<<
>>

ДЕМОКРАТИЯ И КВАЗИДЕМОКРАТИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ

Мало какой политический режим в XX в. не называл себя демократичес­ким или, по крайней мере, создающим демократическое общество. Но подве­сти под это понятие в одинаковой мере политические системы Швейцарии и Северной Кореи, США и бывшего СССР невозможно.

Поэтому возникает проблема, где мы имеем дело с демократическими, а где с квазидемократичес- кими системами. Ее рассмотрение предполагает наличие ответов на несколь­ко предварительных вопросов. Среди них: что такое «демократия» и какие формы ее извращений мы имеем в истории XX в. и в современном мире?

Сегодня слово «демократия» используется преимущественно не в науч­ном, логическом, а в оценочном, эмоциональном смысле. Политические сис­темы, к которым высказывающийся относится положительно, получают на­звание демократических, в противном случае — недемократических (тотали­тарных, олигархических и тому подобное). Это обстоятельство, отражает тот факт, что в современном мире понятие «демократия» скорее указывает на не­кий идеал общественно-политического устройства (не очень четко опреде­ленный, как и любое иное идеальное понятие), чем на общественно-полити­ческую реальность, пусть даже и наиболее зажиточных стран.

Так было не всегда. Авторитетнейшие социальные мыслители античности (Платон, Аристотель, Полибий) относились к демократии как к форме обще­ственно-политического строя отрицательно, а политическая мысль эпохи Просвещения в большинстве своем признавала ее (а чаще даже не ее, а просто республиканский строй) допустимой лишь в небольших социумах, считая бо­лее целесообразным в крупных государствах просвещенный абсолютизм или парламентскую монархию английского образца.

Широкое увлечение демократическими идеалами начинается лишь со времен Американской революции. Но там демократия изначально являлась формой политического строя отдельных штатов, и уже потом (как надстройка над ними) на уровне всего Североамериканского союза.

Ей к тому же предше­ствовала практика функционирования самоуправляющихся протестантских, в большинстве своих пуританских общин на Восточном побережье Северной Америки. Но уже Великая Французская революция продемонстрировала не­достатки механического, декретного введения демократических принципов и институций в относительно большой стране при отсутствии традиций самоуп­равления.

XIX—XX вв. засвидетельствовали, что широкое вовлечение масс избира­телей в политический процесс дает положительные следствия лишь там, где

институты народного представительства вызревали долгим эволюционным путем — через самоуправление на местном уровне при формировании обще­государственных органов на этой основе, в большинстве своем под эгидой старых монархических институтов (Нидерланды, Англия, Швеция). В исклю­чительных условиях это наблюдалось и без монархии (Швейцария).

Но в случае революционного упразднения монархии общество, как прави­ло, не было застраховано от форм авторитаризма или откровенного тоталита­ризма (Франция Наполеона I, Луи Филиппа или Наполеона III, Испания Ф.Франко, Германия А.Гитлера). Очень часто соответствующие режимы про­возглашали себя политическими системами с настоящим «народоправством», как то было в большевистской России—СССР, фашистской Италии, нацио­нал-социалистической Германии или коммунистическом Китае.

Как же определить содержание понятия демократия? Оно, как представ­ляется, включает в себя непреодолимое внутреннее противоречие и вообще не может претендовать на статус научной категории. Аутентичное значение этого слова — «власть народа». Но само слово «народ» крайне многозначно.

Кто составляет народ? Все обитатели определенной страны или так назы­ваемая ее «титульная нация»? Люди безотносительно к их половым и возраст­ным отличиям, совершеннолетние женщины и мужчины в одинаковой степе­ни или лишь совершеннолетние мужчины (а только они имели право голоса в демократиях XIX в. и более ранних времен)? Та или иная из указанных кате­горий безотносительно к социальному и имущественному статусу или лишь те, кто принадлежит к определенному классу (те, кто соответствует опреде­ленному имущественному цензу, или наоборот — неимущие)?

Античность и варварские (в том числе и славянские) общества древней Европы в большинстве своем предусматривали участие в политической жизни всех мужчин-хозяев, которые имели гражданское полноправие в границах со­ответствующего самоуправляющегося социума.

Это же наблюдаем и в вече­вом строе древнерусских волостей, и в казачьей среде. Но и при таких услови­ях власть осуществлялась почти всегда меньшинством над большинством.

Следовательно, даже при условии непосредственной демократии демо­кратия («власть народа») как такая — лишь метафора, а не политическая ре­альность. Еще в большей мере это касается обществ, политические институты которых базируются на принципе представительской демократии.

Представительская демократия в своем классическом виде формально признает равные политические права (прежде всего избирать и быть избран­ным) практически за всеми совершеннолетними гражданами. Но такое фор­мальное равенство никоим образом не отвечает фактическому неравенству субъектов политического процесса.

В любом обществе, в том числе и в таком, которое называет себя демокра­тическим, всегда существует группа людей, которые имеют реальную власть. Справедливо писал по этому поводу С.Франк:

«Во всяком обществе и при всех формах правления, хотят того люди или нет, в силу неизменного и ненарушимого вечного закона общественной жиз­ни подлинная власть и влиятельность принадлежат всегда не большинству, а именно меньшинству; и разница между различными порядками и идеалами лишь в том, признают ли они открыто и покорно это начало и стараются ли сознательно его осуществить, или они его отрицают и потому вынуждены ис­

пользовать его лицемерно, исподтишка и в известной степени случайно и не­планомерно» [843].

Это правящее меньшинство, или властвующее сообщество, в известной мере соотносимо с теми лидирующими общественными группами, представи­телей которых А.Дж.Тойнби называл «творческим меньшинством», а Л.Гуми­лев — «пассионариями» (понятия далеко не тождественные). Однако их («творческого меньшинства» и реальных носителей власти) определенное совпадение, как отмечают оба названных мыслителя, имеет место лишь в не­которые периоды истории тех или иных народов и государств, когда те движу­тся по восходящей линии.

Чаще же имеет место только некоторое их пересе­чение, а то и вовсе отчужденность между носителями власти и «творчески- энергичным» меньшинством.

Мировая история, в частности XX в., знает множество форм властвующих сообществ, равно как и видов борьбы между их группировками и социальны­ми группами. Соответствующие вопросы обсуждали такие мыслители, как К.Маркс, М.Вебер, В.Парето. Можно сказать, что общественная жизнь в бо­льшинстве своем определяется двумя феноменами: властью и собственнос­тью, которые или органично едины (феномен «власти-собственности», про­анализированный Л.Васильевым [844]), или институционально разграничены.

В первом случае те, кто имеет власть, фактически выступают сообществом корпоративных собственников общественного богатства. В XX в. наиболее выразительно это проявилось в коммунистических странах. Такому положе­нию дел соответствует господство государственной формы собственности и однопартийная система.

Идеология государств с однопартийной системой и господством государс­твенной формы собственности как экономического базиса класса номенкла­туры провозглашает соответствующий политический порядок демократией («народной демократией», «социалистической демократией»). В таких стра­нах формально функционировали все основные демократические институции и атрибуты: выборы, парламенты, конституции с задекларированными права­ми и свободами граждан и тому подобное.

Но реально все это было лишь прикрытием, декорацией диктатуры пар­тийно-административного класса власть имущих. В его рамках происходила своя борьба за власть и контроль над ресурсами по горизонтали (между отде­льными группировками номенклатурных лидеров) и вертикали (между выс­шими и старшими и низшими и младшими по возрасту, при определенных различиях их ментально-ценностных параметров сознания).

В соответствии с совокупным вектором интересов и воли господствующей в партии в данный момент группы через механизм выборов в руководящие органы в партии и государстве продвигались определенные кандидаты.

Разно­гласия в самом классе номенклатуры от рядовых граждан скрывались. Такой тип политического строя МДжилас определил как партократию. На стадии своего утверждения она предусматривает жестокую личную тиранию (И.Ста­

лин, Мао Цзедун), но при дальнейшей эволюции приобретает больше олигар­хических черт (при Л.Брежневе, Ден Сяопине). То, что такая политическая система является квазидемократической (в сущности — тоталитарной с пере­ходом в авторитаризм), вполне очевидно.

Рассмотрим другую политическую форму, которая преобладает в странах Запада и заявляет о себе на весь мир как о настоящей демократии. Она преду­сматривает такое общество, где власть и собственность институционально раз­ведены, то есть преобладает частная или все чаще корпоративная собствен­ность.

В этих условиях, при наличии демократических институций и механизмов (парламентаризм, местное самоуправление, выборная система), реальный шанс прийти к власти имеют лишь те, кто представляет интересы крупного капитала и получает от его представителей финансовую поддержку (на агита­цию через средства массовой информации, прямой подкуп или давление на избирателей или членов счетных комиссий и тому подобное).

Когда непосредственная опасность угрожает представителям большого биз­неса как класса, последние объединяются и, пренебрегая демократическими формами, ставят при власти откровенного диктатора (типа А.Пиночета). Когда же такая угроза отсутствует, между их конкурирующими группами идет борьба, последствия которой в определенной мере зависят от голосования на двух- или многопартийных выборах. Классический пример — США, где республиканцев традиционно поддерживают нефтяные компании и ВПК, а демократов — боль­шинство банков и производители информационных технологий.

Собственно говоря, это и есть максимум политической демократии в условиях XX в. и на сегодняшний день. Случаи, подобные тому, что имели место в России с конца февраля до конца октября L917 г., являются историче­скими нонсенсами, частично подпадают под понятие охлократии (власти тол­пы) и непременно заканчиваются утверждением диктатуры.

Рассмотренную политическую систему (тем более в таких ее адаптирован­ных к потребностям рядового гражданина формах, как то видим в современ­ной Западной Европе) можно называть реальной демократией индустриаль­но-информационного общества массового потребления, но совсем не в том смысле, которое семантически содержит понятие «демократия».

В таком случае понятие «демократия» оказывается словом для обозначе­ния определенной общественно-политической системы, которая вследствие многовековой эволюции сложилась в наиболее развитых странах Запада. По отношению же к понятию «народовластие» эта форма также по своей сути яв­ляется квазидемократией.

Особо стоит вопрос о функционировании политических форм и техноло­гий, которые принято называть демократическими (западного образца), в не западных странах. Здесь имеем большую вариабельность форм: от Японии до Турции, от России до Индии или от Украины до Колумбии. В своем боль­шинстве они подходят под определенное А.Зиновьевым понятие «колониаль­ная демократия», но иногда (Япония, Южная Корея) демонстрируют непри­вычный синтез национальных политических традиций с внешне восприняты­ми формами западных институций.

Сущность «колониальной демократии» состоит в том, что не западная страна внешне воспринимает политические формы западных стран, прежде

всего парламентаризм и многопартийность, но фактически остается страной, где принципиальные вопросы власти и перераспределения собственности ре­шаются на уровне отношений олигархических группировок (плутократий) при решающей, по крайней мере весьма весомой роли давления со стороны транснациональных компаний, правительств преимущественно западных стран и международных (контролирующихся Западом) организаций, прежде всего финансовых (как МВФ, МБРР и пр.).

В политической жизни таких стран выразительное преимущество приобре­тают те олигархические, властно-собственнические силы, которые непосредст­венно связаны с транснациональными компаниями, фондами и западными правительствами — в той мере, в которой они выполняют указания последних и работают на их интересы. Таких примеров в Африке и Латинской Америке, а в последние 10 лет и на постсоветском пространстве предостаточно.

В современном мире такого рода «колониально-демократические» страны и являются наиболее выразительными образцами квазидемократий, посколь­ку реликты традиционного тоталитаризма (образца Северной Кореи) или не­посредственные личные диктатуры (С.Хуссейна в Ираке, М.Каддафи в Ли­вии) на статус демократий в глазах мирового сообщества фактически и не претендуют.

Несколько отличные от классических квазидемократий африканско-лати­ноамериканского образца политические устройства наблюдаем в тех странах Востока, где в той или иной форме осуществляется сознательное объединение местных многовековых принципов общественной жизни с заимствованными с Запада формами политических институтов, без решающей роли давления на этот процесс со стороны Запада. Этот процесс приобретает различные формы в Японии и Южной Корее (где, впрочем, институты западной политической системы по окончании Второй мировой войны в значительной степени были внедрены в «приказном порядке»), а также в Индии (которой англичане оста­вили формы парламентской демократии), Китае, Вьетнаме, Иране, Саудовс­кой Аравии.

В таком диапазоне, от Японии до Аравии, видим как почти полное пере­несение западных политических декораций, так и крайне осторожное, выбо­рочное восприятие их отдельных элементов. Но вполне понятно, что реаль­ной вестернизации политической жизни не происходит ни в одном таком слу­чае. Восточные общества принимают парламентско-многопартийную внеш­ность так же, как китайцы или негры одеваются в европейские костюмы — и не больше. Ни цвет кожи, ни разрез глаз, ни сущность механизмов выработки и принятия политических решений от этого не изменяются.

Таким образом, можем сделать вывод, что в течение XX в. в мире имело место утверждение и преимущественное распространение трех типов квазиде­мократий: западного (так сказать, базового, матричного), колониального и т- радиционно-восточного (с его вариациями на почве мусульманско-афразийс­ких, индуистско-южноазиатских и конфуцианско-дальневосточных традиций).

Ни один из этих типов не отвечает собственному смыслу понятия «демо­кратия» как «народовластие». Но если не наделять этот термин оценочной на­грузкой и опираться на формальные признаки (парламентаризм, многопар­тийность, задекларированные конституцией права и свободы граждан), то он может применяться к большинству современных государств в формах «запад­

ная демократия», «колониальная демократия» и «восточная (японская, китай­ская, иранская и тому подобная) демократия».

Посмотрим под таким углом зрения на политические процессы, которые происходят в Украине после провозглашения ею независимости. Формально видим развитие демократических институций: президентская власть, парла­мент, конституционный суд, многопартийная система и тому подобное. Но при условиях нарастающего социально-имущественного расслоения, пропас­ти в качестве жизни и фактических правах между горсткой олигархов и ни­щим большинством говорить о демократизации нашего общества непра­вомерно.

Со времен Аристотеля известно, что политический строй, соответствую­щий нашему представлению о настоящей демократии, — полития, возможен лишь при условиях наличия мощного, способного к самоорганизации и борь­бе за свои интересы общими усилиями среднего класса: мелких и средних собственников. А у нас все эти годы происходило и продолжает происходить не укрепление, а, наоборот, размывание этого класса, поляризация общества на олигархов (плутократов) с их окружением и обслуживающим персоналом, с одной стороны, и огромного числа обнищавших и деморализованных лю­дей — с другой. Последние в большинстве своем теряют интерес к политичес­кой жизни, а незначительное меньшинство, как в Галиции, радикализирует­ся, создавая партии типа «социал-националистической».

Уже одно это заставляет скептически относиться к разговорам о развитии демократии в Украине в последние годы. Люди в большинстве своем расходу­ют все силы на добывание средств для повседневного существования и не ве­рят никаким политическим декларациям. При таком состоянии общества мы можем иметь дело лишь с откровенно деспотическими или квазидемократи- ческими, олигархическими (плутократическими) в своей сущности политиче­скими формами. Первого у нас сейчас нет, поэтому речь может идти о втором.

Среди трех отмеченных выше форм квазидемократий современного мира наиболее человечной, удобной для жизни большинства граждан соответству­ющих стран является ее западная модель. То, что у нас ее нет, не требует дока­зательств. Лучше поставить вопрос, велика ли возможность того, что она у нас в принципе возможна и когда-нибудь утвердится. Ответ на него потребовал бы специальной разработки, однако и беглый взгляд на суть проблемы повода для оптимизма не дает.

Во-первых, нет никаких оснований надеяться на то, что в обозримом бу­дущем качество жизни большинства населения существенным образом улуч­шится. Наоборот, все свидетельствует о том, что у нас и дальше будет закреп­ляться социальная структура латиноамериканского типа (даже не современ­ного, а образца 20—40-летней давности). Впечатляющих масштабов достиг процесс сращения финансово-промышленных олигархов с властными струк­турами. Если посмотреть на это исторически, то следует отметить, что это от­ражает лишь новую форму трансформации типичных советских властно-соб­ственнических структур, которые в течение последнего десятилетия приобре­ли несколько западнообразные формы.

Во-вторых, в отличие от стран Запада, которые органически (хотя и не без кровавых эксцессов) двигались к их современным политическим формам сто­летиями, опираясь на западные ценности неприкосновенности частной собс­

твенности, трудовой этики, личного достоинства, утилитарно-прагматическо­го отношения к окружающему миру, рационализма и тому подобное, Украи­на, как и все прочие (кроме прибалтийских) постсоветские страны прошла принципиально иной исторический путь — от элементарных форм местного самоуправления княжеских и казачьих времен через бюрократический авто­ритаризм Российской империи к тоталитаризму советских времен. В течение трех последних столетий мы не приближались к западной модели развития и западным институциям (при крайне противоречивых формах этого процесса в западноукраинских землях).

Социальные сдвиги последних 15 лет, при всей их демократической внеш­ности, в своей сущности не сломали, а в чем-то и усилили эту тенденцию. В России перелом произошел между августом 1991 г. (когда «гекачеписты» не от­важились применить оружие) и октябрем 1993 (когда «демократы» безжалост­но открыли огонь по толпам протестующих против политики ограбления на­рода и танковыми снарядами разгромили Парламент). В Украине зачатки па­рламентаризма были раздавлены менее варварски, но не менее основательно.

И речь здесь не о том, что хуже в наших условиях — бездарный авторита­ризм или беспомощный парламентаризм, а о том, что в таких условиях разго­воры о построении демократического общества стоят не более, чем еще памя­тная многим болтовня о построении коммунизма. На смену одной политичес­кой демагогии пришла другая — и не более. А социально-политическая система развивается сама по себе: через произошедшую приватизацию государствен­ной собственности вышедшими из недр старой номенклатуры плутократичес­кими группировками, прикрывающими свои реальные действия разговорами о созидании национального государства. В России набор пропагандистских штампов несколько иной, но суть дела от этого не меняется.

Поэтому складывается впечатление, что в обозримом будущем мы можем рассчитывать в лучшем случае лишь на более или менее приличную демокра­тическую внешность (да и то вряд ли) и не больше. По сравнению с последни­ми годами (достаточно вспомнить дело П.Лазаренко) и это было бы уже ша­гом вперед. На то, что это лишь декорация, Запад согласен закрывать глаза: суть дела в данном случае его не беспокоит. Большому бизнесу, как известно, нужна не демократия, а стабильность, а политикам Запада — не демократиче­ское, а послушное правительство.

Поскольку наша политическая система не является в сущности западной демократией (или западной квазидемократией), поставим вопрос так: к чему она типологически ближе — к квазидемократии колониального или восточно­го типов?

Существенной особенностью квазидемократий восточного типа является соединение западных политических форм с принципами традиционной об­щественной жизни, достаточно отличными в мусульманских, индуистских и конфуцианских странах, притом что давление со стороны Запада не является решающим фактором в определении курса развития (или деградации).

Исходя из этого (и даже абстрагируясь от вопроса о том, какую роль в на­шей социально-экономической и общественно-политической жизни играет влияние или давление со стороны Запада), не сложно прийти к выводу: наша политическая система не является квазидемократией восточного типа. Она не строится на целенаправленном синтезе или даже симбиозе традиционных на­

ционально-цивилизационных общественно-политических традиций (кото­рые непременно должны отражать ментально-ценностный строй определен­ной цивилизации с присущей ей культурно-религиозно-мировоззренческой системой) с западными политическими формами.

Таких традиций на уровне бытовой практики (а не исторических книжек и митинговых речей) у нас просто нет. Проблематично, имели ли они хоть ка­кой-то шанс возродиться в 1918 г., как на это надеялся П.Скоропадский [845]. Сегодня же, при современных социально-экономических и культурно-ценно­стных реалиях, этот вопрос не стоит и поднимать. Крепостничеством, рево­люцией, коллективизацией, индустриализацией традиции казачьего и городс­кого (по магдебургскому праву) самоуправления уничтожены окончательно, и, похоже, еще более «до основания», чем татаро-монгольскими нашествиями (от Батыя до Менгли-Гирея) были уничтожены княжеско-вечевые традиции политической жизни Киевской Руси.

Речь может идти лишь о симбиозе политической практики партийно-со­ветского образца с внешними, заимствованными с Запада институциональ­ными формами (институт президентства, многопартийность, парламент и то­му подобное).

Не трудно заметить, что наша современная политическая система являет­ся не более чем трансформацией предыдущей, советской: Администрация Президента выполняет функции бывшего ЦК КПУ (разве что меньше зани­маясь идеологией и значительно больше внешней политикой, но при этом так же навязывая общий курс, не неся ответственности за его провалы), Кабинет Министров занимается текущей хозяйственной работой (по указаниям Адми­нистрации Президента, но и реагируя на давление внешних сил), а Верхов­ный Совет все чаще просто законодательно оформляет решения, которые принимаются в Администрации Президента, поскольку находится под угро­зой роспуска.

Такая практика ни к каким религиозным, интеллектуальным, этическим, эстетичным или любым другим культурным ценностям не имеет никакого от­ношения, а значит, никаким образом не связана с аутентичными националь­но-цивилизационными традициями Украины. Следовательно, наблюдаем про­цессы, принципиально отличные от имеющих место в Японии, Индии, Иране или даже в Китае, где сама коммунистическая система является по сути лишь извращенной в легистском духе формой конфуцианства, постепенно возрож­дающегося в чертах, соответствующих духу времени. Поэтому наша политиче­ская реальность не может быть подведенной под понятие восточной квазиде­мократии.

Остается сопоставить нашу политическую систему с колониальной демок­ратией литиноамериканско-африканского образца, что и предложил А.3ино- вьев. Принципиально не касаясь вопроса о том, в какой мере социально-эко­номические и общественно-политические процессы, которые имели место у нас в течение последнего десятилетия, продуцировались влиянием или давле­нием со стороны Запада, отметим, что по всем прочим основным признакам наша реальность принципиально близка к чертам этого типа.

Западные по своей форме политические институции наполняются мест­ным содержанием, индифферентным к высоким культурным национально­цивилизационным традициям прошлого, в отличие от стран Востока с древ­ними и сохранившимися цивилизационными традициями. При отсутствии настоящего мощного среднего класса власть фактически служит интересам олигархических групп, которые непосредственно в ней представлены, а борь­ба за власть осуществляется между такими конкурирующими группами. Одни из них побеждают, другие (ПЛазаренко у нас, В.Гусинский и Б.Березовский в России) проигрывают. При этом к левой популистской оппозиции власть от­носится более или менее лояльно, поскольку последняя, не имея серьезных денег и административно-управленческих рычагов, значительной угрозы для нее не представляет, а в случае ее исчезновения «протестный электорат» мо­жет проголосовать и за реального (в пределах борющихся плутократических групп) претендента на власть, альтернативного ныне действующему.

Если же мы посмотрим на эволюцию нашего политического строя во все­мирном масштабе, то увидим, что она вполне созвучна глобальным тенденци­ям современности.

В наше время в мире образовались три группы стран. К первой относятся лидеры общечеловеческого развития. Это — Запад, где господствуют полити­ческие формы западной (квази)демократии.

Вокруг них видим ряд латиноамериканско-африканско-постсоветских стран с разрушенной собственной цивилизационной подосновой. Наиболее мощные из них (как Бразилия, Россия или Нигерия), а точнее, их властвую­щие сообщества, проявляют некоторую самостоятельность, но пока что весо­мых результатов на пути социально-экономического развития не добились.

Третью группу составляют страны с квазидемократиями восточного типа, приспосабливающие формы западных политических институций к своим ин­тересам, потребностям и возможностям. Одним в этом деле сопутствует успех, другим — неудачи и разочарование.

Предпринятое рассмотрение проблемы демократии и квазидемократии в истории XX в. и в современном мире, к сожалению, не дает особых оснований для оптимизма. В наше время понятие демократии приобрело признаки идео­логической фикции, а в постсоветских странах дискредитировано процессами и событиями последнего десятилетия.

Но даже если в качестве эталонных демократий признавать зажиточные западные страны, то трудно найти аргументы в пользу того, что что-то подоб­ное в обозримом будущем (по сути, а не по форме) может развиться и у нас. Главное препятствие на этом пути — безутешная социально-экономическая реальность, закрепляющая непреодолимую пропасть между горсткой олигар­хов и их окружением, плутократами, контролирующими власть и собствен­ность в стране, и массой обнищавшего, деградирующего населения. При та­ких условиях речь может идти не о сколько-нибудь пристойных формах даже квазидемократии, а только о таких, которые имеем в большинстве стран Аф­рики и Латинской Америки.

Сказанное вовсе не обосновывает правомерности грубого попрания демо­кратических идеалов во многих, в том числе и постсоветских, странах сегодня. Идеалы демократии, которые несут представления о достойной жизни для ря­дового человека, гарантируют права и свободы, деятельность властных струк­

тур, избранных народом, на благо народа и т.д., не становятся худшими от то­го, что при их реальном воплощении всегда сталкиваемся с большим или ме­ньшим их извращением. Идеалы вообще не могут быть адекватно реализован­ными в жизни, но это не отменяет необходимости работать над тем, чтобы по­литическая практика максимально соответствовала их нормам.

Важно понимать, что сущностной основой демократии как идеала (в про­тивовес дискредитирующей этот идеал политической практике) является лич­ность с ее неотъемлемыми, как об этом любят говорить на Западе, правами и свободами. Поэтому Н.Бердяев, совершенно справедливо изобличая ханжест­во и лживость либерально-демократической демагогии западных государств, тем более фашистского извращения идеи народоправства, осуществлявшего­ся под националистическими лозунгами, писал в 1931 г.:

«В то же время существует вечный принцип в демократии, он конечно связан не с идеей примата нации, но с идеей субъективных прав человеческой личности, со свободой духовной жизни, свободой совести, мысли, слова, творчества. Эта идея неотъемлемых прав человеческой личности происходит не от Руссо и якобинцев французской революции, но от христианства и дви­жения, связанного с Реформацией. Но идея прав человека и гражданина была извращена и искажена в капиталистических и буржуазных обществах XIX и XX веков. (...) В целом люди не понимают, что вся глубина проблемы не в вос­хождении к той или иной социальной организации или к тому или иному го­сударству, при котором общество и государство дадут свободу человеческой личности, но в утверждении свободы человеческой личности по отношению к неограниченной власти общества и государства» [846].

Суть дела, таким образом, не в наличии тех или иных форм и процедур, ин­ститутов и контролирующих инстанций (что, конечно, тоже важно), а в самом принципе отношения к личности и ее правам. А в этом плане любое развитое общество, в том числе и общества великих традиционных цивилизаций Восто­ка, не говоря уже об Античности, выработало свои механизмы защиты интере­сов отдельного человека, в целом не менее, если не более, эффективные, чем те, которые практикуются ныне в огромном большинстве стран вне Западноев­ропейско-Североамериканской цивилизационной системы в наши дни.

Никто не станет отрицать, что по сравнению с порядками, существующи­ми вне Западного мира, в пределах Запада в течение двух-трех последних сто­летий по отношению к полноправным членам этого мира (не считая негров, индейцев, колониально угнетавшихся народов Востока) демократические принципы реализовывались в более полном объеме, чем в традиционных ци­вилизациях Востока.

Однако механическое перенесение этих принципов на общества не запад­ного типа пока в большинстве случаев приводит не к утверждению прав и сво­бод человеческой личности, а к извращению самих этих принципов путем подмены сути вопроса о правах и свободах институциональной бутафорией, которая, как показывает опыт, преимущественно и интересует западных экс­пертов. Формальные процедуры выдвигаются на первый план, а сущностные вопросы игнорируются или затушевываются.

Реальное же положение с правами человека в большинстве не западных стран не улучшается. В ряде случаев наблюдается даже откат назад, что мы ви­дим почти повсеместно в Тропической Африке, где за ширмой демократичес­ких политических институтов реально восстанавливает свои позиции тради­ционный, подчас в самом прямом смысле слова людоедский трайбализм.

Подобные тенденции имеют место и во многих постсоветских государст­вах, особенно в Центральной Азии и на Кавказе, а также на Балканах. Ликви­дация советской системы сняла маски с игроков, и первые секретари ЦК на­циональных республик сразу же стали откровенными восточными деспотами, ханами и султанами, только без традиционных, сдерживающих их самодурст­во национально-религиозных противовесов их власти.

Как видим, процесс глобализации чреват новыми проблемами во всех сферах жизни человечества как такового и каждой отдельной страны в част­ности. Оформившийся в качестве системообразующего планетарного центра Запад, Североамериканско-Западноевропейский цивилизационный мир в на­стоящее время, после краха СССР, занял господствующее место в современ­ной планетарной жизни и, естественно, делить его ни с кем не собирается. Остальному человечеству он предлагает, а по существу — навязывает те про­граммы развития, которые выгодны прежде всего ему самому. Речь идет об утверждении господства рыночных отношений при открытости экономичес­ких границ.

Однако, как о том уже шла речь выше, в своих собственных пределах За­пад с начала 30-х гг. XX в. в соответствии с экономическим учением Дж.Кей- нса ориентируется на сочетание, по принципу дополнительности, рыночных и государственных регуляторов, вывел из прямой зависимости от рыночной конъюнктуры социальную сферу, развитие фундаментальной науки, все то, что необходимо для успешного стабильного развития общества, но не может быть обеспечено в рамках сугубо товарно-рыночных отношений.

Эффект ускоренного развития был определен именно дополнением тра­диционных рыночных механизмов самоорганизации экономики государ­ственно-административными регуляторами, что позволило правительству Ф.Рузвельта вывести США из «великой депрессии», а затем европейским го­сударствам и Японии восстановить и превзойти свой довоенный потенциал в кратчайшие сроки.

Успехи Запада, в частности, победа в «холодной войне» и установление безраздельного доминирования на планете в последнем десятилетии XX в., создали у многих впечатление безальтернативности западной модели глобали­зации. В идиллическом варианте это было высказано в концепции «конца ис­тории» Ф.Фокуямы [847], в критическом — А.3иновьевым [848].

Однако понимание «конца истории» в качестве утверждения безальтерна­тивного доминирования на планете Запада уже в начале 90-х гг. вызвало весо­мые контраргументы, в частности, со стороны 3.Бжезинского. Эти контраргу­менты состоят главным образом в том, что западный эталон обустройства жи­зни вовсе не является привлекательным для всех людей (в том числе на самом

Западе) и всех обществ планеты, и что для всего человечества он попросту не­реализуем. Новые контуры мирового противостояния наметил в своей конце­пции «столкновения цивилизаций» С.Хантингтон [849], четко определивший Китай и Мусульманский мир в качестве реальных антагонистов и противове­сов Западу.

В данном случае нет возможности сколько-нибудь обстоятельно останови­ться на вопросе, в какой мере страны ислама и Китай способны стать реальной альтернативой Западу в обозримом будущем. Однако многое позволяет предпо­лагать высокую степень вероятности мирового развития именно в этом направ­лении. Об этом вынуждает говорить прежде всего способность стран конфуци­анско-буддийского, Китайско-Дальневосточного мира удачно адаптировать у себя передовые достижения Запада, не отказываясь при этом от собственных фундаментальных принципов и традиций. Сперва это продемонстрировали Япония, Южная Корея и Тайвань. В последние два десятилетия это показывает Китай, стремительно превращающийся в одного из мировых лидеров.

Создается впечатление, что в ближайшие десятилетия в глобальном масш­табе будут конкурировать два центра опережающего развития: Североатлан­тический и Дальневосточный с их внутренним членением прежде всего на Се­верную Америку и Объединенную Европу, с одной стороны, и на Китай и Японию — с другой. Свои формы синтеза традиционных ценностей и запад­ных достижений вырабатывают, пока не демонстрируя успехов, сопостави­мых с японскими и китайскими, Индия и страны Мусульманского Востока.

В более сложной ситуации оказались государства Черной Африки, Латин­ской Америки и Постсоветской Евразии, им никак не удается найти своих со­зидательных путей в информационно-технотронное общество, на стадию ко­торого уже вышли передовые страны Запада и Дальнего Востока. Найти такие пути, особенные для каждого цивилизационного региона планеты, — важней­шая задача этих государств. Но успех никому заранее не гарантирован, и на­ши шансы на удачу, с учетом потерь последних лет, не так уж высоки.

Таким образом, сегодня, в условиях глобализации, человечество стоит пе­ред альтернативой. Одна возможность — создание однополярного (западно­центристского) мира с квази вестернизацией (при эксплуатации, истощении и обезличивании) всех прочих регионов планеты и прежде всего исторически наиболее тесно связанных с Западом — Латинской Америки, Черной Африки и Постсоветской Евразии. Вторая возможность — образование биполярного или (в более отдаленной перспективе) многополюсного мира при ограниче­нии гегемонии Запада со стороны в первую очередь стран Китайско-Дальне­восточного круга, а затем и Мусульманско-Афразийской и Индийско-Южно­азиатской макроцивилизационных систем. В этом плане свою роль может сы­грать и Россия, однако ее положение, как по преимуществу и других стран СНГ, отличается двойственностью, а политика — непоследовательностью.

Какой из этих двух альтернативных вариантов будет реализован — пока­жет будущее. Однако и сейчас можно утверждать, что каждый из них по своей сути контраверсивен и чреват не менее тяжелыми испытаниями, чем те, что человечество пережило в XX веке.

<< | >>
Источник: Цивилизационные модели современности и их исторические корни / Ю. Н. Пахомов, С. Б. Крымский, Ю. В. Пав­ленко и др. Под ред. Ю.Н. Пахомова. — Киев: Наук, дум­ка,2002. — 632 с.. 2002

Еще по теме ДЕМОКРАТИЯ И КВАЗИДЕМОКРАТИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ:

  1. 62. Россия в современном мире.
  2. Глава Il ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ЭТРУСКОВ О МИРЕ И ЕГО СТРОЕНИИ
  3. Представления о подземном мире и его обитателях
  4. Глава 11 АНТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК В МИРЕ ЛИТЕРАТУРЫ, НАУКИ И ИСКУССТВА
  5. «БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ» И ЗОРОАСТРИЙСКИЕ ЖРЕЦЫ В «ПОТУСТОРОННЕМ МИРЕ»
  6. Обстановка в мире и международные отношения в 1920-е – 1930-е гг. Внешняя политика СССР накануне ВОВ.
  7. Афинский морской союз. Победа демократии в Афинах
  8. Глава 12 БОГАТЫЕ И БЕДНЫЕ. ДЕМОКРАТИЯ ГИБНЕТ. НАРОДНЫЕ ТИРАНЫ
  9. § 6. Военная демократия.
  10. ГИБЕЛЬ ДЕМОКРАТИИ
  11. § 3. Период правления радикальной демократии (Л. Корнелий Цинна).
  12. Глава 11 ПРАВИЛА ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ. ПРИМЕР АФИНСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
  13. Расцвет эллинской рабовладельческой демократии
  14. № 120. ВОССТАНОВЛЕНИЕ ДЕМОКРАТИИ В АФИНАХ
  15. СТАНОВЛЕНИЕ ОРДЫ - ВОЕННОЙ ДЕМОКРАТИИ
  16. Лекция 9 РАСЦВЕТ АФИНСКОЙ РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
  17. А. ВАЛЛОН. ИСТОРИЯ РАБСТВА В АНТИЧНОМ МИРЕ. ОГИЗ·ГОСПОЛИТИЗДАТ 1941, 1941