Социальные нормы
Особняком стоит и требует специальной трактовки чрезвычайно* важный вопрос о возникновении и обусловленности социальных норм поведения, которые в первобытном обществе выступают чаще как традиционные обязательные обычаи, ограничения и запреты и которые осмысляются зачастую как предписания, исходящие от сверхъестественных существ и подкрепляемые религиозно-магической санкцией.
Каково реальное происхождение этих норм, этих предписаний и запретов? Какова действительная роль религиозных представлений в их возникновении и в их закреплении? Какова в этом смысле также роль иных средств идеологического воздействия, в частности рольхудожественно обработанных мифологических преданий, роль театрализованных обрядовых действий и прочих видов художественного воздействия на воображение и поведение человека? Выполняют ли подобные приемы воздействия, хотя бы косвенно, какую-то нормативную, социально-регулирующую, воспитательную функцию в жизни первобытного общества? И какова, наконец, первичная основа социально-моральных норм в первобытную эпоху? Все эти вопросы тесно связаны с задачей изучения духовной культуры первобытной эпохи, общественного сознания доклассового строя.
Общеизвестно, что моральные понятая, т. е. нормы поведения людей, рефлектированные в их сознании, возникли в отдаленную первобытную эпоху. Возникли они потому, что не могло бы и дня просуществовать какое-то человеческое общество, члены которого не подчинялись бы в своем поведении никаким общеобязательным регулирующим правилам. В ходе исторического развития, с постепенным усложнением форм общественной жизни, усложнилась и система моральных норм. Одни виды деятельности людей мало-помалу выходили из круга действий, регулируемых моральными правилами; таковы, например, правила, связанные с принятием пищи, которые в прошлом человечества были куда более строги и неумолимы, чем теперь.
Другие виды деятельности, напротив, бывшие некогда как бы нейтральными в моральном отношении, постепенно становились предметом более и более строгой нравственной оценки; сюда принадлежит, например, вся область чисто личных, индивидуальных взаимоотношений между людьми, они в первобытном обществе почти целиком поглощались нормами, регулирующими отношения не между личностями, а между группами: кровными родственниками, родней по браку, старшими и младшими, мужчинами и женщинами, соплеменниками и чужеплеменниками.Именно этот «коллективизм» в содержании и сфере приложения моральных норм был, очевидно, самой существенной чертой в этическом кодексе первобытного общества. Все предписания и запреты были приурочены опять-таки не к отдельным лицам, а к социальным группам: вот так-то должен вести себя мальчик до приближения зрелости; вот так-то — подросток во время прохождения инициации; вот так-то — после их прохождения; вот так-то должны вести себя девушки, иначе — замужние женщины, опять иначе — вдовы, старухи и т. д.
При этом важнейшим мотивом или, лучше сказать, общей и объективной целью всех без исключения моральных предписаний и запретов было благо коллектива (общины, рода); личные интересы индивида моральным кодексом первобытного общества мало принимались во внимание.
Господствующий же регулятор отношений между членами общины, критерий моральности или неморальности поведения индивида — это отношения родства. А форма регулирования этих отношений — это обычай, заменяющий людям на этой ступени развития и
свод законов, и правовые понятия, и этикет повседневного поведения.
Этот как бы диффузный, синкретный характер первобытной нор- матики, включающей в себя и мораль, и этикет, и зачатки права, и Даже религиозные предписания и запреты, хорошо отражен в термине «мононормы», предложенном А. И. Першицем 109.
Подтверждением сказанного может служить богатейший этнографический материал. Все, что мы знаем о первобытной морали, заимствовано целиком из него.
Правда, материал этот все же настолько разнообразен, что из него не раз черпали подкрепление своих концепций сторонники самых различных взглядов.Например, в очень интересном исследовании В. Бека «Индивидуум у австралийцев» автор ее, борясь с упрощенной·схемой А. Фир- кандта, о которой говорилось выше, стремился показать, что у отсталых народов (как пример берутся австралийцы) индивид, хотя и находится под властью социальных сил, однако отнюдь не обезличен; что психические взаимодействия «я» и «среды» сложны, что эта сложность и двусторонность «психических отношений» индивида и общества выражается понятием «социальный индивид» и что, наконец, законы психической жизни всех народов одни и те же110. Все это хорошо, но общий вывод Бека, «что утверждение о полном и исключительном коллективизме на первобытных ступенях односторонне и даже ложно» и что индивидуальных различий на самых ранних ступенях даже больше, чем на позднейших (ибо социальные группы мельче) ш,— этот вывод, конечно, принять трудно.
Противоположную крайность представляет взгляд Б. Ф. Поршнева, согласно которому человек при первобытнообщинном строе был целиком порабощен социальной средой. По мнению Б. Ф. Поршнева, «там, в глубинах первобытнообщинного строя, человек в известном смысле был еще более порабощен, чем при рабовладельческом строе... Да, корни того, что называется рабской покорностью, возникли значительно раньше рабства. Это не принуждение, а добровольное подчинение, при котором даже не брезжит помысел или ощущение какого бы то ни было протеста» 112. С точки зрения «всемирно-исторического... процесса раскрепощения человека» автор смотрит на положение индивида в первобытном обществе как на «абсолютный нуль» 113. Но и с этим взглядом согласиться едва ли можно.
Ближе всего к истине подошла, вероятно, советская исследовательница О. Ю. Чудинова (Артемова). Тщательно анализируя конкретные этнографические данные — особенно о быте и нормах поведения австралийских аборигенов, — она пришла к тому выводу, что отношения «личность — общество» на этой ступени социального развития выглядят значительно сложнее, чем это казалось.
Хотя силы социального регулирования здесь действуют бесспорно эффективнее и индивид подчинен им гораздо полнее, однако и индивидуальные, личностные отношения дают о себе знать: «Личность, индивидуальные характеры и условия для их проявления существовалиуже на ранних этапах развития человеческого общества» 114. «Несмотря на существование регламентаций, призванных организовать общество по единой модели, поведение австралийцев весьма сложно и разнообразно. Индивидуальные характеры, индивидуальные взаимоотношения и индивидуальные чувства постоянно проявляются и во многом влияют на конкретный ход событий в австралийском обществе» 115.
Особую точку зрения, близкую к идее «ритуализованного конфликта» М. Глакмена и других английских антропологов права, высказала Л. Макариус, современный французский этнограф. Собрав и обобщив многочисленные этнографические данные об обычаях, поверьях, запретах у народов всех частей света, она пришла к выводу: хотя обычаи везде требуют соблюдения запретов-табу, но иногда бывает наоборот: обычай санкционирует именно нарушение табу. В числе постоянных «нарушителей табу» особо видное место занимали вожди-цари, им обычай разрешал то, что строго запрещалось всем прочим, — убийство родственников, инцест и т. д.116
При всей спорности этой теории она во всяком случае верна в одном: в признании гибкости первобытных обычаев, которые далеко не всегда угнетали и подавляли личность; напротив, обычай и общественное сознание давали и тогда выдающейся личности определе- ленные возможности для самовыражения, инициативы, личной деятельности.
В целом, однако, модель «личность — коллектив» сохраняет для первобытного общественного сознания свой довольно однообразный и однозначный вид. Внимательное изучение фактического — и прежде всего этнографического — материала по австралийцам, тасманийцам, папуасам, бушменам и любым другим отсталым народам показывает, что сила обычаев и племенных традиций, регулирующих жизнь и поведение человека, очень велика; они касаются всех сторон жизни правил участия в производительной деятельности и раздела добычи, брачных порядков, взаимоотношений полов, повиновения старикам, междуобщинных отношений и пр.
Не то что невозможно нарушение обычая — оно возможно и оно случается. Личность не порабощена в настоящем смысле слова; человек может восстать против обьічаія во имя личной склонности, симпатии или антипатии, такие случаи засвидетельствованы. Но в возникающем неизбежно конфликте победа всегда остается за коллективом и за ограждающим интересы коллектива обычаем. Любой протест индивида против обычая обречен на неудачу.Да эти протесты, очевидно, бывали редко. Повседневная жизнь первобытной общины текла по ровной колее, освященной традициями, стариной, обычаем.
Уже давно обращено внимание на крайнее разнообразие обычаев разных народов, имеющих отношение к общественной морали, и на их порой полярную взаимоисключаемость. Уже в XVI в. М. Монтень (не говоря о более ранних, хотя бы античных авторах) отмечал
этот необозримый хаос обычаев. «Здесь питаются человеческим мясом, там почтительный сын обязан убить отца, достигшего известного возраста; еще где-нибудь отцы решают участь ребенка, пока он еще во чреве матери: сохранить ли ему жизнь и воспитать или, напротив, покинуть без присмотра и убить; еще в каком-нибудь месте мужья престарелого возраста предлагают юношам своих жен, чтобы те услужили им; бывает и так, что жены считаются общими, и в этом никто не усматривает греха...» 117
В новейшей этнографической литературе этот вопрос выдвигался и выдвигается неоднократно. При этом ставится он не столько в плане объяснительном (как произошел тот или иной обычай, то или иное моральное воззрение), сколько в плане оценочном. По этому поводу довольно настойчиво высказываются две мысли — одна несомненно правильная, другая весьма сомнительная.
Почти общим местом стало сейчас — по крайней мере в этнографической литературе — правило, что нельзя подходить к оценке моральных норм и обычаев разных народов с меркой европейских моральных понятий; нельзя мерить их европейским аршином. То, что у нас считается нравственно предосудительным, у иного внеевропейского народа может вполне соответствовать кодексу морали — и наоборот.
Мы не имеем никакого права выдавать европейско-американские оценки за абсолютное: они относительны, релятивны. Эта отчасти правильная мысль высказывалась Ф. Боасом118, Л. Уайтом 119, М. Херсковицем 120(у которого эта идея легла в основу целой системы «релятивистских» взглядов) и др.И вот в связи с этой мыслью, содержащей зерно истины, но односторонне раздутой и утрированной, высказывается и другая идея: что нормы морали сами по себе вообще не эволюционируют, что они одинаковы на всех ступенях исторического развития, меняется только сфера их приложений. В первобытном родовом обществе под защитой моральных норм стоят только члены данного рода, по отношению же к чужеродцам эти нормы недействительны; в цивилизованном же обществе все граждане государства одинаково защищены нормами морали и закона. Эту мысль высказал тот же Ф. Боас 121, ее высказывали и другие этнографы. Само по себе это верно, но отсюда еще не следует, что само содержание правил нравственности остается на всех исторических ступенях одним и тем же.
Как же осознавались самими людьми в первобытную эпоху те нормы поведения и морали, которые налагались на них обычаем? Как понимали люди самый источник обычая? Как они его осмысляли и обосновывали?
Можно думать, что одной из ранних форм осознания моральных требований, налагаемых на человека обычаем, было религиозное их обоснование. Объективно-то нормы социального поведения, т. е. моральные предписания, складывались с самого начала как выражение очевидной общественной потребности: они были необходимым элементарным условием самосохранения первобытной общины. Но пра- 18*
вильно осознать и понять этот подлинный и объективный источник социально-нравственных предписаний первобытный человек, конечно, был не в состоянии. И как только начала в его мозгу брезжить какая-то мысль, как только возникла смутная потребность дать самому себе — а главное, внушить окружающим — какое-то объяснение действующих исстари и вначале просто инстинктивно правил поведения, — это объяснение неминуемо возводило источник этих правил к некоей сверхъестественной силе.
Конечно, очень трудно подтвердить сказанное прямыми фактическими свидетельствами из области подлинной первобытности. Но для доклассовой эпохи человеческой истории в наших руках есть, как уже говорилось, обильный фактический материал, и он бесспорным образом подтверждает правильность высказанного выше предположения. Это многочисленные и обширные этнографические описания самых различных, в том числе весьма отсталых народов земли.
Так, судя по обстоятельным сведениям об австралийских племенах, одна из важнейших, если не самая важная функция их священных тотемических и других мифов состояла в том, что они служили обоснованием всех обычаев, регулирующих человеческие взаимоотношения людей. «Законы и обычаи, которые надлежит соблюдать, — пишет Элькин, один из самых осведомленных австралийских этнографов, — и обряды, необходимые для благосостояния племени, были учреждены героями или предками в давно прошедшие времена. Если какой-либо обычай не упоминается в мифе, то на него смотрят как на дело рук человеческих и не придают ему большой важности. Напротив, если необходимо разработать и принять новые установления, если сочтут нужным ввести новые обычаи, то их свяжут с мифологией и таким образом сделают священными и будут рассматривать как санкции» 122. «Мифы санкционируют обычаи, правила и обряды, связывая их с историческим прошлым и временем вечных сновидений», — пишет он же в другом месте 123. «В Центральной и Северо- Западной Австралии достаточно сказать об обычае, что это алтжира, джугур, унгуд и т. д., т. е. время сновидений, чтобы придать ему окончательный и бесспорный авторитет» 124. У племен Юго-Восточной Австралии с их несколько более развитым общественным строем и более сложными религиозными представлениями учреждение обычаев и разных социально-моральных норм приписывалось небесным существам — Байаме, Дарамулуну, Бунджилу и др., являющимся подобиями общеплеменных богов. Правила поведения и моральные предписания — особенно в области взаимоотношений полов, а также в отношениях к старшим и обычаях раздела охотничьей добычи — внушались подросткам во время прохождения ими сложных и порой мучительных обрядов инициации и всегда санкционировались повелениями того или иного сверхъестественного существа.
То же самое было у бушменов Южной Африки. Главный смысл практиковавшихся у них обрядов посвящения юношей заключался в том, что «мальчиков учат поведению с женщинами, на охоте, во
время церемонии, соблюдению табу, их вводят в мир религиозных мифов и верований» 125.
Точно так же у огнеземельцев-яганов. По обстоятельным сообщениям В. Копперса, главное значение церемоний посвящения («чи- хаус»), которые обязательно проходили подростки обоего пола, заключалось в преподавании посвящаемым моральных правил поведения, и Коппере излагает их очень подробно; правила эти преподносились от имени небесного существа Ватауинева, учредителя и покровителя инициации. В заключение длинной цепи моральных назиданий руководитель обряда обращался к неофитам с такими словами: «Если ты не будешь соблюдать полученные при чихаусе предписания, то мы тебе ничего не сделаем, ибо ты уже взрослый и самостоятельный. И это твое дело, будешь ли ты выполнять их втайне или нет. Но не думай, что ты и в том и в другом случае уйдешь от наказания. Потому что тот вверху [Ватауннева] видит тебя, и он тебя накажет, и прежде всего накажет ранней смертью. А если он тебя сразу и не накажет, то он погубит твоих детей» 126.
Об андаманцах тоже сообщалось, что для них нарушать обычаи — значило гневить небесное существо Пулугу 127.
Эскимосский шаман Ауа говорил этнографу К. Расмуссену, что ему дали это имя в честь его личного духа-покровителй. «Ауа был моим духом-покровителем и строго следил за тем, чтобы мы не делали ничего запрещенного» 128. По его словам, его соплеменники держатся старых обычаев и соблюдают различные запреты именно потому, что боятся стихийных бедствий, боятся «мертвых людей и душ зверей, убитых на лове», боятся «духов земли и воздуха» 129.
Приведенные примеры — а количество их можно бы сильно умножить — плохо вяжутся с довольно распространенным мнением, что религид и нравственность вначале будто бы не были связаны между собой, что такая связь появляется-де лишь на поздней стадии развития. Такого мнения придерживались этнографы-эволюционисты Э. Тайлор, Дж. Леббок и др.130Его разделял В. Г. Плеханов, правда, ссылаясь для подкрепления этого взгляда на Э. Тайлора131. Взгляд этот, однако, основан на двух ошибочных допущениях: во-первых, сторонники его, говоря о нравственности, молчаливо подразумевали при этом чисто европейские, т. е. свойственные капиталистическому строю, нравственные понятия и, естественно, не находили их у отсталых народов; во-вторых, и под религией они по существу понимали господствующее в Европе христианское о ней представление, т. е. учение о загробном воздаянии за добрые и злые дела, и опять- таки подобного представления у отсталых народов, конечно, не находили. Если же отрешиться от обоих этих ошибочных постулатов и посмотреть на факты без предубеждений, то можно убедиться, что у всех отсталых народов без исключения моральные предписания и запреты подкрепляются сверхъестественной санкцией; установление их приписывается небесным существам, духам, культурным героям, богам, и за нарушение их ожидается кара от этих самых духов или
богов. Эта религиозная санкция морали, ее религиозное обоснование — вот в чем заключалась одна из самых ранних форм осознания моральных норм людьми.
Но религиозное обоснование моральных норм никогда не было единственной формой их осознания. С древнейших же времен рука об руку с ним бытует и другое, которое можно условно назвать «традиционным». Суть его может быть выражена в коротких формулах: «Так все делают», «так исстари велось», «так принято», или же «так никто не поступает», «так не принято». Психологически это традиционное обоснование морали, быть может, еще элементарнее, чем религиозное. В нем выражается собственно лишь голый инстинкт подражания, лишь то «стадное» первобытное сознание, о котором говорил уже К. Маркс1313. Первоначально это даже не обоснование, не мотивировка действия, а непосредственно само действие, «стадное» поведение, где для самостоятельных размышлений отдельной особи просто не остается места. Но когда с постепенным развитием человеческого сознания — быть может, уже в верхнепалеолитическую эпоху либо в раннем неолите — у людей, сначала у одиночек, начинала слабо мерцать какая-то мысль о мотивировке своих действий, то вполне возможно, что эта мысль не всегда принимала форму: «так надо, а то духи разгневаются», а порой также и форму: «так все всегда делают».
Как бы то ни было, но на протяжении тысячелетий человеческой истории «религиозное» и «традиционное» осознание морали редко отделялось одно от другого, а гораздо чаще то и другое действовало вместе. Установленные обычаи и правила поведения соблюдались каждым человеком и потому, что все их соблюдают, и потому, что несоблюдение их может повлечь за собой гнев духов или богов. Какой мотив здесь главный, об этом едва ли спрашивали, самая мысль о возможности нарушения обычая в большинстве случаев не возникала 132.
Однако даже на ранних ступенях исторического развития известны факты, когда религиозное и традиционное обоснование моральных правил (в данном случае — обычаев) расходятся. У тех же австралийских аборигенов нарушение пищевых — тотемических — запретов рассматривается обычно как действие, влекущее за собой магическую, т. е. религиозную кару: нарушитель может заболеть от вкушения недозволенной пищи, да и голод его не будет удовлетворен этой пищей; он может от нее даже умереть. Напротив, другая категорная запретов — запреты родственных браков (экзогамия) — по-видимому, не связана у австралийцев ни с какими непосредственно религиозными санкциями; хотя введение экзогамных запретов и приписывается сверхъестественным существам — культурным героям, но за нарушение этих запретов виновных постигает не сверхъестественное, а вполне реальное наказание, при том суровое: по старым обычаям виновных убивали, ибо нарушение экзогамных правил рассматривалось как тяжкое преступление.
В эпоху позднепервобытной общины, когда родовой строй уже
начал разлагаться, назревающие весьма сложные социальные противоречия нередко отражались в общественном сознании в такой форме, что социальные «инновации» выступали в религиозной оболочке как некие «откровения», исходящие от духов, и тем самым вступали в конфликт с традиционными идеями, со старыми обычаями и верованиями. Примеров таких религиозных новшеств, не одобряемых приверженцами старых обычаев, этнография знает немало. Так, среди индейцев-оджибуеев в XIX в. возникло новое «еретическое» движение, секта «ваубено», которую старые люди, приверженцы традиций, считали вредной и опасной; об этом сообщает Джон Тэннер, проживший среди индейцев 30 лет 133. Сравнительно недавно развились в Западной Африке фетишистские культы, практиковавшиеся отдельными лицами, тогда как сторонники традиционного родового культа предков осуждали это новшество 134. В подобных конфликтах спор шел, казалось бы, только между последователями разных религиозных взглядов, но традиционная мораль была здесь на стороне защитников старых взглядов и старых ритуалов, они порицали новаторов не за ложность их религиозных воззрений, а именно за то, что они отходят от традиции, действуют не так, «как принято».
Следует упомянуть, кстати, о попытке классифицировать нормы поведения людей вообще, не принимая во внимание их религиозную санкцию. По мнению Ю. М. Лотмана, можно разделить эти нормы на две «области»: «регулируемую стыдом и регулируемую страхом» (что отчасти соответствует «тривиальному различию юридических и моральных норм поведения»). «Стыдом» регулируются нормы взаимоотношений внутри данного социального коллектива («мы»), а «страхом» — взаимоотношения между коллективами («они») 135. Однако при всем остроумии этой концепции согласиться с ней трудно: история человеческих взаимоотношений и регулирующих их нормативов бесконечно сложнее этой упрощенной формулы.
6.
Еще по теме Социальные нормы:
- Глава 9 ЭТИЧЕСКИЕ НОРМЫ ДРЕВНЕЙ СЕМЬИ
- 40. Эволюция социальной структуры постсоветского общества. Приведите примеры социального расслоения российского общества. Назовите последствия этого расслоения. Охарактеризуйте основные социальные группы российского общества: элита, средний класс, бедные.
- (38) Россия на пути радикальной социально-экономической модернизации. Экономические реформы 1990-х годов и их социальные последствия.
- 11 Социальная структура Древней Руси
- 3.1. Социальное происхождение
- 1.1. Социальное происхождение
- 2.1. Социальное происхождение
- Экономический прогресс и социальная борьба
- 1.1. Социальное происхождение
- 1.1. Социальное происхождение
- 3.1. Социальное происхождение