа в «холодной войне» и установление безраздельного доминирования на планете в последнем десятилетии XX в., создали у многих впечатление безальтернативности западной модели глобализации. В идиллическом варианте это было высказано в концепции «конца истории» Ф.Фокуямы [847], в критическом — А.3иновьевым [848].
Однако понимание «конца истории» в качестве утверждения безальтернативного доминирования на планете Запада уже в начале 90-х гг. вызвало весомые контраргументы, в частности, со стороны 3.Бжезинского. Эти контраргументы состоят главным образом в том, что западный эталон обустройства жизни вовсе не является привлекательным для всех людей (в том числе на самом
Западе) и всех обществ планеты, и что для всего человечества он попросту нереализуем. Новые контуры мирового противостояния наметил в своей концепции «столкновения цивилизаций» С.Хантингтон [849], четко определивший Китай и Мусульманский мир в качестве реальных антагонистов и противовесов Западу.
В данном случае нет возможности сколько-нибудь обстоятельно остановиться на вопросе, в какой мере страны ислама и Китай способны стать реальной альтернативой Западу в обозримом будущем. Однако многое позволяет предполагать высокую степень вероятности мирового развития именно в этом направлении. Об этом вынуждает говорить прежде всего способность стран конфуцианско-буддийского, Китайско-Дальневосточного мира удачно адаптировать у себя передовые достижения Запада, не отказываясь при этом от собственных фундаментальных принципов и традиций. Сперва это продемонстрировали Япония, Южная Корея и Тайвань. В последние два десятилетия это показывает Китай, стремительно превращающийся в одного из мировых лидеров.
Создается впечатление, что в ближайшие десятилетия в глобальном масштабе будут конкурировать два центра опережающего развития: Североатлантический и Дальневосточный с их внутренним членением прежде всего на Северную Америку и Объединенную Европу, с одной стороны, и на Китай и Японию — с другой. Свои формы синтеза традиционных ценностей и западных достижений вырабатывают, пока не демонстрируя успехов, сопоставимых с японскими и китайскими, Индия и страны Мусульманского Востока.
В более сложной ситуации оказались государства Черной Африки, Латинской Америки и Постсоветской Евразии, им никак не удается найти своих созидательных путей в информационно-технотронное общество, на стадию которого уже вышли передовые страны Запада и Дальнего Востока. Найти такие пути, особенные для каждого цивилизационного региона планеты, — важнейшая задача этих государств. Но успех никому заранее не гарантирован, и наши шансы на удачу, с учетом потерь последних лет, не так уж высоки.
Таким образом, сегодня, в условиях глобализации, человечество стоит перед альтернативой. Одна возможность — создание однополярного (западноцентристского) мира с квази вестернизацией (при эксплуатации, истощении и обезличивании) всех прочих регионов планеты и прежде всего исторически наиболее тесно связанных с Западом — Латинской Америки, Черной Африки и Постсоветской Евразии. Вторая возможность — образование биполярного или (в более отдаленной перспективе) многополюсного мира при ограничении гегемонии Запада со стороны в первую очередь стран Китайско-Дальневосточного круга, а затем и Мусульманско-Афразийской и Индийско-Южноазиатской макроцивилизационных систем. В этом плане свою роль может сыграть и Россия, однако ее положение, как по преимуществу и других стран СНГ, отличается двойственностью, а политика — непоследовательностью.
Какой из этих двух альтернативных вариантов будет реализован — покажет будущее. Однако и сейчас можно утверждать, что каждый из них по своей сути контраверсивен и чреват не менее тяжелыми испытаниями, чем те, что человечество пережило в XX веке.
Еще по теме ДЕМОКРАТИЯ И КВАЗИДЕМОКРАТИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ:
- 62. Россия в современном мире.
- Глава Il ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ЭТРУСКОВ О МИРЕ И ЕГО СТРОЕНИИ
- Представления о подземном мире и его обитателях
- Глава 11 АНТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК В МИРЕ ЛИТЕРАТУРЫ, НАУКИ И ИСКУССТВА
- «БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ» И ЗОРОАСТРИЙСКИЕ ЖРЕЦЫ В «ПОТУСТОРОННЕМ МИРЕ»
- Обстановка в мире и международные отношения в 1920-е – 1930-е гг. Внешняя политика СССР накануне ВОВ.
- Афинский морской союз. Победа демократии в Афинах
- Глава 12 БОГАТЫЕ И БЕДНЫЕ. ДЕМОКРАТИЯ ГИБНЕТ. НАРОДНЫЕ ТИРАНЫ
- § 6. Военная демократия.
- ГИБЕЛЬ ДЕМОКРАТИИ
- § 3. Период правления радикальной демократии (Л. Корнелий Цинна).
- Глава 11 ПРАВИЛА ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ. ПРИМЕР АФИНСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
- Расцвет эллинской рабовладельческой демократии
- № 120. ВОССТАНОВЛЕНИЕ ДЕМОКРАТИИ В АФИНАХ
- СТАНОВЛЕНИЕ ОРДЫ - ВОЕННОЙ ДЕМОКРАТИИ
- Лекция 9 РАСЦВЕТ АФИНСКОЙ РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
- А. ВАЛЛОН. ИСТОРИЯ РАБСТВА В АНТИЧНОМ МИРЕ. ОГИЗ·ГОСПОЛИТИЗДАТ 1941, 1941