ИСТОРИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫХ ФОРМ В КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ ИЗМЕРЕНИИ
Типология этнонациональных процессов в контексте стадиально-цивилизационной периодизации является одной из сложнейших проблем теоретической социологии, от решения которой зависит построение оптимальной социально-экономической антикризисной модели на всем постсоветском пространстве, решение глобальных проблем в целом.
В посвященной этой проблеме литературе имеет место предельная поляризация концептуальных установок: начиная от утверждений о неминуемом исчезновении национально-этнических образований как таковых, что связано с нарастанием социально-экономической глобализации и унификации духовных и политических процессов, и до предсказаний небывалого расцвета всех (в том числе и расово-биологических, разрушительных) типов этнонационализма.В значительной степени такая ситуация обусловлена чрезвычайной сложностью этнонациональной самоидентификации как отдельного человека, так и различных социальных групп. Этнонациональное сознание — это сложный синтез этнических, политических, религиозных, духовных, экономических и идеологических мотиваций, основанных на научном и бытовом сознании, на мифах, утопиях и т.п. В зависимости от изменений, которые происходят в обществе, смещаются и акценты в понимании понятий «национальное государство», «этнос», «нация». Например, в периоды острых социальных кризисов, как правило, происходит регенерация архаических механизмов этнонациосо- зидания, всегда лишь иллюзорно противоположных предельно космополитическим идеологическим доктринам имперского типа.
Это, в свою очередь, приводит к огромному разнообразию в понимании роли и места национализма в современном мире, к разработке идеологических доктрин, в основу которых положены те или другие варианты национальной идеи.
Доходит до того, что разные представители одного и того же националистического политического лагеря в той или иной стране зачастую не могут найти общий язык относительно фундаментальных основ идеологии и мировоззрения, которые исповедуют.
Несмотря на существование плодотворных попыток научного обобщения этнонациональной проблематики в фундаментальных работах Э.Гелнера, К.Реннера, О.Бауэра, Э.Смита и др., можно констатировать, что построение
теории этнонационализма до сих пор находится на уровне постановки проблемы. Все еще преобладают описание и классификация, которые, в лучшем случае, проясняют лишь определенные аспекты исследуемого феномена.
При этом время от времени исследователи в отчаянии провозглашают принципиальную невозможность выхода на концептуальный уровень построения научной теории этнонационализма, а сравнительно-классификационные поиски универсальных, «наиполнейших» определений понятий «нация», «этнос», «народ» и т. п. обычно представляют собой лишь «шаг назад» относительно предшествующих им научных результатов, например, достигнутых в работах, в частности, М.Грушевского, В.Липинского, В.Старосольского, О.Бочковского, И.Лисяка-Рудницкого, Ю.Вассияна, в которых, опираясь на новейшие для своего времени достижения в области обшей социологии и философии истории, авторы стремились построить именно общую теорию нации, реализовать общесистемный подход в изучении этнонациогенеза.
Атакой подход требует осмысления социальной реальности на системном уровне, сопоставления фактов и явлений с уже построенной на определенных методологических основах категориальной схемой, которая должна выступать структурным каркасом будущей теории и коррелировать с фундаментальными концептуальными постулатами последней.
Таким образом, можно констатировать: ныне десятки авторов снова и снова пишут посвященные этнонациональной проблематике научные труды, основное содержание этих трудов хорошо характеризует название известной работы О.Бочковского — «Введение в нациологию». В этих многочисленных вступлениях к теории нации все время анализируется, кто, когда и что сказал по национальному «вопросу», при каких обстоятельствах возникли понятия, которые этот феномен описывают, какие интерпретации этих понятий являются оптимальными и т.п.
[282]Принципиальный качественный прорыв в построении собственно этно- нациологии, или научной теории национализма, на мой взгляд, станет реальностью, если удастся «вписать» этнонациологию в более широкий контекст общесоциологической теории, оценить ее как подсистему в границах более общей системы — теории исторического процесса. Ведь очевидно, что такие понятия, как «этнос», «нация», «народ», так или иначе должны соотноситься с общесоциологическими категориями («социальный организм» или «социальная формация», «культура», «цивилизация», «государство») и что традиционный ряд понятий «семья — род — племя народность — нация», который даже в советской философии характеризовал становление так называемых исторических общностей людей, необходимо рассматривать через призму категорий, связанных с характеристиками фундаментальных стадиальных изменений в социальном пространстве и времени.
Важно найти объективные критерии общественного развития, определить если не социальные законы, наподобие марксистских, то хотя бы вероятностные тенденции, которые позволили бы осуществить типологизацию таких крайне неопределенных понятий этнонациональной жизни, как «националь
ное сознание», «менталитет народа», его «характер» и т.п. А пока приходится констатировать, что даже таким выдающимся представителям социологии и философии истории, как Г.В.Гегель, Ф.В.Шеллинг, О.Шпенглер, П.Сорокин, АДж.Тойнби, К.Ясперс, так и не удалось по-настоящему соотнести категориальные ряды историософии и этнонациософии.
Решение проблемы значительно усложняется и в связи с тем, что элементы мифологии истории в границах разнообразных течений философии истории не преодолены до сих пор; то есть последовательной, системно построенной историософии или теории исторического процесса по типу контовской социологии или гегелевской «Философии истории» пока не существует.
До сих пор нет согласия относительно того, сколько во всемирной истории существовало особых, связанных с образованием стойких наднациональных сообществ регионов (таких культурно-исторических комлексов или цивилизаций разные авторы насчитывают от двух до двадцати, а то и до тридцати).
До конца не ясно, какие факторы — духовные (религия, искусство, менталитет) или материальные (собственность, технология, средства производства) — являются системообразующими в процессе выделения этих регионов. Продолжаются острые дискуссии и по поводу того, возможна ли вертикальная типология всемирной истории вообще, построенная на основании выделения определенных ступеней, стадий или особых социальных формаций, которые бы знаменовали поступательные этапы развития человечества в целом.
Отсутствует и общее представление относительно того, какими должны быть критерии этого прогрессивного развития. Э.Тейлор, Г.В.Гегель, К.Маркс, О.Конт, П.Сорокин, Н.Бердяев, К.Ясперс, М.Вебер, Дж.Белл, АДж.Тойнби и другие, опираясь на разные критерии, различали во всемирной истории от двух до пяти качественно различных стадий.
Поэтому в изложении своего понимания процесса этнонациогенеза я буду опираться на опубликованные ранее положения собственной историософской концепции [283]. Коротко сформулирую основополагающие положения общей теории исторического процесса, без которых, на мой взгляд, построение эт- нонациологии в принципе невозможно.
Вопреки утверждениям представителей философии истории (Н.Дани- левского, О.Шпенглера, отчасти АДж.Тойнби), которые рассматривают ци
вилизации как своеобразные замкнутые социальные монады, в сущности, отвергая идею поступательного общественного развития, правильно понятый стадиальный подход не только методологически продуктивен, но и является одним из краеугольных камней теории всемирно-исторического процесса. Однако вопреки европоцентристской, «линейной» установке марксизма, социального позитивизма и технологического детерминизма «прорыв» к исторически более прогрессивному способу производства, который начинается в форме духовно-мировоззренческой, а вовсе не экономической революции, происходит в стороне, или «на обочине», от центров высшего развития уже существующего типа экономики, материального производства. Подобный анализ общественного прогресса как последовательного изменения фундаментальных типов мировоззрения, опираясь на разные критерии, старались осуществить О.Конт, М.Вебер, К.Ясперс, П.Сорокин.
Можно говорить по меньшей мере о пяти основных имеющих качественно своеобразную стадиальную природу культурно-цивилизационных комплексах, в границах которых господствующий уклад или способ материальной и духовной жизни одновременно выступает воплощением определенной прогрессивной стадии всемирной истории. В мифологической, а потому не последовательной форме развитие классических культурно-цивилизационных комплексов как процесс воплощения абсолютного духа в определенных исторических мирах на пути к его высочайшей форме самопознания и свободы сформулировал Г.Гегель в своей «Философии истории».
В отличие от знаменитой марксовой «пятичленной» формационной схемы, которая является по сути европоцентристской, классические культурноцивилизационные комплексы, своеобразные «идеальные типы» (М.Вебер) — наиболее развитые «эталонные» формы материального и духовного производства — необходимо искать как на Западе, так и на Востоке. Исходя из такого подхода, можно выделить: 1) ближневосточный египетско-шумеро-вавилонский, 2) античный греко-римский, 3) восточный индо-китайский, 4) преимущественно западноевропейско-североамериканский и 5) преимущественно центрально-восточноевропейский и дальневосточный культурно-цивилизационные комплексы.
В каждом из этих социумов создана своя духовная картина мира, особое мировоззрение, в границах которого сформулирован определенный конкретно-исторический тип гуманизма, связанный, в частности, с представлением об оптимальном внутреннем механизме построения этносоциальных образований на макро- и микроуровнях и их взаимодействия с внешним социальным миром.
Опираясь на эти исходные тезисы, можно дать следующую типологическую характеристику конкретно-исторических форм национализма, которые органически связаны с мировоззренческими характеристиками основных пяти ступеней духовной эволюции человечества.
Наиболее низкий, с точки зрения вертикальной типологии, уровень или пласт самосознания связан прежде всего с этнически-расовой формой самоидентификации.
Он принадлежит к наиболее архаичным формам мировоззренческой ориентации, обусловленным кланово-родовыми общественными отношениями на основе мифа о «кровном» родстве, в основе которого находится первобытный фетишизм и анимизм. Главный принцип этого типа об-шественной взаимосвязи очень прост: все, кто не принадлежит к твоему роду, племени, — враги, которые, как правило, подлежат уничтожению. В самом деле, жесточайшими, непримиримо вражескими являются отношения в форме тотальной войны, кровной мести по принципу «око за око, зуб за зуб» между архаическими родами.
Отсюда обычная практика поголовного уничтожения народностей, относительно которых ведутся войны, осуществления депортации и ассимиляции целых этнических сообществ. Это, собственно, и есть «этнонационализм» в наиболее примитивном его варианте.
В исторически первых государственных образованиях, которые возникают на основе родовой общины, этнически-расовая форма объединения является господствующей, системосозидающей. В то же время она сохраняется (хотя и в форме «атавизма») и играет существенную роль не только для исторически первых форм социума. Элементы расизма, усиливающиеся, как правило, во время военных конфликтов, имеют довольно большой удельный вес в структуре идеологии культурно-цивилизационных комплексов, которые уже принадлежат, по Э.Тейлору, не к периоду «дикости» и «варварства», а и к эпохе «цивилизации».
Эта форма «этнонационализма» доминирует в номадных типах обществ, которые появлялись и исчезали на пространствах Центральной Азии на почве так называемого «азиатского способа производства», вплоть до периода упадка и исчезновения Золотой Орды; подобный «этнотизм» еще в значительной степени присущ государственным образованиям ближневосточного культурно-цивилизационного комплекса (Древний Египет, Шумеро-Вавилония, а позднее Ассирия и даже Персия), в которых деспотии расово-этнического типа уже начинали активно трансформироваться в стадиально высший тип обществ.
Причем, если кочевые азиатские общества склонны к максимальной военной пространственной экспансии, то ближневосточные — к максимальной автаркии и военной защите от внешних захватчиков тех уникальных естественных оазисов, которые, благодаря своему фантастическому плодородию, обеспечивают человека необходимыми средствами в режиме пассивного потребительства почти без его трудового «вмешательства». Поэтому нельзя говорить о том, что общества Древнего Египта с их кастово-родовой структурой и военно-племенной организацией уже окончательно преодолели кочевой образ жизни. С мировоззрением представителей так называемого «азиатского способа производства» их роднят представления о фараоне как о живом боге, покровителе государства, его символе, тотеме, жестоком и всемогущественном. Вместе с тем, хан или фараон — по мифологии примитивного национализма — единый отец кровно родственного государства-рода, к которому в полном смысле применимы известные слова французского короля Людовика XIV: «Государство — это я».
Необходимо подчеркнуть, что удельный вес этого архаического этничес- ки-расового элемента в национальной идее любого современного цивилизованного народа очень невелик. Тем не менее он имеет свойство скачкообразно увеличиваться во время острых социально-экономических и геополитических кризисов, а то и социальных катастроф, которые так или иначе перерастают во внутренние или внешние военные конфликты. Так, во время Второй
мировой войны оккупированному населению психологически было очень тяжело не отождествить любого немца с нацистом.
Кстати, именно немецкий нацизм связан с массовой «дегенерацией» общественного сознания до уровня расового национализма. Но так или иначе это был уже истерический срыв, колоссальный национальный психоз, обусловленный целым рядом геополитических и культурно-цивилизационных факторов. Однако главное состоит в том, что формы национальных отношений, которые во времена египетских фараонов и государства Тамерлана воспринимались как норма, в XX столетии подавляющим большинством человечества уже оцениваются как страшная социальная патология, симптомы которой блестяще описаны, например, Э. Фроммом в его знаменитой книге «Бегство от свободы». Сама кратковременность этого явления по масштабам истории, на мой взгляд, неопровержимо свидетельствует о существовании социального прогресса в области не только экономики, но и морали, и духовности.
Правильное понимание исторически наиболее примитивного уровня национальной идеи в ее расовом проявлении остается актуальным, ибо пророс- сийские, а также космополитически ориентированные силы в Украине часто сначала абсолютизируют этноцентристский аспект украинской идеи, который доминирует лишь в небольших по численности экстремистских движениях (а они существуют в любой стране), а потом подвергают такое примитивное толкование украинской идеи сокрушительной критике.
Следующий, исторически высший уровень духовной эволюции человечества обусловлен, в частности, возникновением кланово-общинной формы идентификации.
С этим типом национальной идеи связаны зарождение и функционирование разнообразных имперских образований, начиная с древних времен вплоть до XX столетия. В его основе лежит принцип шовинизма, то есть господства народности или общины, которая образовала наиболее мощную военную государственную структуру, по отношению ко всем «нетитульным» народностям или даже этносам.
Представителей завоеванных или тем или иным способом подчиненных народностей в разнообразных имперских образованиях уже рассматривают не только как врагов, которых надлежит уничтожить, захватив военную добычу и земли, а еще и как варваров, «инородцев», а порой даже «младших братьев», которых «всего лишь» «опекает» «старший брат».
На этой второй стадии культурно-цивилизационного развития становится экономически выгодным уже не ограбление в процессе постоянных нашествий «чужих» племен, а постоянная эксплуатация, постепенная их культурноэтническая ассимиляция, «разжижение» их национального ядра путем рекрутирования из него сверхдешевой рабской рабочей силы, репрессий и депортации целых этнических образований (вспомним хотя бы историческую судьбу еврейского народа).
Народность, которая в процессе пространственной экспансии создает метрополию и объединяет вокруг себя механический конгломерат колониальных образований для укрепления империи стремится к максимальной однородности, языковому и культурному нивелированию «инородцев», растворению их в национально безликой массе, которой навязывается «официальный» язык господствующего этнического ядра.
К чужеземцам шовинисты-государственники уже относятся не исключительно вражески (что характерно для этнического национализма), а скорее нейтрально-равнодушно. Более того, «чужие» в определенной мере могут стать «своими», «варвары» — превратиться в слуг империи, получить гражданство, «воссоединиться в имперском союзе». Так, в Римской империи варвар становился гражданином, получив статус римлянина, то есть приобщившись к традициям и образу жизни метрополии, признав их своими.
Сказанное в значительной мере касается и русской империи и даже становления советского человека, связанного с русификацией и подавлением языково-культурной самобытности других этносов («мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз»).
Классическое развитие империалистический национализм приобрел в границах античной цивилизации. Сначала в греческих полисах появилось представление о сущности человека как существа политического (Аристотель). Позднее государственно-политический тип национального объединения распространился на Римскую империю, где люди впервые ощутили себя объединенными преимущественно не на основе мифологического общинно-родственного («кровного») родства, а на основе могущества государства, которое «вырастает» не из кровно-родственной, а из соседской общины. Представители Римской империи сохранили полисное, общинное восприятие Рима как Мира и считали себя гражданами лишь как горожане, то есть как жители определенной очерченной территории. Принципиальное отличие подобного типа территориального объединения от консолидации граждан современной нации четко зафиксировал П.Кропоткин: «Единый закон, установленный Римом, управлял империей, и эта империя была не союзом граждан, а сборищем подданных» [284].
Отмечая в процессе исследования всемирной истории доминирование шовинистического типа национализма в античной цивилизации, нужно обратить внимание на один важный феномен.
В свое время А. Дж. Тойнби писал о так называемых застывших, или «заключенных», цивилизациях, которые становятся своеобразными социально- экономическими реликтами и сотнями лет консервируют те формы общественной организации и способа бытия, которые уже не отвечают достигнутому уровню общественного развития.
Существуют не только классические формы или «идеальные типы» максимально развитых при известных условиях типологических характеристик определенных цивилизаций, но и классические формы сохранения и воспроизведения реакционных по своей сути социальных структур. Если говорить о классическом реликте кланово-шовинистического национализма, то, вопреки всем более поздним социально-экономическим напластованиям, именно такой «застрявшей» этноструктурой была сотни лет древняя Византия и во многом была и остается ее «наследница» — Россия. И в этом смысле пресловутая формула «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать» в самом деле приобретает глубинный смысл. Ведь своеобразный социальный алгоритм сугубо государственного национализма Россия на самом деле унаследовала от Византийской империи (как наследницы античного Рима), а многовековое господство Золотой Орды еще и усилило этот уклон.
Архаический уклад русской общественной жизни проявляется в пережитках наиболее архаических форм национализма («царь — живой бог» и одновременно «отец», все его подданные в огромном Государстве-Роде — его дети). Кроме того, наблюдается своеобразное занижение более гуманистической — религиозной — формы национальной идеи. Религия, церковь всегда выступает в России лишь служанкой государства, да и сама русская национальная идея, в сущности, сведена к идее государственной, и именно Государство, «государственное строительство», «укрепление властной вертикали» «патриотами-государственниками», которым «за державу обидно», выразившееся, в частности, в превращении парламентских коллегиальных структур в совещательные органы, к сожалению, все еще представляет собой типологическое воплощение русского этатистского национализма. Впрочем, осознание того факта, что наиболее важной задачей для России является не очередное укрепление государства, традиционно «укрепленного» донельзя, а решение беспрецедентно сложной задачи формирования полноценной политической нации, которой в России не было и нет сегодня, постепенно фиксируется российскими СМИ [285].
Само же государство понимают не как систему власти или даже особую форму правления (такое понимание Государства, например, присуще из политиков — де Голлю, а из философов — Ортеге-и-Гассету), а как управленческий аппарат или «двор» — иерархический клан людей, объединенных не общенациональными интересами, а отношениями личной преданности. Этот архетип государственности властвует и сейчас на постсоветском пространстве. Вот почему мифологизация и идеологизация Е.Маланюком, О.Оль- жичем, ВЛипинским «железного Рима» как образца создания государства и вооруженного отстаивания национальных интересов, а также определенные симпатии со стороны В.Липинского к большевикам как к людям, которые способны «железом и кровью» из хаоса создать государство, являются непродуктивными для развития украинской национальной идеи и развития подлинной украинской государственности. Следует помнить, что речь идет об архаических формах национализма, которые в наше время могут выполнять лишь деструктивную, разрушительную функцию относительно создания того же государства.
Следующим, гуманистически высшим типом национальной идеи или национализма является идея религиозная. Длительное время религиозная форма сознания находилась в границах архаической мифологически-расовой и общинно-клановой картины бытия и была связана с этатистским национальным самосознанием. В иудаизме, который стал основанием мощнейшей мировой религии — христианства, Яхве — жестокий карающий бог, который, защищая интересы израильского народа, безжалостно истребляет другие племена и народности за наименьшую попытку непокорности (во многом древнееврейский бог просто «списан» с вавилонского Мардука).
Ранний ислам как, наверное, наиболее этноцентристская и потому архаическая форма мировой религии неразрывно связан с архаическим национализмом, когда любой «неверный» может и даже должен быть уничтожен «во имя
и славу божью». Во время крестовых походов религиозное сознание масс было переполнено идеями этноцида. В конце концов, «этнические чистки» в Югославии имели выраженую религиозную окраску (борьба православных сербов с католиками-хорватами).
Но в процессе общественного прогресса на уровне религиозной идентификации сугубо этнически-национальное своеобразие отступает на задний план, ведь человек, который имеет общие с вами религиозные взгляды, оценивается прежде всего именно на основе его интегрирующего духовно-гуманистического потенциала практически независимо от его расового и этнического происхождения.
Это касается и христианства. Иноверцы, которые принимают «вашу» религию, независимо от их национальности, становятся для вас «своими». Религиозная система ценностей уже в значительно большей степени объединяет, чем разъединяет. «...Религия ранее (на Востоке, главным образом) — недавно еще была «национальным» критерием. Католик был синонимом поляка в Царской России, а православный — москаля. В Галиции униат (греко-католик) — это национальное — украинец, а римо-католик — подлинный поляк, хотя бы родным его языком был украинский. В Азии и Африке мохамеданов отождествляли с арабами». Тем не менее в наше время «такие обобщения преувеличены и ошибочны, так же, как и расово-религиозные. Утверждение, что католицизм покрывается так называемой романской, протестантизм — германской, а православие — славянской расами, не вполне отвечает действительности» [286].
Религиозно-национальное мировоззрение объединяет не только специфические субэтносы, но и этносы, становление которых происходит в границах отдельных государств (средневековая Европа). Господствующая религиозномировоззренческая система ценностей приблизительно соотносится с термином «суперэтнос» Л.Гумилева и понятием «цивилизация» АДж.Тойнби; в некоторых случаях ее «площадь» может территориально совпадать с мощным государственным образованием имперского типа. Средневековая Китайская империя — это именно Поднебесная, то есть территория, которая является земным воплощением специфической религиозной системы ценностей (буддизма, даосизма и конфуцианства, которые синтезировались в неоконфуцианстве).
Национальная идея в ее культурно-религиозном измерении выступает мощным объединяющим фактором. Она не только в значительной степени преодолевает племенные, этнические и клановые барьеры в границах одного государства, но и благоприятствует образованию огромных интегрированных ареалов. Не случайно и АДж.Тойнби, и М.Вебер, а за ними и С.Хантингтон выделяют и типологизируют мировые цивилизации прежде всего по религиозным признакам. Мы говорим об огромных исламском, буддийском и, конечно же, христианском мирах, в границах которых расово-национальные и сугубо этнические признаки уже в значительной степени опосредствованы особой системой духовно-моральных ценностей.
Классической формой воплощения религиозного измерения национальной идеи как особой формы социальной идентификации человека является,
исходя из моей историософской концепции, индо-китайский культурно-цивилизационный комплекс. Именно здесь впервые в истории человечества происходит формирование целостных, по Л. Гумилеву, суперэтносов, в которые объединяются отдельные народности. Не само по себе государство, а, в первую очередь, своеобразие и неповторимость этнокультуры, менталитет — язык, обычаи, способ мышления, воплотившийся в религиозной системе как особом типе мировоззрения, духовной картине мира, — вот что становится здесь главным фактором консолидации.
Сообщество объединяет не фигура деспота и даже не просто территория проживания, а Поднебесная, то есть территория не как место жительства, а как место бытия. Суперэтнос — это беспредельно расширенный в огромную семью род (движение «снизу»), а не производная от полиса, городской общины (как это было в античном мире).
Поэтому именно здесь возникает и сохраняется до наших дней особый культ семьи, родственных обязанностей, который распространяется и на императора — «сына Поднебесной», с которым китайская народность заключает своеобразный моральный «общественный договор».
Религия, становясь основой национального объединения, максимально гуманизируется, приобретает светски-инструментальную окраску в конфуцианстве, проявляется в этике ненасилия в буддизме и духовном пантеизме в даосизме; все эти религиозные системы образуют максимально толерантный синтез, отражают и одновременно обслуживают разные измерения бытия гигантского суперэтноса.
Очень важно, что тип национализма, неразрывно связанный с возникновением мировых религий, наполняет качественно новым содержанием предшествующие конкретно-исторические измерения этнонациональной идеи. Родовой этноцентризм перестает быть крайне агрессивным, приобретает не только этический, но и прагматический характер. Ведь своеобразие разных народностей в границах суперэтноса обусловлено межэтническим разделением труда. Традиции одних народностей больше связаны с земледелием, других — с ремеслом или торговлей, третьих — с воспитанием наиболее смелых воинов и т.п. Эту специфику целесообразно всячески лелеять, не допуская ассимилирующего нивелирования.
Как уже отмечалось, представители народностей, которые проживают за пределами государства, в случае принятия духовно-религиозных ценностей суперэтноса могут стать даже духовно близкими. Отношение к иноверцам, если они не проявляют агрессивности, тоже достаточно толерантное, и их вполне могут рассматривать как принадлежащих к единому сообществу-этносу.
Что же касается функционально-государственного измерения этнонациональной идеи, то оно все больше определяется понятием государства не как особого клана с деспотом во главе, а именно как особого управленческого аппарата. Бюрократ — это уже не просто функционер, осуществляющий полицейский контроль над членами огромной общины-государства, это — интеллектуал («шеныпи»), носитель высшей морали этноса, профессионал, получающий свою должность на основе конкурсного экзамена, а не простого дарения. В свою очередь, как отмечалось, император — вовсе не «живой бог», а слуга Поднебесной, которая является своеобразным отражением, символом
всего этноса, он не Отец огромного народа, а его Сын и имеет «сыновьи» обязанности перед своим народом.
Следующая, качественно высшая ступень этнонациональной самоидентификации человека — собственно национализм — связана с возникновением и развитием особой буржуазной формации, которая зарождается преимущественно в Западной Европе и приобретает классическое развитие и завершенность в США. Национализм, который отвечает капиталистическому обществу, складывается в процессе формирования ренессансно-реформационной духовной картины мира европейской цивилизации.
В эпоху Ренессанса и Реформации последовательное развитие гуманистических потенций, заложенных в мировых религиях, с логической закономерностью ведет вначале не к атеизму (отрицание бога), а к своеобразному «прагматеизму» — поиску земного идеала бытия, «санкционированного» Богом, что, как известно, впоследствии и составляет первейшее основание различных направлений протестантской этики.
Место монотеизма с единым богом, который создает Вселенную, занимает антропоцентризм — представление о человеке как центре Вселенной.
В соответствии с общим циклом функционирования любого культурноцивилизационного комплекса эта идея проходит определенные метаморфозы, постепенно овладевая массовым сознанием. Речь идет о последовательных духовной, политической и экономической революциях, которые в границах классической капиталистической общественной формации связаны с историческими эпохами Ренессанса, Реформации и Просвещения, совпадающего с началом экономического переворота.
Соответствующую окраску приобретают и этические характеристики сосуществования больших сообществ людей: от этики героического индивидуализма, когда человек впервые осознает себя личностью, которая не «вписывается» ни в какие формализованные традиционалистские институты и корпоративные предписания поведения, и до прагматически-ориентированной этики так называемого «разумного эгоизма» с его лозунгом «живи и дай жить другим».
Ведь для того, чтобы А.Смит смог сформулировать свой знаменитый принцип «невидимой руки», согласно которому человек, преследуя свой собственный экономический интерес, одновременно действует в пользу всего общества, должно было появиться сначала представление об обществе «вообще», которое на самом деле и было нацией, только начинавшей формироваться. Индивиду сначала необходимо было «атомизироваться», осознать себя именно как самостоятельную индивидуальность, а не как члена какого-то сословия, феодального цеха или корпорации в системе государственной иерархии [287].
Недооценка роли новой «постфеодальной» картины мира и новых духовных ценностей ведет к своеобразному технологическому детерминизму и те- леологизму в понимании природы наций, прежде всего свойственных марксизму. Однако, как отмечают исследователи, подобные недостатки присуши и наиболее разработанной концепции возникновения современной нации
Э.Гелнера, который в своей известной книге «Нации и национализм», игнорируя консолидирующую роль ренессансных и реформационных факторов, воздействующих на становление этой новой исторической общности, объясняет возникновение нации рыночным разделением труда и становлением индустриальной экономики [288].
На самом деле, согласно моей концепции, роль объективного, и в том числе экономического, фактора в становлении буржуазного общества и современной политической нации проявляется как раз в «реакции» на неразвитость и перманентное стагнирование средневековой экономики, постоянно как бы «демонстрировавшей» исчерпанность своих потенциальных возможностей. Своеобразным «ответом» на «вызов» непреодолимо кризисного аграрного общества, основанного на традиционных христианских ценностях и, в первую очередь, ориентации на достижение идеала человеческого бытия в потустороннем мире, стали ренессансные и реформационные идеи, которые, «овладев массами», и «запустили» механизм становления качественно высшего типа капиталистических отношений [289].
Но при всем внешнем отличии ренессансного, реформационного и индустриального капитализма они имеют общие концептуальные основы — это идея создания рая на земле, земного бытия как испытания человека, его способности с потом приобретать свой хлеб насущный и быть счастливым в реализации этого повеления божьего не в потустороннем, а в земном мире, подчинять природу своим материальным интересам, что и составляет главное содержание так называемой «протестантской этики». Этот момент задолго до М.Вебера блестяще развил В.Гегель в своей знаменитой «Философии истории»: «...Прежде мирское считалось лишь злом, неспособным к добру, которое оставалось чем-то потусторонним» [290]. В эпоху же Реформации впервые в истории человечества «бездельничанье... перестает считаться чем-то святым; начали считать более достойным, чтобы зависимый человек сам делал себя независимым благодаря своей деятельности, благоразумию и прилежанию. Честнее, чтобы тот, у кого есть деньги, покупал, хотя бы и для удовлетворения излишних потребностей, вместо того, чтобы дарить эти деньги лентяям и нищим, потому что он дает эти деньги такому же типу людей, и по крайней мере выполняется условие, чтобы они деятельно работали. С этих пор промышленность, ремесло стали нравственными, и исчезли те препятствия, которые создавала для них церковь»[291].
В то же время, поскольку преодоление принципиального недопроизводства материальных благ, присущего доиндустриальному миру, действительно
является предпосылкой нового внерелигиозного и внекланового объединения больших этносоциальных сообществ на рыночных основах, именно экономический тип национализма или идея нации постепенно становятся господствующими интегральными факторами Ведь «молодой капитализм, хозяйственно объединяя государства, национализировал их и оказывал содействие народосозидательным процессам»[292].
В этом плане тезис марксизма, в значительной степени поддерживаемый и Э.Гелнером, о становлении наций вместе с национальными рынками, возникновением экономики как науки об эффективном использовании ограниченных материальных ресурсов является правильным.
Более того, становление отношений частной собственности и нового типа экономических отношений оказало огромное обратное воздействие на разрушение сословных перегородок и усиление чисто рыночной мотивации в межличностной ориентации, признании граждан своей страны как потенциальных партнеров по взаимному обмену производимыми товарами и услугами.
Поэтому К.Гельвеций неутомимо повторяет, что сосредоточение человека на своих собственных интересах дает ему возможность максимально подняться над интересами любых социальных групп и наиболее эффективно служить обществу в целом. В этой связи привожу положение, которое дает своеобразный «ключ» к расшифровке принципа «невидимой руки» А. Смита и наполняет социологическим содержанием идею экономической консолидации нации. КТельвеций писал о том, что необходимо «разорвать все узы родства между людьми и объявить всех граждан детьми государства. Это — единственное средство уничтожить пороки, принимающие вид добродетели, помешать народу распасться на бесконечное число семей и мелких сообществ, интересы которых, почти всегда противоположные интересам государственным, могут в конце концов заглушить в душах всякую любовь к родине... Общество есть лишь собрание отдельных лиц и, следовательно, в своих суждениях может руководствоваться только своим интересом» [293].
Если все предыдущие формы этнической консолидации связаны с идеей формирования и объединения больших сообществ, так сказать, свыше (силами родового тотема, абсолютного деспота, универсального бога), без учета неповторимой индивидуальности человека, то экономическое измерение национальной идеи уже связано с возрастанием личностного фактора, с процессами самоорганизации общества на основе максимального развития творческой активности всех его граждан.
Субъектом власти теперь становится не отдельное лицо и не клан, а «гражданское общество», точнее зажиточный «средний класс» частных собственников. Ведь в основе этого типа национальной активности — обладание частной собственностью как обязательное условие политической независимости от произвола феодального государства и вместе с тем форма солидарного участия в рыночном разделении труда. Об этом блестяще сказано в знаменитой «Истории в энциклопедии Дидро и Д’Аламбера». Чтобы все экономические классы «выражали волю нации, нужно, чтобы их интересы были неразрывно связаны с ее интересами узами собственности... Любой собственник в госу
дарстве заинтересован в его благе, и, каково бы ни было его положение, определяемое теми или иными условиями, он должен выступать, равно как и давать право себя представлять именно в качестве собственника и на основе своих владений» [294].
Оптимальные пространственные границы нации предопределяются внутренними и внешними факторами. Неповторимое соотношение географических, демографических, природно-ресурсных, этнографических, ментальных условий под влиянием усложнения разделения труда, присущего рыночной экономике, постепенно в режиме самоорганизации образовывает такую промышленно-отраслевую структуру, которая обеспечивает существование наиболее рентабельных промышленных циклов. Причем так называемые «естественные границы» все больше определяются не только военным сопротивлением со стороны других становящихся наций, но и тем, что дальнейшее пространственное распространение национального рынка вширь приводит к потере именно экономической эффективности (например, из-за увеличения транспортных затрат при перевозке сырья и комплектующих, включения в состав государства территорий с недостаточно квалифицированной или специализирующейся на традиционных неконкурентоспособных отраслях производства рабочей силой и т.д.).
Тем не менее ни один народнохозяйственный комплекс в условиях рыночной экономики не может быть полностью самодостаточным. Он так или иначе связан с международным разделением труда. При его формировании происходит своеобразное давление извне других национальных экономик, которое также оказывает свое формирующее влияние. Ведь развитая рыночная экономика не существует без импорта сырья и товаров, которые самостоятельно вырабатывать просто невыгодно. Поэтому сугубо военная территориальная экспансия, которая ведет к разрушению и своей экономики, и экономики страны, ставшей объектом агрессии, часто становится просто невыгодной прежде всего с экономической точки зрения.
Наконец, кроме «языкового» барьера существуют барьеры ментальный, демографический и технологический, а также географический (горы, моря, которые препятствуют развитию системы коммуникаций, и т.п.). Поэтому расширение границ определенного государства в качестве современной нации прекращается по мере увеличения сопротивления извне, со стороны других государств, и падения эффективности функционирования рынков товаров, рабочей силы и капиталов, обусловленного чрезмерным пространственным «разрастанием» территории.
Неуклонное стремление к территориальному расширению государства как условие его экономического могущества — борьба за жизненное пространство, присущая советской и фашистской командно-административным системам, в политических нациях постепенно осознается как атавизм архаического национализма, который отвечает скотоводческому и примитивно-земледельческому типам хозяйства. Геоэкономика все сильнее начинает дополнять геополитику.
На начальном этапе формирования наций, когда собственная экономика еще почти неконкурентоспособна на мировом рынке, доминируют идеи сильного государства, которое осуществляет протекционистскую политику Аргу
менты в пользу такой модели социально-экономического развития в системной форме изложил Г.Фихте в известной работе «Замкнутое торговое государство». Эти аргументы актуальны и сегодня, в особенности для стран, которые, лишь недавно став независимыми, находятся на стадии формирования нации. Например, о необходимости достижения оптимальной самодостаточности экономики Украины как независимого государства пишет Ю.Бойко в своей работе «Путь нации».
«Завершенные» же нации-государства с развитой рыночной экономикой стремятся, сформировав неповторимую импортно-экспортную модель, защищать не только собственного производителя, но и потребителя, максимально включаясь в режим международной конкуренции. Поэтому можно говорить о моделях государства-нации (государственный капитализм) и нации-государства (либеральный капитализм) как двух основных формах воплощения экономического измерения национальной идеи. Социально-экономическое обоснование «открытой» модели нации и опровержение меркантилистской аргументации в защиту экономической автаркии находим уже у Д.Юма в работе «О торговом балансе».
Тем не менее, независимо от уровня протекционизма, который все время колеблется и связан с конъюнктурой спроса на определенные товары и ресурсы, во внешних отношениях между нациями на стадии классического капитализма доминирует умеренный гегемонизм, экономическое соперничество, реализуется принцип «процветание своей нации — превыше всего», при котором представители «чужого» национального капитала оцениваются не как враги, а как конкуренты и партнеры. К представителю другого этноса отношение весьма толерантное. Ведь, подобно отдельным индивидам внутри нации, сами суверенные государства нового типа объединяет в одном «плавильном котле» общий экономический интерес, уверенность в том, что твоя страна способна создать для тебя высокий уровень потребления.
Главным же фактором внутригосударственного объединения и интегрирования граждан в конечном итоге становится их общее благосостояние. Такой своеобразный экономический патриотизм, по моему мнению, более всего развит в Соединенных Штатах Америки, которые и выступают как нация в классической, «эталонной» форме.
Как и все предшествующие типы национализма, экономическая форма консолидации общества после своего возникновения привносит в типологически более архаические варианты национальной идеи качественно новое содержание. В частности, этнически-родовой компонент национальной жизни различных народностей оценивается уже не в общинном, — расово-биологическом, а скорее в этнографическом контексте. Ведь сохранение фольклора, традиций, народных промыслов, исторических памятников — это в современном мире не что иное, как необходимая предпосылка развития такого мощного вида современной индустрии, каким является туризм и т.п. Поэтому этническое своеобразие нужно всячески поддерживать.
Далее, если сугубо религиозная форма национальной идеи связана с постепенным отходом от представлений о созданном волей деспота государстве, которое властвует над покоренными народностями или общинами, то в процессе формирования на рыночном экономическом базисе гражданского общества наконец возникает представление о государстве не как об аппарате бюрократов-профессионалов, а как об особой форме правления, с представи
телями которой нация сознательно заключает юридический общественный договор и в случае невыполнения этого договора представителями власти имеет право его расторгнуть: «...Права нации, они незыблемы и неотчуждаемы. Стоит лишь обратиться к разуму, он докажет, что избиратели могут в любое время изобличить, лишить доверия и отозвать предавших их представителей, злоупотреблявших против них своими полномочиями... Нация имеет право опасаться подобных представителей и ограничивать их полномочия. Своих сограждан не может представлять честолюбец, человек, алчуший богатства, мот, повеса. Они их продадут за титулы, почести, должности, деньги и будут считать себя заинтересованными в их несчастьях» [295].
Для Украины, пытающейся строить гражданское общество на подлинно национальной основе, данное положение актуально как никогда.
На исследуемом этапе этнонациогенеза задача власти — прежде всего в интересах всего общества поддерживать оптимальные параметры национальной экономики для обеспечения благосостояния граждан. Эти параметры (соотношение между импортом и экспортом и их номенклатура, между государственным сектором экономики и частным, отраслевая структура, оптимальная налоговая система) сохраняют свою специфику вопреки универсальным рыночным механизмам. В конце концов, с помощью формирования бюджета власть согласовывает прежде всего экономические интересы разных социальных классов и вместе с тем определяет тактические и стратегические приоритеты развития нации на текущий год.
Качественные изменения в религиозной форме национальной идеи под влиянием модерного экономического национализма состоят в формировании протестантской этики, которая не просто переосмысливает библейские сюжеты и провозглашает эффективную экономическую деятельность «богоугодным делом», но и ориентирует сначала на духовно-религиозное, а потом на политическое и экономическое выделение самодостаточных наций из аморфного католического мира, а впоследствии — на включение их в общее экономическое пространство со странами, которые находятся далеко за пределами этого мира.
При этом привлечение широких слоев населения к новым формам мировоззрения, которое и составляет суть европейской Реформации, связано с феноменом возникновения своеобразного новейшего политеизма; описывая его, Л.Фейербах приводит пословицу: «Настоящий бог — француз».
Но на практике, повторяю, становление наций не только не означает потери элементов универсализма мировых религий, которые объединяют народности, а, наоборот, оказывают содействие в достижении значительно большего эйкуменического синтеза между своеобразным и универсальным в функционировании нации, которое раскрывается через осмысление синтеза понятий «национальное» — «интернациональное».
Пятый, исторически и стадиально наиболее высокий уровень и, соответственно, наиболее сложное измерение этнонациональной идеи как принципа консолидации отвечает постбуржуазному или постиндустриальному этапу развития. Речь идет о культурно-цивилизационном комплексе, который, в соответствии с моей концепцией, появился в условиях своего рода «поделеннос- ти» мирового социального пространства между реликтами предшествующих
социальных формаций, «охваченности» ареала центральной и восточной Европы, включая Украину, европейскую часть России, негативным влиянием крайне экспансионистских, по А.Дж.Тойнби, «вторичной» русской (то есть «наследницы» позднего Рима и Византии, с элементами неразвитого государственно-капиталистического уклада) и уже стагнирующей рыночно-либеральной капиталистической цивилизаций, следствием чего стала «задержан- ность» и неклассический характер развития посткапиталистического формационного образования.
Еще по теме ИСТОРИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫХ ФОРМ В КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ ИЗМЕРЕНИИ:
- Культурно-историческая общность степей и предгорий среднебронзового века Кубано-Терского междуречья. Общие периоды в культурно-историческом развитии Европы и Северного кавказа
- ВАРИАНТЫ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ОБЪЯСНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА. ФОРМАЦИОННЫЙ И ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ПОДХОДЫ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ.
- Цивилизационные модели современности и их исторические корни / Ю. Н. Пахомов, С. Б. Крымский, Ю. В. Павленко и др. Под ред. Ю.Н. Пахомова. — Киев: Наук, думка,2002. — 632 с., 2002
- Катакомбная культурно-историческая общность
- Цивилизационное сознание и историческое знание : проблемы взаимодействия / И.Н. Ионов ; [отв. ред. Л.П. Репина]; Ин-т всеобщ, истории РАН. - М. : Наука,2007. - 499 с., 2007
- Кубано-терская культура или культурно-историческая общность?
- Некоторые замечания к портрету кубано-терской культурно-исторической общности
- Характерные черты западно-средиземноморского культурно-исторического комплекса
- (7) Эволюция форм собственности на землю.
- Глава 3. Характеристика и типология памятников оседлых земледельцев чирикрабатской культуры в низовьях Сырдарьи
- Европейские единицы измерения расстояния XVI века (по Петеру Апиану. «Космография», 1548).
- Некоторые следствия выделения кубано-терской культуры и кубано-терской культурно-исторической общности
- ГЛАВА 11 СЕВЕРНОЕ ПОПРУТЬЕ И СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ В III ТЫС. ДО Н. Э. ИНДОИРАНЦЫ В ПОДУНАВЬЕ, ПРИКАРПАТЬЕ, ПРИЧЕРНОМОРЬЕ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРЕВНЕЯМНОЙ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ (ДЯ КИО)