Особенности общественного сознания первобытной эпохи.
Об общественном сознании людей рассматриваемой эпохи мы знаем, к сожалению, очень мало. Об этом предмете написано, правда, большое количество книг; уже давно ведутся споры и высказываются весьма различные мнения о том, чем отличается и отличается ли сознание (мышление) людей первобытной эпохи от нашего.
Но уже само наличие этих разных, до прямой противоположности, взглядов на характер мышления первобытного человека есть признак того, как мало известно о нем достоверного.Эволюционистское направление этнографической науки исходило из идеи коренного единства человеческой психики, универсальности и неизменности законов мышления. Это — «Elementargedanke» А. Бастиана — категория, при помощи которой немецкий путешественник и ученый пытался объяснить общие закономерности и сходства в явлениях культуры всех народов. Дж. Мак-Леннан был убежден в том, что сходств в культуре и обычаях самых разных народов гораздо больше, чем различий между ними 1. Патриарх этнографии Э. Тайлор тоже исходил в своих построениях из предположения об исконном единстве человеческой психики и универсальности действия логических законов мышления2. Г. Спенсер, хотя и проводил различие между психикой первобытных людей («дикарей») и цивилизованных народов, но видел это различие главным образом в эмоциональной сфере, а также в объеме положительных знаний; «законы мысли,—как говорил он,—повсюду одни и те же»; поэтому «заключение, выводимое первобытным человеком, есть разумное заключение из тех данных, которые ему известны» 3.
Упадок эволюционистского направления в конце XIX в. выразился и в том, что появилась тенденция подчеркивать существенные отличия в строе мышления «первобытных» и «цивилизованных» людей. Очень резко выразил эту тенденцию А. Фиркандт, который постарался систематически противопоставить психику «естественных» и «культурных» народов и в области мышления («ассоциативный» и «апперцептивный» типы), и в области волевых актов (в первом случае «непроизвольные», а во втором «произвольные» действия, «играющая» и «организованная» энергия), и в характере эмоций и аффектов 4.
Следом за ним К. Прейс видел особенность первобытного мышления в преобладании магических представлений, из которых он склонен был выводить не только религиозно-мифологические верования, но и искусство, и язык, и даже технику5.
Все это были попытки объяснить в рамках общей эволюционистской концепции и в строго рационалистическом духе заметные различия и в типах культуры, и в психическом облике народов, стоящих на разных уровнях развития.
Другое применение получила та же эволюционистская концепция в трудах 3. Фрейда и его последователей. «Психо-аналитический» метод привел Фрейда к выводу, что духовный мир отсталых народов напоминает клиническую картину нервно-психических заболеваний: там действуют те же навязчивые идеи, неврозы, «фобии» и пр., принимающие форму табуации, тотемических представлений, анимистических образов. Основой же всего этого служат якобы подавленные в детстве эротические влечения6. Подобно классикам эволюционистской школы, фрейдисты тоже исходят из постулата единства человеческой психики, но интересуются сферой не «сознательного», а «подсознательного» и ищут не нормальных и разумных, а патологических и иррациональных черт психики. Некоторые из последователей Фрейда доводят до абсурда настойчивые поиски сексуальной символики в культуре, обычаях, представлениях отсталых народов, которые изображаются чуть ли не совокупностью эротоманов7. Например, Г. Рохейм в своем обстоятельном исследовании об австралийском тотемизме настойчиво старался истолковать не только все верования, мифы, обряды австралийцев в духе фрейдовского «эдипова комплекса», но даже технику обработки камня объяснял как нечто производное от ритуального употребления камня в связи с тем же «комплексом».
Иной подход к пониманию различий между психическими типами народов разного уровня развития содержался в социологической концепции Э. Дюркгейма и его последователей. Э. Дюркгейм ввел в научный оборот понятие «коллективных представлений» для обозначения идей, не заимствованных индивидом из его собственного практического опыта, а как бы навязываемых ему общественной средой.
Это понятие существенно отличается от понятия «общественное сознание», употребляемого в советской науке, так как последнее включает в себя и данные практического опыта, и представления, обусловленные ограниченностью такого опыта. Привлекая внимание к «коллективным представлениям», Дюркгейм открыл путь для исследования этой категории идей и соответствующих им эмоций и действий8. По этому пути двинулся Л. Леви-Брюль, считавший, что к «коллективным представлениям» неприложимы рационалистические нормы логического мышления, что сознание человека, подчиненное «коллективным представлениям», непроницаемо для опытной проверки.Этот тип мышления Леви-Брюль обозначил как «дологическое мышление». Он неоднократно оговаривался, что термин этот относится только к области «коллективных представлений» и что вне данной области, в сфере практического опыта, любой человек, хотя бы принадлежащий к самому отсталому народу, действует и мыслит
вполне разумно и целесообразно. Но вопреки своим же оговоркам, Леви-Брюль зачастую выражался так, как будто термин «дологическое мышление» характеризует вообще склад ума отсталых народов («низших обществ», как сказано даже в заголовке первой и важнейшей книги французского ученого) 9. В то же время сам Леви-Брюль не раз говорил, что и в наших современных обществах не исчезли «коллективные представления» с присущим им «дологическим» строем мысли.
Общая непоследовательность и противоречивость концепции Ле^ ви-Брюля привели к тому, что она очень по-разному оценивается в современной науке, а сам этот ученый в своих посмертно изданных «Записных книжках» отбросил гипотезу «дологического мышления» как плохо фундированную93. Но при всем том ясно: то, что Дюрк- гейм и его единомышленники называли «коллективными представлениями», занимало на ранних ступенях развития общественного сознания значительно более видное место, чем на более поздних стадиях. «Индивидуализация» мышления делала только первые свои шаги.
И в этом смысле исследование Леви-Брюлем особенностей первобытного мышления остается небесполезным для понимания форм общественного сознания данной эпохи. Ниже мы еще вернемся к оценке теории Леви-Брюля.Мысль о том, что существуют разные «типы мышления», исторически (или этнически) размежеванные, оказалась очень живучей. Ее подхватили, взяв от Дюркгейма — Леви-Брюля, ученые разных школ и развили в разных направлениях; другие пришли к сходным мыслям, может быть, независимо от французских социологов. Здесь имеются в виду не расистские теории о специфике психики у каждой отдельной расы — эти теории стоят вообще далеко от науки и не заслуживают рассмотрения; дело идет тут о более серьезных научных направлениях.
Так, среди немецких этнографов-диффузионпстов сложилось мнение (и это без прямого влияния со стороны Леви-Брюля), что у каждой «культуры» есть свои, ей присущие особенности психики. Такой вывод делал, например, Л. Фробениус, который в своей научно-поэтической классификации «культур», выделяя «женские» («хтониче- ские») и «мужские») («теллурические»), пытался найти место и для психологической характеристики каждого из этих типов «культур». «Теллурическая» культура, по его мнению, стремится как бы вверх, и это проявляется будто бы не только во внешних формах (свайное жилище, свайные амбарьц кровать на ножках), но и психологически: людям здесь свойственно «чрезвычайное чувство далекого»; возрастные классы ведут его по ступенькам вверх. «Хтонической» же культуре свойственно стремление зарыться в землю: подземные жилища .и зернохранилища, земляные печи, представления о подземном мире душ и т. д.10
В подобных взглядах, впрочем, больше романтики, чем научного анализа: Более реалистичной представляется попытка Ф. Гребнера,
сделанная им в самой последней его работе «Das Weltbild der Pri- mitiven» и плохо вяжущаяся с общей механической методикой, применявшейся им в других работах: попытка определить особенности «мировоззрения» (Weltbild) различных групп народов, принадлежащих к определенным хозяйственным типам11.
У Гребнера получились, таким образом, типы «мировоззрения» таких групп, как пароды «низших культур» (австралийцы и др.), «древние земледельцы» с их «материнско-правовой культурой» «отцовско-правовые культуры», «арктические народы», «древние высокие культуры». Первым (низшим культурам) Гребнер приписал «магическое мировоззрение», «древним земледельцам» — «анимистическое мировоззрение», «отцовско-правовым культурам» — «личностное мировоззрение» (Persδnlichkeitsweltanschauung), арктическим народам —шаманское мировоззрение, высоким культурам — более сложное мировоззрение. И хотя в таком распределении типов «мировоззрения», конечно, много натянутого и искусственного, да и сама классификация типов культур не слишком-то выдержана логически, однако уже одна попытка присмотреться к специфическим различиям в психике, зависящим от экологических и социальных условий, заслуживает внимания.Наиболее оживленный спор о единстве психики человека при разных культурных условиях и на разных ступенях исторического развития завязался среди американских культурных антропологов — последователей Ф. Боаса или испытавших на себе его влияние. Сам Боас, выдающийся ученый и мыслитель, неутомимый борец против расизма и разных шовинистическо-колониалистских взглядов, в своих работах последовательно проводил точку зрения принципиального единства человеческой психики на всех ступенях исторического развития.
В своем замечательном строго научном труде «Ум первобытного человека» (1911) он сумел убедительно опровергнуть те легковесные обывательские характеристики, которые давались отсталым народам авторами-расистами. Критический пересмотр основанных на предубеждении характеристик приводит Боаса к выводу, что «во многих случаях различия между человеком цивилизованным и первобытным оказываются скорее кажущимися, чем действительными, п что «в действительности основные черты ума одинаковы» 12. Существенные функции человеческого ума, говорит он в другом месте, «являются общим достоянием всего человечества» 13.
Ученики и продолжатели Боаса развивали его антирасистские и антиколониалистские идеи по двумя направлениям: с одной стороны, они настаивали на отсутствии существенной разницы между психикой первобытных и современных людей; с другой стороны, все более старались вникнуть в различия между психическим складом отдельных народов (отдельных культур) из категории так называемых первобытных. Но они сами сильно разошлись между собой во взглядах.
Так, А. Гольденвейзер особенно подчеркивал, что единство человечества не исключает множественности культур («Man is one, civilizations are many») 14; он старался показать качественное своеобразие каждой отдельной культуры, которой присущ свой особый психический тип. При этом Гольденвейзер все же старался вынести за скобку и общие черты, в том числе психологические, «ранних» (первобытных) культур: сравнительную гомогенность и слабую дифференцированность, несвободу отдельной личности, авторитет стариков, отсутствие систематизированных знаний и пр.15Напротив, другой ученик Боаса, П. Радин, решительно отрицал всякую принципиальную разницу между «примитивной» и «нашей» культурами. Он резко отвергал, в частности, тезис классической эволюционистской этнографии о том, что в культуре первобытных народов как-то больше проявилась «человеческая природа», и что поэтому именно на их изучении можно основывать разные общеисторические «спекуляции». Сам Радин, наоборот, считал, что эти «примитивные» культуры — а значит, и свойственные им психические типы — не меньше отличаются друг от друга, чем каждая из них, например, от испанской, от немецкой, от английской культуры: все они стоят в одном общем ряду16.
Л. Уайт, представитель крайне левого крыла Боасовской школы, стоял на прямо противоположной Радину позиции, ни в чем не соглашаясь, однако, и с Гольденвейзером. Он мало интересовался локальными и этническими различиями между отдельными группами — представителями «примитивных» обществ, так как стремился, напротив, построить общую схему эволюции человечества; зато он проводил самую резкую грань между «примитивным» обществом со свойственным ему общественным сознанием и «гражданским» (цивилизованным) обществом. Первое он неумеренно идеализировал, видя в нем воплощение идей свободы, равенства и братства; второе, напротив, чернил, воскрешая идеи Руссо и рассматривая «гражданское» общество как бесчеловечное, негуманное, безличное, неэтичное, где человек со всеми его чувствами и понятиями стал лишь придатком безликой собственности: «в гражданском обществе собственность есть мера всех людей» 17.
Есть ли все же качественное различие между психическими типами в разных культурах и на разных уровнях культурного развития? И если есть, чем оно порождено? Спор об этом вновь разгорелся в американской этнографической науке в 1930—1950-х годах, когда на сцене появилось новое направление — «этнопсихологическая» школа (иначе — школа «культуры и личности»). Все сторонники этой школы, во главе которой стоял психиатр А. Кардинер, единогласно отстаивали тезис о качественном различии психических типов разных народов, разных «культур» (patterns of culture) и связывали это различие с неодинаковостью средних типов личности (basic personality), характерных для каждой отдельной «культуры». Но в вопросе о причинной связи этих вещей они между собой расходи
лись. Что от чего зависит? Тип «основной личности» от «культуры» пли «культура» от типа «основной личности»? Сам Кардинер держался последней точки зрения, правда, не умея ее обосновать и фактически сам себя опровергая своими рассуждениями 18. Более же здравомыслящие и добросовестные этнографы, хотя и примкнувшие к этому направлению (Р. Линтон, Р. Бенедикт и др.), отстаивали более правильный с точки зрения исторического метода взгляд: они видели прямую зависимость «структуры основной личности» от окружающей культурной среды 19.
Наконец, одно из новейших направлений в американской этнографии — школа «культурного релятивизма» — сочетало идею о качественных различиях в общественном сознании (культурные и социальные идеалы, система воспитания) у разных народов с идеей их равноправия. «Системы ценностей», ориентировка целей в каждой культуре настолько различны, что они даже не сопоставимы, а потому могут считаться равноправными и равноценными. Глава релятивистского направления М. Херсковиц решительно отрицал, что «бесписьменные» народы (которых, как он подчеркивал, неправильно называют «дикарями» или «варварами») чем-то существенным отличаются от нас. Их склад ума совершенно такой же, как у нас; они мыслят, как мы, хотя посылки их рассуждений могут быть и иные. Превосходство европейской культуры над культурами внеевропейских народов Херсковиц признавал только в одном — в области технологии. Вообще же он склонен подчеркивать скорее сходства, чем различия между народами — в частности, в области общественного сознания. Самым важным он считал «универсалии», т. е. черты общечеловеческой культуры: они могут проявляться у разных народов весьма различно, но в существе своем они универсальны. Так, например, народное творчество принимает неодинаковые формы у разных народов, но основа его — стремление к красоте или «эстетический импульс» — везде одна и та же20.
В последние десятилетия в изучении первобытного общественного сознания все более заметна тенденция видеть на всех ступенях развития человечества действие одних и тех же законов мышления, и при том законов чисто логических. Такая тенденция пронизывает, например, работы выдающегося археолога и этнографа А. Леруа-Гурана. Он считает, что по крайней мере со времени перехода древних людей к оседлости и земледелию (неолит) человеческое мышление действует одинаково и при том вполне логично и рационально, ибо оно стремится внести порядок в окружающую действительность. «Мысль африканца и галла совершенно эквивалентна моей собственной мысли»,— пишет Леруа-Гуран21.
Но ярче всего это «рационалистическое» направление проявилось в «структуралистской» концепции К. Леви-Стросса. При всей сложности, даже вычурности его построений очень заметно его стремление рассматривать самые различные явления человеческой культуры — от древнего тотемизма, мифологии и отношений родст
ва до современных научных теорий — как разные выражения одной и той же неодолимой потребности человеческого разума вносить порядок, систему в наблюдаемые явления. Тотемизм, например, есть для Леви-Стросса способ классификации предметов природы, а так как любая классификация лучше, чем хаос, то и тотемизм был для человека шагом вперед в деле познавательного овладения природой. Виды животных, говорил Леви-Стросс, выбираются в качестве тотемов не потому, что их «хорошо есть» (bonnes a manger), а потому, что о них «хорошо мыслить» (bonnes a penser) 22. Больше того: тотемическая классификация не отличается^ по мнению Леви-Стросса, от классификаций, применявшихся средневековой наукой, и даже от применяемой сейчас зоологами и ботаниками23. Логика классификации естественных предметов в тотемической системе основана, как и в современных классификациях, на смежности и на сходстве 24. Систему тотемических обозначений Леви-Стросс считает своего рода «кодами», служащими для «идеального преобразования (convertibi- lite) различных уровней социальной реальности» 25. «Тотемизм устанавливает логическую эквивалентность между обществом естественных видов и миром социальных групп» 26.
Что касается мифологии, то и ее Леви-Стросс рассматривает как орудие логического познания. «Мифическая мысль, хотя и вклеенная (engluee) в образы, может быть уже обобщающей, слёдовательно, научной» 27. Чтобы понять мифы и обряды, надо знать точную систематику животных и растений, о которых идет речь28. Никаких «со- причастий» или «мистицизмов» (о которых говорил Леви-Брюль) не существует29. «Никогда и нигде «дикарь»... не был тем существом, едва вышедшим из животного состояния, находящимся во власти потребностей и инстинктов, каким его часто любили воображать» 30. Этот «дикарь» есть существо вполне разумное. Он руководствуется прежде всего не практическими потребностями, а стремлением к познанию; «животные и растительные виды не потому познаются, что они полезны: они объявляются полезными или интересными потому, что они сначала познаются» 31.
Хотя некоторые идеи Леви-Стросса и его единомышленников несомненно интересны, но рассматривать вместе с ними первобытного человека как чисто познавательную и логическую машину, которая удовлетворяет свои «практические потребности» только во вторую очередь, мы никак не можем. Такое понимание, хотя Леви-Стросс и любит порой ссылаться на К. Маркса, есть чистейший идеализм.
В советской науке проблемы общественного сознания и его исторического развития в последние годы получили серьезную разработку. Одно время в советской науке довольно популярна была упрощенно-схематическая концепция первобытного мышления Н. Я. Марра. Под несомненным влиянием Леви-Брюля и увлекшись слишком широкими выводами из собственных чрезвычайно субъективных лингвистических построений, Марр пришел к мысли, что вначале существовало некое «космическое мировоззрение», которое отражалось
в первобытном языке словами «полисемантического», необычайно расплывчатого значения (небо — солнце — птица — золото — серебро — море — тотем — человек— дитя и т. д.). Эти слова имели, по Марру, «труд-магическое» происхождение, причем более отвлеченное их значение Марр считал более ранним, а «технологическое», связанное с «орудиями производства»,— более поздним32.
Немалую роль в правильной постановке проблемы сознания в первобытности сыграло учение И. П. Павлова о природе высшей нервной деятельности и новейшие данные экспериментальной психологии и физиологии головного мозга.
В книге А. Г. Спиркина, посвященной этой проблеме, автор считает самым важным выяснение «рациональных сторон сознания» первобытного человека, в которых отразился стихийный трудовой опыт древнейшего человеческого коллектива. Первобытное сознание было по существу логическим, оно «более или менее верно отражало связи предметов и явлений объективного мира и служило необходимой предпосылкой целесообразной общественно-трудовой деятельности человека»33. А. Г. Спиркин подробно рассматривает вопросы возникновения древнейших логических категорий — качества, количества, пространства, времени, причинности, цели, закона. Он уделяет, однако, должное внимание и «фантастическим элементам» и «религиозным напластованиям» в первобытном мышлении, возникавшим из чувства бессилия человека, особенно перед постигавшими его грозными бедствиями, опасностями, голодовками34. Рассматривается и происхождение «эстетической» и «нравственной» формы сознания.
Ю. И. Семенов в своей книге тоже рассматривает вопросы зарождения ранних форм общественного сознания. Он разбирает вопрос о «раздвоении человеческой практики» в древнейшую эпоху: на относительно «свободную практическую деятельность» и относительно «несвободную, зависимую практическую деятельность». Первая вела к неуклонно возраставшему реальному познанию природы, вторая — напротив, к возникновению иллюзорного, магического образа мышления, в конечном счете к возникновению религии, т. е. к «раздвоению мира в сознании человека на мир естественный и мир сверхъестественный» 35. Ю. И. Семенов, видимо, вполне прав, видя корни этого «раздвоения» не в собственно познавательной области, а наоборот: «развитие практической деятельности определяло развитие познания» 36.
Много верных мыслей о первобытном сознании есть и в небольшой книжке А. Ф. Анисимова 363. Общая концепция этого автора относительно происхождения «рациональных» и «иррациональных» черт в первобытной психике не расходится с изложенным.
* * *
Одна из причин существующих в науке разногласий по вопросу о характере мышления людей первобытного общества заключается
в туманности самого понятия «первобытное мышление» или «примитивное сознание». Подлинная первобытность отделена от нас десятками, если не сотнями тысячелетий. Даже сознание Homo sapiens ориньякской или мадленской эпох может служить для нас скорее предметом гипотез, построенных на косвенных свидетельствах, например на памятниках палеолитического искусства, чем предметом прямого изучения. Непосредственное наблюдение над явлениями человеческого сознания возможно для нас только в отношении современных нам народов, а ведь даже наиболее отсталые из них уже очень далеки от настоящей первобытности.
Есть, однако, основания заменить ускользающее от нас во тьме тысячелетий понятие «первобытное сознание» более широким и более для нас доступным понятием «общественное сознание людей доклассового общества». Мы можем и теперь еще непосредственно наблюдать жизнь и поведение людей, живущих в условиях еще нераз- ложившегося общинно-родового, доклассового строя. Правда, таких людей, таких народов становится с каждым годом все меньше, но наука уже располагает большим фондом хорошо документированных наблюдений над мышлением и поведением людей, еще в XIX — начале XX в. сохранявших крепкие устои общинно-родовых отношений и, очевидно, адекватные им формы общественного сознания.
Но тут возникает другая трудность: наблюдаемый и хорошо документированный материал, относящийся к проявлениям общественного сознания отсталых, условно выражаясь, народов, оказывается до крайности разнообразным, пестрым и с трудом укладывается в рамки каких-либо обобщений. Это одна из главных причин того, что авторы, писавшие о мышлении людей первобытной эпохи (или о «психологии первобытного человека»), без труда могли выбрать из пестрого запаса фактических данных то, что соответствовало их взглядам и могло служить подтверждением таковых.
И в самом деле: имеем ли мы право вообще говорить об «общественном сознании доклассового общества» как о чем-то едином, цельном, одинаковом? Ведь не говоря уже о колоссальной продолжительности этой эпохи, длившейся десятки тысячелетий и у некоторых пародов не закончившейся еще и теперь, эпохи, па протяжении которой сознание людей, хотя и медленно, но развивалось, менялось; не говоря уже об этом, если ограничить наше рассмотрение только кругом ныне существующих «отсталых» народов, живущих, скажем, охотничье-собирательским хозяйством, но и в пределах этого сравнительно узкого круга различий будет много: быт австралийских аборигенов не очень-то похож на быт племен кубу, семангов, ведда Юго- Восточной и Южной Азии, еще меньше похож он на быт охотничьих племен Южной Америки, еще меньше — на быт эскимосов или североканадских индейцев. Наконец, совсем особый уклад хозяйственного быта и особый образ жизни свойствен народам, перешедшим к раннему земледелию и примитивному скотоводству. Очевидно, что п общественное сознание этих народов не может быть одинаковым.
Да и внутри каждого отдельного племени различия в проявлении психической деятельности, даже чисто индивидуальные различия, оказываются, как видно из фактических наблюдений, довольно заметными.
к И при всем том все же, видимо, есть некоторые общие особенности, присущие сознанию людей, живущих в условиях доклассового общественного строя,— особенности, которые могли бы оправдать и употребление понятия «общественное сознание доклассовой эпохи». Во всяком случае, задачу проверки научной обоснованности такой историко-этнографической категории вполне оправдана.
2.
Еще по теме Особенности общественного сознания первобытной эпохи.:
- ГЛАВА III ПЕРВОБЫТНАЯ ОБЩИНА ЭПОХИ МАТРИАРХАТА
- ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЭПОХИ
- (13) Общественная мысль и особенности общественного движения России XIX в.
- § 1. Хозяйственный и общественный строй эпохи Древнего царства.
- 15. Общественная мысль 30-50-х гг. 19 века: особенности, основные вопросы и направления.
- § 2. Источники первобытной истории.
- Первобытная религия
- § 3. Периодизация истории первобытного общества.
- § 5. Возникновение первобытной родовой общины.
- История первобытного общества учеб, для студентов вузов по спец. «История»/В.П. Алексеев, А.И. Перший. — 6-е изд. — М., 2007— 350,[2] с.: ил., 2007
- Бромлей Ю.В.. История первобытного общества. Эпоха классообразования. Том 3. М.: Наука,1988.— 568 с., 1988
- 2.1. Периодизация, источники, историография истории первобытного общества
- Миропонимание на грани первобытного и древнего обществ.
- Первобытные колумбы
- ПЕРВОБЫТНОЕ ОБЩЕСТВО
- БРОМЛЕИ Ю.В.. ИСТОРИЯ ПЕРВОБЫТНОГО ОБЩЕСТВА. Эпоха первобытной родовой общины. Том 2. МОСКВА. «НАУКА». 1986, 1986
- Предания о первобытных временах
- ПРЕДАНИЯ О ПЕРВОБЫТНЫХ ВРЕМЕНАХ
- ГЛАВА II ПЕРВОБЫТНОЕ СТАДО