<<
>>

Глава XIII Первобытные люди И ЕВРОПЕЙСКИЕ ВРАЧИ

I

Среди отношений, которые устанавливаются между туземцами и европейцем, почти повсюду одним из первых складывается отноше­ние между больным и врачом. Редко случалось, когда бы первоотк­рывателю, натуралисту, миссионеру и даже администратору не при­ходилось выполнять и функции врача.

Как воспринимают и понима­ют их действия туземцы? Мы располагаем об этом многочисленными и согласующимися друг с другом свидетельствами. Изучая их внима­тельнее, мы, возможно, найдем подтверждение предпринятого ранее анализа первобытного менталитета.

«Каждое утро, — пишет Бентли, — мы тратили три часа на враче­вание обширных и зловонных язв, которые под стимулирующим и благотворным воздействием наших растворов быстро приобретают удовлетворительный вид. Можно было бы подумать, что исцеление этих язв пятилетней или более давности в считанные недели вызовет у очевидцев этого какой-нибудь знак удивления или восхищения. Можно было бы подумать также, что этот врачебный уход, осуществ­ляемый с такой добротой и настойчивостью и к которому чаще всего добавляются кров и стол, что эти постоянные усилия завоевать дове­рие и привязанность, что все это наконец вызовет иногда хоть немно­го признательности. Однако никакого знака ни удивления, ни благо­дарности нет, хотя характер людей далеко не холоден. Начинаешь весьма серьезно задаваться вопросом: является ли признательность у этого народа — за исключением редких случаев — природным ин­стинктом»1.

В следующем случае разочарование миссионера еще более явно. «Спустя день или два после нашего прибытия в Вану мы обнаружили одного туземца, очень серьезно больного пневмонией. Комбер стал его лечить и с помощью куриного бульона не дал умереть; на его лечение было потрачено много времени и сил, поскольку дом его находился неподалеку от нашего лагеря. Когда мы собрались идти дальше, он уже оправился. К нашему великому удивлению, он пришел потребовать от нас подарка и, когда мы отказали ему, он был так же удивлен и поражен этим отказом, как и мы — его требованием.

Мы заявили ему, что это он должен был принести нам подарок и засвиде­тельствовать какую-то признательность. «Как! Как! неужели у вас, белых, нет стыда? Я принял ваши лекарства, я ел ваш суп, я сделал все, что вы мне сказали, и вот теперь вы отказываете мне в красивой ткани, чтобы я мог одеться! Стыда у вас нет!» Несмотря на его проте­сты, он от нас ничего не добился»2.

Можно было бы предположить, что миссионерам довелось столк­нуться с грубияном, однако нередки и другие совершенно похожие случаи. Так, «Нлемво (сопровождавший Бентли туземец) рассказы­вает нам, что однажды они пришли в деревню, где был один очень больной человек. Доктор дал этому человеку лекарство. На обратном пути, снова проходя через это место, он спросил того больного, лучше ли себя тот чувствует. Больной ответил, что у него все в полном порядке, и потребовал, чтобы доктор заплатил ему за то, что он принял его лекарства»3. «Вся страна, — пишет Бентли далее, — восхи­щена быстрым исцелением вождя: ни о чем ином больше не говорят. Я более известен как белый, вылечивший дона Даниэля, чем под своим именем «Бентеле». Я навестил вождя: он не испытывал особой признательности, хотя и признавал, что я вылечил его. «Ну и надела­ли вы дел! Мне пришлось есть птицу, съедать много другого! Какие вы странные люди, белые! И почему, уходя, вы не сделали мне подарка? Какие вы скупые!»4

Можно ли считать это странностью, свойственной только тузем­цам области Конго? Отнюдь нет: мы встретимся с ней и в других областях Африки и даже в других частях мира. Например, Маккензи лечил и вылечил туземца, на лице которого, разорванном тигром, была ужасная рана. Туземец приходит к нему. Маккензи полагает, что туземец пришел показать, что рана его затянулась, и чтобы по край­ней мере прочувствованными словами выразить свой долг перед ним. Посетитель садится и рассказывает с самого начала всю историю своего ранения, не пропуская ни одного из данных ему лекарств и т.д.

Заканчивая рассказ, он говорит: «Рот мой не совсем на том месте, где он обычно находился...

однако рана зажила полностью... Все говори­ли, что я не выживу; ваши травы спасли меня. Теперь вы — мой белый. Пожалуйста, дайте мне нож!» «Я не поверил своим ушам: «Что вы сказали?» — «У меня нет ножа, дайте мне, пожалуйста, нож! Види­те ли, — добавил он, в то время как я, пораженный, искал что ему ответить, — вы теперь мой белый, и именно к вам я всегда буду обращаться с просьбами!» Мне это показалось невероятной переме­ной ролей, и я подумал, что у этого человека оказался кривым не один лишь рот. Я слегка намекнул ему, что он, по крайней мере, мог бы поблагодарить меня за мои лекарства.

Он перебил меня: «Конечно! Я ведь это и делаю! Разве я не сказал, что отныне вы — мой белый? Разве я как раз не прошу у вас ножа?» Я отступил, считая, что этот человек является очень странным случаем путаницы в мыслях»5.

Случается, что европеец отмечает некоторые знаки признательно­сти, однако он при этом всегда указывает, что они представляют собой исключение. «30-го числа я получил подарок, первое свиде­тельство благодарности, поднесенное мне за врачебные хлопоты (после многих лет практики). Благодарность — это редкий цветок»6.

«Большинство, получив лечение, уходили, даже не сказав спасибо, если я этого не требовал. Единственный раз в знак благодарности я получил приготовленную пищу, и, конечно, она была от женщины. Зато нередко подарка требует пациент, и это — любопытный симптом нарождающейся дружбы»7.

«Еще немного, — говорит другой миссионер из того же района, — и я настолько привык бы к царящему здесь попрошайничеству, что счел бы нормальным не только то, что меня не благодарят, но и то, что требуют кусок ткани или иного подарка после того, как восполь­зуются моими услугами. Я добиваюсь, однако, не без труда, что паци­енты, уходя и приходя, меня, по крайней мере, приветствуют; многие требуют лекарство, по-видимому, как должное. К счастью, бывают и исключения, и иногда меня ободряет свидетельство благодарности. Так, вчера вылеченная мною девушка, горячо меня поблагодарив, принесла нашему малышу чудесный кукурузный початок»8.

Точно так же обстоят дела и на Новой Гвинее. «В первое время, — говорит Ньютон, — человек со страшными язвами на ноге требовал от вас заплатить ему за то, что он позволил вам лечить его. Может показаться странным, что больной требует гонорар у врача...»9

«В каждой из наших миссий вам могли бы рассказать истории о больных, которых там лечили и отправляли обратно после выздоров­ления и которые тогда требовали, чтобы миссионеры дали им (пода­рив табак) за то, что они приняли от белых все эти лекарства, и за то, что они пришли в миссию издалека и потратили столько дней»10.

Совершенно похожим оказался опыт немецких миссионеров на Суматре. «Батаки принимают медицинский уход... не выказывая ни малейших признаков благодарности или признательности. Миссио­нер Макс Брух приводит поистине классический пример этого. Его жена помогла батакской женщине, находившейся в большой опасно­сти, и спасла ей жизнь. Люди отказались привести к ней жену мисси­онера, а когда в конце концов согласились это сделать, то потребова­ли от Бруха табаку, потому что они ведь так устали»11. «Многие, — сообщают в другом месте те же миссионеры, — испытывают призна­тельность за медицинский уход; однако другие достаточно наивны и полагают, будто им надо получить какой-нибудь подарок, поскольку они доставили миссионеру удовольствие, дав ему ухаживать за со­бой»12.

«Я лечил одного молодого человека, который сильно поранил себя, когда рубил дерево... Когда он оказался в состоянии сесть на лошадь, я велел ему приехать на пост для перевязки. «Приходи пос­лезавтра», — сказал я ему. Однако он ответил, что предпочел бы, чтобы я приехал к нему. «У тебя все-таки больше времени, чем у меня». Он наивно возразил: «Но подумай, туан (господин), у меня ведь нет даровой лошади!» Поездка стоила ему пять центов (несколь­ко сантимов). «И ради того чтобы ты, отнюдь не бедняк, сэкономил пять центов, я должен регулярно у тебя появляться?!» Я был очень оскорблен, видя, как низко ценятся мои услуги и что этот молодой человек нисколько их не уважает»13.

На Борнео, «проходя через эту деревню (на реке Лимбанг), я дал немного цинковой мази человеку, у которого болели глаза. Лекар­ство, несомненно, подействовало, и в знак признательности этот че­ловек принес мне сосуд с аракой и настоял, чтобы я выпил ее... Я упоминаю об этом, поскольку какой бы ни была благодарность их сердца за оказанную услугу, туземцы ее ничуть не выказывают. В течение всего моего пребывания на Востоке я не увидел и шести примеров этого»14.

Уильямс, со своей стороны, пишет: «Четырехлетний опыт жизни с туземцами Сомосомо (остров Фиджи) научил меня тому, что если один из них, больной, берет у меня лекарство, то он считает меня как

бы обязанным дать ему и пищу. Тот факт, что он получит от меня пищу, даст ему право потребовать от меня одежду. Получив ее, он подумает, что с этого момента вправе требовать от меня всего, чего ему захочется, и оскорблять меня, если я не уступлю его безрассуд­ным домогательствам. Я лечил старого короля Сомосомо, Туикату II, от опасного приступа болезни, с которым не смогли справиться ту­земные лекари. В течение двух или трех дней, пока я пользовал его, он велел, чтобы ему доставляли от меня чай и арроурут, а когда он поправился, ко мне пришла его дочь и сказала, что он не может как следует есть и послал ее попросить у меня металлический горшок, чтобы готовить себе пищу!

Еще пример. Капитан одного судна стал лечить туземца, которому разорвавшийся мушкет раздробил руку. Судовой оружейник провел ампутацию, и в течение почти двух месяцев за этим человеком ухажи­вали на борту судна. Когда его вылечили, он сказал капитану, что отправляется обратно на сушу, но ему должны дать ружье как плату за то, что он так долго оставался на судне. Естественно, его требова­ние было отклонено. Напомнив ему о доброте, которой он был окру­жен и которой он, возможно, был обязан жизнью, этого не слишком благоразумного человека отправили на сушу. Там он проявил свою благодарность, совершив поджог капитанских сушилен; капитан по этой причине потерял рыбы на три сотни долларов»15.

II

В только что отмеченных случаях, а их можно было бы перечис­лять бесконечно, поведение туземцев, получивших от европейцев ле­чение, выглядит безрассудным и даже необъяснимым. Сталкиваясь с этим, европейцы, в зависимости от склада своего характера, испыты­вают большее или меньшее удивление, негодование, уныние или воз­мущение. Одни не на шутку сердятся, другие пожимают плечами. По всей видимости, никто не задается вопросом: нет ли тут психологи­ческой проблемы, которую надо разрешить, и нет ли недоразумения между белым доктором и его клиентом вследствие взаимного непони­мания. У доктора существует определенное представление о болезни и лечении, и это представление кажется ему столь естественным, что он предполагает его и у туземца. На самом же деле у туземцев пред­ставление обо всем этом совершенно иное. Если бы белый врач взял на себя труд внимательнее приглядеться к тому, как туземец воспри­

нимает оказываемое ему лечение, он не был бы так удивлен тем, как плохо понимают, как мало ценят это лечение, и даже тем, что от него требуют компенсации.

Прежде всего, как известно, первобытный менталитет полагает, что вылечить болезнь — значит одержать верх над вызвавшим ее колдовством с помощью колдовства еще более сильного. «Даже в самых простых случаях лингака (туземные лекари) вдалбливают в сознание веру в то, что, когда они дают лекарства, все-таки именно они, но не лекарства, являются причиной выздоровления. Благодаря присущей им силе лекари магическим образом воздействуют на бо­лезнь, а не излечивают ее простым действием лекарств»16. Все это, по существу, представляет собой, пользуясь выражением мисс Кингсли, воздействие духа на дух. Если туземцы и приписывают какую-нибудь силу самим лекарствам, то она заключается только в том, что эти лекарства представляют собой переносчиков магической силы. А раз так, то как же могли бы туземцы иметь иное представление о лекар­ствах, которые прописывают им европейцы? Болезнь проистекает из- за наличия в теле зловредной силы; значит, излечение наступит тогда, когда «доктор» сможет выгнать ее оттуда. Когда, например, белый доктор врачует язву, для него само собой разумеется, что больной понимает более чем очевидную связь, существующую между перевяз­ками, лекарствами и т.п., с одной стороны, и раной, которая должна быть санирована, локализована и залечена, — с другой. Но ведь на самом-то деле эта связь от первобытного менталитета ускользает, во всяком случае до того времени, когда он сам претерпевает изменения под воздействием длительных контактов с белыми. Безразличный к связи естественных причин с их следствиями даже тогда, когда доста­точно было бы самого малого усилия, чтобы ее обнаружить, он не видит ее или, по крайней мере, не останавливается на ней: внимание его целиком и полностью направлено на иное. Естественные причины являются для него не действительными причинами, а всего лишь инструментами, которые могли бы быть и другими.

Вследствие этого туземцы охотно проявят желание подвергнуться длительному и сложному лечению, но не зададут себе вопроса, зачем от них требуется соблюдать процедуры. Они ничего в них не поймут, и часто из-за своего небрежного отношения к самым необходимым предписаниям будут повергать в отчаяние своих врачевателей. Для них предписания не имеют значения: излечение якобы должно слу­читься немедленно, даже и без них. Обычно они с охотой берут евро­пейские лекарства, когда доверяют тому, кто их дает, потому что это

их развлекает и потому что они считают их наделенными благоде­тельными мистическими свойствами. Это, однако, не означает, что они понимают их необходимость или даже полезность. «То, что не­много обескураживает, — пишет работавший среди баротсе миссио­нер, — так это невозможность добиться от больных выполнения регу­лярных и длительных процедур, как терапевтических, так и хирурги­ческих. Многие оперированные исчезали на следующий же день пос­ле операции и возвращались только спустя четыре или шесть дней, с сорванными повязками и открытыми ранами. Счастье, что их креп­кое здоровье делает возможным такие исцеления, которых никогда не добились бы в Европе»17.

«Я остановил кровотечение (повреждение сонной артерии) и на­стоял на том, чтобы пациента доставили на станцию, однако его род­ственники на это не согласились. Я ухаживал за ним несколько дней подряд. Воспаление и опухоль уменьшились до такой степени, что он мог без большого труда говорить и есть. И разве не решили они однажды сорвать с него повязку? (Жители Замбези полагают, что наши лекарства должны действовать, подобно чарам, немедленно.) Когда я появился, обескровленный человек уже находился на грани смерти»18. «Туземцы проглотят все, что вы захотите, — говорит Жер- мон, — однако действие лекарства должно быть немедленным. Если вы станете говорить им о режиме, лечении, мерах гигиены, они не будут вас слушать»19.

«Бечуаны, — писал Моффат, — страстно любят лекарства... Им неважно, что лекарственное питье может быть отвратительно до пос­ледней степени: даже приняв вонючую камедь, они оближут губы. Однажды я велел передать одному больному, который жил на некото­ром расстоянии, чтобы он прислал кого-нибудь за своим лекарством. Пришла его жена. Приготовив горькое питье, я отдал его ей, посове­товав давать его мужу дважды: на закате и в полночь. Лицо ее вытя­нулось, и она тут же попросила меня позволить ему принимать лекар­ство за один раз, потому что она боялась, как бы в полночь они оба не уснули. Я согласился... а она тут же проглотила питье! «Но ведь оно не для вас!» — воскликнул я. Она же совершенно спокойно облизала губы и спросила, не вылечит ли ее мужа то, что это питье выпила она»20.

Истории такого рода, какими бы невероятными они ни казались, совсем не редки. «Доктору стоило большого труда удержать их на месте до тех пор, пока заживут язвы. Чернокожая клиентура отнюдь не ободряет любящего свое дело врача. Они станут глотать сколько

угодно «маленьких пуль» (так они называют пилюли), но не будут обращать никакого внимания на остальное, что им предписано. Одна туземная девушка уронила на землю револьвер; раздался выстрел, пуля прошла сквозь ногу и застряла в ягодице с противоположной стороны. К счастью, там оказался доктор Лоз из Ливингстонии. Он перевязал раны и сказал раненой, что ей нельзя двигаться. Почти все мы сочли ее убитой. Представьте же себе удивление доктора, когда он, придя вечером проведать ее, встретил ее на пороге дома!»21

В Овамболенде «люди часто приходят к миссионерам издалека за лекарством; он спрашивает их: «На что жалуется больной?» Как пра­вило, они отвечают: «Мне об этом ничего не известно. Меня лишь отправили за лекарством». По-видимому, туземцы считают, что мис­сионеры обладают какой-то панацеей, оказывающей действие в лю­бом случае»22. У фан «вызывает большое удивление то, что белый врач попросту прописывает лекарство и не использует какое-нибудь пение, изгнание болезни или заклинания. «Ничего удивительного, что подобное лекарство не действует, — сказал мне как-то один чер­нокожий малый, немного понимавший по-французски, — ведь врач сказал только одно: «Глотай, грязный негр!» Ты же понимаешь, что это не дало результата...» Мы знались и дружили с одним жизнерадо­стным врачом, который, давая консультации и оперируя своих боль­ных, всегда напевал какой-то веселенький мотивчик. «Это забавляет их», — говорил он. Темнокожие ему очень доверяли: «Этот врач, — сказал мне однажды один из них, — по крайней мере не такой, как другие! Он поет, словно наши фетишеры!» Если бы этот врач знал причину своей популярности, которой он так гордился и которую приписывал своему знанию!»23

В других низших обществах, живущих весьма далеко от упоминав­шихся, не в большей мере понимают, в чем состоит терапевтическое или хирургическое лечение европейцев. Если этому лечению и следу­ют, то делают это по разным причинам, которые для врачей совер­шенно ясны. Туземец не имеет никакого понятия, для чего на самом деле служат применяемые лекарства, да его это и не занимает. На островах Дружбы «один человек пришел к Томасу и попросил почи­нить очки, которые ему некоторое время назад выдали со склада миссии. Они ему не подходили, говорил он, и тем не менее он проявил о них самую большую заботу: целиком намазал их кокосовым мас­лом»24 (без сомнения, в знак уважения и почитания).

«На реке Мимика (голландская Новая Гвинея) туземцы... часто наносили себе довольно глубокие порезы нашими топорами и ножа-

ми до того, как научились правильно пользоваться их лезвием, но раны заживали с удивительной быстротой... Единственное неудоб­ство происходило из-за того, что им нравилось снимать свои повязки, чтобы сделать себе из них украшения»25. Чигнел говорит то же самое относительно папуасов: «Трудно, иногда даже, я считаю, совершенно невозможно оказаться понятым этими людьми. К вам ходит человек с тяжелой язвой. Вы ее обрабатываете, накладываете повязку и вели­те ему непременно прийти завтра. Он все забывает или появляется в следующий раз по прошествии недели и заявляет вам, что, по его мнению, примочка не очень-то помогает... Может быть, папуасы по­лагают, что лекарство — это что-то вроде чар и что оно должно было бы подействовать немедленно»26.

Конечно, их представление именно таково, и это без колебаний подтверждают другие наблюдатели. «Бедняги-пациенты были очень удивлены и раздосадованы тем, что Паттерсон не вылечил их с помо­щью чуда»27. На Борнео (Квала Капуас) «необходимо, чтобы лекар­ства помогали больным немедленно. Если получается именно так, значит, все хорошо, и люди благодарят Господа. Если же успех дости­гается не вдруг, то начинают сомневаться в доброте Бога»28. На Су­матре у батаков «едва лишь миссионер Шрей раскрыл свой малень­кий сундучок, как все сказались больными и пожелали получить свое лекарство. Один кашлял, у другого оказалась лихорадка, третий жа­ловался на боли в членах и т.п. Каждый получил свое лекарство и ушел довольным. Однако они очень удивлялись, если болезнь не исчезала немедленно»29.

И наконец, чтобы больше не продолжать перечисление фактов, Норденшельд сделал совершенно похожее наблюдение в Большом Чако в Южной Америке. «Мне самому несколько раз случалось ис­полнять обязанности врача во время пребывания среди индейцев. Невозможно заставить индейцев долго лечиться. Они должны быть вылечены немедленно, а без этого они больше не принимают ле­карств. Морфин, кокаин, опиум — вот лекарства, которые они только и ценят»30.

Когда Бентли ожидал от своих конголезцев восхищения тем, что он за пять недель вылечил их застарелые язвы, он был далек от реальности. Если бы он вылечил их в пять минут, это удивило бы туземцев ничуть не больше. Исчезновение язвы объясняется действи­ем чар, так почему бы этому не случиться в один момент, если чары достаточно сильны? Белый — это могущественный волшебник. Если бы он пожелал, то туземец в мгновение ока избавился бы от своей

болезни. К чему же тогда эти многочисленные лекарства, предписа­ния, предосторожности, режим и все остальное?

Именно этим в значительной мере объясняется нежелание тузем­цев, чтобы их доставляли к белым для лечения, а также трудность удержать их в больнице, когда их удается убедить туда лечь. Они не понимают, что для лечения нужно время. Они нисколько не дают себе отчета в пользе того, что им предписывают, а с другой стороны, они испытывают недоверие и страх. Доктор Беллами хорошо описал чув­ства папуасов английской Новой Гвинеи по этому поводу. «Они без всякого желания подвергаются лечению, и им до сих пор не удается понять, что больница устроена для их же блага...»31

На Тробрианских островах «перспектива систематического лече­ния, которое отдаляет мужчину или женщину от своей деревни, ого­родов, всех своих близких, отнюдь не улыбается им. Кроме того, туземные лекари на Тробрианах, томегани, тоже лечили в аналогич­ных случаях, но люди продолжали умирать. Что свидетельствует о том, что лекарства белых вылечат болезнь папуасов? Вот так они рассуждают. История первых шести месяцев больницы — это история неравной борьбы с туземным предрассудком, туземным суеверием, туземной тупостью... Отсутствие у них веры в лекарства гуханума (европейские) само по себе было неблагоприятным обстоятельством. Многие из тех случаев, которые пришлось лечить поначалу, были худшими из того, что только можно было встретить (запущенные венерические болезни). Больные были настроены так, что разрешали предпринять не больше чем трехдневную попытку лечения: если по истечении этого срока не становилось лучше, к чему продолжать лечение? Их звали назад огороды, рыбная ловля, лодки, и таким образом под покровом ночи они по одному или по двое исчезали из больницы»32. Со временем положение улучшается, и туземцы науча­ются ценить те услуги, которые оказывает им больница.

То же недоверие потребовалось преодолеть и в Южной Африке. «Один старик, вождь нескольких деревень, которого поразила слепо­та, услышал обо мне и вообразил, что я смогу, как ему рассказывали, вернуть ему зрение... Он согласился на лечение... Однако как только я выдвинул в качестве условия исполнения его желания то, что он должен провести несколько дней в Табу Боссиу, в каком-нибудь хри­стианском доме, все сразу изменилось... Напрасно я убеждал его... «Мне страшно идти жить к христианам, я боюсь, как бы они не совершили против меня какого-нибудь колдовства». От лечения он отказался33. «У них есть собственные лекарства, нгаке... и они полага­

ют, что эти зелья должны вылечивать чернокожих подобно тому, как наши лекарства хороши для белых. Это касается не только Замбези, однако, может быть, именно замбезийцы более других племен сопро­тивляются научным способам лечения. Во всяком случае, они испы­тывают инстинктивный страх перед ампутацией...» Доктор де Прош пишет далее: «Госпитализация не очень нравится нашим черноко­жим. Обеспеченное хорошее питание, чистое жилье, самый полный уход — всех этих преимуществ недостаточно, чтобы перевесить недо­верие, которое к нам все еще испытывают те, кто не знает нас близко... Далее: они не решаются расстаться с языческим комфортом, если я могу назвать так ту грязь, которая является обычным окружением наших бедняг. Мы даже не предполагаем, в какое затруднение ставит туземцев наше обращение с ними. Я мог бы привести случаи, когда тяжело больные, которым я оказывал всевозможный уход и чьи род­ственники приходили ко мне с сосудами простокваши, тайно исчеза­ли, чтобы спрятаться и укрыться от христианского милосердия»34.

Таким образом, даже продолжительное тесное общение с европей­цами с трудом примиряет уже таких «продвинутых» туземцев, как басуто, с медициной и больницами белых. «Администрация Лесуто поместила врачей в административных деревнях, установив правило, что каждая консультация или каждое лекарство стоит пятьдесят сан­тимов. Это сделано для того, чтобы позволить даже самым бедным из чернокожих пользоваться добрыми услугами этих врачей. И было устроено две больницы... Вот как реагировали басуто: «Лекарства правительственных врачей никуда не годятся: это всего лишь вода, так как что они могут дать за десять су, кроме воды? К белому доктору можно идти один или два раза, но не три, так как на третий раз он скажет, что его лекарства растрачиваются даром, и приготовит вам бутыль с ядом, чтобы избавиться от вас. В больнице у вас отберут одежду, и вы ее больше не увидите. Вам не дадут есть, а когда кто- нибудь умрет, его труп положат в особый дом, чтобы там разрезать на куски». И дальше в том же духе»35.

По мнению Дитерлен, это неприязненное отношение вытекает из того, что «чернокожие думают, будто белые желают им зла или не хотят им добра. Они не верят в их бескорыстие. Они не доверяют из страха быть обманутыми, обокраденными, обиженными, доведенны­ми до несчастий. Эти чувства у них естественны, врожденны; они неодолимы и неискоренимы...» Возможно, это так на самом деле, это — горький опыт, о котором сообщает удрученный, но не обеску­раженный миссионер. Тем не менее, как это было видно, нежелание

туземцев ложиться в больницу и находиться в ней кроется не только в общем и неискоренимом недоверии, но также и в том, что они ничего не понимают в том лечении, которому подвергаются, особен­но тогда, когда нужны дни, недели, а иногда и месяцы, чтобы увидеть результаты, которые, по их мнению, должны были бы быть мгновен­ными. Именно это длительное пребывание в больнице более всего возбуждает их подозрение. Какие намерения могут быть у белого врача, могущественного колдуна, который их так долго задерживает? Что он собирается сделать с ними?

Таким образом, границы отмеченного нами недоразумения между туземным больным и его врачом-европейцем определены. Чем боль­ше старается врач ради своего клиента, чем труднее и сложнее лече­ние, особенно если ему пришлось госпитализировать больного у себя, кормить его, ухаживать за ним, заставлять его соблюдать режим, тем с большим основанием он полагает, что заслужил право на его при­знательность и тем более он рассчитывает по крайней мере на благо­дарность. Впрочем, туземец, без сомнения, поблагодарил бы его, если бы вылечился в одно мгновение, если бы, как он ожидал, лекарства оказали бы свое действие словно по мановению волшебной палочки. Однако все обстоятельства, которые ставит себе в заслугу врач, на­оборот, беспокоят и восстанавливают против него его больного. Идут дни, одни лекарства сменяют другие, перевязки следуют за перевязка­ми; с большей или меньшей охотой пациент подчиняется всему, одна­ко полагает при этом, что врач должен быть ему благодарен и что именно он, пациент, должен бы иметь право на благодарность. По мере того как продолжается лечение, врач все больше становится обязанным больному, который на это лечение соглашается.

Именно это хорошо понял Трий, когда отметил в только что цити­ровавшейся работе: «Много раз европейцы бывали удивлены и воз­мущены, видя, что туземцы, которых они таким образом лечили, далеки от признательности им за это, что они, напротив, требуют за это плату. Правы и больной, и врач, каждый по-своему. Врач с наши­ми европейскими и христианскими представлениями справедливо возмущается при виде такого пренебрежения его почти всегда беско­рыстной самоотверженностью. Что же касается больного, то он тоже прав: в этой ситуации он полагает, что стал простым объектом экспе­римента»36.

пі

Остается, видимо, еще объяснить упорство, с которым туземец требует от врача-европейца подарка за то, что тот его лечил, и часто даже выражает намерение прийти и потребовать другие подарки, до бесконечности. Сталкиваясь с отказом, он становится грубым, бра­нится, а когда осмеливается — мстит. Он выглядит как человек, удив­ленный и негодующий из-за того, что его лишают положенного по праву, а искренность и сила этих чувств не вызывают сомнения.

Чтобы понять их причину, следует заметить, что они выражаются не только тогда, когда туземец в течение более или менее долгого времени получал от европейца лечение. Они проявляются и по слу­чаю других оказанных услуг: в частности, когда белый спасает жизнь туземцу, который должен был стать жертвой несчастного случая. Вот несколько такого рода примеров. «Напротив Андерхилл Пойнта оп­рокинулась попавшая в водоворот лодка (на реке Конго). Два челове­ка утонули, однако лодке, которую тут же направил на помощь потер­певшим крушение Крадгинтон, удалось спасти третьего и доставить его живым на берег. На следующий день перед тем, как уйти, этот человек потребовал от Крадгинтона «одеть его». Услышав отказ мис­сионера, он принялся выражать свое возмущение скупостью белого и стал весьма дерзким. В ответ Крадгинтон запер его в амбар и согла­сился выпустить только за плату в две козы: одну для того, кто выта­щил его из воды, а другую — самому Крадгинтону, поскольку его лодка была использована при спасении. Козы были отданы, и нужно надеяться, что этот урок не пройдет бесследно»37.

Совершенно напрасная надежда: ни Крадгинтон, ни Бентли, види­мо, не отдавали себе отчета в том, что происходило в голове у этого туземца. Вот другой, совершенно похожий, факт, о котором сообщает Бентли. «Верховным вождем в местности Нданданга был некий Та- ванлонго. Недавно возросло влияние второстепенного вождя по име­ни Матуза Мбонго. Его жена умерла при родах, и прошел слух, что перед смертью она видела во сне Таванлонго. Матуза ухватился за этот случай, чтобы уничтожить последнее препятствие, отделявшее его от высшего ранга... Таванлонго не любили. Как были бы рады люди увидеть, что сам старый вождь пьет испытательный яд (нкаса), качается, падает и его бросают в огонь! Не нужно было даже обра­щаться к колдуну: разве женщина не видела во сне вождя? Какое доказательство могло бы быть еще более ясным, чем это? Таванлонго был колдуном.

Вмешались миссионеры и добились того, что ордалия не состоя­лась. Тем не менее туземцы не сдержали в точности данного слова, поскольку все-таки заставили своего вождя выпить нкассг, однако приготовленный настой оказался настолько слабым, что он отрыгнул его, и невиновность его была, таким образом, доказана. Вождь напра­вил мне очень признательное послание, в котором заявлял, что мне, одному мне он был обязан жизнью... Так же считали и многие другие. Тем не менее спустя несколько дней он пришел ко мне с пустыми руками и сказал, что он очень желал бы, чтобы я проявил свое удов­летворение видеть его избегнувшим опасности тем, что «одел бы его». Я дал ему два метра ткани, нож, шляпу и еще несколько мелких вещей, хотя и не очень-то считал необходимым давать ему что бы то ни было. Вместо того чтобы поблагодарить меня за это новое прояв­ление доброты, он принялся меня бранить, поскольку я не сделал ему гораздо более значительного подарка. Он сказал, что я бессовестно скуп, и, разгневанный на меня, ушел»38. Точно так же было и в Габоне. «Если вы спасаете кому-нибудь жизнь — ждите в скором времени его визита. Вы превратились в его должника и избавитесь от него только после того, как сделаете ему подарки»39.

Аналогичные требования туземцы выдвигают и за другие оказан­ные им услуги, в частности за обучение и заботу об их детях. «Мы воспитываем их детей, даем им пищу, одежду, кров и всячески забо­тимся о них в умственном и моральном отношениях. И что же?! Им взбрело в голову, будто мы должны предложить плату каждому ре­бенку и его родителям»40. Со своей стороны, отец Бюллеон пишет: «Школьники целиком находятся на попечении миссии. Их кормят, одевают, учат, обучают ремеслу, не требуя ни малейшего вознаграж­дения. И ваше счастье, если родители не явятся требовать от вас подарков и заставлять платить за удовольствие содержать их детей! И заметьте, что миссия принимает только сыновей свободных людей и что большинство даже — это сыновья короля или деревенских вож­дей»41.

У бечуанов «родители перестали поощрять детей ходить в школу, без сомнения, предпочитая посылать их в поля полоть хлеба или пасти скот. Когда мы спросили у них, почему они больше не посылают к нам своих детей, они отвечали, что мы не платим им или платим слишком мало»42. Так же и на Таити «некоторые из школьников, видимо, считали, что оказывали милость миссионерам тем, что при­ходили учиться и что на этом основании у них было право получать плату»43.

Последний знаменательный факт: Капитан Лайон рассказывает историю об эскимосской старухе, которую он нашел по пути покину­той, полузамерзшей, почти умирающей. «Я никогда не забуду, — пи­шет он, — жалкое состояние и отвратительный облик этой женщины; однако я не могу описать удивление, которое я испытал, когда при виде одеял и мехов, в которые ее собирались завернуть, чтобы пере­нести на борт моего корабля и там позаботиться о ней, она поверну­лась ко мне и потребовала, чтобы я заплатил ей за труд!»44

Все эти факты обнаруживают то самое взаимное непонимание, которое мы отметили и рассмотрели выше. Белый находит требова­ние туземца безрассудным, экстравагантным и необъяснимым: ведь тот требует возмещения, которое ему положено за то, что ему же спасли жизнь, или за то, что воспитывают его детей! Со своей сторо­ны, туземец возмущен бессовестной мелочностью, скаредностью и скупостью столь богатого белого, который даже не краснеет от того, что лишает бедняг причитающегося им! Может быть, причина недо­разумений станет ясной, если и в этих случаях вместо того, чтобы заранее, без проверки, полагать, будто туземцы истолковывают и чувствуют происходящее так же, как европейцы, постараться посмот­реть на вещи с их точки зрения и принять их способ рассуждения.

Миссионер Крадгинтон спас чернокожего конголезца, который едва не утонул. Он ждет благодарности и даже свидетельства призна­тельности: он приписывает туземцу те же чувства, которые испыты­вал бы сам, окажись он на его месте, и эти чувства кажутся ему всего- навсего человеческими. На самом же деле чернокожий, со своей сто­роны, крепко верит в то, что Крадгинтон, спасая его, принял на себя по отношению к нему обязательство. Мы не видим сначала, каким может быть это обязательство. С точки зрения позитивного белого мышления, дело обстоит совершенно просто. Конголезец обязан Крад- гинтону жизнью, а тот ему не должен ничего. Если и существует какое-либо обязательство, то это обязательство со стороны конголез­ца и едва ли об этом стоит вообще говорить.

Этого факта не отрицает и чернокожий, однако разум его направ­лен таким образом, что мистические элементы во всем, что бы ни происходило, обладают в его глазах гораздо большим значением, чем сама материальность событий. Случая нет. То, что мы называем не­счастным случаем, является откровением, проявлением невидимых сил. Как случилось, что лодка попала в водоворот? Не оттого ли, что их, его и двух его несчастных спутников, «приговорил» какой-то колдун? что разгневался какой-нибудь обиженный предок? Не ока­

жется ли он под подозрением из-за того, что спасся один, тогда как оба других утонули? Не обвинят ли его в том, что он «отдал» их? Это представляется неизбежным. А каким образом оказалась готовой и в определенном месте лодка белых, чтобы его спасти? По какому праву они вмешались? Совершая это, они взяли на себя ответственность, последствия которой туземец на себе обязательно ощутит как со сто­роны невидимых сил, так и в своей собственной социальной группе. Это и есть то самое малое, что белые возмещают.

Капитан Лайон не верит собственным ушам, когда умирающая от голода и холода старуха, которую он подбирает на свое судно, чтобы позаботиться о ней, спрашивает его, сколько он ей заплатит! С пози­ции менталитета белого человека, эта женщина обязана жизнью ка­питану, который ей не должен ничего, и спорить по этому поводу кажется невозможным. Однако в глазах этой женщины, это очень серьезное дело — оказаться закутанной в меха и одеяла этих чужаков, не имеющих ничего общего с ее социальной группой, позволить пере­нести себя на их корабль, принять их пищу, прикоснуться к тому, что принадлежит им. Европеец видит лишь объективный факт: она будет согрета, поддержана, накормлена, ей спасут жизнь. Она же, напротив, прежде всего спрашивает себя, какие магические влияния окажут на нее все эти незнакомые предметы. Какие мистические следствия на­влечет на нее пребывание на корабле, каким опасностям она подвер­гнется: ведь они будут для нее тем более грозными, что она даже не может все их себе представить! И уж если она позволяет делать с собой все это, то она по крайней мере должна быть вознаграждена за свою любезность!

Возможно, что затруднение все еще преодолено не полностью. Остается то, что, с одной стороны, какими бы ни были мистические опасности, возникающие от вмешательства белого человека, туземец все-таки обязан ему жизнью, признает это и вследствие этого, види­мо, возникает обязательство; с другой же стороны — надо объяснить гнев, иногда даже возмущение и ярость, которую выказывают тузем­цы по отношению к тому, кто спас им жизнь или оказал очень серьез­ную услугу, когда они видят, что им не желают давать всего того, что они по этому случаю требуют. Человек с ампутированной рукой, за которым в течение двух месяцев ухаживали на борту судна, занятого ловлей рыбы, требует ружье, не получает его и мстит, поджигая су­шильни капитана. Спасенный Крадгинтоном чернокожий, не получив требуемого, бранит его и оказывается в заключении. В большинстве такого рода случаев белые замечают, что туземец не только не прояв­

ляет признательности, но становится дерзким и, если осмеливается, угрожает, когда его безрассудным требованиям не уступают. Какому же неодолимому внутреннему давлению он подчиняется, чтобы столь вызывающе относиться к европейцу? Это станет понятным только тогда, когда мы спустимся к самым глубоким слоям его коллективных представлений и чувств, причем с риском почти непременно исказить их, если мы станем описывать их в четких терминах в то время, когда сам он видит и выражает их в действиях, никогда не определяя их в своем мышлении и не выражая в понятиях.

Как известно, первобытный менталитет не представляет себе ни жизнь, ни смерть, ни личность индивидов так, как это делаем мы. Для данного индивида жить — означает быть в настоящее время включен­ным в сложную сеть мистических сопричастий с другими членами, живыми и мертвыми, своей социальной группы, с группами растений и животных, рожденных этой же землей, с самой землей, с оккульт­ными силами-покровителями всего этого целого, а также с более частными целостностями, к которым он принадлежит еще более тес­ным образом. В момент, когда он вот-вот умрет от голода, холода, болезни или утонет, вмешательство европейца, возможно, спасает ему жизнь в европейском и совершенно объективном смысле слова, — и это все, что мы видим. Ускользает же от нас то, что в это самое время такое вмешательство подвергает его жизнь опасности, но уже в туземном и мистическом смысле слова. Действительно, кто знает, не рассердит ли оно прежде всего оккультные силы, вызвавшие «несча­стный случай», и — самое главное — не оттолкнет ли оно от него те силы, чье постоянное покровительство оберегает его от угрожающих со всех сторон опасностей, от бесконечного множества зловредных духов! Белые — это могущественные колдуны; от них самих и всего им принадлежащего исходят мистические влияния несокрушимой силы. Подвергающийся им туземец оказывается в силу этого отрезанным от тех сил, без которых он не может жить. Итак, следует опасаться, как бы отныне не оказались ослабленными и, может быть, разорванными необходимые для него сопричастности. В каком положении окажется туземец, если, с одной стороны, в результате медицинского лечения белых, пребывания у одного из них — в больнице или на судне, «спасения» одним из них от несчастного случая он потеряет располо­жение невидимых сил, без которых он — ничто, и если, с другой стороны, белый, вызвавший это неприязненное отношение, переста­нет им интересоваться?

Ему угрожает тогда невыносимая изоляция, которая для туземца хуже смерти. Будет так, как если бы белый, непоправимо скомпроме­тировав туземца, подвергнув опасностям то, что можно назвать его личным мистическим статусом, затем покинул бы его. Занимаясь им, давая ему кров и пищу, помещая его в больницу или спасая его, белый возложил на себя бремя. Он взял на себя ответственность, он вовле­чен. Без сомнения, он знал, что делал. «Отныне вы — мой белый, — сказал Маккензи человек, которому он врачевал страшную рану на лице, — и именно к вам я всегда стану приходить с просьбами». Это означает: «Вы — мое прибежище в будущем, моя поддержка, и я вправе рассчитывать на вас, чтобы компенсировать то, во что ваше вмешательство обошлось мне со стороны мистических сил, от кото­рых зависит жизнь моей социальной группы и от которых и я раньше зависел вместе с ней».

Как хорошо отметил Элсдон Бест, туземец, лишенный необходи­мой ему мистической атмосферы, пытается найти ее эквивалент у европейцев45. Необходимо, следовательно, чтобы тот, кто по соб­ственной инициативе так глубоко вторгся в· жизнь туземца, дал ему все, что он просит, и необходимо также, чтобы его щедрость не исся­кала и в будущем. Если же он уклоняется, отказывается, то это хуже, чем скупость. Это — нечто вроде отказа исполнить свое священное обязательство, это предательство, почти убийство, и считающий себя жертвой туземец пойдет, если у него достанет отваги, на любые край­ности.

Если дело обстоит таким образом, то туземец в этом положении отнюдь не чувствует себя обязанным белому. Напротив, у него появ­ляется острое ощущение ответственности, которую принял на себя по отношению к нему белый. Туземец, следовательно, ни «неблагодар­ный», ни «безрассудный», каким он непременно покажется тому, кто вылечил его, спас ему жизнь, кто испытывает сознание оказанной ему великой услуги, часто совершенно бескорыстно, из чистой человеч­ности. Остается пожелать, чтобы эта человечность не ограничивалась перевязкой его язв, а пыталась бы, движимая чувством симпатии, проникнуть в тайники этого не умеющего выразить себя сознания.

<< | >>
Источник: Люсьен Леви-Брюль. Первобытный менталитет. — Перевод с фран­цузского Е.Калыцикова. — СПб.,2002. — 400 с.. 2002

Еще по теме Глава XIII Первобытные люди И ЕВРОПЕЙСКИЕ ВРАЧИ:

  1. ГЛАВА 1 АМЕРИКА ДО НАЧАЛА ЕВРОПЕЙСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ
  2. Глава XIII
  3. Глава XIII ЦИВИЛИЗАЦИЯ СИЦИЛИИ И ИТАЛИИ
  4. ГЛАВА XIII ЕГИПЕТСКАЯ КУЛЬТУРА
  5. Глава XIII · ВОЕННОЕ ДЕЛО
  6. ГЛАВА XIII. ДРЕВНЯЯ ПАЛЕСТИНА
  7. ГЛАВА XIII ДРЕВНЯЯ ПАЛЕСТИНА
  8. ГЛАВА II ПЕРВОБЫТНОЕ СТАДО
  9. Глава 1. Упадок первобытно общинного строя
  10. Глава 2. Русь в XI-XIII вв. Политическая раздробленность Руси и борьба против иноземцев
  11. ГЛАВА III ПЕРВОБЫТНАЯ ОБЩИНА ЭПОХИ МАТРИАРХАТА
  12. ВЕКА И ЛЮДИ
  13. Первые люди.
  14. 5. РАБСТВО И СВОБОДА. РАБЫ И ЦАРСКИЕ ЛЮДИ