<<
>>

ИСТОРИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫХ ФОРМ В КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ ИЗМЕРЕНИИ

Типология этнонациональных процессов в контексте стадиально-цивили­зационной периодизации является одной из сложнейших проблем теоретиче­ской социологии, от решения которой зависит построение оптимальной социально-экономической антикризисной модели на всем постсоветском пространстве, решение глобальных проблем в целом.

В посвященной этой проблеме литературе имеет место предельная поляризация концептуальных установок: начиная от утверждений о неминуемом исчезновении националь­но-этнических образований как таковых, что связано с нарастанием социаль­но-экономической глобализации и унификации духовных и политических процессов, и до предсказаний небывалого расцвета всех (в том числе и расо­во-биологических, разрушительных) типов этнонационализма.

В значительной степени такая ситуация обусловлена чрезвычайной слож­ностью этнонациональной самоидентификации как отдельного человека, так и различных социальных групп. Этнонациональное сознание — это сложный синтез этнических, политических, религиозных, духовных, экономических и идеологических мотиваций, основанных на научном и бытовом сознании, на мифах, утопиях и т.п. В зависимости от изменений, которые происходят в об­ществе, смещаются и акценты в понимании понятий «национальное государ­ство», «этнос», «нация». Например, в периоды острых социальных кризисов, как правило, происходит регенерация архаических механизмов этнонациосо- зидания, всегда лишь иллюзорно противоположных предельно космополити­ческим идеологическим доктринам имперского типа.

Это, в свою очередь, приводит к огромному разнообразию в понимании роли и места национализма в современном мире, к разработке идеологиче­ских доктрин, в основу которых положены те или другие варианты нацио­нальной идеи.

Доходит до того, что разные представители одного и того же националис­тического политического лагеря в той или иной стране зачастую не могут найти общий язык относительно фундаментальных основ идеологии и миро­воззрения, которые исповедуют.

Несмотря на существование плодотворных попыток научного обобщения этнонациональной проблематики в фундаментальных работах Э.Гелнера, К.Реннера, О.Бауэра, Э.Смита и др., можно констатировать, что построение

теории этнонационализма до сих пор находится на уровне постановки проб­лемы. Все еще преобладают описание и классификация, которые, в лучшем случае, проясняют лишь определенные аспекты исследуемого феномена.

При этом время от времени исследователи в отчаянии провозглашают принципиальную невозможность выхода на концептуальный уровень постро­ения научной теории этнонационализма, а сравнительно-классификацион­ные поиски универсальных, «наиполнейших» определений понятий «нация», «этнос», «народ» и т. п. обычно представляют собой лишь «шаг назад» относи­тельно предшествующих им научных результатов, например, достигнутых в работах, в частности, М.Грушевского, В.Липинского, В.Старосольского, О.Бочковского, И.Лисяка-Рудницкого, Ю.Вассияна, в которых, опираясь на новейшие для своего времени достижения в области обшей социологии и фи­лософии истории, авторы стремились построить именно общую теорию на­ции, реализовать общесистемный подход в изучении этнонациогенеза.

Атакой подход требует осмысления социальной реальности на системном уровне, сопоставления фактов и явлений с уже построенной на определенных методологических основах категориальной схемой, которая должна выступать структурным каркасом будущей теории и коррелировать с фундаментальными концептуальными постулатами последней.

Таким образом, можно констатировать: ныне десятки авторов снова и снова пишут посвященные этнонациональной проблематике научные труды, основное содержание этих трудов хорошо характеризует название известной работы О.Бочковского — «Введение в нациологию». В этих многочисленных вступлениях к теории нации все время анализируется, кто, когда и что сказал по национальному «вопросу», при каких обстоятельствах возникли понятия, которые этот феномен описывают, какие интерпретации этих понятий явля­ются оптимальными и т.п.

[282]

Принципиальный качественный прорыв в построении собственно этно- нациологии, или научной теории национализма, на мой взгляд, станет реаль­ностью, если удастся «вписать» этнонациологию в более широкий контекст общесоциологической теории, оценить ее как подсистему в границах более общей системы — теории исторического процесса. Ведь очевидно, что такие понятия, как «этнос», «нация», «народ», так или иначе должны соотноситься с общесоциологическими категориями («социальный организм» или «социаль­ная формация», «культура», «цивилизация», «государство») и что традицион­ный ряд понятий «семья — род — племя народность — нация», который да­же в советской философии характеризовал становление так называемых исто­рических общностей людей, необходимо рассматривать через призму катего­рий, связанных с характеристиками фундаментальных стадиальных измене­ний в социальном пространстве и времени.

Важно найти объективные критерии общественного развития, определить если не социальные законы, наподобие марксистских, то хотя бы вероятност­ные тенденции, которые позволили бы осуществить типологизацию таких крайне неопределенных понятий этнонациональной жизни, как «националь­

ное сознание», «менталитет народа», его «характер» и т.п. А пока приходится констатировать, что даже таким выдающимся представителям социологии и философии истории, как Г.В.Гегель, Ф.В.Шеллинг, О.Шпенглер, П.Сорокин, АДж.Тойнби, К.Ясперс, так и не удалось по-настоящему соотнести категори­альные ряды историософии и этнонациософии.

Решение проблемы значительно усложняется и в связи с тем, что элемен­ты мифологии истории в границах разнообразных течений философии исто­рии не преодолены до сих пор; то есть последовательной, системно построен­ной историософии или теории исторического процесса по типу контовской социологии или гегелевской «Философии истории» пока не существует.

До сих пор нет согласия относительно того, сколько во всемирной исто­рии существовало особых, связанных с образованием стойких наднациональ­ных сообществ регионов (таких культурно-исторических комлексов или циви­лизаций разные авторы насчитывают от двух до двадцати, а то и до тридцати).

До конца не ясно, какие факторы — духовные (религия, искусство, мен­талитет) или материальные (собственность, технология, средства производст­ва) — являются системообразующими в процессе выделения этих регионов. Продолжаются острые дискуссии и по поводу того, возможна ли вертикаль­ная типология всемирной истории вообще, построенная на основании вы­деления определенных ступеней, стадий или особых социальных формаций, которые бы знаменовали поступательные этапы развития человечества в це­лом.

Отсутствует и общее представление относительно того, какими должны быть критерии этого прогрессивного развития. Э.Тейлор, Г.В.Гегель, К.Маркс, О.Конт, П.Сорокин, Н.Бердяев, К.Ясперс, М.Вебер, Дж.Белл, АДж.Тойнби и другие, опираясь на разные критерии, различали во всемир­ной истории от двух до пяти качественно различных стадий.

Поэтому в изложении своего понимания процесса этнонациогенеза я буду опираться на опубликованные ранее положения собственной историософской концепции [283]. Коротко сформулирую основополагающие положения общей теории исторического процесса, без которых, на мой взгляд, построение эт- нонациологии в принципе невозможно.

Вопреки утверждениям представителей философии истории (Н.Дани- левского, О.Шпенглера, отчасти АДж.Тойнби), которые рассматривают ци­

вилизации как своеобразные замкнутые социальные монады, в сущности, отвергая идею поступательного общественного развития, правильно понятый стадиальный подход не только методологически продуктивен, но и является одним из краеугольных камней теории всемирно-исторического процесса. Однако вопреки европоцентристской, «линейной» установке марксизма, со­циального позитивизма и технологического детерминизма «прорыв» к исто­рически более прогрессивному способу производства, который начинается в форме духовно-мировоззренческой, а вовсе не экономической революции, проис­ходит в стороне, или «на обочине», от центров высшего развития уже сущест­вующего типа экономики, материального производства. Подобный анализ общественного прогресса как последовательного изменения фундаменталь­ных типов мировоззрения, опираясь на разные критерии, старались осущест­вить О.Конт, М.Вебер, К.Ясперс, П.Сорокин.

Можно говорить по меньшей мере о пяти основных имеющих качественно своеобразную стадиальную природу культурно-цивилизационных комплексах, в границах которых господствующий уклад или способ материальной и духов­ной жизни одновременно выступает воплощением определенной прогрессив­ной стадии всемирной истории. В мифологической, а потому не последовате­льной форме развитие классических культурно-цивилизационных комплек­сов как процесс воплощения абсолютного духа в определенных исторических мирах на пути к его высочайшей форме самопознания и свободы сформули­ровал Г.Гегель в своей «Философии истории».

В отличие от знаменитой марксовой «пятичленной» формационной схе­мы, которая является по сути европоцентристской, классические культурно­цивилизационные комплексы, своеобразные «идеальные типы» (М.Вебер) — наиболее развитые «эталонные» формы материального и духовного производ­ства — необходимо искать как на Западе, так и на Востоке. Исходя из такого подхода, можно выделить: 1) ближневосточный египетско-шумеро-вавилон­ский, 2) античный греко-римский, 3) восточный индо-китайский, 4) преиму­щественно западноевропейско-североамериканский и 5) преимущественно центрально-восточноевропейский и дальневосточный культурно-цивилиза­ционные комплексы.

В каждом из этих социумов создана своя духовная картина мира, особое мировоззрение, в границах которого сформулирован определенный конкрет­но-исторический тип гуманизма, связанный, в частности, с представлением об оптимальном внутреннем механизме построения этносоциальных образо­ваний на макро- и микроуровнях и их взаимодействия с внешним социаль­ным миром.

Опираясь на эти исходные тезисы, можно дать следующую типологичес­кую характеристику конкретно-исторических форм национализма, которые органически связаны с мировоззренческими характеристиками основных пя­ти ступеней духовной эволюции человечества.

Наиболее низкий, с точки зрения вертикальной типологии, уровень или пласт самосознания связан прежде всего с этнически-расовой формой само­идентификации.

Он принадлежит к наиболее архаичным формам мировоз­зренческой ориентации, обусловленным кланово-родовыми общественны­ми отношениями на основе мифа о «кровном» родстве, в основе которого на­ходится первобытный фетишизм и анимизм. Главный принцип этого типа об-

шественной взаимосвязи очень прост: все, кто не принадлежит к твоему ро­ду, племени, — враги, которые, как правило, подлежат уничтожению. В са­мом деле, жесточайшими, непримиримо вражескими являются отношения в форме тотальной войны, кровной мести по принципу «око за око, зуб за зуб» между архаическими родами.

Отсюда обычная практика поголовного уничтожения народностей, отно­сительно которых ведутся войны, осуществления депортации и ассимиляции целых этнических сообществ. Это, собственно, и есть «этнонационализм» в наиболее примитивном его варианте.

В исторически первых государственных образованиях, которые возника­ют на основе родовой общины, этнически-расовая форма объединения являе­тся господствующей, системосозидающей. В то же время она сохраняется (хотя и в форме «атавизма») и играет существенную роль не только для исто­рически первых форм социума. Элементы расизма, усиливающиеся, как пра­вило, во время военных конфликтов, имеют довольно большой удельный вес в структуре идеологии культурно-цивилизационных комплексов, которые уже принадлежат, по Э.Тейлору, не к периоду «дикости» и «варварства», а и к эпо­хе «цивилизации».

Эта форма «этнонационализма» доминирует в номадных типах обществ, которые появлялись и исчезали на пространствах Центральной Азии на почве так называемого «азиатского способа производства», вплоть до периода упад­ка и исчезновения Золотой Орды; подобный «этнотизм» еще в значительной степени присущ государственным образованиям ближневосточного культур­но-цивилизационного комплекса (Древний Египет, Шумеро-Вавилония, а позднее Ассирия и даже Персия), в которых деспотии расово-этнического ти­па уже начинали активно трансформироваться в стадиально высший тип об­ществ.

Причем, если кочевые азиатские общества склонны к максимальной во­енной пространственной экспансии, то ближневосточные — к максимальной автаркии и военной защите от внешних захватчиков тех уникальных естест­венных оазисов, которые, благодаря своему фантастическому плодородию, обеспечивают человека необходимыми средствами в режиме пассивного по­требительства почти без его трудового «вмешательства». Поэтому нельзя гово­рить о том, что общества Древнего Египта с их кастово-родовой структурой и военно-племенной организацией уже окончательно преодолели кочевой об­раз жизни. С мировоззрением представителей так называемого «азиатского способа производства» их роднят представления о фараоне как о живом боге, покровителе государства, его символе, тотеме, жестоком и всемогуществен­ном. Вместе с тем, хан или фараон — по мифологии примитивного национа­лизма — единый отец кровно родственного государства-рода, к которому в полном смысле применимы известные слова французского короля Людовика XIV: «Государство — это я».

Необходимо подчеркнуть, что удельный вес этого архаического этничес- ки-расового элемента в национальной идее любого современного цивилизо­ванного народа очень невелик. Тем не менее он имеет свойство скачкообраз­но увеличиваться во время острых социально-экономических и геополитичес­ких кризисов, а то и социальных катастроф, которые так или иначе перераста­ют во внутренние или внешние военные конфликты. Так, во время Второй

мировой войны оккупированному населению психологически было очень тя­жело не отождествить любого немца с нацистом.

Кстати, именно немецкий нацизм связан с массовой «дегенерацией» об­щественного сознания до уровня расового национализма. Но так или иначе это был уже истерический срыв, колоссальный национальный психоз, обус­ловленный целым рядом геополитических и культурно-цивилизационных факторов. Однако главное состоит в том, что формы национальных отно­шений, которые во времена египетских фараонов и государства Тамерлана вос­принимались как норма, в XX столетии подавляющим большинством человечес­тва уже оцениваются как страшная социальная патология, симптомы кото­рой блестяще описаны, например, Э. Фроммом в его знаменитой книге «Бегство от свободы». Сама кратковременность этого явления по масштабам истории, на мой взгляд, неопровержимо свидетельствует о существовании социального прогресса в области не только экономики, но и морали, и духов­ности.

Правильное понимание исторически наиболее примитивного уровня на­циональной идеи в ее расовом проявлении остается актуальным, ибо пророс- сийские, а также космополитически ориентированные силы в Украине часто сначала абсолютизируют этноцентристский аспект украинской идеи, кото­рый доминирует лишь в небольших по численности экстремистских движени­ях (а они существуют в любой стране), а потом подвергают такое примитив­ное толкование украинской идеи сокрушительной критике.

Следующий, исторически высший уровень духовной эволюции человече­ства обусловлен, в частности, возникновением кланово-общинной формы идентификации.

С этим типом национальной идеи связаны зарождение и функционирова­ние разнообразных имперских образований, начиная с древних времен вплоть до XX столетия. В его основе лежит принцип шовинизма, то есть господства народности или общины, которая образовала наиболее мощную военную госу­дарственную структуру, по отношению ко всем «нетитульным» народностям или даже этносам.

Представителей завоеванных или тем или иным способом подчиненных народностей в разнообразных имперских образованиях уже рассматривают не только как врагов, которых надлежит уничтожить, захватив военную добычу и земли, а еще и как варваров, «инородцев», а порой даже «младших братьев», которых «всего лишь» «опекает» «старший брат».

На этой второй стадии культурно-цивилизационного развития становится экономически выгодным уже не ограбление в процессе постоянных нашест­вий «чужих» племен, а постоянная эксплуатация, постепенная их культурно­этническая ассимиляция, «разжижение» их национального ядра путем рекру­тирования из него сверхдешевой рабской рабочей силы, репрессий и депорта­ции целых этнических образований (вспомним хотя бы историческую судьбу еврейского народа).

Народность, которая в процессе пространственной экспансии создает ме­трополию и объединяет вокруг себя механический конгломерат колониаль­ных образований для укрепления империи стремится к максимальной одно­родности, языковому и культурному нивелированию «инородцев», растворе­нию их в национально безликой массе, которой навязывается «официальный» язык господствующего этнического ядра.

К чужеземцам шовинисты-государственники уже относятся не исключи­тельно вражески (что характерно для этнического национализма), а скорее нейтрально-равнодушно. Более того, «чужие» в определенной мере могут стать «своими», «варвары» — превратиться в слуг империи, получить граждан­ство, «воссоединиться в имперском союзе». Так, в Римской империи варвар становился гражданином, получив статус римлянина, то есть приобщившись к традициям и образу жизни метрополии, признав их своими.

Сказанное в значительной мере касается и русской империи и даже станов­ления советского человека, связанного с русификацией и подавлением язы­ково-культурной самобытности других этносов («мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз»).

Классическое развитие империалистический национализм приобрел в гра­ницах античной цивилизации. Сначала в греческих полисах появилось пред­ставление о сущности человека как существа политического (Аристотель). По­зднее государственно-политический тип национального объединения распрос­транился на Римскую империю, где люди впервые ощутили себя объединенны­ми преимущественно не на основе мифологического общинно-родственного («кровного») родства, а на основе могущества государства, которое «вырастает» не из кровно-родственной, а из соседской общины. Представители Римской империи сохранили полисное, общинное восприятие Рима как Мира и считали себя гражданами лишь как горожане, то есть как жители определенной очер­ченной территории. Принципиальное отличие подобного типа территориаль­ного объединения от консолидации граждан современной нации четко зафик­сировал П.Кропоткин: «Единый закон, установленный Римом, управлял импе­рией, и эта империя была не союзом граждан, а сборищем подданных» [284].

Отмечая в процессе исследования всемирной истории доминирование шо­винистического типа национализма в античной цивилизации, нужно обратить внимание на один важный феномен.

В свое время А. Дж. Тойнби писал о так называемых застывших, или «за­ключенных», цивилизациях, которые становятся своеобразными социально- экономическими реликтами и сотнями лет консервируют те формы общест­венной организации и способа бытия, которые уже не отвечают достигнутому уровню общественного развития.

Существуют не только классические формы или «идеальные типы» макси­мально развитых при известных условиях типологических характеристик опре­деленных цивилизаций, но и классические формы сохранения и воспроизведе­ния реакционных по своей сути социальных структур. Если говорить о класси­ческом реликте кланово-шовинистического национализма, то, вопреки всем более поздним социально-экономическим напластованиям, именно такой «застрявшей» этноструктурой была сотни лет древняя Византия и во многом была и остается ее «наследница» — Россия. И в этом смысле пресловутая фор­мула «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать» в самом деле приобретает глубинный смысл. Ведь своеобразный социальный алгоритм сугубо государст­венного национализма Россия на самом деле унаследовала от Византийской империи (как наследницы античного Рима), а многовековое господство Золо­той Орды еще и усилило этот уклон.

Архаический уклад русской общественной жизни проявляется в пережит­ках наиболее архаических форм национализма («царь — живой бог» и одно­временно «отец», все его подданные в огромном Государстве-Роде — его де­ти). Кроме того, наблюдается своеобразное занижение более гуманистичес­кой — религиозной — формы национальной идеи. Религия, церковь всегда выступает в России лишь служанкой государства, да и сама русская националь­ная идея, в сущности, сведена к идее государственной, и именно Государство, «государственное строительство», «укрепление властной вертикали» «патрио­тами-государственниками», которым «за державу обидно», выразившееся, в частности, в превращении парламентских коллегиальных структур в совеща­тельные органы, к сожалению, все еще представляет собой типологическое воплощение русского этатистского национализма. Впрочем, осознание того факта, что наиболее важной задачей для России является не очередное укреп­ление государства, традиционно «укрепленного» донельзя, а решение беспре­цедентно сложной задачи формирования полноценной политической нации, которой в России не было и нет сегодня, постепенно фиксируется российски­ми СМИ [285].

Само же государство понимают не как систему власти или даже особую форму правления (такое понимание Государства, например, присуще из по­литиков — де Голлю, а из философов — Ортеге-и-Гассету), а как управлен­ческий аппарат или «двор» — иерархический клан людей, объединенных не общенациональными интересами, а отношениями личной преданности. Этот архетип государственности властвует и сейчас на постсоветском прост­ранстве. Вот почему мифологизация и идеологизация Е.Маланюком, О.Оль- жичем, ВЛипинским «железного Рима» как образца создания государства и вооруженного отстаивания национальных интересов, а также определенные симпатии со стороны В.Липинского к большевикам как к людям, которые способны «железом и кровью» из хаоса создать государство, являются не­продуктивными для развития украинской национальной идеи и развития подлинной украинской государственности. Следует помнить, что речь идет об архаических формах национализма, которые в наше время могут выпол­нять лишь деструктивную, разрушительную функцию относительно созда­ния того же государства.

Следующим, гуманистически высшим типом национальной идеи или на­ционализма является идея религиозная. Длительное время религиозная форма сознания находилась в границах архаической мифологически-расовой и об­щинно-клановой картины бытия и была связана с этатистским националь­ным самосознанием. В иудаизме, который стал основанием мощнейшей ми­ровой религии — христианства, Яхве — жестокий карающий бог, который, за­щищая интересы израильского народа, безжалостно истребляет другие племе­на и народности за наименьшую попытку непокорности (во многом древнеев­рейский бог просто «списан» с вавилонского Мардука).

Ранний ислам как, наверное, наиболее этноцентристская и потому архаи­ческая форма мировой религии неразрывно связан с архаическим национализ­мом, когда любой «неверный» может и даже должен быть уничтожен «во имя

и славу божью». Во время крестовых походов религиозное сознание масс было переполнено идеями этноцида. В конце концов, «этнические чистки» в Юго­славии имели выраженую религиозную окраску (борьба православных сербов с католиками-хорватами).

Но в процессе общественного прогресса на уровне религиозной иденти­фикации сугубо этнически-национальное своеобразие отступает на задний план, ведь человек, который имеет общие с вами религиозные взгляды, оце­нивается прежде всего именно на основе его интегрирующего духовно-гума­нистического потенциала практически независимо от его расового и этничес­кого происхождения.

Это касается и христианства. Иноверцы, которые принимают «вашу» ре­лигию, независимо от их национальности, становятся для вас «своими». Рели­гиозная система ценностей уже в значительно большей степени объединяет, чем разъединяет. «...Религия ранее (на Востоке, главным образом) — недавно еще была «национальным» критерием. Католик был синонимом поляка в Царской России, а православный — москаля. В Галиции униат (греко-като­лик) — это национальное — украинец, а римо-католик — подлинный поляк, хотя бы родным его языком был украинский. В Азии и Африке мохамеданов отождествляли с арабами». Тем не менее в наше время «такие обобщения пре­увеличены и ошибочны, так же, как и расово-религиозные. Утверждение, что католицизм покрывается так называемой романской, протестантизм — гер­манской, а православие — славянской расами, не вполне отвечает действитель­ности» [286].

Религиозно-национальное мировоззрение объединяет не только специфи­ческие субэтносы, но и этносы, становление которых происходит в границах отдельных государств (средневековая Европа). Господствующая религиозно­мировоззренческая система ценностей приблизительно соотносится с терми­ном «суперэтнос» Л.Гумилева и понятием «цивилизация» АДж.Тойнби; в не­которых случаях ее «площадь» может территориально совпадать с мощным го­сударственным образованием имперского типа. Средневековая Китайская им­перия — это именно Поднебесная, то есть территория, которая является зем­ным воплощением специфической религиозной системы ценностей (буддизма, даосизма и конфуцианства, которые синтезировались в неоконфуцианстве).

Национальная идея в ее культурно-религиозном измерении выступает мощ­ным объединяющим фактором. Она не только в значительной степени пре­одолевает племенные, этнические и клановые барьеры в границах одного го­сударства, но и благоприятствует образованию огромных интегрированных ареалов. Не случайно и АДж.Тойнби, и М.Вебер, а за ними и С.Хантингтон выделяют и типологизируют мировые цивилизации прежде всего по религи­озным признакам. Мы говорим об огромных исламском, буддийском и, коне­чно же, христианском мирах, в границах которых расово-национальные и су­губо этнические признаки уже в значительной степени опосредствованы особой системой духовно-моральных ценностей.

Классической формой воплощения религиозного измерения националь­ной идеи как особой формы социальной идентификации человека является,

исходя из моей историософской концепции, индо-китайский культурно-ци­вилизационный комплекс. Именно здесь впервые в истории человечества происходит формирование целостных, по Л. Гумилеву, суперэтносов, в кото­рые объединяются отдельные народности. Не само по себе государство, а, в первую очередь, своеобразие и неповторимость этнокультуры, менталитет — язык, обычаи, способ мышления, воплотившийся в религиозной системе как особом типе мировоззрения, духовной картине мира, — вот что становится здесь главным фактором консолидации.

Сообщество объединяет не фигура деспота и даже не просто территория проживания, а Поднебесная, то есть территория не как место жительства, а как место бытия. Суперэтнос — это беспредельно расширенный в огромную семью род (движение «снизу»), а не производная от полиса, городской общи­ны (как это было в античном мире).

Поэтому именно здесь возникает и сохраняется до наших дней особый культ семьи, родственных обязанностей, который распространяется и на им­ператора — «сына Поднебесной», с которым китайская народность заключает своеобразный моральный «общественный договор».

Религия, становясь основой национального объединения, максимально гуманизируется, приобретает светски-инструментальную окраску в конфуци­анстве, проявляется в этике ненасилия в буддизме и духовном пантеизме в дао­сизме; все эти религиозные системы образуют максимально толерантный синтез, отражают и одновременно обслуживают разные измерения бытия ги­гантского суперэтноса.

Очень важно, что тип национализма, неразрывно связанный с возникно­вением мировых религий, наполняет качественно новым содержанием предше­ствующие конкретно-исторические измерения этнонациональной идеи. Родовой этноцентризм перестает быть крайне агрессивным, приобретает не только этический, но и прагматический характер. Ведь своеобразие разных народно­стей в границах суперэтноса обусловлено межэтническим разделением труда. Традиции одних народностей больше связаны с земледелием, других — с ре­меслом или торговлей, третьих — с воспитанием наиболее смелых воинов и т.п. Эту специфику целесообразно всячески лелеять, не допуская ассимилиру­ющего нивелирования.

Как уже отмечалось, представители народностей, которые проживают за пределами государства, в случае принятия духовно-религиозных ценностей суперэтноса могут стать даже духовно близкими. Отношение к иноверцам, если они не проявляют агрессивности, тоже достаточно толерантное, и их вполне могут рассматривать как принадлежащих к единому сообществу-эт­носу.

Что же касается функционально-государственного измерения этнонацио­нальной идеи, то оно все больше определяется понятием государства не как особого клана с деспотом во главе, а именно как особого управленческого ап­парата. Бюрократ — это уже не просто функционер, осуществляющий поли­цейский контроль над членами огромной общины-государства, это — интел­лектуал («шеныпи»), носитель высшей морали этноса, профессионал, получа­ющий свою должность на основе конкурсного экзамена, а не простого даре­ния. В свою очередь, как отмечалось, император — вовсе не «живой бог», а слуга Поднебесной, которая является своеобразным отражением, символом

всего этноса, он не Отец огромного народа, а его Сын и имеет «сыновьи» обя­занности перед своим народом.

Следующая, качественно высшая ступень этнонациональной самоиденти­фикации человека — собственно национализм — связана с возникновением и развитием особой буржуазной формации, которая зарождается преимущест­венно в Западной Европе и приобретает классическое развитие и завершен­ность в США. Национализм, который отвечает капиталистическому общест­ву, складывается в процессе формирования ренессансно-реформационной духовной картины мира европейской цивилизации.

В эпоху Ренессанса и Реформации последовательное развитие гуманисти­ческих потенций, заложенных в мировых религиях, с логической закономер­ностью ведет вначале не к атеизму (отрицание бога), а к своеобразному «прагматеизму» — поиску земного идеала бытия, «санкционированного» Бо­гом, что, как известно, впоследствии и составляет первейшее основание раз­личных направлений протестантской этики.

Место монотеизма с единым богом, который создает Вселенную, занима­ет антропоцентризм — представление о человеке как центре Вселенной.

В соответствии с общим циклом функционирования любого культурно­цивилизационного комплекса эта идея проходит определенные метаморфозы, постепенно овладевая массовым сознанием. Речь идет о последовательных духовной, политической и экономической революциях, которые в границах классической капиталистической общественной формации связаны с истори­ческими эпохами Ренессанса, Реформации и Просвещения, совпадающего с началом экономического переворота.

Соответствующую окраску приобретают и этические характеристики сосу­ществования больших сообществ людей: от этики героического индивидуализ­ма, когда человек впервые осознает себя личностью, которая не «вписывается» ни в какие формализованные традиционалистские институты и корпоративные предписания поведения, и до прагматически-ориентированной этики так на­зываемого «разумного эгоизма» с его лозунгом «живи и дай жить другим».

Ведь для того, чтобы А.Смит смог сформулировать свой знаменитый принцип «невидимой руки», согласно которому человек, преследуя свой собст­венный экономический интерес, одновременно действует в пользу всего об­щества, должно было появиться сначала представление об обществе «вооб­ще», которое на самом деле и было нацией, только начинавшей формировать­ся. Индивиду сначала необходимо было «атомизироваться», осознать себя именно как самостоятельную индивидуальность, а не как члена какого-то сословия, феодального цеха или корпорации в системе государственной ие­рархии [287].

Недооценка роли новой «постфеодальной» картины мира и новых духов­ных ценностей ведет к своеобразному технологическому детерминизму и те- леологизму в понимании природы наций, прежде всего свойственных марк­сизму. Однако, как отмечают исследователи, подобные недостатки присуши и наиболее разработанной концепции возникновения современной нации

Э.Гелнера, который в своей известной книге «Нации и национализм», игно­рируя консолидирующую роль ренессансных и реформационных факторов, воздействующих на становление этой новой исторической общности, объяс­няет возникновение нации рыночным разделением труда и становлением ин­дустриальной экономики [288].

На самом деле, согласно моей концепции, роль объективного, и в том чис­ле экономического, фактора в становлении буржуазного общества и совре­менной политической нации проявляется как раз в «реакции» на неразвитость и перманентное стагнирование средневековой экономики, постоянно как бы «демонстрировавшей» исчерпанность своих потенциальных возможностей. Своеобразным «ответом» на «вызов» непреодолимо кризисного аграрного об­щества, основанного на традиционных христианских ценностях и, в первую очередь, ориентации на достижение идеала человеческого бытия в потусто­роннем мире, стали ренессансные и реформационные идеи, которые, «овла­дев массами», и «запустили» механизм становления качественно высшего ти­па капиталистических отношений [289].

Но при всем внешнем отличии ренессансного, реформационного и инду­стриального капитализма они имеют общие концептуальные основы — это идея создания рая на земле, земного бытия как испытания человека, его спо­собности с потом приобретать свой хлеб насущный и быть счастливым в реа­лизации этого повеления божьего не в потустороннем, а в земном мире, под­чинять природу своим материальным интересам, что и составляет главное со­держание так называемой «протестантской этики». Этот момент задолго до М.Вебера блестяще развил В.Гегель в своей знаменитой «Философии исто­рии»: «...Прежде мирское считалось лишь злом, неспособным к добру, кото­рое оставалось чем-то потусторонним» [290]. В эпоху же Реформации впервые в истории человечества «бездельничанье... перестает считаться чем-то святым; начали считать более достойным, чтобы зависимый человек сам делал себя независимым благодаря своей деятельности, благоразумию и прилежанию. Честнее, чтобы тот, у кого есть деньги, покупал, хотя бы и для удовлетворения излишних потребностей, вместо того, чтобы дарить эти деньги лентяям и ни­щим, потому что он дает эти деньги такому же типу людей, и по крайней мере выполняется условие, чтобы они деятельно работали. С этих пор промышлен­ность, ремесло стали нравственными, и исчезли те препятствия, которые со­здавала для них церковь»[291].

В то же время, поскольку преодоление принципиального недопроизводст­ва материальных благ, присущего доиндустриальному миру, действительно

является предпосылкой нового внерелигиозного и внекланового объединения больших этносоциальных сообществ на рыночных основах, именно экономиче­ский тип национализма или идея нации постепенно становятся господствующи­ми интегральными факторами Ведь «молодой капитализм, хозяйственно объе­диняя государства, национализировал их и оказывал содействие народосози­дательным процессам»[292].

В этом плане тезис марксизма, в значительной степени поддерживаемый и Э.Гелнером, о становлении наций вместе с национальными рынками, воз­никновением экономики как науки об эффективном использовании ограни­ченных материальных ресурсов является правильным.

Более того, становление отношений частной собственности и нового типа экономических отношений оказало огромное обратное воздействие на разру­шение сословных перегородок и усиление чисто рыночной мотивации в меж­личностной ориентации, признании граждан своей страны как потенциаль­ных партнеров по взаимному обмену производимыми товарами и услугами.

Поэтому К.Гельвеций неутомимо повторяет, что сосредоточение человека на своих собственных интересах дает ему возможность максимально поднять­ся над интересами любых социальных групп и наиболее эффективно служить обществу в целом. В этой связи привожу положение, которое дает своеобраз­ный «ключ» к расшифровке принципа «невидимой руки» А. Смита и напол­няет социологическим содержанием идею экономической консолидации на­ции. КТельвеций писал о том, что необходимо «разорвать все узы родства ме­жду людьми и объявить всех граждан детьми государства. Это — единственное средство уничтожить пороки, принимающие вид добродетели, помешать на­роду распасться на бесконечное число семей и мелких сообществ, интересы которых, почти всегда противоположные интересам государственным, могут в конце концов заглушить в душах всякую любовь к родине... Общество есть лишь собрание отдельных лиц и, следовательно, в своих суждениях может ру­ководствоваться только своим интересом» [293].

Если все предыдущие формы этнической консолидации связаны с идеей формирования и объединения больших сообществ, так сказать, свыше (сила­ми родового тотема, абсолютного деспота, универсального бога), без учета не­повторимой индивидуальности человека, то экономическое измерение наци­ональной идеи уже связано с возрастанием личностного фактора, с процесса­ми самоорганизации общества на основе максимального развития творческой активности всех его граждан.

Субъектом власти теперь становится не отдельное лицо и не клан, а «граж­данское общество», точнее зажиточный «средний класс» частных собственни­ков. Ведь в основе этого типа национальной активности — обладание частной собственностью как обязательное условие политической независимости от произвола феодального государства и вместе с тем форма солидарного учас­тия в рыночном разделении труда. Об этом блестяще сказано в знаменитой «Истории в энциклопедии Дидро и Д’Аламбера». Чтобы все экономические классы «выражали волю нации, нужно, чтобы их интересы были неразрывно связаны с ее интересами узами собственности... Любой собственник в госу­

дарстве заинтересован в его благе, и, каково бы ни было его положение, опре­деляемое теми или иными условиями, он должен выступать, равно как и да­вать право себя представлять именно в качестве собственника и на основе своих владений» [294].

Оптимальные пространственные границы нации предопределяются внут­ренними и внешними факторами. Неповторимое соотношение географичес­ких, демографических, природно-ресурсных, этнографических, ментальных условий под влиянием усложнения разделения труда, присущего рыночной экономике, постепенно в режиме самоорганизации образовывает такую про­мышленно-отраслевую структуру, которая обеспечивает существование наи­более рентабельных промышленных циклов. Причем так называемые «естест­венные границы» все больше определяются не только военным сопротивле­нием со стороны других становящихся наций, но и тем, что дальнейшее прос­транственное распространение национального рынка вширь приводит к поте­ре именно экономической эффективности (например, из-за увеличения транс­портных затрат при перевозке сырья и комплектующих, включения в состав государства территорий с недостаточно квалифицированной или специали­зирующейся на традиционных неконкурентоспособных отраслях производст­ва рабочей силой и т.д.).

Тем не менее ни один народнохозяйственный комплекс в условиях рыноч­ной экономики не может быть полностью самодостаточным. Он так или ина­че связан с международным разделением труда. При его формировании прои­сходит своеобразное давление извне других национальных экономик, которое также оказывает свое формирующее влияние. Ведь развитая рыночная эконо­мика не существует без импорта сырья и товаров, которые самостоятельно вырабатывать просто невыгодно. Поэтому сугубо военная территориальная экспансия, которая ведет к разрушению и своей экономики, и экономики страны, ставшей объектом агрессии, часто становится просто невыгодной прежде всего с экономической точки зрения.

Наконец, кроме «языкового» барьера существуют барьеры ментальный, демографический и технологический, а также географический (горы, моря, которые препятствуют развитию системы коммуникаций, и т.п.). Поэтому ра­сширение границ определенного государства в качестве современной нации прекращается по мере увеличения сопротивления извне, со стороны других государств, и падения эффективности функционирования рынков товаров, рабочей силы и капиталов, обусловленного чрезмерным пространственным «разрастанием» территории.

Неуклонное стремление к территориальному расширению государства как условие его экономического могущества — борьба за жизненное пространство, присущая советской и фашистской командно-административным системам, в политических нациях постепенно осознается как атавизм архаического нацио­нализма, который отвечает скотоводческому и примитивно-земледельческому типам хозяйства. Геоэкономика все сильнее начинает дополнять геополитику.

На начальном этапе формирования наций, когда собственная экономика еще почти неконкурентоспособна на мировом рынке, доминируют идеи силь­ного государства, которое осуществляет протекционистскую политику Аргу­

менты в пользу такой модели социально-экономического развития в систем­ной форме изложил Г.Фихте в известной работе «Замкнутое торговое государ­ство». Эти аргументы актуальны и сегодня, в особенности для стран, которые, лишь недавно став независимыми, находятся на стадии формирования нации. Например, о необходимости достижения оптимальной самодостаточности экономики Украины как независимого государства пишет Ю.Бойко в своей работе «Путь нации».

«Завершенные» же нации-государства с развитой рыночной экономикой стремятся, сформировав неповторимую импортно-экспортную модель, защи­щать не только собственного производителя, но и потребителя, максимально включаясь в режим международной конкуренции. Поэтому можно говорить о моделях государства-нации (государственный капитализм) и нации-государ­ства (либеральный капитализм) как двух основных формах воплощения эко­номического измерения национальной идеи. Социально-экономическое обо­снование «открытой» модели нации и опровержение меркантилистской аргу­ментации в защиту экономической автаркии находим уже у Д.Юма в работе «О торговом балансе».

Тем не менее, независимо от уровня протекционизма, который все время колеблется и связан с конъюнктурой спроса на определенные товары и ресур­сы, во внешних отношениях между нациями на стадии классического капита­лизма доминирует умеренный гегемонизм, экономическое соперничество, реализуется принцип «процветание своей нации — превыше всего», при кото­ром представители «чужого» национального капитала оцениваются не как враги, а как конкуренты и партнеры. К представителю другого этноса отно­шение весьма толерантное. Ведь, подобно отдельным индивидам внутри на­ции, сами суверенные государства нового типа объединяет в одном «плавиль­ном котле» общий экономический интерес, уверенность в том, что твоя стра­на способна создать для тебя высокий уровень потребления.

Главным же фактором внутригосударственного объединения и интегриро­вания граждан в конечном итоге становится их общее благосостояние. Такой своеобразный экономический патриотизм, по моему мнению, более всего ра­звит в Соединенных Штатах Америки, которые и выступают как нация в кла­ссической, «эталонной» форме.

Как и все предшествующие типы национализма, экономическая форма консолидации общества после своего возникновения привносит в типологиче­ски более архаические варианты национальной идеи качественно новое содержа­ние. В частности, этнически-родовой компонент национальной жизни раз­личных народностей оценивается уже не в общинном, — расово-биологичес­ком, а скорее в этнографическом контексте. Ведь сохранение фольклора, тра­диций, народных промыслов, исторических памятников — это в современном мире не что иное, как необходимая предпосылка развития такого мощного вида современной индустрии, каким является туризм и т.п. Поэтому этниче­ское своеобразие нужно всячески поддерживать.

Далее, если сугубо религиозная форма национальной идеи связана с постепенным отходом от представлений о созданном волей деспота государ­стве, которое властвует над покоренными народностями или общинами, то в процессе формирования на рыночном экономическом базисе гражданского общества наконец возникает представление о государстве не как об аппарате бюрократов-профессионалов, а как об особой форме правления, с представи­

телями которой нация сознательно заключает юридический общественный договор и в случае невыполнения этого договора представителями власти имеет право его расторгнуть: «...Права нации, они незыблемы и неотчуждае­мы. Стоит лишь обратиться к разуму, он докажет, что избиратели могут в лю­бое время изобличить, лишить доверия и отозвать предавших их представите­лей, злоупотреблявших против них своими полномочиями... Нация имеет право опасаться подобных представителей и ограничивать их полномочия. Своих сограждан не может представлять честолюбец, человек, алчуший богат­ства, мот, повеса. Они их продадут за титулы, почести, должности, деньги и будут считать себя заинтересованными в их несчастьях» [295].

Для Украины, пытающейся строить гражданское общество на подлинно национальной основе, данное положение актуально как никогда.

На исследуемом этапе этнонациогенеза задача власти — прежде всего в интересах всего общества поддерживать оптимальные параметры националь­ной экономики для обеспечения благосостояния граждан. Эти параметры (со­отношение между импортом и экспортом и их номенклатура, между государ­ственным сектором экономики и частным, отраслевая структура, оптималь­ная налоговая система) сохраняют свою специфику вопреки универсальным рыночным механизмам. В конце концов, с помощью формирования бюджета власть согласовывает прежде всего экономические интересы разных социаль­ных классов и вместе с тем определяет тактические и стратегические приори­теты развития нации на текущий год.

Качественные изменения в религиозной форме национальной идеи под влиянием модерного экономического национализма состоят в формировании протестантской этики, которая не просто переосмысливает библейские сюже­ты и провозглашает эффективную экономическую деятельность «богоугодным делом», но и ориентирует сначала на духовно-религиозное, а потом на полити­ческое и экономическое выделение самодостаточных наций из аморфного ка­толического мира, а впоследствии — на включение их в общее экономическое пространство со странами, которые находятся далеко за пределами этого мира.

При этом привлечение широких слоев населения к новым формам миро­воззрения, которое и составляет суть европейской Реформации, связано с фе­номеном возникновения своеобразного новейшего политеизма; описывая его, Л.Фейербах приводит пословицу: «Настоящий бог — француз».

Но на практике, повторяю, становление наций не только не означает по­тери элементов универсализма мировых религий, которые объединяют народ­ности, а, наоборот, оказывают содействие в достижении значительно больше­го эйкуменического синтеза между своеобразным и универсальным в функ­ционировании нации, которое раскрывается через осмысление синтеза поня­тий «национальное» — «интернациональное».

Пятый, исторически и стадиально наиболее высокий уровень и, соответст­венно, наиболее сложное измерение этнонациональной идеи как принципа консолидации отвечает постбуржуазному или постиндустриальному этапу раз­вития. Речь идет о культурно-цивилизационном комплексе, который, в соот­ветствии с моей концепцией, появился в условиях своего рода «поделеннос- ти» мирового социального пространства между реликтами предшествующих

социальных формаций, «охваченности» ареала центральной и восточной Ев­ропы, включая Украину, европейскую часть России, негативным влиянием крайне экспансионистских, по А.Дж.Тойнби, «вторичной» русской (то есть «наследницы» позднего Рима и Византии, с элементами неразвитого государ­ственно-капиталистического уклада) и уже стагнирующей рыночно-либе­ральной капиталистической цивилизаций, следствием чего стала «задержан- ность» и неклассический характер развития посткапиталистического форма­ционного образования.

<< | >>
Источник: Цивилизационные модели современности и их исторические корни / Ю. Н. Пахомов, С. Б. Крымский, Ю. В. Пав­ленко и др. Под ред. Ю.Н. Пахомова. — Киев: Наук, дум­ка,2002. — 632 с.. 2002

Еще по теме ИСТОРИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫХ ФОРМ В КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ ИЗМЕРЕНИИ:

  1. Культурно-историческая общность степей и предгорий среднебронзового века Кубано-Терского междуречья. Общие периоды в культурно-историческом развитии Европы и Северного кавказа
  2. ВАРИАНТЫ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ОБЪЯСНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА. ФОРМАЦИОННЫЙ И ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ПОДХОДЫ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ.
  3. Цивилизационные модели современности и их исторические корни / Ю. Н. Пахомов, С. Б. Крымский, Ю. В. Пав­ленко и др. Под ред. Ю.Н. Пахомова. — Киев: Наук, дум­ка,2002. — 632 с., 2002
  4. Катакомбная культурно-историческая общность
  5. Цивилизационное сознание и историческое знание : проблемы вза­имодействия / И.Н. Ионов ; [отв. ред. Л.П. Репина]; Ин-т всеобщ, исто­рии РАН. - М. : Наука,2007. - 499 с., 2007
  6. Кубано-терская культура или культурно-историческая общность?
  7. Некоторые замечания к портрету кубано-терской культурно-исторической общности
  8. Характерные черты западно-средиземноморского культурно-исторического комплекса
  9. (7) Эволюция форм собственности на землю.
  10. Глава 3. Характеристика и типология памятников оседлых земледельцев чирикрабатской культуры в низовьях Сырдарьи
  11. Европейские единицы измерения расстояния XVI века (по Петеру Апиану. «Космография», 1548).
  12. Некоторые следствия выделения кубано-терской культуры и кубано-терской культурно-исторической общности
  13. ГЛАВА 11 СЕВЕРНОЕ ПОПРУТЬЕ И СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ В III ТЫС. ДО Н. Э. ИНДОИРАНЦЫ В ПОДУНАВЬЕ, ПРИКАРПАТЬЕ, ПРИЧЕРНОМОРЬЕ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРЕВНЕЯМНОЙ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ (ДЯ КИО)