<<
>>

Глава XI Мистическая интерпретация ПОЯВЛЕНИЯ БЕЛЫХ ЛЮДЕЙ И ТОГО, ЧТО ОНИ ПРИНОСЯТ С СОБОЙ

I

Появление белых среди первобытных людей, которые их никогда раньше не видели и даже не подозревали об их существовании, пер­вые связи, установившиеся между ними, — это такие события, кото­рые могут, как представляется, высветить важные особенности свой­ственного низшим обществам менталитета.

Какова его реакция на первые контакты с белыми и со всем тем необычным, что они с собой приносят? Если бы мы располагали надежными и подробными сведе­ниями об этих встречах, то они стали бы чем-то вроде естественного эксперимента, в ходе которого первобытный менталитет, оказавший­ся внезапно в непредвиденных обстоятельствах, вынужден выйти за пределы своих привычек и традиций.

К сожалению, очевидцы этих столь интересных для антропологи­ческой науки фактов — путешественники, миссионеры, натуралис­ты — встречаясь с ними, не всегда заботились о соблюдении всех необходимых предосторожностей. Удивленные тем, что видят, неспо­собные изучать людей, языка которых они не знают, и к тому же людей очень недоверчивых, боязливых, они собирают лишь то, что кажется им любопытным, странным, неправдоподобным во внешнем виде «дикарей» и в их способах действовать, либо ограничиваются тем, что рассказывают, как они устанавливают с ними отношения, дружественные или враждебные. С другой стороны, по причинам более чем очевидным, мы располагаем чрезвычайно редкими свиде­

тельствами самих первобытных людей о впечатлениях, вызванных их первым опытом общения с белыми.

Их потрясение должно было быть очень сильным: ведь они, как правило, жили в замкнутом мире и не представляли себе, что можно выйти за его пределы. Космография первобытных людей, в той мере, в какой мы о ней знаем, была до появления белых довольно однород­ной, о чем можно судить по космографии даяков Борнео. «Они пола­гают, что земля — это плоская поверхность, а небо — купол, нечто вроде стеклянного колпака, покрывающего землю и соприкасающе­гося с нею на горизонте.

Они, следовательно, верят, что если пойти совершенно прямо, все время в одном направлении, то в конце кон­цов им удастся в буквальном смысле коснуться рукой неба. Вслед­ствие этого, поскольку они знают, что белые прибывают из очень далеких заморских краев, они естественно приходят к представлению о том, что мы более, чем они, близки к небу. Им, следовательно, представляется невероятным, что я не ходил на луну, и они хотели узнать, одна или несколько лун в нашей стране и одно ли солнце есть у нас. Было весьма забавно видеть признаки недоверия, которые вызывали в слушателях мои отрицательные ответы... Для них было настоящим огорчением узнать от меня, что в Европе небо находится на том же самом расстоянии от земли, что и на Борнео»1.

Точно так же и полинезийцы «воображали, что море, окружающее их острова, представляет собой горизонтальную плоскость и что на видимом горизонте или на некотором расстоянии за ним небо (rai) соединяется с океаном, накрывая таким образом словно сводом или полым конусом острова, лежащие в непосредственном соседстве с ними. Им были известны и другие острова, такие, как Нухива или Маркизские, Ваихи или Сандвичевы, Тонгатабу или острова Дружбы: эти названия встречаются в их традициях и песнях. Позже они услы­шали о Беритани (Британии) и Паниоле (Испании). Однако они во­ображали, что каждая из этих местностей имеет свою собственную атмосферу и точно так же, как и их родные острова, окружена небом. Поэтому они и говорили о чужестранцах как о людях, приходящих «из-за неба», или с другой стороны того, что они считали небом своей части мира»2.

Точно так же, на островах Мортлок «туземцы начертили мелом настоящие карты всего Каролинского архипелага, а также соседних Марианских островов... Один из них рассказал самые разные вещи об островах Палао, расположенных к западу от Каролинских; создалось впечатление, что в их географии эти острова считались чем-то вроде

ultima Thule,потому что на вопрос о том, какая земля лежит еще дальше островов Палао, он ответил тем, что провел черту к западу от этих островов и самым непосредственным образом объяснил нам, что там, за островами Палао, небесный купол уже слишком сближается с землей для того, чтобы там можно было плавать; по-видимому, там можно всего-навсего ползать по земле или плавать по воде»3.

На островах Гамбье «нам задавали о нашей стране множество вопросов, а так как мы сказали, что она очень далеко, то нас спроси­ли, касается ли наша страна неба»4. На Самоа «туземцы раньше счи­тали, что небо кончалось на горизонте. Отсюда и то имя, которое они до сих пор еще дают белым: папаланги, то есть «прорывающие небо»5. У меланезийцев островов Лоялти «в представлении жителя Лифу горизонт был объектом, до которого, на каком-то расстоянии, можно дотронуться. Многие из туземцев полагали, что если только они смог­ли бы достичь его, то у них появилась бы возможность вскарабкаться на небо»6.

Такое представление свойственно не только обществам Южной Пацифики, оно встречается и в Южной Африке. «Небо для них (для тонга) — это громаднейший твердый свод, который покоится на зем­ле. Точка, в которой небо приходит в соприкосновение с землей, называется бугимамуси, любопытным словом из класса бу-ма, означа­ющим: место, где женщины могут прислонить свои песты к своду (потому что везде в других местах они могут прислонить их только к стене или к дереву)»7. В Северной Америке «как считают индейцы, земля представляет собой круглый диск, обычно со всех сторон окру­женный водой, а небо — твердую вогнутую полусферу, которая на горизонте находится на одном уровне с землей. В мифах чероки и других индейцев небо постоянно приподнимается и вновь опускается на землю, подобно верхнему лезвию ножниц»8. Солнце, которое жи­вет вне этой полусферы, по утрам проскальзывает в возникающую на минутку между землей и краем неба щель, а по вечерам на западе таким же образом уходит9.

Какое же впечатление на этот закрытый со всех сторон мир, в котором каждое племя, особенно если речь идет об островитянах, знает только самое себя, произведет появление таких существ, кото­рых они никогда не видели, похожих на людей, но отличающихся от них цветом кожи, оружием, речью и множеством иных особенностей? Туземцы будут скорее поражены и испуганы, чем, собственно говоря, удивлены.

Их легенды и мифы подготовили их к тому, чтобы допус­тить существование таких созданий. Невидимый мир, составляющий

единое целое с миром видимым, населен существами, более или менее отчетливо представляемыми, более или менее похожими на людей, и в частности, мертвыми и предками, которые все еще люди, но в дру­гом состоянии. Однако неслыханно то, что эти принадлежащие к невидимому миру существа являются средь бела дня, прибывают на неизвестных предметах, высаживаются с них, разговаривают и т.п. Все, что они делают, все, что приносят с собой, вызывает нечто вроде религиозного ужаса, который часто описывали путешественники.

Я хотел бы привести здесь рассказ одного старика-туземца из Бри­танской Колумбии; он немного длинноват, но живо передает впечат­ление от этого первого контакта. «Сидевшие в большой лодке индей­цы были заняты ловлей в проливе. Их окутывал густой туман. Вдруг они услышали такой шум, словно в воде прокладывало себе путь большое животное. Они тут же вообразили, что их преследует какое- то поднявшееся из морской пучины чудовище. Быстро, как только могли, они вытащили свои снасти, схватили весла и со всей быстро­той устремились к берегу. Шум воды становился все ближе и ближе. Они ждали, что вот-вот окажутся в глотке громадного животного, однако достигли берега, выпрыгнули из лодки и со сдавленным от страха горлом обернулись, чтобы встретить приближение чудовища. Вскоре из тумана выплыло судно, управляемое людьми странного вида. Несколько оправившись от ужаса, они тем не менее стояли неподвижно, оцепенев. Чужеземцы вышли на берег и подали знак, чтобы индейцы принесли рыбы. Один из них нес на плече нечто похожее на палку. В одно мгновение он направил ее на пролетавшую мимо птицу, раздался страшный грохот выстрела, и птица упала на землю. Индейцы «умерли». Когда они вновь пришли в себя, то стали спрашивать друг друга о состоянии, чтобы узнать, нет ли мертвых и что почувствовал каждый. Белые дали знак развести огонь. Индейцы сразу же приступили к этому своим обычным способом, начав тереть друг о друга два куска дерева.

Чужеземцы засмеялись, и один из них, схватив пучок сухой травы, высек искру на положенную сверху щепотку пороха. Вновь грянул выстрел и сверкнул огонь. Индейцы «умерли». После этого прибыв­шие захотели сварить рыбу. Тогда индейцы положили рыбу, напол­нили водой одну из своих деревянных четырехугольных корзин и сунули в огонь камни, чтобы бросить их, когда они станут горячими, в сосуд и таким образом сварить рыбу. Этот способ белым не понра­вился. Один из них отправился на корабль за кастрюлей из жести, наполнил ее водой, положил туда рыбу и — странно сказать — поста­

вил ее на огонь. Индейцы с удивлением наблюдали. Кастрюля, одна­ко, не сгорела, а вода не вылилась на огонь. Тогда индейцы в очеред­ной раз «умерли». Поев рыбы, чужеземцы поставили на огонь каст­рюлю с рисом. Индейцы посмотрели друг на друга и тихонько зашеп­тали: акгиахн, акшахн\ («черви, черви!»). Как только рис был готов, в него добавили немного патоки. Индейцы, широко раскрыв глаза, ска­зали: «жир мертвых людей!» Тогда белые предложили им риса и патоки, однако индейцы с отвращением отказались. Видя это, белые, чтобы доказать свое чистосердечие, сели и съели все сами. Этот спек­такль поверг индейцев в оцепенение, и все они снова «умерли».

Белые совершили и другие чудеса, и каждый раз индейцами овла­девало глубокое оцепенение, которое они называли «смертью». Но вот настала очередь индейцев заставить «умереть» белокожих чуже­земцев. Они раскрасили себе лица и сделали прически. Ими завладел нок-нок (дух, совершающий чудеса); они медленно приблизились и торжественно уселись перед белыми; затем они резко подняли голо­вы и пристально посмотрели на белых. Их глаза, обведенные красной краской, произвели ожидаемый эффект. Белые «умерли»10.

Самолюбие индейцев не пострадало, а наступавшие одна за другой «смерти», в которые их повергали оружие, утварь и пища белых, длились недолго. Все эти новые впечатления, все эти поразительные существа и предметы почти сразу же классифицируются в их созна­нии, привычном к проявлению оккультных сил.

Ружье, выстрел из которого убивает птицу, кастрюля, стоящая, но не сгорающая на огне, и т.п. — вот сколько небывалых чудес! Однако не стоит пытаться объяснить их, потому что те, кто совершает их, либо прибывают из мира этих сил, либо тесно с ним связаны. С открытыми глазами индеец присутствует при сновидении. Но он знает: то, что он видит во сне, по крайней мере так же реально, как и ощущение в состоянии бодрствования.

Эскимосы восточного побережья Гренландии знали о существова­нии белых, однако никогда их не видели. «Наша первая встреча с людьми Ангмагсалика, — пишет Холл, — в 1884 г. оказалась в высшей степени любопытной. Они воображали, что мы — сверхъестественные существа, похожие на «обитателей внутреннего царства» и «людей- собак», о которых упоминают их легенды»11.

Эти эскимосы слышали о европейцах. Но в Тихом океане, напри­мер, неожиданность была полной. Почти повсюду первых сошедших с кораблей белых принимали за выходцев с того света. На островах Уоллис «многие туземцы еще помнят это событие, а один старик,

которого я часто и с удовольствием расспрашиваю, рассказывает, что при появлении европейского корабля никто не сомневался, что это — скользящая по волнам земля богов. Народ еще больше укрепился в этой мысли при виде мачт, которые он принял за кокосовые паль­мы»12. (Очень часто миссионеры переводят словом «боги» то, как туземцы называют покойников или предков.)

На Новой Каледонии «они думают, что белые — это духи умерших и что они приносят болезни; и по этой причине, объясняют туземцы, они и хотят их убить»13. На островах Гамбье «нас спросили, дети ли мы людей, а один старик, не дожидаясь нашего ответа, добавил: «Вы — боги?»14 (то есть покойники). В том же архипелаге «первое появление на его берегах европейцев, — пишет другой миссионер, — повергло туземцев в странное удивление, за которым вскоре наступил черед опасения и ужаса. Сначала, когда еще расстояние мешало им разгля­деть тех, кто находился на странном корабле, наши милые дикари по простоте душевной приняли отделившиеся от судна шлюпки за плы­вущие по морю кокосовые орехи; однако когда, приблизившись, лод­ки оказались полными странных существ, о которых они даже и не подозревали, тогда всех охватил невероятный ужас. Одежда, которую они увидели на европейцах, на какое-то время внушила им мысль, что эти вновь прибывшие были татуированным народом. Тех, кото­рых одежда закрывала больше, сочли марапе (людьми, татуирован­ными до самого лица; их наши островитяне очень боятся). Наконец, они пришли к убеждению, что это прибыли злые боги, чтобы их погубить...»15

В Австралии это верование встречается во многих весьма удален­ных друг от друга племенах. «Туземцы дали мне имя погибшего в сражении вождя и утверждали, что я вернулся к ним в виде белого человека»16. «На острове Дорнли, на островах Принца Уэльского, на мысе Йорк слово, которым называют белого человека, обозначает, кроме того, и привидение, выходца с того света (ghost).Часто, когда дети надоедали Джиом (белой женщине, много лет прожившей с ту­земцами), какой-нибудь пожилой человек бранил их, веля оставить ее в покое: «эта несчастная — ничто, она ведь только привидение». Люди на мысе Йорк пошли дальше. В некоторых наших офицерах и членах экипажа они признали своих скончавшихся родственников — из-за сходства, которое, по их мнению, они обнаружили, — и соответ­ственно под именами Таму, Тарка и т.д. их стали считать принадлежа­щими к семье и в связи с этим наделенными определенными права­ми»17. Я не буду дальше приводить эти хорошо известные факты.

Не только цвет кожи европейцев послужил основой представле­ния о том, что они — выходцы с того света. На Андаманских островах до знакомства с белыми, которое случилось довольно поздно, «тузем­цы не имели ни малейшего понятия о существовании совсем близко от них побережья Бирмы и — тем более — остального мира... Редких мореплавателей, осмеливавшихся время от времени высаживаться на их берегах, считали предками, которым особой милостью было раз­решено вернуться на землю... В подтверждение этого можно привести имя, которое еще до сих пор местные жители дают индусам: они называют их «духами мертвых, выходцами с того света»18. Впрочем, эти жители Индии — цветные.

В Конго, когда белые прибыли туда, где их еще никогда не видели, «люди очень боялись, как бы их присутствие не остановило дожди и не вызвало засуху. Когда белые по пути встречали туземцев, они слышали, как те вопили: «О мать! у нас не будет дождя!» Миссионеры вынуждены были им неустанно повторять, что дождь находится не в их руках, но в божьих»19.

Как правило, присутствие белых вызывало тревогу. Почти повсе­местно боялись, как бы оно не привело к таким последствиям, как катастрофы и смерть. «Знающие люди в окрестностях качали головой и утверждали, что население Сан-Сальвадора очень скоро умрет: дож­дей больше не будет, на страну неминуемо обрушатся чума и всякого рода бедствия. Все, даже в Сан-Сальвадоре, были настороже, обеспо­коенные и встревоженные»20.

В этом же районе белых во многих местах сначала принимали за воскресших чернокожих. «В начале моего пребывания в Луколела я часто слышал, как, говоря обо мне, произносили слово бариму. Позже я обнаружил, что оно означало «выходец с того света»: туземцы думали, что сначала я был африканцем, что я умер и что на землю я вернулся с белой кожей»21.

«По нашему приглашению вождь сел рядом с нами и даже обме­нялся рукопожатием с нами, с любопытством изучая взятую им руку. «Вы не люди, вы — духи», — сказал он. Мы ответили, что являемся настоящими людьми, наделены естественным теплом, что мы при­выкли есть и спать, подобно другим смертным: ведь мы только что получили на обед козу от нашего друга, сидевшего тут же, рядом с нами: разве духи едят и спят? Он, однако, повторил: «Вы не люди, вы — духи». Я показал ему свою жену и ребенка, находившихся на судне. Разве бывают у духов жены и дети? Эта мысль его рассмешила, но затем, наверное сказав про себя «а почему бы и нет?», вождь

продолжил: «Нет, вы — духи; вы не добры. Почему вы постоянно приносите нам несчастья? Наши люди умирают, наши посадки не дают столько, сколько им положено, наши козы и птицы дохнут, приходят болезни и несчастья: а причина этого — вы! Зачем вы это делаете? Почему вы не оставляете нас в покое?»22

Выходцы с того света или духи, но белые принадлежат к миру невидимых сил или, по крайней мере, состоят с ним тесной связи. Одно лишь их появление, как мы это видели, может быть предзнаме­нованием, а следовательно, и причиной несчастья. Поэтому когда вскоре после их прибытия случаются несчастья и особенно внезапные смерти или эпидемии, туземцы возлагают ответственность за это на белых. Весьма часто, например, в Океании, миссионерам приходи­лось страдать от такого совпадения. На самом деле, первый контакт с европейцами почти всегда оказывался для туземцев роковым, а пос­ледующий опыт полностью подтверждал их опасения. «Большинство болезней, — писал Уильямс, — опустошавших острова во время моего пребывания, были завезены сюда кораблями... Первые связи между европейцами и туземцами неизменно, как я могу судить, оканчива­лись появлением лихорадки, дизентерии или какой-либо иной болез­ни, уносящей множество людей. На острове Рапа они унесли около половины населения»23.

«На острове Танна (Новые Гебриды) жрецы хотели нас убить, потому что они были уверены, будто наше присутствие усилило их кашель... Все твердо верили, что с тех пор, как к ним прибыли белые, в течение этих последних лет эпидемии инфлуэнцы стали более час­тыми и смертоносными. Такое представление существует не только на одном острове Танна, оно распространено, если я не ошибаюсь, по всему пространству Пацифики»24.

Страх перед болезнями (то есть перед мистическим зловещим воз­действием, осуществляемым болезнью) среди туземцев был столь ве­лик, что если один из них покидал остров и возвращался на него спустя какое-то время, то его считали столь же опасным, как и чуже­земца. Мэррэй видел, как один из таких людей прибыл на Сэвидж Айлэнд после пребывания на Самоа. «В первый день собралась воо­руженная толпа с намерением убить его. Лодку, которую дали ему самоанцы, его сундук и личные вещи — все это хотели вернуть на корабль сразу же после высадки под предлогом, что это чужое дерево якобы принесет болезнь. Он спорил с ними и просил йсследовать дерево: оно ведь было таким же, как и на Сэвидж Айлэнд. О себе же он им говорил: «Вы знаете, что я из этой страны; я не бог (то есть не

мертвец или выходец с того света), я ведь совсем такой, как и вы, и у меня нет никакой власти над болезнью...» Наступила ночь, а он не знал, где преклонить голову. Люди, в страхе перед загрязнением, боялись разрешить ему спать в их доме»25.

«Еще в течение нескольких лет после того, как они стали отважи­ваться посещать европейские суда, они не пользовались сразу же предметами, которые приносили с них: сначала они развешивали их в бруссе на несколько недель, как бы на карантин»26. Дизентерия, кото­рая в 1842 г. опустошала и другие части архипелага (Новые Гебриды), на Эроманге имела ужасные последствия. Туземцы приписали ее не­скольким топорикам, которые оставили на берегу моряки судна, при­шедшего за сандаловым деревом, и бросили их в море. Полагают, что в этот период умерла треть населения»27.

Таким образом, не только сами по себе белые, но и все то, что от них приходит и появляется вместе с ними, все, что с ними соприкаса­лось, может принести инфекцию и смерть. И не потому, что существу­ют вполне естественные и знакомые нам причины заражения — пер­вобытные люди об этих причинах ничуть не подозревают, — а пото­му, что, вольно или невольно, но белые оказывают пагубное, небла­гоприятное влияние, которое кроется в их родстве с невидимым ми­ром. «Мне приписали, — сообщает Грабб (он был первым белым, который жил среди ленгуа Гранд Чако), — самые чудодейственные способности. Я обладал способностью гипнотизировать людей и жи­вотных, по своей воле поднимать южный ветер и бури и по желанию изгонять болезни... Я мог сглазить, мне было известно будущее, я мог разгадывать секреты и узнавать о перемещениях людей в разных частях страны... охотиться на дичь в любой местности, в которой хотел, и беседовать с мертвыми...»28 Короче говоря, Грабба боялись, словно колдуна; при этом отягчающим обстоятельством являлось то, что его колдовское воздействие было тем опаснее, что он прибыл издалека.

Много времени спустя, когда прошло первое удивление, после того как туземец увидел, что белые живут рядом с ним, что они, как и он, едят, пьют, спят и умирают, у него тем не менее сохраняется впечат­ление, будто европеец пользуется неограниченным таинственным влиянием. В Южной Африке первых миссионеров неизменно прини­мали за колдунов. «Прибывавшим к ним (к кафрам ксоза) до сих пор миссионерам не удавалось избежать того, чтобы их не считали колду­нами, и в основном по этой причине Ван дер Кемпу даже пришлось покинуть их страну. Действительно, как только этот район постигла

засуха, королева-мать отправила к нему посланца, чтобы передать ему приказ вызвать дождь... Если бы в течение трех дней дождя не было, его сочли бы врагом и предателем... Случайно в указанный срок прошел дождь, и Ван дер Кемп на этот раз был спасен; однако после этого от него с еще большей настойчивостью стали требовать той же услуги, и поскольку дважды подряд его молитвы остались безрезуль­татными, ему, в интересах личной безопасности, пришлось покинуть страну»29.

Точно так же и среди соседей ксоза, среди зулусов «раньше, когда еще цели и характер миссионера не были понятны так же хорошо, как сегодня, люди при необходимости приходили и обращались к нему, чтобы он послал им ливень. Еще и сейчас они как будто думают, что у него есть какая-то магическая власть над облаками... Кроме того, поскольку тогда, когда начинали дуть сильные и приносящие дождь ветры, миссионеры, естественно, имели обыкновение надевать тем­ную и плотную одежду, многие туземцы пришли к заключению о таинственной связи между черным рединготом и сильным ливнем»30. Моселекатсе не преминул спросить у Моффата, не мог бы тот «вызы­вать дождь»31.

У бечуанов во время длительной засухи миссионеров неоднократ­но обвиняли в том, что они были ее причиной. «Спустя несколько недель после моего возвращения из поездки в Грикватаун было сде­лано замечательное открытие: дождю помешал мешок с солью, кото­рый я привез с собой в повозке... И долго еще народ сердился и разражался проклятиями против моего собрата Гамильтона и меня лично, которые оказались причиной всех их несчастий. Наш колокол, говорили они, звоня к службе, нагонял на облака страх. Наши молит­вы тоже получали свою долю упреков: «Разве неправда, — говорил мне разгневанный вождь, — что вы падаете ниц в своих домах и что, молясь, вы разговариваете с чем-то нехорошим, которое находится под землей?» В конце концов вызыватель дождя, не зная уже что и делать, прямо обвинил миссионеров: «Разве вы не видите, что когда приближаются облака, Гамильтон и Моффат смотрят на них?» Все охотно с ним соглашаются; тогда он добавляет, что наши белые лица пугают облака и что до тех пор, пока мы останемся в стране, на дожди нечего и надеяться»32.

Такие же факты были отмечены и в других местах: на Суматре, на Борнео, в Южной Америке и т.д. Повсюду первых миссионеров при­нимали за могущественных колдунов, причем не в их качестве мисси­онеров, которое оставалось совершенно непонятным, а просто пото­

му, что они были белыми и как таковые обладали грозными магичес­кими способностями. «Когда мы стали говорить о том, чтобы перене­сти миссию в другое место из-за отсутствия воды, Факе ответил нам: «Почему же вы не заставите пойти дождь? Я хорошо знаю, что ваша миссия находится в сухом месте: я вас нарочно поместил сюда, счи­тая, что уж для себя-то вы вызовете дождь, а заодно он пройдет и для нас». Спорить было бесполезно. Он добавил: «Зачем вы говорите мне о Боге? Вы ведь сами боги; дайте нам дождя!»33 С той же просьбой обратились бы и к любому другому белому, который поселился бы в стране. Так, бангала обратились с просьбой к администратору-евро­пейцу. «Накануне у меня попросила аудиенции депутация, чтобы до­биться от моей могущественной магии прекращения дождей. Посколь­ку мое признание неспособности не было принято всерьез, то мне пришлось стать преподавателем метеорологии для простонародья»34.

II

Если белые — это колдуны и по своей воле располагают силами невидимого мира, то их оружие и инструменты также должны иметь магические свойства. Вместо того, чтобы обратить внимание на меха­низм и устройство, их действие станут объяснять только этими осо­бенностями. Тут у нас появляется весьма редкая возможность уви­деть, как первобытный менталитет оказывается перед совершенно новыми для него предметами, и мы можем как бы списать с натуры то отношение, которое он тотчас же проявляет к ним. Возьмем в каче­стве примера действие огнестрельного оружия. «Самые толковые из даяков имеют о нем суеверное представление. Каждый человек, когда он слышит звук выстрела, воображает, что пуля летит прямо в него. Он, следовательно, убегает и не будет чувствовать себя в безопаснос­ти до тех пор, пока слышит взрывы пороха. Таким образом, человек, который слышит выстрел орудия на расстоянии пяти миль, продол­жит бежать изо всех сил, охваченный таким же ужасом, что и в первый момент. Они не имеют ни малейшего представления о дально­бойности ружья. Я часто ходил с Селги и другими вождями и стрелял обезьян, птиц и т.п.; я сердил их, когда отказывался открывать огонь по крупным птицам, находившимся на расстоянии мили или больше. Они всегда воспринимали этот отказ как проявление нерасположения с моей стороны. Кроме того, после выстрела они не могут поверить, что он не попал в цель, хотя и видят, как птица улетает. Они считают,

что пуля продолжает за ней гнаться и что птица в конце концов не может не упасть»35 (по причине магической силы оружия).

Таким образом, когда эти даяки видят, как европейцы применяют свои ружья, они не помышляют о том, чтобы посмотреть, что же происходит на самом деле и при каких обстоятельствах. В их пред­ставлении, смертельное действие пуль проявляется исключительно из-за мистической силы, вложенной белыми в свое оружие. Летящий предмет, следовательно, должен непременно настичь свою цель, на каком бы расстоянии она ни находилась. Если пуля проходит мимо, то потому, что европеец не пожелал поразить цель, или же потому, что вмешалась еще более могущественная сила. Туземец не анализи­рует. Он не размышляет о том, что видит, потому что тут нет ему пищи для размышления. В его сознании не возникает никакой новой про­блемы, а значит, ему не нужно искать и объяснения. «Мои кайаны, — сообщает о том же Беккари, — испытывали к моему ружью большое доверие; они полагали, что, будучи однажды выпущенной, пуля сле­дует за выбранным в качестве цели лицом до тех пор, пока не настиг­нет и не убьет его»36.

«Этот дикарь, — пишет Андерссон по поводу одного вождя овам- бо, — не только верил в то, что ружья белых непобедимы, он считал также, что, не прибегая ни к какому оружию, а только смотря на какого-нибудь человека, белый мог вызвать его смерть. «В против­ном случае, — воскликнул он, — как же случилось, что Нонгоро был убит просто звуком выстрела огнестрельного оружия?» Овамбо, ви­димо, никогда как следует не понимали ужасного действия этого ору­жия до того, пока Грин и его спутники не нанесли им сокрушительно­го поражения. Тот факт, что они раньше не испытывали перед ним страха, без сомнения, в значительной мере объясняется тем, что в момент выстрела они видели лишь пламя, но не пулю. “Когда мы бросаем ассегай, — говорили они, — или выпускаем стрелу, мы видим, как она летит в воздухе, но у ваших ружей не видно ничего, кроме неопасного пламени”»37. Ударяясь из одной крайности в другую, они после крайнего пренебрежения к огнестрельному оружию составили себе о нем очень преувеличенное представление.

Подобно даякам и кайанам, они, без сомнения, сочли, что пуля преследует спасающуюся бегством жертву и что убивает сам звук выстрела. Показательно в этом отношении соображение индейцев островов Королевы Шарлотты (Британская Колумбия): «Индейцев более всего занимало то, что они не могли понять, как это, по челове­ческому разумению, «одно орудие способно дать сразу два выстрела»,

понимая под этим звук выстрела вначале и разрыв снаряда на земле несколько мгновений спустя»38. В этой двойном действии — выстреле вначале, который убивает, и разрыве, который также убивает — зак­лючена магическая процедура, изумлявшая индейцев.

Наконец, часто случается, что туземцы, впервые стреляющие из ружья, и не думают прицеливаться, что очень хорошо согласуется с их представлением об огнестрельном оружии. «Хорошо обученный и натренированный, полицейский-папуас может стать хорошим стрел­ком, тем более, что от природы он наделен прекрасным зрением. Однако его очень трудно научить целиться. Естественное побуждение заставляет его направлять ружье на цель и открывать огонь, совер­шенно не думая о том, что следует прицелиться...»39 «Обычно папуасы страстно любят стрелять. Однако, хотя среди них и есть хорошие стрелки, большинство, видимо, получает такое же удовлетворение от звука выстрела, как если бы они попали в цель»40.

«Настоящее чудо (в сражении между батаками на Суматре), что не оказалось ни убитых, ни раненых! И настоящее счастье, что батаки не умеют целиться! Чтобы попасть в цель, они целиком полагаются на Дебатту (верховное божество). Если кто-то поражен пулей, то, по общему мнению, потому, что оно направило этот выстрел»41. Эффек­тивность оружия европейского происхождения они представляют себе точно так же, как и эффективность их собственного. В Руанде (Вос­точная Африка) «туземцы, не колеблясь, говорят, что у стрел, копий, мечей нет иной силы, чем та, которую они получают от базиму (пред­ков, сил невидимого мира), и что те же базиму могут сделать неопас­ным самое совершенное оружие»42.

Следовательно, каким бы грозным ни выглядело оружие белых, действие его можно подавить и даже отменить, если только противо­поставить его магической силе более могущественную магическую силу. Кафр, испытывающий слепую веру в силу колдуна своего племе­ни, который может сделать его неуязвимым, без страха пойдет на­встречу пулям и снарядам. Ему не откроет глаза даже самый жестокий урок. Единственный вывод, который он для себя из него сделает, состоит в том, что на этот раз магия белого человека снова одержала верх над магией черного колдуна. Но в тот день, когда последний нашел бы чары, обеспечивающие победу, ружья и пушки белых стали бы, в свою очередь, бессильны. «После определенной магической операции, — пишет Жюно, — каждый воин оказывался совершенно убежден в своей неуязвимости, в том, что пули по пути отклонятся, чтобы пролететь по обе стороны его тела, в том, что если даже они

коснутся его, то сплющатся и упадут на землю, не причинив ему вреда»43.

III

Книги и письмо вызывают у первобытного человека не меньшее удивление, чем огнестрельное оружие, однако они ничуть не более озабочены тем, чтобы объяснить их себе. Они немедленно усматрива­ют в них приспособления для гадания. «Мои книги интриговали их, — пишет Моффат по поводу некоторых бечуанов, — они спросили меня, не были ли книги моими бола (костями, используемыми для гада­ния)»44. То же сообщает и Ливингстон: «Им в голову приходит мысль о том, что наши книги — это приспособления для гадания»45. Вспом­ним ответ одного туземца из Трансвааля миссионеру, упрекавшему его в том, что он бросает кости: «Это наши книги; ты ежедневно читаешь свою Библию и веришь в нее, а мы читаем свою собствен­ную»46.

Подобно костям, книга предсказывает будущее, открывает то, что скрыто, книга — наставник и советчик, короче — мистическая сила. «Единственная разница, считают баротсе, между их лекуало и нашим состоит в том, что наше — это неясная масса маленьких черных зна­ков на бумаге, в то время как их лекуало, безусловно, намного разум­ней, поскольку представляет собой предметы прочные»47. «Знание букв для всех туземцев, которые не овладели им, — это непостижимая тайна; в сфере их наблюдения нет ничего похожего, а мы не распола­гаем ничем, кроме классных досок, чтобы помочь им постичь знаки слов. Им кажется сверхъестественным, что в книге мы видим вещи, которые находятся далеко или происходили там. Никакое объясне­ние не дает им об этом представления, пока они не научатся читать»48. «Сехом однажды спросил меня, отправился ли уже господин Прайс в дорогу, чтобы возвратиться в миссию. Я ответил, что ничего об этом не знаю. Так что ж! заметил он, — спроси у своих книг, и они скажут тебе это». «Среди матабеле, когда я прибыл в эту страну, почти все, с кем я установил отношения, считали книги «священными предмета­ми» или «предметами для гадания» в религии белого человека. Сле­довательно, «научиться книгам» означало как бы пройти настоящее посвящение в практику культа белых. Такой поступок имел в их понятии то значение, которым на самом деле обладает крещение. Им и в голову не приходило, что человек может научиться читать и в то же время желать остаться язычником»49.

Эта последняя особенность проливает яркий свет на то, что пред­ставляет собой для первобытного менталитета чтение. Это — маги­ческая операция, предназначенная дать белому все то, что черноко­жие просят у сновидений, видений и гадательных костей. Мы гово­рим: тот, кто принимает христианство, учится читать (для того, чтобы можно было участвовать в культовых действиях и познакомиться со священными книгами). Туземец, наоборот, говорит: тот, кто учится читать, обращается в христианство. На самом деле, оставляя кости ради книг, он больше не обращается к невидимым силам, к предкам, с которыми он советовался и которых он просил до сих пор. Однако он рассчитывает на то, что чтение принесет ему откровение того же самого свойства, но исходящее от более высоких сил, а потому более надежное и осуществляющее более эффективное покровительство. «Он учился читать, будучи убежден, что это чудесное знание является панацеей от всех несчастий, путем ко всем блаженствам; однако в один прекрасный момент, в результате несчастного случая, он усом­нился в эффективности знания и выбросил азбуку в корзину»50. Итак, выучиться читать — означает для туземца сменить религию.

Как же могут напечатанные буквы для того, кто их читает, снять покров тайны со стольких вещей? Первобытный менталитет старает­ся объяснить себе это не в большей степени, чем то, как ружье или пушка несут смерть на большое расстояние. Книги — это зеркало. «Когда кафры ксоза впервые увидели читающих европейцев, они назвали книгу нади, добавив ot’heeta(«чтобы говорить»): «зеркало слов». С тех пор, чтобы назвать зеркало, они говорят: nadi ok’hangeela, то есть «зеркало, чтобы смотреть»51. Точно так же и в Конго: «Чтение мною книги их сильно занимало. Они считали книгу магическим инструментом, с помощью которого я мог заглядывать далеко в буду­щее, и они даже просили меня посмотреть в моей талла-талла (зер­кале) и сказать им, выздоровеет ли больной ребенок»52.

Но, как правило, туземцы скорее скажут, что книга «говорит». «Однажды один из бечуанов спросил, что это за квадратные предме­ты лежат на столе? Ему ответили, что это книги и что они говорят о новом; он тут же поднес ухо к книге, но, не услышав ни звука, сказал: «Эта книга мне не говорит ничего». Он взял ее в руки, потряс, а потом положил, сказав: «Может быть, она спит?» В другой раз туземец принес мне пакет, посланный моей женой. Я вынул находившееся в пакете письмо и громко прочитал его вождю, который был со мной и знал, что такое письмо. Тогда принесший пакет посланец сказал мне с очень испуганным видом: «Я больше не стану носить писем! Если бы

это письмо заговорило со мной в пути, какого бы страха я натерпел­ся!» Другой гонец согласился взять с собой письмо только после того, как проткнул его копьем, чтобы оно не смогло говорить с ним во время пути»53.

«Недавно в одной деревне молодые люди рассказывали об Еванге­лии. Один из них, держа в руке Новый завет, сказал, что он лишь повторял то, о чем говорит Книга Господа; в это время Сешаши схва­тил книгу, поднес ее к уху и воскликнул: «Это ложь! Я внимательно слушаю, но книга ничего не говорит», — и тогда раздались взрывы смеха и насмешки»54.

Поскольку чтение — это простая магическая операция, которая заключается в том, чтобы слышать или видеть, то должно быть, ему можно не научиться, а овладеть им, причем не ценой последователь­ных, серьезных усилий, а немедленно, одним махом. «Они (бечуаны) сочли, что это, действительно, было бы прекрасно — уметь читать книги вместе со мной, и, предполагая, что существует некий «коро­левский способ» научиться, они совершенно простодушно сочли, что этим искусством можно овладеть одним махом, одним-единственным усилием разума или благодаря тайному колдовству, которым, по их мнению, я владел. Я прописал лекарство нескольким больным, и один из них, находившийся в тяжелом состоянии, после кровопускания из руки очень хорошо себя почувствовал. Так как лекари бечуанов обыч­но соединяют лечение лекарствами с лечением колдовством, то ту­земцы, совершенно естественно, подумали, что я мог владеть и таким колдовством, которое вложило бы в их головы умение читать»55. Так же обстояло дело и среди ашанти. «Опоку, кроме прочего, сказал нам: «Дайте же мне также вашего снадобья, чтобы я натер им свои глаза и мог читать то, что напечатано». Мы ответили, что он слишком стар, но мы научим его детей. Тогда он засмеялся и ушел»56.

Тем не менее, поскольку не существует снадобья, которое немед­ленно наделило бы их способностью читать, чернокожие решаются обучаться обычным способом, не особенно веря в него. «Эти просто­душные люди вначале принялись за дело с огромной неохотой, уве­ряя, что смешно надеяться на то, что чернокожий когда-нибудь ста­нет достаточно умелым, чтобы заставить заговорить бумагу. Однако наши настояния взяли верх, и было решено попытаться; несмотря на все предсказания, обозначились небольшие сдвиги, и с каждым но­вым занятием шансы на успех определенно увеличивались. Наконец оказалась решенной главная проблема: десять-двенадцать наших уче­ников в одно прекрасное утро обнаружили, что могут без нашей по­

мощи понять смысл нескольких фраз, на которых они до сих пор не пробовали своих сил. Это событие повсюду вызвало невероятный резонанс. Колдуны страны заявили, что мы, должно быть, изменили сердца их соплеменников путем всемогущего зелья»57.

Показательно это последнее обстоятельство. Для колдунов басуто научившиеся читать туземцы оказались обращенными, то есть оста­вили то, что можно назвать культом предков. Могущественные же колдуны, какими являются миссионеры, никогда не смогли бы до­биться такого обращения, если бы не пользовались магическими сред­ствами. «Представление о том, что внешние и материальные средства могут воздействовать на душу и изменять ее склонности, настолько глубоко у них укоренилось, что первые обращения в христианство, свидетелями которых они были, оказались все приписаны действию какого-то таинственного специфического средства, которое миссио­неры якобы без их ведома давали часто посещавшим их людям»58.

В силу аналогичного поверья «Факи (кафрский вождь) и слышать ничего не хочет, когда ему начинают говорить о том, чтобы научить читать его детей. Ему неприятно сознавать, что на бумаге можно изобразить звук его имени, по-видимому, из-за суеверного страха, что мы можем заколдовать его таким образом»59. У бангала Верхнего Конго: «Сколько криков, споров по поводу расчетов! Сначала я запи­сал имена нанятых. И они были очень удивлены, когда я их повторил несколько часов спустя. Впервые они хорошо поняли цели письмен­ности, хотя я часто им говорил, что она — хранитель слов. Они, однако, продолжают приписывать ей необычайные свойства, такие, как моя моментальная связь на громадных расстояниях с Нсасси (капитаном Ханссеном) и с Була Матари (Стэнли), производство тка­ней и т.п.»60

Даже когда туземец, кажется, понял, что такое письменность, даже когда ему удается научиться читать и писать, он не утрачивает полно­стью чувства, что в ней существует и действует мистическая сила. Доктор Пехуэль-Леше отметил это в Лоанго. «Почтение остается, а удивление, вызванное этим чудом, ослабевает, потому что некоторым удалось выучиться читать и писать... Создается комическое впечатле­ние, когда видишь, как чернокожий с очень серьезным видом посыпа­ет песком или пылью то, что он только что написал карандашом. Но в этом — не только забавная имитация того, что делает белый. Это имеет и более глубокое значение: земля укрепляет и освящает»61.

Что же касается истинной пользы чтения и письма, то ее оценива­ют лишь много времени спустя. «Когда вождь Мошеш желает напра­

вить свои распоряжения живущим вдалеке подданным, он призывает одного из своих быстрых гонцов и до мельчайших подробностей говорит ему все, о чем он хочет им сообщить. Последний замечатель­но хорошо хранит в памяти все слова своего господина и в точности их повторяет. Опыт показал, что такой способ общения им подходит больше, чем письмо, потому что в написанном длинная речь резюми­руется в нескольких словах, в то время как для мосуто, чтобы хоро­шенько понять, что именно ему желают сказать, необходимо слы­шать, как это излагается долго и подробно»62.

Почти все приведенные выше наблюдения сделаны в обществах банту. Без сомнения, будет достаточно нескольких примеров, чтобы показать, что повсюду чтение и письмо для первобытного менталите­та выглядят почти так же, как и в Африке. Так, в Западной Австралии «я, естественно, — пишет епископ Сальвадо, — должен сказать о том благоговении, которое дикари испытывают к исписанным бумагам и книгам, которые они называют говорящими бумагами. Они приписы­вают им магические свойства, способные открыть скрытое, и столь убеждены в этом, что, когда желают оправдаться в том, что им вменя­ют в вину, говорят: «Посмотрите в книгу или говорящую бумагу — тогда узнаете, кто прав»63.

В Северной Австралии «туземцы распространили сакральное от­ношение к собственным гонцам и на тех, которые носят письма бе­лых. Письмо всегда носят в расщепленной палке и так, чтобы оно было без труда видно. Эта палка обладает силой неприкосновенного пропускного свидетельства. Они считают письмо как бы таинствен­ным существом, которое обладает способностью видеть. Один тузе­мец вытащил лист табака из тюка, который он нес на себе. Он страшно рассердился на письмо, которое, как он потом говорил, донесло бело­му человеку о том, что он совершил, хотя он, совершая воровство, и спрятал письмо в ствол дерева, чтобы помешать ему увидеть это»64.

На острове Пасхи «однажды, — рассказывает миссионер, — во время проведения занятия я заметил корабль. В надежде, что, может быть, он пристанет к берегу, я вошел в свою хижину, чтобы написать несколько строк. Мои ученики издали внимательно за мной наблюда­ли; они воображали, что я был наделен способностью говорить с теми, кто отсутствует, и что как раз этим я и занимаюсь. Как только я к ним вернулся, они спросили, что за разговор состоялся у меня с кораблем»65. Эти маленькие полинезийцы сами учились писать, но это не мешало им верить, что их учитель, белый, обладал способнос­тью с помощью знаков, которые он чертил на бумаге, общаться на

расстоянии с людьми, которых он не видел, и слышать их ответы. На Раротонге туземцы при виде читающего миссионера говорят, что он и его бог сейчас друг с другом беседуют. «Они верят, что бумага, на которой что-нибудь написано, говорит, и они удивляются, когда не слышат ничего»66.

На Новой Каледонии, пишет пастор Линхардт, «мы часто упоми­нали, что выражение «воспринять евангелие» на каледонском языке звучит как «научиться писать»67. В школе Ньясы «когда мы велели подать себе несколько кокосовых орехов и расположились отдохнуть в тени дома, человек воскликнул: «Не подпускайте детей! У этих чужестранцев книги!» Бедняга принял нас за колдунов»68. На Борнео кайаны «попросили доктора Нивенгейса защитить их хижину, пове­сив несколько кусков газетной бумаги, которая всегда производила очень сильное впечатление на обитателей центральной части острова из-за этих столь таинственных букв... Представление даяков о том, что если люди могут читать, то потому, что напечатанные буквы им что-то нашептывают на ухо, объясняет их уважение ко всему тому, что напечатано или написано»69.

Чтобы не продолжать далее это перечисление, отметим, что и баннары Лаоса составили себе о письме точно такое же представле­ние. «Как! — говорят они миссионеру. — Ты слышишь ее (книгу)! А ведь мы не улавливаем ни единого звука ее голоса!» Затем они рас­спрашивают нас о будущем, убежденные в том, что нет ничего неизве­стного для того, у кого есть знание laboor(бумаги)... Некоторые спра­шивали об исходе какой-то войны, другие хотели узнать, долго ли еще осталось им жить. Мы смогли бы зарабатывать себе на жизнь, занимаясь гаданием. Сколько ни отвечали мы всем, что бумага не может дать знания такого рода вещей, мы слышали, как спрашиваю­щие, уходя, переговаривались между собой: “Они отлично это знают, но не хотят об этом говорить”»70.

IV

Как огнестрельное оружие, так и письмо, книги, другие предметы, принесенные европейцами, изделия их промышленности, какими бы удивительными они ни были, находят, тем не менее, в первобытном менталитете заранее готовое объяснение. Белые — великие колдуны: что же удивительного, что они добиваются тех результатов, которых желают? Что же касается результатов, то они, по мнению туземцев, не зависят от того, что мы назвали бы их необходимыми и достаточны­

ми условиями, или уж во всяком случае они зависят от этих условий в весьма малой степени. Настоящей, действенной их причиной всегда является магическая сила белых. Даже когда туземцы совершенно не понимают того, о чем идет речь, оно все равно интерпретируется ими в этом же духе.

Так, «эскимосы ангмагсалик приписывали нашим антропологи­ческим измерениям сверхъестественную силу, хотя я ничего не сде­лал, чтобы дать основание для такого представления. Теми, кто осо­бенно держался этого суеверия, оказывались старики или люди, стра­давшие от какой-либо болезни. Один человек, когда я закончил его обмерять, воскликнул: «Ну вот, будем надеяться, что теперь руке станет легче!» У него уже очень давно не сгибалась рука, и он испыты­вал боли в суставах»71.

Такое же объяснение, но с еще большим основанием, дают, когда речь идет о результатах, которых туземцы сами желали бы добиться. «Козы при миссии чувствовали себя прекрасно, и господина Буханана осаждали просьбами: окрестные вожди решительно желали получить от него «лекарство», которое заставляет коз плодиться»72. Неподале­ку отсюда, в другом районе Экваториальной Африки «у меня нео­днократно просили средства для придания пыла собакам. Легко заме­тить, что европейские собаки были сильнее и лучше лаяли, чем эти жалкие собаки, бродящие в туземных деревнях». Туземцы не замеча­ют, что европейских собак лучше кормят; по крайней мере, если они, возможно, и видят это, то все равно не помышляют о том, чтобы соединить этот факт как причину с бодростью собак как следствием; они заранее убеждены, что хорошее состояние собак объясняется действием лекарства, которое есть у белых. «В Тезо, — продолжает тот же миссионер, — верили также, что у нас есть лекарство делать детей белыми. Это проявилось однажды, когда жена одного вождя выразила сильное удивление, увидев, что у нашего маленького маль­чика уже в таком раннем возрасте была белая кожа (ему было шесть месяцев). Она всегда думала, что европейцы рождаются чернокожи­ми, как и все дети, которых она видела, а белыми становятся позже, благодаря постоянному употреблению сильнодействующего лекар­ства»73.

И это — не какая-то индивидуальная странность. В Того «когда рождается европейский ребенок, то для многих людей непостижимо, что он — не африканец, поскольку он ведь родился в данной местно­сти. Априори признают, что влияние страны более сильное, чем вли­яние наследственности»74. У басуто «я привел в столицу первого рож­

денного в этой стране белого малыша... Матери поспешили принести своих собственных грудных малышей, чтобы сравнить их с нашим и спросить у нас, каким способом мы поддерживаем отличное здоро­вье, которое он явно демонстрировал»75. Способ — это значит «лекар­ство»; без всякого сомнения, речь идет о чарах или магическом сред­стве.

Обычно в обществах очень низкого уровня развития в силу того, что белые сами по себе не похожи на других людей, туземцы не очень хорошо знают, что и думать об их детях. Для них неожиданно то, что, оказывается, у белых вообще бывают дети. На острове Ниас «они так до тех пор и считали, что дети белого господина, туана, не могут умереть... У них было также представление, что дети туана должны избежать смерти, по крайней мере уже по той причине, что у него было столько «лекарств»76. В германской Новой Гвинее «ничего из того, что туземцу удалось до сих пор узнать благодаря контактам с европейцами, не вызывало у него такого удивления, как маленькие белые дети. Причина этого, возможно, кроется в том, что долгое время папуас считал, будто белые чужеземцы — это не настоящие люди, а что-то вроде духов, которые, не будучи рождены, упали с неба там, позади горизонта или вышли из земли»77.

В представлении бангала Верхнего Конго белые выходят из воды и оттуда же приносят свои изделия. «Туземцы утверждают, будто я вытаскиваю каури, жемчужины и митаку из груды земли. Другие говорят, что эти прекрасные товары прибывают из глубины вод. Для них белый — это водяной человек, а сам я сплю под рекой. Однако все сходятся в том, что признают мое родство с Ибанзой, богом или дьяволом, о котором они часто говорят. Чем больше я отрицаю эту сверхъестественную родственную связь, тем сильнее они в нее ве­рят»78. В этом легко узнать следы чрезвычайно распространенного во всей бантуязычной Африке и даже за ее пределами поверья: европей­цы приходят из глубины вод. «Когда у Гики (кафрского вождя) спро­сили, почему его люди устроили избиение белых... он ответил, что им нечего делать в его стране и что они должны были бы остаться в своей, то есть в море. Кафры думали, что белые вышли из глубин моря, потому что сначала они видели верхушку большой мачты, а потом постепенно остальное, что и привело их к мысли, будто бе­лые — это обитатели вод»79.

«Он (вождь баротсе) часто спрашивал меня, как это, идя с севера, мы появились с юга и каким образом мы путешествуем. Ткани для них — это постоянный предмет удивления: они не допускают, что

ткани — это изделие человеческих рук. Нет, говорят они, ткани при­бывают из водных глубин, и люди, которые путешествуют на кораб­лях, отправляются туда искать их. Все, что представляется им нео­бычным, сделано людьми воды. Я полагаю, что они считают, будто в глубине вод обитает кто-то вроде колдунов или божеств»80. «Кажется, — сообщает, со своей стороны, Жюно, — раньше тонга полагали, что все белые, а не только одни португальцы, жили в воде»81.

На Нижнем Конго это поверье встречается, по-видимому, в своем наиболее развитом виде. «Живущие ближе к побережью люди дума­ют, что белые покупают мертвых и что в морских глубинах на белых работают духи: они находятся там, чтобы ткать ткани и изготавли­вать вещи, которые белые продают за туземные продукты»82. Матико с несколькими другими людьми сопровождал одного миссионера в Банану. Прибыв туда, они с опаской принялись искать своих покой­ных родственников, полагая, что найдут некоторых из них среди местного населения. По возвращении в Сан-Сальвадор люди начали справляться у них по поводу их умерших родных и были разочарова­ны, узнав, что в Банане никого из них не увидели. И это происходит в Сан-Сальвадоре, спустя четыре сотни лет после того, как сюда при­были первые белые! Туземцы также полагают, что мясные консервы сделаны из человечьего мяса. Они всегда слышали, что белые покупа­ют духов людей, и вот теперь, когда они увидели банки с консервами, для них больше не было тайны: они знают теперь, что делают белые с этими духами. Жилище белых, без всякого сомнения, находится на морском дне, потому что с берега видно, как суда вдали медленно выплывают на поверхность: вначале мачты, а затем — корпус»83.

Легко представить себе, что такие предметы, как компас, зритель­ная труба, бинокль, зеркала и т.п., могли вызвать изумление и ужас первобытных людей, когда они увидели их в первый раз. Они неиз­менно сразу же, не вдаваясь в долгие размышления, решали, что белые — это очень могущественные колдуны. Такую же интерпрета­цию получают самые обычные предметы. «Мыло, — говорит Макдо­налд, — для туземцев — великое новшество. Их очень забавляет осо­бое ощущение, которое дает прикосновение к намыленной ткани. Они думают, что мыло — это «лекарство» для тканей, и полагаются прежде всего на его магическую силу, а не на то, что им следует тереть ткань»84.

Как известно, лекарства туземных лекарей и в еще большей степе­ни — лекарства белых действуют не благодаря их естественным свой­ствам, но в силу мистического влияния. В представлении туземцев,

обращения в христианство, которых добились миссионеры, объясня­ются действием такого же характера. «Многие из них, — пишет Моф­фат, — встревоженные теми успехами, которые одерживало, как они выражаются, «лекарство слова Господня», громко плакались по по­воду устанавливающегося нового порядка вещей, а некоторые из них оказывались такими решительными противниками новой доктрины, что переселялись, чтобы обосноваться на расстоянии, за пределами воздействия христианской атмосферы... Были и такие, которые с бес­покойством спрашивали себя, не получила ли вода реки, которая протекала перед нашими домами, какой-нибудь настойки, которая бы изменила и их самих, когда они ее напьются»85.

Следующий факт хорошо показывает, как представляют себе ту­земцы магические действия, которые способны вызвать их обраще­ние в христианство. «В 1856 году один молодой человек был обучен с целью крещения... Его семья была страшно встревожена этим и сочла, что потеряет его. Под тем предлогом, что его отец заболел и желал его видеть, его завлекли подальше от миссии, в его родную местность и сначала попытались всеми мыслимыми увещеваниями и просьбами вернуть его в язычество. Поскольку его отсутствие затягивалось, оби­татели миссии пришли за ним. Им ответили, что он умер и его похо­ронили. На самом деле его связали и спрятали. Потом его заставили принять снадобье, чтобы излечить от мерзкой «болезни веры», выс­тирали его одежду и рубаху, чтобы изгнать из них все, что могло бы быть вместилищем отравы этой веры»86.

В Восточной Африке «балуба... тут же называют словом колдов­ство все предметы (Zaubermitteι), которые они никогда не видели и от которых они ждут несчастья. В их глазах я, со всем тем, что у меня было, выглядел как самый грозный колдун, и мое присутствие не могло означать для страны ничего хорошего. Когда я вынимал свои часы или компас, воцарялась общая тревога»87. Действительно, эти неизвестные предметы должны были обладать в высшей степени зло­вредными свойствами, а люди не смогли бы достаточно быстро спря­таться в укрытие. Фотографический аппарат, в частности, почти всю­ду казался особенно опасным.

«Невежественные туземцы, — пишет Жюно, — испытывают ин­стинктивное отвращение, когда их хотят сфотографировать. Они го­ворят: «Эти белые хотят украсть нас и унести далеко, в страны, кото­рых мы не знаем, и мы останемся существами, лишенными части самих себя». Когда им показываешь волшебный фонарь, слышно, как они жалеют людей на изображении и добавляют: «Вот что они с нами

делают, когда у них оказываются наши фотографии!» До того как разразилась война 1894 года, я отправился продемонстрировать вол­шебный фонарь в отдаленные деревушки язычников. Меня обвинили в том, что я стал причиной этого несчастья, воскресив давно умерших людей»88.

Даже когда туземцы находятся в длительном контакте с европей­цами, достаточно небольшого изменения в том, что они привыкли видеть, чтобы вызвать среди них сильную тревогу. Например, в Амб- ризе появляется четырехмачтовый корабль. «Никогда еще не видели ничего похожего: судно с четырьмя стволами! И, не теряя времени на то, чтобы узнать в чем дело, все чернокожие убежали из Амбриза. Та же сцена, когда это судно, возвращаясь из Лоанды, появилось вновь. Лишь после многих рейсов туземцы перестали испытывать перед ним страх. Они объясняют свой страх только тем, что они прежде никогда такого не видели, следовательно, это должно означать: белые собира­ются сделать такое, чего они, чернокожие, понять не могут»89.

Наблюдения этого рода бесчисленны. Я приведу лишь некоторые, сделанные в низших обществах южной части Тихого океана; они хорошо показывают, как чувство страха при контакте с неизвестным предметом преобладает настолько, что поначалу исключает всякое иное. Например, у нарриньери «я хорошо помню, как туземные жен­щины впервые услышали звон наших часов. Они удивленно прислу­шались, а потом быстро и тихо спросили: «Что они говорят?» — и, не дожидаясь ответа, охваченные страхом, бросились прочь из дома»90.

До появления европейцев австралийцы никогда не видели кипя­щей воды. «Когда Пэмфлит прибыл к ним, они также не имели поня­тия о том, что вода может стать очень горячей, как и о том, что ее можно увидеть твердой. Когда он нагрел ее в жестяном сосуде, кото­рый он спас при кораблекрушении, все племя собралось вокруг по­терпевших крушение и смотрело на сосуд вплоть до того момента, когда вода закипела: они тут же бросились бежать сломя голову, издавая крики и вопли. Уговорить их вернуться было невозможно. Лишь когда они увидели, что он вылил воду и почистил сосуд, тогда только они отважились медленно возвратиться и тщательно засыпа­ли песком то место, куда была вылита вода. В течение всего пребыва­ния среди них наших соотечественников они так и не смогли привык­нуть к этому бурлению воды»91.

Первое знакомство с железом, которого первобытные люди позже стали так жаждать, очень похоже на то, как произошло знакомство с кипящей водой. «Я записывал слова, — говорит Макгилври, — от

одного весьма смышленого туземца, внимание которого я удерживал тем, что время от времени делал ему небольшие подарки, когда мне случилось показать пальцем на лежащий в лодке какой-то похожий на черпак предмет из бамбука, чтобы спросить его название. К моему большому удивлению, этот человек, взяв его, показал мне, что на самом деле этот черпак служил ножом. Чтобы не остаться у него в долгу, я взял обычный нож и с силой принялся строгать, дабы пока­зать ему превосходство наших ножей над его. Он тут же начал прояв­лять признаки ужаса, взволнованно заговорил со своими спутниками, обратил их внимание на меня, подражая движениям, которые делал я, строгая дерево; после этого его лодка ушла от нашего судна. Он отказался принять нож — как я позже узнал, туземцы поступали так по отношению к предлагаемым им железным орудиям — и все мои усилия вернуть его остались безуспешными»92.

В Уалане на Каролинских островах перочинный нож является для туземцев, хотя уже и привыкших к белым, объектом безграничного почитания. Многие хотят его испробовать в деле. «Я не захотел пока­заться нелюбезным, хотя следовало опасаться, что они не смогут сами пользоваться им надлежащим образом. Действительно, один из них порезал себе палец. Рана была незначительной; тем не менее вся компания выказала крайний ужас. Раненый впал в такое глубокое уныние, что остался сидеть, неподвижный, с закрытыми глазами, словно человек, ожидающий немедленной смерти»93. Фон Китлицу стоило большого труда успокоить его, показав шрамы от своих соб­ственных порезов. Этот случай достаточно ясно показывает, что ту­земцы смотрят на перочинный нож совсем иными глазами, чем евро­пейцы. Для них этот столь острый кусок железа оказывается наделен­ным необычайной оккультной силой, и вследствие этого малейшая нанесенная им ранка рискует оказаться смертельной.

Похожим образом, «то, чем более всего восхищались туземцы, представляло собой небольшой ящик; в нем находились, как об этом сообщили туземцы из Порта Морсби, предметы, которые показывали дороги, указывали ветер, высоты и время. Я открыл ящик и, показы­вая им барометр, термометр, компас, попытался объяснить им, как ими пользуются. «Закрой, скорее закрой! Убери все это поскорей! Иначе все мы заболеем!»94

Короче говоря, любая форма деятельности белых, которая оказы­вается в сфере внимания туземцев, немедленно, без колебания и раз­мышления неизменно интерпретируется ими похожим образом, если они к ней еще не слишком привыкли. Врач, который их лечит, иссле­

дователь или торговец, который проходит через их страну, миссио­нер, который в ней обосновывается и объясняет им Евангелие, — если все они преуспевают в своей деятельности, то этим они всегда обяза­ны только своей магической силе, орудием которой являются «лекар­ства». Точно так же сила этих «лекарств» оценивается в зависимости от самого этого успеха, но, в свою очередь, престиж белых зависит от этой силы.

Следовательно, неточно, видимо, говорить, как это часто делали, что первобытные люди боятся и уважают только силу. Напротив, то, что европейцы называют словом «сила», им даже неизвестно, и, сле­довательно, они выглядят равнодушными к ней. Если они и уступают грубой силе, то уступают, не понимая этого. Страх и почтение внуша­ет им мистическая сила, то есть невидимые влияния, содействие кото­рых белые люди умеют себе обеспечивать. Только эти невидимые влияния делают эффективными и неотразимыми их орудия и их ору­жие.

<< | >>
Источник: Люсьен Леви-Брюль. Первобытный менталитет. — Перевод с фран­цузского Е.Калыцикова. — СПб.,2002. — 400 с.. 2002

Еще по теме Глава XI Мистическая интерпретация ПОЯВЛЕНИЯ БЕЛЫХ ЛЮДЕЙ И ТОГО, ЧТО ОНИ ПРИНОСЯТ С СОБОЙ:

  1. Доказательство того, что во время Сенеки мысль, что рабы
  2. Доклад об открытии королевства Перу, составленный Диего де Трухильо, вышедшим вместе с губернатором доном Франсиско Писарро и другими капитанами, начиная с того момента, как они прибыли в Панаму в 1530 году, и в котором также сообщается обо всех их походах и происшествиях вплоть до 15 апреля 1571 года.
  3. 49.Черты развития российского федерализма в 2000-2011гг. Что представляет собой российский федерализм сегодня и каковы его особенности?
  4. ВАЖНЕЙШИЕ АСПЕКТЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ИСОКРАТА
  5. ГЛАВА LI ПОЯВЛЕНИЕ ЛАТИФУНДИЙ И ОБЕЗЗЕМЕЛЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА
  6. Глава 5 РОДСТВО. ЧТО РИМЛЯНЕ НАЗЫВАЛИ АГНАЦИЕЙ (РОДСТВО ПО ОТЦУ)
  7. ЛЮДИ В КОМЕДИЯХ МЕНАНДРА И ИХ РИМСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
  8. 10. Политика «военного коммунизма» и внутренняя политика белых правительств.
  9. 5. СРЕДИ ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ
  10. Общественные отношения людей раннего палеолита
  11. Что строили в Мексике
  12. Поселения и образ жизни людей верхнего палеолита
  13. Особенности местных культур верхнепалеолитических людей
  14. § 2. Материальная культура и формы общения древнейших людей.
  15. Расселение людей и природный фон позднего палеолита