<<
>>

Традиционная структура мусульманского общества и ее трансформации в колониальный и постколониальный периоды

Общность группы мусульманских стран Ближнего и Среднего Востока вполне очевидна и легко может быть продемонстрирована в нескольких важных для анализа отношениях. Во-первых, это вполне определенный ис­торико-географический регион с древними культурными традициями.

Во-вторых, это ядро арабо-мусульманского мира, обогащенного за счет со­седних исламизированных народов, в первую очередь иранцев и тюрок. В-третьих, для подавляющего большинства стран этой группы была харак­терна в период колониализма лишь большая или меньшая зависимость от западных держав — при сохранении формальной политической независи­мости и внутреннего самоуправления. Все эти особенности, формирующие определенную общность судеб интересующей нас группы стран, органичес­ки связаны между собой. Даже больше того, они создают определенную ме­татрадицию, густо окрашенную в еще более определенный религиозно-ци­вилизационный цвет — зеленый цвет ислама, что непосредственно выра­жается в общественной, политической, экономической, тем более культур­ной жизни стран Западной Азии и Северной Африки вчера и сегодня [32].

Конечно, как о том уже упоминалось выше, мир ислама не ограничи­вался лишь группой стран Ближнего и Среднего Востока, о которых сейчас идет речь. Сильное влияние ислама ощущалось на протяжении веков и во многих странах Южной и Юго-Восточной Азии, а также Транссахарской Африки. Но здесь все же есть определенная разница.

В Индии исламу противостоял индуизм, что и помешало ему, несмотря на политическое господство, обрести всеобъемлющую силу и создать такую структуру, которые были нормой на мусульманском Ближнем Востоке. В Индонезии или Малайе, тем более на юге Филиппин и вообще везде, где в Юго-Восточноазиатском регионе со временем стал играть значительную роль и даже абсолютно преобладать ислам, он в принципе был все же далеко не столь сильной и всеобъемлющей религией, как в местах расселения арабов, персов или тюрок.

Местные религиозно-цивилизационные традиции в не­малой мере ограничивали и ослабляли его воздействие, что наглядно демон­стрирует Индонезия. То же самое характерно для исламизированных райо­нов и народов Тропической Африки, включая ее суданский пояс. Пожалуй, только для северной арабской Африки, для стран Магриба и особенно Егип­та следует сделать исключение. Именно потому, что это страны с арабо-му­сульманским населением и что исламский религиозно-цивилизационный фундамент здесь, как и в Западной Азии, опирается на мощные пласты древних культур (от долины Нила до Карфагена), наблюдается определен­ное сходство в исторических судьбах Магриба, Египта с судьбами западно­азиатского мусульманского региона.

Сформировавшись сравнительно поздно, ислам, как уже отмечалось выше, доктринально восходит к его предшественникам, иудаизму и хрис­

тианству, к библейским идеям, образам и легендам. Обогатившись за счет влияния иранского зороастризма, а также впитав в себя многое из древних традиций и культурных достижений древневосточных цивилизаций и гре­ко-античного мира (вспомним эпоху эллинизма), ислам оказался в опреде­ленном смысле богатым в духовно-идейном плане наследником многих ци­вилизаций. Но выгодно и умело распорядиться этим богатым наследием ему в немалой степени помешал реальный уровень развития того народа, кото­рый волею судеб оказался творцом и основным носителем новой религии,— арабов, в большинстве своем (за исключением жителей Йемена и общеара­вийского торгово-культового центра — Мекки), едва вышедших за пределы первобытности.

Ислам подчеркнуто эгалитарен: перед Аллахом все равны. Причастность к истинной вере, к всеобщей умме много важнее деления на расы, народы, племена и языковые группы. Поэтому классическая арабо-исламская, и вообще мусульманская, традиция практически не признает социальную замкнутость сословий, наследственное социальное неравенство. Напротив, религиозно освящен и практически всегда реализовывался принцип социа­льной мобильности: сила, способности, случай открывают двери наверх перед каждым, достойным того.

Раб мог стать эмиром и султаном, бед­няк-крестьянин — уважаемым знатоком ислама, высокопоставленным уле­мом, солдат — военачальником. Речь идет не о равенстве статуса и тем более прав, а о равенстве возможностей, о равенстве жребия, реализации чего ни­когда не мешали ни покорность, ни фатализм мусульманина: честолюбивый и энергичный всегда в своих стремлениях и претензиях опирался на то и на другое, причем именно покорность его воле Аллаха и позволяла реализовать уготованную ему судьбу.

Но что существенно: генеральная установка и реальные, общественно значимые и престижные целеустремления мусульманина всегда ограничива­лись продвижением его вверх по лестнице власти или религиозного знания. Других престижных путей обычно не было. И хотя в мире ислама всегда были богатые купцы, практически условия для активной частнопредпринимате- льной деятельности были крайне неблагоприятны. Отсутствие надежных пра­вовых гарантий индивида-предпринимателя и, главное, полный произвол власти, всегда ревниво следившей за богатеющим торговцем, существенно ог­раничивали возможности частного лица, не отягощенного властью.

Поголовное бесправие — это оборотная сторона эгалитаризма. Все рав­ны и все одинаково бесправны. Право у тех, кто обладает силой, а овладев­ший силой и захвативший власть вместе с нею приобретает и сакральный авторитет. Исключение — и весьма существенное — представляют шииты, об особенностях которых шла речь выше. Они признают законной высшей властью лишь правление прямых потомков Мухаммада, святых имамов или их родственников по боковым линиям (алиды, фатимиды, сеиды).

Слабая социальная защищенность индивида и даже целой корпорации (семьи, общины, клана, цеха и т. п.) в мусульманских обществах лишь уси­ливала мощь власти. Неудивительно, что мусульманские государства были, как правило, весьма могущественными. Их внутренняя административная структура обычно отличалась простотой и стройностью. Эффективность

центральной власти, опиравшейся на принцип власти-собственности, гос­подство государственного аппарата и взимание в казну ренты-налога с пос­ледующей ее редистрибуцией (централизованным перераспределением) подкреплялась верой в сакральность власти и покорностью подданных.

Обширные исламские государства нередко распадались, уступая место более мелким. Однако характерно, что и приходившие на смену крупным мелкие государства (например, султанаты и эмираты распавшегося Халифата) тоже были централизованными государствами, хотя и меньшего масштаба. Эффекта феодальной раздробленности мир ислама — по крайней мере в описываемом регионе — практически не знал, что вполне соответствует осо­бенностям исламского социума.

Впрочем, здесь нужна оговорка. В тех нередких случаях, когда речь идет о зависимых полуавтономных регионах (например, о странах Магриба или Египта, подчиненных Османской империи), ситуация усложнялась за счет того, что правители этих территорий, обладая немалой автономией и реа­льной властью, все же были скованы в своих действиях. Это вело к относи­тельной слабости власти в этих странах, что сыграло свою роль в процессе их колонизации. Но стоит заметить, что и в этой ситуации, как о том свидете­льствуют годы правления Мухаммада Али Египетского (1805—1848), многое зависело от конкретных условий, в частности от личности правителя. Мож­но сформулировать некую закономерность, смысл которой сводился бы к тому, что исламская система власти в принципе способствует формирова­нию сильного централизованного государства, хотя при некоторых обстоя­тельствах благоприятные факторы могут и не сработать.

В мусульманских странах правоверные всегда отчетливо ощущают свое превосходство над неверными, причем превосходство с самого возникнове­ния ислама фиксировалось на государственном уровне (мусульманин платит более легкие налоги и освобожден от подушной подати, джизии). Выше все­го ценится принадлежность человека к умме, а неверный всегда рассматри­вается в мусульманском государстве как не вполне равноправный, причем это особенно заметно на примере тех судебных казусов, когда перед мусу­льманским судьей-кади предстают в качестве тяжущихся сторон мусульма­нин и немусульманин. Впитанное веками и опирающееся на всю толщу ре­лигиозно-культурной традиции, такого рода чувство превосходства — одна из важнейших и наиболее значимых характерных черт ислама.

Это чувство совершенства образа жизни в сочетании с всеобщностью и всесторонностью ислама, опутывавшего общество наподобие густой паутины, всегда было за­логом консерватизма мусульман, чуть ли не ежечасно (вспомним об обязате­льной ежедневной пятикратной молитве!) призванных подтверждать свое религиозное рвение. Естественно, что все это не могло не отразиться не то­лько на нормах поведения и ценностных ориентациях всех тех, кто с гордос­тью всегда причислял себя к умме, но и в конечном счете на психике людей, точнее, на их социальной психологии.

Ощущая себя членом наиболее совершенно организованного социума, подданным исламского государства, во главе которого стоит сакрализован- ный правитель, мусульманин был не только надежным слугой Аллаха и рев­ностным правоверным, но и той силой, на которую Аллах и правитель всегда

могут положиться. Отсюда — неслыханная внутренняя прочность и сила исла­ма и мусульманских государств. Если не считать Ирана, то во всем остальном исламском мире массовые движения обычно никогда не были прямо нап­равлены против власти, власть имущих; они, как правило, принимали ха­рактер сектантских движений. Это и понятно: восставшие выступали не против ислама и исламского правителя, но за то понимание ислама, которое представлялось им наиболее верным и за которое они готовы были поэтому самоотверженно сражаться. Авторитет же сакрализованной власти как принцип оставался при этом незыблемым, что, помимо прочего, было га­рантом внутренней силы исламских государств, залогом их внутренней прочности.

Особый случай — шиитский Иран. Сакральность правителя здесь была минимальной именно в силу того, что, не будучи потомком пророка, этот правитель по строгой норме доктрины шиитов вообще не имел права воз­главлять правоверных, быть их религиозным вождем. Соответственно в Иране сформировалась несколько иная, чем в арабских государствах, струк­тура власти. Духовно-религиозный авторитет, представляемый группой наи­более уважаемых шиитских богословов-улемов (высший их разряд — аятол­лы), обычно нарочито противопоставлялся светской власти.

Это противо­поставление вело к тому, что шиитское духовенство не только часто высту­пало в качестве оппозиции, но и нередко возглавляло те самые народные выступления, обилием которых Иран резко отличался среди других ислам­ских стран. Это существенно ослабляло силу и эффективность администра­ции иранских шахов, делало шахский Иран — по сравнению, скажем, с сул­танской Турцией — более легкой добычей колониальных держав. Однако та­кая ситуация ни в коей мере не ослабляла внутреннюю структуру страны, которая цементировалась шиитским исламом не менее прочно, чем в других мусульманских государствах, а в некоторых отношениях, видимо, и более крепко. Во всяком случае фанатизм воинов ислама у шиитов всегда отличал­ся наиболее крайними формами, что хорошо видно на примере секты ис- маилитов.

Мусульманин, строго воспитанный в жестком русле немногих, но обя­зательных правил и принципов жизни, редко сетует на свою долю. Не то чтобы он всегда был доволен состоянием своих дел или равнодушен к хоро­шо сознаваемой им социальной несправедливости. Напротив, то и другое заботило его и нередко было причиной массовых движений, чаще всего под религиозно-сектантскими лозунгами, за выправление нарушенной привыч­ной нормы жизни. Но если норма соблюдается — он спокоен. В неторопли­вом ритме делает свое привычное дело и редко стремится к чему-то больше­му, тем более к новому и неизведанному, чуждому привычной норме и гро­зящему ее разрушить. Конечно, крестьянин консервативен везде, особенно на Востоке. Но в исламских обществах он консервативен вдвойне, ибо на консерватизм земледельца здесь накладывается жесткая норма ислама с его предельной нетерпимостью к отклонениям.

Сказанное самым непосредственным образом определяло и определяет поведение широких масс мусульманских народов в эпоху колониализма и после нее, вплоть до сегоднешнего дня. Сопротивление и приспособление к

изменяющимся обстоятельствам было общей нормой поведения Востока в годы активной колониальной экспансии. Однако характер и сила сопротив­ления, равно как адаптационные способности, т. е. умение и желание прис­пособиться к изменившимся обстоятельствам и извлечь из этого максима­льную пользу для себя были в разных странах Востока очень разными. Во многом это зависело от исторических судеб, от внешних факторов, от уров­ня развития, но более всего — при прочих сравнительно равных условиях — от религиозно-цивилизационного фундамента — норм, принципов жизни, ценностных ориентаций и стереотипов поведения.

Англичане довольно легко и при минимальных для себя потерях укре­пились в Индии не столько благодаря испытанной тактике «разделяй и влас­твуй», но едва ли не в первую очередь потому, что задававшая тон в стране индуистская традиция была безразлична к политической власти и весьма терпима к инакомыслию. В Тропической Африке или на островах Юго-Вос­точной Азии колонизаторы сравнительно легко подчиняли себе слабые, за­частую полупервобытные социально-политические образования, опирав­шиеся на очень тонкий пласт религиозно-цивилизационного фундамента, разнородного по типу, плюралистического по характеру.

Иное дело — мир ислама. Здесь европейцы столкнулись с более или ме­нее сильными государствами с мошным, активно функционирующим в ве­сьма определенном ключе религиозно-цивилизационным фундаментом. Привычная тактика «разделяй и властвуй» в этих условиях почти не сраба­тывала. Неудивительно, что и формы колониальной зависимости оказались в большинстве случаев иными, хотя и варьировались в зависимости от об­стоятельств.

Даже в тех мусульманских странах, которые по статусу были близки к ко­лониям, считались протекторатами, далеко не вся власть принадлежала пред­ставителям колониальной державы. Колонизаторы были вынуждены счи­таться с традициями и действовать преимущественно иными, экономичес­кими методами. Лишь там, где население было малочисленным и власть сравнительно слабой, играла определенную роль военная сила держав (это касается и войн, и содержания войск типа Арабского легиона, и военных эк­спедиций типа Суданской в конце XIX в.). Ну и, конечно, по мере укрепле­ния держав в той или иной стране многое начинало зависеть от хода событий. Здесь можно было бы выделить несколько различных вариантов развития 1.

Первый из них — египетский [33][34]. Будучи при Мухаммаде Али едва ли не наиболее могущественной и экономически развитой страной ислама, Еги­пет во второй половине XIX в. был вынужден расплачиваться за чрезмерное экономическое напряжение, позволявшее правителю поддерживать мощь страны. Банкротство Египта в 1876 г. дало англичанам возможность резко усилить свои экономические позиции в стране, интерес к которой стимули­ровался еще и стратегически важным для Англии Суэцким каналом. Вскоре в связи с мятежом Ораби англичане ввели в Египет свои войска, которые на­долго там остались (не говоря уже об охранявшейся ими зоне канала). Но, хотя англичане и вели себя в стране как хозяева, в полном смысле слова ко­лонией Египет все же не стал, да англичане и не могли лишить эту страну независимости, ибо формально она была частью Османской империи. В то же время с автономией хедива и его властью колонизаторы считались.

Египетский вариант в некотором смысле можно считать оптимальным —- с точки зрения успеха исламской страны, приспосабливающейся к изменив­шимся обстоятельствам. Несмотря на стойкое сопротивление традиционной структуры и считаясь с этим сопротивлением, англичане, не слишком фор­сируя перемены, все же способствовали развитию страны. На смену неэф­фективной государственной экономике Мухаммада Али пришла частнопред­принимательская деятельность, причем не только сами предприниматели, но и половина занятых на производстве рабочих были иностранцами, преи­мущественно европейскими колонистами.

Колонизация Египта сопровождалась его европеизацией и модерниза­цией также и в сфере политических институтов, образования и культуры, го­родского строительства, даже быта городского населения. Став к 1923 г. не­зависимой конституционной монархией, Египет к этому времени достиг на пути трансформации традиционной структуры многого, хотя сопротивление нововведениям не утихало. И все же, несмотря на противоборство, тради­ционные институты постепенно сдавали свои позиции, а европеизирован­ные нормы жизни завоевывали их.

Казалось бы, процесс внутренней трансформации и приспособления внутренней структуры к изменившимся обстоятельствам стал необратимым. Однако все не так просто. Уход англичан из Египта (вывод войск в 1936 г. и национализация Суэцкого канала в 1956 г.) создал здесь новую обстановку. На передний план вышли силы, отнюдь не безразличные к традиции, после деколонизации вновь начавшей активно стремиться к восстановлению утра­ченных ею позиций. Усиленный курс на огосударствление экономики, а за­тем явственно проявившиеся тенденции к ограничению частнопредприни­мательской деятельности и к усилению роли государства и вообще аппарата власти в жизни страны и общества — весьма ощутимое проявление силы приспособившейся к новым реалиям, но не ушедшей в прошлое традиции. Силу традиции демонстрируют и многочисленные группы исламских фун­даменталистов («братья-мусульмане» и др.), выступающие против преобра­зований и даже в наши дни не теряющие, а порой и увеличивающие свое влияние.

Турция — второй вариант развития l, в чем-то близкий египетскому. Эта страна, длительное время находившаяся под энергичным воздействием со стороны европейских стандартов и прошедшая через серию реформ, рево­люций и радикальных преобразований, за последние два века сильно изме­нилась. Здесь наряду с сильным государственным сектором в экономике за­метно развивается частнопредпринимательская деятельность. Укрепились, особенно после преобразований Кемаля, правовые нормы гражданского об­щества. Турция — единственная исламская страна, где потеснен со своих привычных позиций ислам как религия, ставший теперь отделенным от го­сударства, частным делом граждан. Но отличие Турции от Египта не только в том, что эта страна никогда не была ни колонией, ни протекторатом, ни даже политически зависимой. Более важное отличие, пожалуй, состоит в том, что Турция в условиях постепенных преобразований в чем-то оказалась более зависимой от традиции. Хотя реформы Кемаля лишили ислам пози­ций государственной религии, тем не менее мусульманская традиция по-прежнему сильно сказывается на всех сферах жизни страны.

Третий вариант — Иран 1. Будучи, как Турция и Египет, большой ис­ламской страной с многочисленным населением и древними культурными традициями, с немалыми политическими амбициями, Иран в то же время отличается от остальных мусульманских стран прежде всего тем, что здесь абсолютно господствует шиитский ислам, т. е. ислам в его наиболее край­ней, активной форме. Влияние шиизма на структуру общества двояко. С од­ной стороны, он десакрализует власть и тем как бы ослабляет политическую администрацию, силу государства. Но, с другой — это ослабление (чем-то похожее на ситуацию с кастами и общинами в Индии) с лихвой компенси­руется мощными социальными интегрирующими силами, сплачивающими шиитское население страны в нечто единое и цельное, возглавляемое духо­венством.

Непримиримость шиитского духовенства и ведомого им народа к пере­менам и нововведениям, угрожающим позициям ислама,— наиболее си­льный фактор в Иране. Слабость власти, неспособной последовательно и успешно провести необходимые реформы, причем сделать это в нужном для

страны темпе,— еще один фактор, объективно умножающий мощь ислама. Консерватизм, восходящий к исламской традиции в ее шиитском варианте, воинственность духовенства и слабость государственной опоры, которая в иных обстоятельствах могла бы служить базой для развития и формирования новых социальных, экономических и политических сил в стране,— вот в са­мых общих чертах те причины, которые предопределили судьбы современ­ного Ирана. Последние президентские выборы 2005 г. в этой стране нагляд­но подтверждают сказанное.

Вариант четвертый — периферийные арабские страны. Это страны Магриба (за исключением Ливии) и Западной Азии (кроме тех, кто имеет выход к нефтеносным промыслам Персидского залива). Общее для всех них

— существенное вмешательство колониальных держав и их капитала при ог­раниченности внутренних ресурсов (как природных, так и людских), срав­нительно невысоком уровне экономического развития и стратегически важ­ном, как правило, расположении. Во всем остальном это достаточно пестрая группа государств, весьма отличных друг от друга даже в пределах своего ре­гиона (Марокко, Тунис и Алжир в Магрибе; Ливан и Сирия, а также Палес­тина в Леванте; Иордания и Йемен в Аравии)[35].

Колониальная политика западных держав и европейский капитал спо­собствовали некоторому развитию указанных стран, хотя сопротивление их иностранному вторжению ощущалось постоянно. Формально ни одна из пе­речисленных стран не была лишена независимости, ибо и не имела ее — все они являлись частью Османской империи. Но фактически колониальное вторжение воспринималось как болезненная ломка привычных условий жизни и вызывало яростное сопротивление.

После крушения Османской империи все эти страны активно стреми­лись к независимости и деколонизации, освобождению от иностранной опеки. Впрочем, колониализм содействовал модернизации и трансформа­ции этих государств, правда, в различной степени. Наиболее заметно эконо­мическое развитие и модернизация реализовывались в Леванте. Но и в дру­гих странах имели место европеизация политических институтов (включая, хотя бы формально, нормы демократической процедуры выборов), измене­ния в сфере культуры, быта, инфраструктуры и т. п. Что касается влияния исламской традиции, то она совершенно очевидно уступала свои позиции в более развитых из этих стран, хотя это и не был однозначный процесс: слож­ная религиозная обстановка в Ливане и Палестине привела со временем, как известно, не только к возрождению силы ислама, но и к превращению рели­

гиозной розни в один из главных элементов внутриполитической нестаби­льности на Ближнем Востоке.

Вариант пятый — Ливия и страны района Персидского залива с его нефтересурсами1. Как правило, это едва ли не самые отсталые в прошлом

1Крымский А. Е. История мусульманства... Он же. История арабов и арабской лите­ратуры...; Корсун Н. Г. Арабский Восток. I. Ирак. — М., 1928; Вейт Е. (Лудшувейт Е. Ф.). Аравия. — М., 1930; Левин И. Д, Ирак (Современная Месопотамия). — М., 1937; Про­шин Н. И. Страны Аравийского полуострова. — М., 1958; Милованов И., Сейфуль-Мулю- ков Ф. М. Ирак: вчера и сегодня. — М., 1959; Данциг Б. М. Ирак в прошлом и настоящем. — М., 1960; Лазарев М. С. Крушение турецкого господства на Арабском Востоке. — М., 1960; Андреасян Р. Н., Элъянов А, Я. Ближний Восток, нефть и независимость. — М., 1961; Пер- шиц А. И. Хозяйство и общественно-политический строй Северной Аравии в XIX — пер­вой трети XX в. (Историко-этнографические очерки). — М., 1961; Мирский Г. И. Ирак в смутное время. 1930—1941. — М., 1961; Гореликов С. Г. Ирак. Экономо-географическая ха­рактеристика. — М., 1963; Прошин Н. И. Саудовская Аравия. Историко-экономический очерк. — М., 1964; Пегов С. С., Алитовский С. Н. Ирак. — М., 1966; Луцкий В. Б. Указ, соч.; Туганова О, Э. Указ, соч.; Бондаревский Г. Л. Английская политика и международные отношения в бассейне Персидского залива. (Конец XIX — нач. XX в.). — М., 1968; Бодян­ский В, Л., Лазарев М. С. Саудовская Аравия после Сауда. Основные тенденции внешней политики (1964—1966 гг.). — М., 1967; Васильев А. М, Пуритане ислама? Ваххабизм и пер­вое государство Саудидов в Аравии (1744/45—1818). — М., 1967; Герасимов О. Иракская нефть. — М., 1969; Ментешашвили А. М, Ирак в годы английского мандата. — М., 1969; Федченко А. Ф. Ирак в борьбе за независимость. (1917—1969). — М., 1970; Гатауллин М. Ф. Борьба арабов за экономическую независимость. — М., 1971; Медведко Л. И. Ветры пере­мен в Персидском заливе. — М., 1973; Озолинг В. В, Экономика Саудовской Аравии. — М., 1975; Васильев А. М. Факелы Персидского залива. — М., 1976; Оганесян Н. О. Нацио­нально-освободительное движение в Ираке (1917—1958). — Ереван, 1976; Гайнуллина И. Л. Нефтеэкспортирующие страны Арабского Востока: нефть и социально-экономическое развитие (На примере Кувейта). — М., 1976; Валькова Л. В. Саудовская Аравия в междуна­родных отношениях (1955—1977). — М., 1979; Зеваров Ф. Социально-экономические преобразования в Иракской Республике (1958—1976 гг.). — М., 1979; Лосев С. А., Тыссов- ский Ю. К. Ближневосточный кризис: нефть и политика: (Новые политико-экономичес­кие факторы и их влияние на расстановку сил в регионе). — М., 1980; Медведко Л. И. Указ, соч.; Пиотровская И. Л. Страны Аравийского полуострова: нефть, финансы, развитие. — М., 1981; Пак П. М. Ирак: История и современность. — М., 1981; Прошин И. И. Указ, соч.; Васильев А. М, История Саудовской Аравии (1745—1973). — М., 1982; Яковлев А. И, Сау­довская Аравия и Запад. — М., 1982; Туманович Н, Н. Европейские державы в Персидском заливе в 16—19 вв. — М., 1982; Шестопалов В. Я. Персидский залив: проблема континен­тального шельфа. — М., 1982; Васильев А. М. Персидский залив в эпицентре бури. — М., 1983; Примаков А. Е. Персидский залив: нефть и монополии. — М., 1983; Георгиев А. Г, Озолинг В, В. Нефтяные монархии Аравии: Проблемы развития. — М., 1983; Исаев В. А., Озолинг В. В. Катар. Объединенные Арабские Эмираты. — М., 1984; Оганесян Н, О. Отно­шения Иракской Республики со странами Арабского Востока. — Ереван, 1985; Кукушкин В. Ю. Нефть и развитие: Ливия, Алжир. — М., 1985; Маслин В. В., Яковлев А. И, Персид­ский залив в планах и политике Запада. — М., 1985; Стоклицкий С. Л., Фридман Л. А., Андрукович П. Ф. Указ, соч.; Бодянский В. Г. Восточная Аравия: История, география, насе­ление, экономика. — М., 1986; Сусанян К Г Аравийские государства и внешнеэкономи­ческая стратегия США. — М., 1986; Валькова Л. В. Саудовская Аравия: Нефть, ислам, политика. — М., 1987; Турсунов Р. М, Саудовская Аравия в межарабских отношениях в пе­риод 1964—1975 гг. — Ташкент, 1987; Игнатенко А. А. Указ, соч.; Старцев С. А. Газовая промышленность стран Персидского залива и Северной Африки. — М., 1988; Родригес А. М. Нефть и эволюция социальных структур аравийских монархий. — М., 1989; Ниязма- тов Ш. А. Ирано-иракский конфликт: Исторический очерк. — М., 1989; Андреасян Р. Н. Нефть и арабские страны в 1973—1983 гг.: (Экономический и социальный анализ). М.,

страны арабо-исламского мира. Вмешательство колониализма здесь, кроме разве что Ливии, было ограничено политическими интригами и экономи­ческими проектами, направленными на разработку ресурсов, организацию добычи и первичной обработки нефти. Как известно, именно нефть сказоч­но обогатила эти страны после их деколонизации. Экономика стран этой группы развивается ускоренными темпами, соответственно быстро идет и городское строительство, создание инфраструктуры (включая грандиозные проекты, связанные с опреснением воды и озеленением прежде безжизнен­ных территорий Аравийской пустыни), современной системы образования, подготовки кадров и т. п. Но в том, что касается развития политических ин­ститутов, элементов, гражданского общества и всего с этим связанного, в том числе и культуры повседневного труда (т. е. социальных явлений, фор­мирование которых требует длительных и напряженных усилий, немалого времени и постоянного воздействия со стороны внешних цивилизационных факторов), эти страны отстают.

Характерно, что относящиеся к пятой группе государства не собствен­ными силами создавали и создают современную экономику и инфраструк­туру: это делается руками многочисленных иммигрантов, стекающихся сю­да в поисках высоких заработков, живущих здесь, но, как правило, лишен­ных полных гражданских прав, которые являются привилегией лишь мес­тных жителей. Что касается силы исламской традиции то именно здесь она наиболее сильна. Можно вспомнить об исламских теориях ливийского руководителя Каддафи, напомнить о роли ислама в современной Саудов­ской Аравии, в Кувейте, да и во всех остальных малых странах Персидского залива.

1990; Кулямзин А. А. Страны Персидского залива: иммиграция и классовая структура (50—80-е годы). — М., 1990; Ибрагимов Д. Запад и аравийские страны Персидского залива: Культурно-идеологическое воздействие. — М., 1991; Сенченко И, П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие: (От «нового» курса Петербурга до политики нового мышления). — М., 1991; Шарипова Р. М. Концепция «национального просвещения» в мусульманских странах ислама: Соотношение ислама и секуляризации. М., 1991; Шарипов У. 3.Нефтя­ной фактор и международные отношения в Персидском заливе на современном этапе: За­пад и государства субрегиона. — М., 1992; История Ливии в новое и новейшее время. — М., 1992; Козырин А. Н. Джамахирийская политическая концепция и государственный ме­ханизм Ливии. — М., 1992; Смирнова Г. И. Опыт ливийской революции: (Преобразование социально-экономических и политических структур). — М., 1992; Социально-экономи­ческое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — М.—Калуга, 1992; Ва­сильев Л. С. История Востока...; Гусаров В. И, Указ. соч. Западная Азия: этнополитическая ситуация. — М., 1993; Фадеева И. Л, Указ. соч. Западная Азия: этнополитическая ситуа­ция. — М., 1993; Исламские страны и регионы... Современный ислам: культура и поли­тика. — М., 1994; Иванова И. И., Мелкумян Е. С., Мукимджанова Р. М. Указ, соч.; Арутю­нян В. А. В мире черного золота. — М., 1995; Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (Новейшая история, экономика и политика). — М., 1997; Арабские страны. По­литика и экономика. — Вып. 3. — М., 1997; Арабский Восток. — М., 1997; Ближний Вос­ток: история и современность. — М., 1997; Страны Ближнего Востока (актуальные проблемы современности и истории). — М., 1998; Шагалъ В. Э. Арабские страны Запад­ной Азии и Северной Африки (история, экономика и политика). — Вып. 4. — М., 2000; Арабский сборник. — Вып. 3. — М., 2000; Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (история, экономика и политика). — Вып. 5. — М., 2002 и др.

Наконец, еще один, шестой вариант — Афганистан [36]. Уровень развития и сила ислама в этой стране сопоставимы с тем, что характерно для арабских стран пятого варианта. Но ни ресурсами, ни богатством с этими странами Афганистан сравниться не может. Зато готовностью отстаивать свою незави­симость, в том числе и с оружием в руках, страна заметно выделяется даже на фоне весьма активных в этом плане мусульманских стран, не исключая и шиитский Иран.

Представленные варианты свидетельствуют о богатстве конкретных пу­тей развития исламских стран в период колониализма, о различиях в формах и степени сопротивления и приспособления исламской традиции к изме­нившимся обстоятельствам. Но при всех различиях можно подчеркнуть и нечто общее для стран современного ислама, включая Пакистан и Бангла­деш, возникшие уже после деколонизации Востока и близкие по условиям и результатам развития к странам четвертого варианта. Это общее сводится к нескольким пунктам, вытекающим из вышеприведенной характеристики исламской традиции.

Прежде всего стоит напомнить, что, за исключением шиитского Ирана, исторические корни которого непосредственно восходят к глубокой и высо­кокультурной древности (империя Ахеменидов), подавляющее большинство остальных народов и этнических общностей, которые составляют основу в изучаемых странах (арабы, тюрки, афганцы; в меньшей степени это касается исламизированного населения Пакистана и Бангладеш), относятся к числу вышедших на историческую арену сравнительно поздно и потому в массе своей остаются достаточно отсталыми. Ислам жестко и искусно законсерви­ровал эту отсталость, во всяком случае на уровне подавляющего большин­ства населения. А так как в странах ислама не существовало наследственных замкнутых сословий правящих верхов или близких к ним, то неудивительно, что высшие слои общества по уровню образования мало отличались от ни­зов, а выделявшиеся на этом общем фоне интеллектуалы ислама опять-таки в основном, за редкими исключениями, были знатоками только все того же ислама. Кроме того, строгая консервативность, конформность исламского социума, состоявшего из мусульман, привычно ориентированных на покор­ность жестким социальным нормам, на самоотверженную преданность вере и смиренное принятие своей судьбы, гарантировали устойчивость традиции. На страже этой стабильности стояло и сильное государство.

Все перечисленные факторы действовали в одном направлении — в по­льзу сопротивления переменам, особенно навязываемым извне, со стороны неверных. Нужно было немалое время и сочетание благоприятных для коло­ниализма обстоятельств, чтобы сила упомянутых факторов была хоть ско­лько-нибудь нейтрализована. Вот для того, чтобы оценить наличие такого рода обстоятельств, их силу и вызванные ими процессы, и были вычленены разные варианты развития и приспособления исламских обществ. В конеч­ном счете эти варианты можно свести к двум основным моделям.

Первая — модель длительного взаимодействия колониального капитала и исламской традиции. Суть ее в том, что традиционная исламская структу­ра в процессе интенсивного воздействия извне вынуждена была приспосаб­ливаться, ослабляя естественный и столь свойственный ей мощный импульс сопротивления, отторжения всего чуждого. Сюда следует отнести близкие друг к другу первый и второй варианты (Египет и Турцию), большинство стран четвертого варианта (в первую очередь страны Магриба и Леванта), кроме разве что очень уж отсталого Йемена, а также Пакистан и Бангладеш, т. е. некоторые части Северной Индии времен колониализма.

Для стран, причисляемых к первой модели развития, характерен длите­льный период внутренней, нередко насильственной либо, как в Турции и Леванте, вынужденной трансформации в направлении некоторой, весьма относительной европеизации политических институтов и элементов культу­ры, модернизации экономики, к тому же при заметном участии в этом про­цессе этнически и цивилизационно чуждых компонентов.

Для всех них, включая и саму Турцию, долгое время бывшую центром империи и сюзереном по отношению к окружавшим ее арабским странам, характерно, что процесс внутренней трансформации под воздействием из­вне был тесно связан, даже обусловлен ослаблением государства. И наобо­рот, по мере их деколонизации, обретения ими независимости и усиления

степени централизации власти (как в Турции после крушения империи) па­раллельно с некоторым ослаблением импульса извне фиксируется если и не возрождение в полном объеме, то заметное усиление влияния исламской традиции, вплоть до появления влиятельных течений фундаменталистов.

Существенно также отметить, что ослабление колониализма и усиление центральной власти в ставших независимыми после деколонизации ислам­ских странах, о которых идет речь (включая Пакистан и Бангладеш), влекло за собой традиционное укрепление сферы государственной системы хозяй­ства, теперь уже в промышленной, современной ее модификации, причем нередко за счет ослабления так и не набравшего силы в период колониализ­ма местного частнопредпринимательского сектора.

И все же, при всем том, модель первая — это модель энергичной транс­формации, частичной европеизации и модернизации традиционных ислам­ских стран. Это, по крайней мере по отношению к современной Турции, от­части признается и Западом, свидетельством чего является начало (после более чем четырех десятилетий оттяжек) переговоров о ее вступлении в ЕС, негативное отношение к чему основной массы граждан стран-членов Евро­союза общеизвестно.

Модель вторая — иная. К ней следует отнести те страны, где сила тради­ции и в период колониализма оставалась безусловно ведущим и определяю­щим фактором существования и развития. Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило, в ее наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например, очень несложно), с течением вре­мени воспроизводилась в почти неизменном виде.

К этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модифика­ций, следует отнести страны, развивавшиеся различно, но в чем-то сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство состоит в том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни, подчас ультрасовременной инфраструктуры, эти страны упорно продолжают ку­льтивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иногда, как это имело место в шиитском Иране при айятолле Хомейни, а тем более в Афганистане времен правления талибов, осознанно стараются вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам времен раннего, «чистого» ислама.

Конечно, многое в странах, развивающихся по этой модели, неодинако­во. Но для всех них, будь то Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно именно однозначное стремление жить по тради­ционным нормам ислама, что, впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат, пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми мо­дернизацией, купленными — но не самими созданными! — за счет этого бо­гатства.

Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания про­цесса трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в мусу­льманских странах Ближнего и Среднего Востока, к которым по религиоз­

ному и некоторым иным признакам следует прибавить исламские страны севера Африки и севера бывшей Британской Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм, способности к возрожде­нию исламской традиции, все-таки различие между ними очень существенно. Первая соответствует общей норме, характерной для трансформации коло­ний в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии, и причастна к колониальным и зависимым странам. Вторая выпадает из этой нормы, вне зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе воздействие колониа­лизма.

Конечно, можно найти причины, объясняющие, почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и долгим, развитие пошло не так, как в странах первой модели. Можно говорить о силе оттор­жения шиитского ислама, о древних доисламских традициях и т. п., но факт остается фактом: Иран оказался в рамках другой модели, типичными общес­твами которой следует считать отсталые страны, почти не затронутые воз­действием колониального капитала и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную для ислама нетерпимость к вмеша­тельству в их дела иноверцев, гордящиеся своей преданностью мусульман­скому вероучению и связанными с ним традициями.

<< | >>
Источник: ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ СТРУКТУРА СОВРЕМЕННОГО МИРА В 3-х томах. ЦИВИЛИЗАЦИИ ВОСТОКА В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ. КНИГА I. МУСУЛЬМАНСКО-АФРАЗИЙСКАЯ И ИНДИЙСКО-ЮЖНОАЗИАТСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ. Под редакцией академика НАН Украины Ю. Н. ПАХОМОВА и доктора философских наук Ю. В. ПАВЛЕНКО. ПРОЕКТ «НАУКОВА КНИГА» - 2007 КИЕВ НАУКОВА ДУМКА 2008. 2008

Еще по теме Традиционная структура мусульманского общества и ее трансформации в колониальный и постколониальный периоды:

  1. 40. Эволюция социальной структуры постсоветского общества. Приведите примеры социального расслоения российского общества. Назовите последствия этого расслоения. Охарактеризуйте основные социальные группы российского общества: элита, средний класс, бедные.
  2. Структура общества
  3. Структура общества. Процесс расслоения
  4. Структура Древнерусского общества по «Русской Правде».
  5. 2. СТРУКТУРА АССИРИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
  6. Структура среднеассирийского общества
  7. Социальная структура общества
  8. Структура египетского общества среднего царства «малые люди»
  9. НОВОКУМАКСКИЙ КОМПЛЕКС И ПРОБЛЕМА ЭТНИЧЕСКОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ И СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ АНДРОНОВСКОГО ОБЩЕСТВА
  10. ОСОБЕННОСТИ РАЗВИТИЯ КАПИТАЛИЗМА В РОССИИ. СОЦИАЛЬНО-КЛАССОВАЯ СТРУКТУРА РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА В КОНЦЕ 19-НАЧАЛЕ 20 ВЕКА.
  11. Общественная структура периода расцвета Среднего царства
  12. 5) Характерные признаки восточной традиционной цивилизации.
  13. ТРАДИЦИОННОСТЬ Л СВОЕОБРАЗИЕ КОМПОЗИЦИОННЫХ РЕШЕНИЙ В АРХИТЕКТУРЕ ХЕРСОНЕСА ІУ-П вв. до н.э.
  14. Развитие представлений о бронзовом веке Северного Кавказа в зеркале терминологических трансформаций, связанных с памятниками Майкопа, Новосвободной и северокавказской культуры (СКК)
  15. 3. Восточные славяне в древности: проблема происхождения, миграции, хозяйственный быт, культура, социальные отношения и потестарно – политические структуры в догосударственный период.
  16. Хронология периода. Общество и экономика
  17. 5. РИМСКОЕ ОБЩЕСТВО В ПЕРИОД РАЗВИТОЙ РЕСПУБЛИКИ
  18. ПОРТУГАЛЬСКАЯ КОЛОНИАЛЬНАЯ СИСТЕМА
  19. КОЛОНИАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА И ЛИТЕРАТУРА
  20. ДРЕВНЕИШПИ ПЕРИОД. ВОЗНИКНОВЕНИЕ КЛАССОВОГО ОБЩЕСТВА И ГОСУДАРСТВА В РИМЕ