§ 3. Колонисты: количественные и качественные показатели
В рассматриваемый нами период в Русской Сибири, в Английской Америке и в Новой Франции численность поселенцев и их социальный состав существенно различались. Также имелись весьма существенные расхождения и в характере расселения колонистов, типе их хозяйств.
В то же время были и определенные элементы сходства, как внешнего (количественного), так и внутреннего (качественного).Сравнение количественных показателей русской, английской и французской колонизации сопряжено с известными трудностями. Если применительно к Северной Америке имеются достаточно точные данные по численности ее населения и в XVII, и в XVIII в., то цифры по Сибири носят весьма приблизительный характер (особенно это относится к периоду с конца XVI и до второй половины XVII в.). В центральных и местных архивах Англии, Франции, США и Канады сохранилось большое количество разнообразных документов, на основании которых можно не только исследовать отдельные демографические процессы, происходившие в Североамериканских владениях Лондона и Парижа, но и представить общую картину динамики их заселения европейцами. В частности, в распоряжении исследователей имеются идеально сохранившиеся регистры (церковно-приходские книги) по всем приходам Новой Франции (прежде всего ее ядра — долины р. Св. Лаврентия). Опираясь на них, в 1966 г. специалисты-демографы из Монреальского университета — одного из главных центров по изучению Французской Канады —в рамках Исследовательской программы по исторической демографии (PRDH) начали составлять единую базу данных по всем лицам европейского происхождения, зафиксированным в актах о крещении, венчании или отпевании в период с 1621 по 1850 г. В настоящее время эта база содержит данные по 759400 актам[131].
В 2001 г. французские и канадские ученые начали составление единого банка данных по всем лицам, переселившимся из «старой» Франции в Новую в XVII-XVIII вв.
на основании источников французского происхождения (Исследовательская программа по иммиграции французов в Новую Францию, PREFEN). К началу 2008 г. собраны данные по 14 тыс. человек (есть мнение, что это исчерпывающие сведения)[132].Безусловно, работу специалистов по истории Канады в эпоху французского колониального господства—помимо прекрасной сохранности документов — существенно облегчает и тот факт, что само население Новой Франции было весьма немногочисленным. Рассматривая демографические процессы в существенно более густонаселенных английских колониях, историки сталкиваются с определенным количеством документальных лакун, что, в свою очередь, затрудняет воссоздание общей картины. В Североамериканских владениях Лондона не проводилось всеобщих переписей населения (первая такая перепись была проведена уже правительством США в 1790 г.). В колониях собирались лишь отдельные данные по численности налогоплательщиков, лиц, которые подлежали призыву в ополчение, домохозяйств и т. п. Правда, иногда делались попытки определить общую численность населения той или иной колонии (это относится в первую очередь к Новой Англии, по населению которой сохранилось больше всего сведений и соответственно имеется большее количество исследований).
Однако и в целом по населению всей Английской Америки XVII-XVIII вв. имеются данные, достоверность которых не подлежит сомнению. Это сделало возможным дать демографическим процессам колониального периода в истории США общую оценку, которая разделяется большинством специалистов.
Гораздо сложнее обстоит дело с изучением количественной стороны процесса заселения Сибири русскими. Здесь установить более или менее точную численность поселенцев можно лишь начиная с последних десятилетий XVII в. По более раннему периоду в распоряжении специалистов имеются лишь отрывочные сведения, либо цифры, достоверность которых вызывает серьезные сомнения и нуждается в корректировке.
Это связано с рядом обстоятельств.
Во-первых, с объективно плохой сохранностью документов или их отсутствием (это, как известно, относится ко всей сибирской истории). Во-вторых, с отсутствием в рассматриваемый нами период эффективного контроля над самим колонизационным процессом со стороны государства (или кого-либо еще). В последнем случае дело не столько в том, что в Сибирь из Европейской России можно было добраться различными путями (как раз в XVII в. количество этих путей было ограничено, и они находились под надзором властей). Дело, скорее, в неисполнении (или в ненадлежащем исполнении) правительственных распоряжений, касающихся как отправки людей в Сибирь (будь то служилые люди, казаки, крестьяне или священнослужители), так и их перемещения в обратном направлении. Иначе говоря, далеко не все те, кого власти направляли в Сибирь на бумаге, действительно оказывались там, и наоборот —не все те, кого предписывалось высылать из Сибири обратно за Урал, на самом деле возвращались в Европейскую Россию. Так, известно, что в 1620 г. вместе с первым тобольским архиепископом митрополитом Киприаном «по государеву указу» в Сибирь было отправлено 59 священников с семьями. Однако часть из них вообще отказалась ехать, часть по дороге повернула назад, а часть возвратилась обратно уже из Тобольска (причем кого-то отпустили «официально», что зафиксировано в документах, а кто-то сбежал сам). И никаких сведений о том, сколько же действительно священников из этой партии оказалось в Сибири, нет. Другой интересный пример —с отправкой, а точнее с распоряжением об отправке в Сибирь служилых людей из Холмогор и Вологды (официально было решено отправить 500 человек, а до места добралось едва ли 100) приводит Д. Я. Резун[133]. Надо сказать, что местные и центральные власти были в курсе сложившейся ситуации. В 1646 г. енисейский воевода бесстрастно сообщал, что «в прошлом [в 1645] году присланы были из Томского в Енисейский острог служилых людей сорок шесть человек под Ленской волок твоих государевых хлебных запасов провадить и те все сбежали, и в прежние годы бегали ж»[134].Впрочем, в любом случае в XVII-XVIII вв. на первом месте по численности неаборигенного (т. е. в данном случае белого и чернокожего) населения стояли английские колонии на Атлантическом
побережье Североамериканского континента, несмотря на то что они были наименьшими по территории. Из них самые высокие показатели демографического роста стабильно демонстрировали Вирджиния и Новая Англия. На самой первой стадии колонизации (в первые десятилетия XVII в.) больше всего поселенцев было в Вирджинии — уже в 1625 г. там насчитывалось 1800 жителей, тогда как в Новой Англии (Плимуте) — в десять раз меньше! — всего 180 человек[135]. Затем наступила очередь так называемого Великого исхода пуритан в Америку. В период с самого конца 1620-х до начала 1640-х годов многие тысячи сторонников различных радикальных протестантских деноминаций, отвергавших официальную Англиканскую церковь и подвергавшихся разного рода притеснениям и преследованиям со стороны властей, покинули «старую» Англию и переселились на земли Новой Англии. В 1650 г. (т. е. всего через 21 год после создания Компании Массачусетского залива (1629) и через 20 лет после основания Бостона (1630)) ее население составляло около 23 тыс. человек, а спустя еще 13 лет — в 1663 г. — 40 тыс. человек. В Вирджинии и Мэриленде в это же время насчитывалось около 30 тыс. жителей.
В последующие десятилетия население Английской Америки также продолжало увеличиваться. В конце XVII в. оно каждое десятилетие давало прирост от 40 до 60 тыс. (см. рис. 3). К 1700 г. в Североамериканских владениях Лондона насчитывалось уже 250,9 тыс. поселенцев (неиндейского происхождения).
В XVIII в. численность жителей английских колоний стала расти еще более стремительно. Менее чем за полстолетия она выросла более чем в 4 раза и перевалила за миллион (1170 тыс. человек в 1750 г.). За последующие 20 лет она практически удвоилась, и к 1770 г. достигла 2 148 тыс. человек. Такие темпы роста населения были нетипичны для того времени и не могли остаться незамеченными.
Многие современники (в их числе один из первых американских демографов Э. Уигглсуорт, а также такие известные люди, как Б. Франклин, Э. Стайлз и др.) поражались их быстротой, «возможно, не имеющей аналогов в истории», и отмечали разительный контраст между демографическими процессами в Европе и в Английской Америке. С точки зрения ряда историков, именно бурный
Рис. 3.Рост населения английских колоний на Атлантическом побережье Северной Америки, XVII — первая половина XVIII в.
Составлено по: Greene Е. В., Harrington V. D. American Population before the Federal Census of 1790. Gloucester (Mass.), 1966. P. 3-5.
рост населения в североамериканских владениях Лондона подтолкнул Т. Мальтуса к его знаменитому выводу о росте населения в геометрической прогрессии[136].
Основная масса жителей английских колоний компактно размещалась на сравнительно небольшой территории, представлявшей собой длинную и достаточно узкую полосу, протянувшуюся вдоль Атлантического побережья нынешних США. Подавляющее большинство американских городов колониального периода располагалось либо на побережье, либо поблизости от него в устьях рек. Да и в целом, населенные пункты редко находились на большом удалении от океана. Как уже отмечалось, изначально наиболее густонаселенными районами Английской Америки были отстоявшие достаточно далеко друг от друга Вирджиния (с прилегающим к ней Мэрилендом) и Новая Англия (особенно Массачусетс и Коннектикут). С конца XVII в. стало интенсивно заселяться и пространство между ними, где на территориях бывших Новых Нидерландов и Новой Швеции расположились так называемые срединные колонии: Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильвания. В то же время по
«краям» этой «полосы» располагались относительно менее населенные колонии: к северу от Массачусетса—Нью-Гемпшир и Мэн, к югу от Вирджинии — Северная и Южная Каролина. В XVIII в. «полоса» еще больше удлинилась с обоих концов (на севере —за счет Новой Шотландии, на юге —за счет Джорджии).
Эти колонии оставались наименее населенными частями Английской Америки (конечно, не считая Ньюфаундленда с несколькими десятками рыболовецких станций и огромной пустынной Землей Руперта на побережье Гудзонова залива с полудюжиной крошечных факторий). Так, в 1750 г. в Джорджии было всего 5,2 тыс. жителей, а в Новой Шотландии — около 11,5 тыс., причем подавляющее большинство из них тогда еще составляли французские акадийцы (которые формально даже не были английскими подданными, так как отказывались присягать Георгу II); собственно английских колонистов там было не более 2,5 тыс.55Вплоть до Войны за независимость жители английских при- атлантических колоний проявляли достаточно слабый интерес к заселению внутренних районов Североамериканского континента. Даже восточные отроги Аппалачей, не говоря уже о территории, расположенной между Аппалачами и Миссисипи, о которых, как мы знаем, английские поселенцы имели представление еще с конца XVII в., находились вне сферы их колонизаторской активности. Лишь после окончания Семилетней войны началось проникновение англо-американцев в долины рек Теннеси, Камберленд и Огайо. В 1770 г. на территории современного штата Кентукки проживало 15,7 тыс. человек, а на территории современного штата Теннеси — всего 1 тыс.
Плотное заселение английскими колонистами относительно небольшой территории, было неразрывно связано с резким сокращением там численности индейского населения. К вопросу о взаимоотношениях белых и краснокожих мы еще вернемся, а пока отметим, что в приатлантической полосе английской колонизации (от Новой Англии до Джорджии) уже к началу XVIII в. индейцы составляли незначительное и малозаметное меньшинство населения. Племена, населявшие этот регион до появления англичан, были либо истреблены (в результате войн, эпидемий и т. п.), либо оттеснены во внутренние районы континента.
Стремительный рост белого населения Английской Америки
был обусловлен рядом факторов. Во-первых, и в XVII, и в XVIII в. во владения Лондона шел достаточно стабильный приток иммигрантов. На первом этапе среди них преобладали уроженцы Британских островов (естественно, только протестанты), однако в дальнейшем появилось определенное количество протестантов и из континентальной Европы — прежде всего немцев, голландцев, швейцарцев, французов-гугенотов и др. Однако, несмотря на заинтересованность в привлечении новых поселенцев, колониальные чиновники, а затем и сами колониальные власти с самого начала накладывали определенные ограничения на въезд тех или иных категорий иммигрантов. Так, в Английскую Америку не могли переселяться католики (определенное исключение, и то не на всем протяжении колониального периода, представлял Мэриленд); многие колонии не допускали к себе евреев. Наибольшей строгостью, если не сказать закрытостью, отличались пуританские колонии Новой Англии, которые после вышеупомянутого «Великого исхода» 1630-х — начала 1640-х годов, принимали очень мало иммигрантов. В то же время центральные (а отчасти и южные колонии) отличались существенно большей терпимостью по отношению к приезжим.
Общее число лиц, переселившихся в Североамериканские владения Англии из Европы в XVII-XVIII вв., определить достаточно сложно. Однако имеющиеся в распоряжении исследователей документы того времени, а также данные первой переписи населения США, проводившейся в 1790 г., позволяют сделать относительно точные оценки. По последним данным, за весь колониальный период, т. е. с начала XVII в. и до 1776 г., в Северную Америку переселилось 522 тыс. белых поселенцев-выходцев из Европы (впрочем, некоторые специалисты говорят о несколько большем числе — приблизительно 600 тыс. человек)56. В разные периоды приток колонистов шел с различной интенсивностью. Почти три четверти века устойчивого роста числа новоприбывших поселенцев, в последние десятилетия XVII в. сменились стагнацией, а в начале XVIII в. и вовсе наступил относительный спад. Однако с середины 1720-х годов приток поселенцев снова стал расти очень стремительно — за весь колониальный период наибольшее их число прибыло в Английскую Америку в течение последних пятидесяти лет перед Войной за независимость (вот общие данные за 1607-1776 гг.: 1607-
5еСм.: Sarson S. British America, 1500-1800: Creating Colonies, Imaginating an Empire. London, 2005. P. 39.
1625 — 6000 человек; 1626-1650-34 300; 1651-1675-69800; 1676- 1700-67000; 1701-1725-42 000; 1726-1750-108 800; 1750-1776- 194 300 человек. Всего 522 000 человек57).
Большинство из этих людей переселились в Новый Свет добровольно, руководствуясь либо экономическими, либо политическими, либо религиозными мотивами (а иногда сразу несколькими), однако были и такие, кто приезжал не по своей воле. Так, в 1718 г. британский парламент принял закон (Transportation Act), согласно которому преступники, осужденные в метрополии, должны были отправляться в Северную Америку и там продаваться в качестве «кабальных слуг» (indentured servants). Всего до Войны за независимость в колонии было перевезено около 60 тыс. этих так называемых королевских пассажиров. 90% из них были куплены плантаторами Вирджинии и Мэриленда.
В то же время в Английской Америке, в отличие и от Сибири, и от Французской Канады, практически отсутствовал такой источник пополнения населения, как отставные военные. Это было связано с тем, что постоянные (и очень небольшие) английские гарнизоны находились только в малонаселенных периферийных колониях (на Ньюфаундленде, в Новой Шотландии). Что касается 13 при- атлантических колоний, то в 12 из них вплоть до середины 1750-х годов английских регулярных войск вообще практически не было (лишь несколько раз и то на очень короткий срок Лондон направлял туда небольшие воинские контингенты). Только в годы Семилетней войны британское правительство перебросило в Северную Америку значительные силы (несколько десятков тысяч человек). Часть из них была оставлена в 13 колониях после окончания боевых действий, что стало одной из причин начала антибританских выступлений, переросших в Американскую революцию. Естественно, что в разгар Войны за независимость численность английских войск на Североамериканском континенте резко возросла (в октябре 1778 г. их насчитывалось 46 тыс. человек). После окончания боевых действий английские власти расселили часть своих отставных солдат и офицеров вместе с так называемыми лоялистами (жителями 13 восставших колоний, сохранившими верность британской короне и не желавшими жить в независимых США) на территории оставшейся в их руках Канады. Там они образовали костяк англо-канадского населения современных провинций Онтарио, Новая Шотландия и Нью-Брансуик.
В английских колониях в Северной Америке существовала еще одна особая категория переселенцев — выходцы из Африки. Эти несчастные «иммигранты поневоле» и их потомки в абсолютном большинстве находились на положении невольников. Следует, однако, учитывать, что на ранних этапах английской колонизации рабство не имело широкого распространения. В XVII в. численность черных рабов росла достаточно медленно. К 1700 г. их насчитывалось 27,8 тыс.; больше половины из них (16,4 тыс.) были сосредоточены в Вирджинии. Однако в XVIII в. развитие плантационного хозяйства (в частности, в связи с повышением спроса на хлопок) и подъем английской работорговли после войны за Испанское наследство привели к резкому увеличению количества чернокожих невольников в Североамериканских владениях Лондона. В 1740 г. их было более 150 тыс., в 1750 г.— уже 236 тыс., а в 1770 г. —460 тыс.! По численности рабов по-прежнему лидировала Вирджиния, на втором месте стоял Нью-Йорк, затем шли Южная Каролина, Северная Каролина и Мэриленд. На севере рабов было существенно меньше; и их положение часто весьма существенно отличалось (в лучшую сторону) от того, в котором находились их южные собратья.
К институту рабства мы еще вернемся, а сейчас отметим, что количество рабов в XVIII в. росло уже в результате не только ввоза новых партий невольников, но и естественного прироста (как правило, всячески поощрявшегося рабовладельцами). Это подтверждает тот факт, что в колониальный период на территорию будущих США было ввезено около 250000 черных рабов, а к 1790 г. их насчитывалось там около 750 00058.
Заселение Сибири русскими в период с конца XVI до конца XVIII в. и по темпам роста, и по количественным показателям, в целом, вполне сопоставимо с демографическими процессами, происходившими в Английской Америке. В то же время, хотя постоянные русские поселения в Северной Азии возникли на несколько десятилетий раньше, чем английские — на Атлантическом побережье нынешних США, в последних численность жителей росла быстрее. Уже с середины XVII в. по численности населения Си-
5a McFarlane A. The British in the Americas, 1480-1815. London; New York, 1994. P. 178.
бирь несколько уступала североамериканским владениям Лондона. Так, к началу 1620-х годов за Уралом проживало приблизительно около 15 тыс. русских. Это больше, чем было в тот момент в английских колониях, но следует помнить, что история Русской Сибири тогда уже насчитывала четыре десятилетия, а в Новой Англии еще только-только высадились отцы-пилигримы. К 1670 г. численность русских в Сибири по самым оптимистическим данным увеличилась до 73 тыс. человек[137][138] (правда Е. Я. Водарский утверждал, что в 1678 г. в Сибири была всего 61 тыс. человек[139]), тогда как в Северной Америке в этом же году насчитывалось уже около 112 тыс. английских поселенцев.
В последние десятилетия XVII — начале XVIII в. численность русского населения Сибири заметно возросла. Имеющиеся данные (существенно более точные, чем по предшествующим периодам, хотя и здесь имеются заметные расхождения) показывают, что за четыре десятилетия количество русских сибиряков увеличилось в несколько раз. К 1719 г. неаборигенное население Сибири (Тобольская, Енисейская, Томская, Иркутская и Якутская провинции и Камчатское управление) составило 323 тыс. человек. За последующие 75 лет оно возросло еще в 3 раза и к 1795 г. достигло прибли- іительно 820 тыс. человек[140].
Как и в Английской Америке, и в Новой Франции, в Сибири в рассматриваемый нами период население было распределено весьма неравномерно. Большинство русских были сосредоточены в Западной Сибири. Такая ситуация сохранялась на протяжении всего XVIII в. Так, в 1710 г. на Западную Сибирь приходилось 79% русских поселенцев, а на Восточную — 21%. В 1795 г. это соотношение составило соответственно 73 и 27%. Это было результатом не только притока новых жителей, но и естественного прироста, показатели которого в XVIII в. у русского (старожильческого) населения в Сибири были, в среднем, выше, чем в европейской части страны.
Однако расселение русских по различным частям Западной Сибири было тоже отнюдь не пропорциональным. Основная масса
поселенцев-аграриев оседала в относительно небольших по территории земледельческих районах, складывавшихся вокруг уездных центров или других опорных пунктов (естественно, там, где было возможно земледелие). При этом, по выражению В. В. Покшишев- ского, «каркасом первоначального земледельческого расселения» опять-таки становились реки, которые служили одновременно и путями проникновения в заселяемые районы, и основными транспортными магистралями; кроме того, приречные земли лучше всего подходили для земледелия и были более привычны поселенцам[141].
Наиболее старым из земледельческих районов Сибири был Верхотурско-Тобольский, сформировавшийся в 1630-е годы из деревень и слобод, основанных в бассейне р. Туры. Несколько позднее образовался еще один хлебопроизводящий район — в среднем течении р. Енисея: между устьем р. Ангары и Красноярском (который был основан в 1628 г.). Дальше на юг в XVII в. земледельческая колонизация не продвигалась из-за сохранявшейся военной угрозы со стороны кочевников.
Можно сказать, что первоначально большинство русского населения Сибири было сосредоточено в относительно узкой «старой» (или «таежной») западносибирской сельскохозяйственной полосе. Самыми густонаселенными здесь были Тобольский, Верхотурский, Тюменский и Туринский уезды. Позднее к ним добавились Томский и Кузнецкий уезды. В XVIII в. эта полоса стала расширяться и «сползать» на более плодородные земли ближе к китайской и монгольской границе, которые к тому времени стали безопаснее. Русскими стали активно заселяться Курганский, Ялуторовский, Ишимский, Омский уезды; смещалось на юг население Томско-Кузнецкого района. Тогда же существенно более интенсивно стал заселяться Алтай (правда, это было связано не столько с сельским хозяйством, сколько с развитием горнозаводского дела, для чего туда в принудительном порядке отправлялись работники). Не менее активно пошло заселение русскими земель в верхнем течении р. Енисея (до устья рек Абакана и Туды, а также по рекам Кан и Чулым).
На всей остальной территории Сибири русское население (за некоторыми исключениями) оставалось крайне редким. Зона тундры и вечной мерзлоты могла привлечь только промышленников и сборщиков ясака, численность которых была относительно невелика. Впрочем, в конце XVI - первой половине XVII в. северная часть Западной Сибири (низовья рек Оби, Енисея) эксплуатировались русскими промышленниками достаточно интенсивно. Однако во второй половине XVII в. под воздействием, скорее всего, сразу нескольких различных факторов (климатических изменений, запретительных мер правительства, истощения пушных ресурсов и т.д.) русские постепенно покинули эти регионы. Наиболее ярким примером здесь может служить уже упоминавшаяся нами история «златокипящей» Мангазеи — ее быстрого взлета, кратковременного расцвета, а затем стремительного упадка и полного исчезновения[142].
В целом размещение населения в Западной Сибири в некоторой степени напоминало ситуацию, сложившуюся в Английской Америке к середине XVIII в.: густонаселенная прибрежная полоса тринадцати колоний, ее малонаселенные «окраины» (Ньюфаундленд, Новая Шотландия, внутренние области тех же тринадцати колоний) и огромные безлюдные пространства на канадском севере вокруг Гудзонова залива (Земля Руперта).
Несколько по-иному шло освоение русскими Восточной Сибири. В отличие от Западной Сибири, где земледельческие поселения создавались практически параллельно и одновременно с основанием баз промышленников, административных центров, военных форпостов, колонизация Восточной Сибири первоначально носила почти исключительно промысловый характер. Подавляющее большинство русских поселенцев там составляли служилые люди, казаки, промышленники. Лишь в середине — второй половине XVII в. на берегах крупнейших рек — сначала Лены и Ангары, затем Индигирки, Колымы, Яны — возникли небольшие сельскохозяйственные очаги. ι
Можно сказать, что по типу заселения Восточная Сибирь в XVII-XVIII вв., скорее, напоминала Канаду эпохи французского колониального господства. На огромной территории, формально входившей в состав североамериканских владений Парижа, было очень мало французских поселенцев. Так, в 1627 г. во всей Канаде их насчитывалось всего 107 человек, что составляло менее 4% от общего числа всех европейских колонистов, находившихся в то время в Северной Америке (к северу от испанских владений). К 1663 г. европейское население Новой Франции не превышало 3,5 тыс. человек (на фоне 70 тыс. жителей в английских колониях). Во второй по-
ловине 1660-х— начале 1670-х годов французские власти предприняли ряд мер для стимулирования роста численности поселенцев, в результате чего население Канады и Акадии стало увеличиваться немного быстрее. К 1685 г. в этих колониях было уже 12,7 тыс. жителей. Однако в дальнейшем темпы роста снова замедлились: в 1706 г. во всех французских владениях в Северной Америке (которые в это время включали уже не только Канаду, но и Луизиану) насчитывалось лишь 16,4 тыс. человек, т. е. почти в 20 раз меньше, чем в Английской Америке!
В последующие десятилетия рост населения Канады снова несколько ускорился: в 1739 г. там насчитывалось 42,7 тыс. человек, а в 1754 г. —55 тыс. человек. Также росло французское население в Атлантическом регионе (более 17 тыс. человек в 1752 г.) и в Луизиане (более 7 тыс. человек в конце 1750-х годов). Всего к моменту подписания Парижского мира (1763 г.) во всех французских владениях в Северной Америке было немногим более 80 тыс. французских поселенцев, тогда как население английских колоний было в 18 раз больше![143]
Причина такой ситуации — крайне малое количество переселенцев из Франции (государство присылало очень небольшие партии колонистов, по собственной инициативе в Северную Америку хотели ехать немногие, преследуемым в метрополии гугенотам селиться в колониях было запрещено). Всего за более чем полтора века существования Новой Франции туда по разным данным выехало от 10 до 12 тыс. французов — и это при том, что «старая» Франция тогда была самой густонаселенной страной Европы! С конца XVII в. французское население Канады росло не столько за счет новых иммигрантов, сколько за счет очень высокого естественного прироста (кстати, сохранявшегося среди франко-канадцев и в последующие эпохи —вплоть до начала 1960-х годов). Здесь можно также отметить, что и в Сибири в XVIII в. показатели естественного прироста у русского (старожильческого) населения были в среднем выше, чем в европейской части страны.
По территории Новой Франции эти немногочисленные поселенцы были распределены крайне неравномерно. Их подавляющее большинство было сосредоточено в долине р. Св. Лаврентия, которая с самого начала стала главным очагом французской колониза-
цпи и основным земледельческим районом Французской Канады. І Іомимо нее сельским хозяйством в относительно крупных масшта- | >ах французы занимались только в Акадии — на чрезвычайно плодородных болотистых низменностях (маршах) по берегам залива •1’анди, а также в Луизиане —в ее южной части в районе Нового Орлеана с 1710-х годов начало развиваться плантационное хозяйство, а в так называемой Стране Иллинойсов в это же время обосновалась небольшая группа поселенцев из Канады. За исключением н их трех «островков» земледельческой колонизации вся остальная территория Новой Франции представляла собой то, что французы поэтично называли «девственными лесами» (а англичане просто «дебрями»), где были разбросаны отдельные торговые посты и миссии, а на важнейших речных коммуникациях стояли форты с очень небольшими гарнизонами. Вокруг этих опорных пунктов простиралась «индейская страна», уже испытывавшая на себе достаточно сильное воздействие со стороны европейской цивилизации, но еще не потерявшая своей первоначальной «доколумбовой» этнической, а отчасти и социальной конфигурации. Французов-земледельцев Ьыло слишком мало для того, чтобы ставить вопрос об «очищении» от индейцев сколько-нибудь обширной территории и вытеснении тех или иных племен из мест их традиционного обитания. Конечно, и в XVII, и в XVIII в. происходили миграции племен (в том числе вынужденные), имели место и столкновения французов и индейцев, однако какого-либо планомерного вытеснения индейцев с их земель в Новой Франции не было и в помине.
Обратим внимание на качественный состав поселенцев, их социальное происхождение, мотивы переселения и т. п. В свою очередь, (тот вопрос неразрывно связан с другим —о движущих силах колонизационного процесса, роли в нем государства и других социальных институтов метрополий.
Как известно русская колонизация Сибири на первых порах (по крайней мере, до середины XVII в.) носила преимущественно неаграрный характер. Основную часть русских поселенцев в то время составляли служилые люди разных категорий и промышленники. Их целью была разведка новых земель, закрепление на этих землях, обеспечение контроля над туземным населением и, конечно, сбор ясака пушниной. Это было, как выразился В. В. Покшишевский, освоение «начерно»63. Лишь в XVIII в. крестьяне в Сибири (да [144]
и то отнюдь не повсеместно) начинают преобладать над другими категориями населения. Аналогичный процесс мы наблюдаем в это же время в Новой Франции. Как минимум до 1660-х годов в ее населении преобладали отнюдь не крестьяне, а торговцы пушниной, трапперы, солдаты, миссионеры.
В то же время и в Русской Сибири, и во Французской Канаде почти с самого начала колонизации начало развиваться земледелие. Сначала оно носило, скорее, экспериментальный характер — речь шла о том, чтобы доказать принципиальную возможность производства зерна и других продуктов в новых условиях. Однако, поскольку продовольственная проблема стояла весьма остро (возить хлеб и другие продовольственные товары было крайне нерентабельно), сельское хозяйство достаточно быстро стало основным занятием, по крайней мере, для некоторой (пусть первоначально и очень небольшой) части поселенцев.
Приток крестьян-земледельцев на сибирские просторы и в долину р. Св. Лаврентия на первых порах шел прежде всего благодаря государству. Первые добровольные поселенцы и в Северную Азию, и в Северную Америку направлялись, в основном, не за землей, а за другими природными богатствами: пушниной, рыбой, моржовой костью и т. п., не говоря уже об упорно не угасавших надеждах на нахождение золота или каких-нибудь других ценных и экзотических предметов (в Сибири, например, существовал промысел «могильного» золота и серебра в древних курганах, которым занимались так называемые бугровщики). Вольно-народная сельскохозяйственная колонизация Сибири и Канады началась существенно позднее (ее основной поток пришелся уже на XIX —начало XX в., т.е. на период, выходящий за рамки нашего исследования). Соответственно первоначально именно государство — напрямую или через зависимую от него компанию (как в случае с Канадой) — организовывало отправку поселенцев-земледельцев. Говоря об освоении Сибири, Д. Я. Резун отметил: «В России того времени не было другой силы, кроме государства, способной организовать колонизацию»[145]. То же самое можно сказать и о французской колонизации Северной Америки[146]. Однако следует помнить, что при этом ни Москва, ни Париж в XVII в. (да и позднее) не ставили именно аграрное освоение на первое место в своей политике по отношению к коло
низуемым территориям; да и самой этой политике и в русской, и во французской столице внимание уделялось далеко не первоочередное.
Для русского правительства в Сибири главной задачей было обеспечение сбора ясака с максимально большой территории и главное — с максимально возможного количества плательщиков. Именно для этого возводились остроги, в них направлялись гарнизоны, гарнизонам платилось денежное и хлебное жалование. И лишь постольку, поскольку надо было облегчить снабжение казаков и служилых людей продовольствием и фуражом (доставлять его из Европейской России было сложно и невыгодно), и стала заводиться «государева пашня». В отдельных случаях земледелием начинали заниматься и служилые люди (прежде всего городовые казаки).
В целом московское правительство в XVII в. стремилось организовать крестьянское хозяйство в Сибири с наименьшими затратами и потерями для своих интересов в Европейской части страны. Именно с этой целью оно на первых порах пыталось ограничить контингент сибирских земледельцев выходцами из районов черносошного крестьянства (будь то переселенцы «по указу» или «по прибору»), местными сибирскими «гулящими» людьми и частично ссыльными.
Примерно то же самое было и в Канаде в эпоху французского колониального господства. Специфика же здесь заключалась, во-первых, в том, что само французское государство напрямую не участвовало в пушной торговле — ей занимались компании и частные лица. Во-вторых, качественный состав участников колонизационного процесса был более широк: это и государство, и католическая церковь, и купечество западнофранцузских городов — каждый со своими интересами, которые не всегда совпадали. Но при этом важно отметить, что, с одной стороны, никто из них не был заинтересован в превращении Канады именно в сельскохозяйственную переселенческую колонию, а с другой, само по себе колониальное предприятие в Северной Америке интересовало во Франции очень немногих представителей вышеперечисленных кругов. Широких масс населения, которые хотели бы и могли бы уехать из страны (как английские пуритане из Англии при Карле I), там тоже не было. Однако поскольку государству все-таки надо было обеспечивать безопасность своих заморских владений, их дальнейшее расширение и развитие, а также решать проблему обеспечения их продовольствием, оно и стало направлять туда земледельцев, пусть
и не слишком охотно и активно (порой перепоручая это дело другим организациям или частным лицам).
При этом, как и в России, во Франции власти прежде всего стремились избежать каких-либо неудобств, которые могли возникнуть в метрополии в связи с оттоком населения. Разница заключалась только в том, что в Москве были озабочены тем, чтобы в Сибирь не уходили крестьяне из районов поместного землевладения, а в Париже боялись потерять потенциальных налогоплательщиков.
Количественные показатели русской и французской сельскохозяйственной колонизации, конечно, несколько различаются — в русских владениях за Уралом в рассматриваемый нами период пашенных крестьян было существенно больше, чем цензита- риев в Новой Франции. Уже к концу XVII в. в Сибири насчитывалось около 11 тыс. крестьянских семей (или, по подсчетам Д. Я. Резуна и М. В. Шиловского, 9428 дворов государственных крестьян в 1699 г.[147]), тогда как в Канаде и Акадии их было примерно в четыре раза меньше. Правда, на заре этого процесса, счет его участников и там и там шел буквально на десятки. Например, в «Наказе кн. Петру Горчакову, посланному в Сибирь для устройства тамошних дел и строительства города Пелыма» (1592 г.) подробнейшим образом обговаривается отправка «на житье для пашни 20 человек с женами с Вятки и со всех Вятских городов» и еще 20 человек «с Пермской земли». При этом в том же указе говорится об отправке существенно большего числа служилых людей[148]. В случае с Канадой от руководства торговой компании, управлявшей колонией в 1620-1625 г., правительство требовало ежегодно обеспечивать отправку туда 6 семей колонистов-земледельцев!
Относительно близкими и схожими были те институты, в рамки которых было заключено земледельческое население русских и французских владений. И там и там господствовали феодальные поземельные отношения. Разница состояла лишь в том, что в Сибири единственным феодалом с самого начала было и оставалось государство — от его имени раздавались земли, ему крестьяне были обязаны своими повинностями, главная из которых состояла в том, чтобы пахать «государеву десятинную пашню». Ни вотчинно
го, ни поместного землевладения в Сибири по ряду причин введено не было. Соответственно там не было и крепостного права в том виде, в каком оно существовало в Европейской России. В Сибири крестьянин имел дело прежде всего с представителями администрации, которые контролировали самые различные стороны его жизни. Слободской приказчик, назначаемый из числа служилых людей, был для сибирских крестьян носителем хозяйственной, административной, фискальной, а отчасти и судебной власти.
В Новой Франции, наоборот, государство с самого начала стало активно пользоваться правом субинфеодации и раздавать земли колонии в ленное владение. При этом власти метрополии первоначально надеялись превратить новоиспеченных сеньоров (будь то частные лица или привилегированные компании) в своего рода агентов по колонизации, полагая, что они будут заинтересованы в привлечении крестьян в свои владения. На практике, однако, канадские сеньоры-частные лица если и имели желание, то очень редко имели возможность организовать такую сложную и дорогостоящую операцию, как отправка колонистов из Франции в Северную Америку. Таких случаев было очень немного: так, в середине 1630-х годов сеньор Бопора Роббер Жиффар перевез в свою сеньорию 50 семей из Перша, а в 1644 г. губернатор и феодальный собственник Акадии Шарль д’Онэ перевез в район Пор-Руайяля 20 семей из своих родовых владений, располагавшихся на территории современного французского региона Пуату-Шарант. Что касается торговых компаний, то они просто не были заинтересованы в аграрном освоении долины р. Св. Лаврентия, а кроме того опасались (отчасти справедливо), что привезенные ими колонисты вместо того, чтобы обрабатывать землю, уйдут в леса и займутся скупкой пушнины. Некоторое количество земледельцев перевезла лишь «полугосударственная» Компания ста участников (Компания Новой Франции), управлявшая Канадой в 1627-1663 гг.
Несколько больший эффект принесло размещение в колонии отставных военных. Так, в 1665 г. для проведения кампании против могущественного Союза пяти ирокезских племен, враждебного французам и их индейским союзникам, в Канаду был направлен Кариньян-сальерский пехотный полк. После окончания боевых действий часть его солдат и офицеров приняла предложение властей остаться в колонии, которая таким образом получила 25 новых сеньоров и около 400 крестьян-цензитариев.
Отправкой основной массы колонистов-земледельцев, прибыв
ших в Новую Францию (после 1663 г.), ведали государственные чиновники. Как правило, в Канаду соглашались ехать только самые бедные безземельные крестьяне. Они становились законтрактованными работниками (по-французски их называли «engage» и, наверное, ближе к французскому оригиналу был бы термин «заангажи- рованные работники»), которые по приезде должны были сначала бесплатно отработать определенное время (обычно 3 года) в качестве уплаты за свой переезд, после чего получали участок земли в качестве цензивы. Институт «engage» был введен еще в 1627 г., но наибольшее распространение получил в 1660 70-е годы.
Весьма острой проблемой, вставшей перед европейцами на начальном этапе колонизации, был гендерный дисбаланс. Прежде всего это относилось к Сибири и Французской Америке, где среди первых поселенцев явно преобладали мужчины. Такая ситуация была безусловно связана с отмеченной нами выше спецификой русской и французской экспансии, носившей первоначально неаграрный (промысловый, военный, исследовательский) и поверхностный характер. Этот же характер можно назвать «холостяцким» или «не-семейным», в отличие от ярко выраженного «семейного» характера колонизации Английской Америки (по крайней мере, ее приатлантической полосы). В то же время очевидно, что именно появление женщин было очень важным, если не сказать поворотным моментом в любом колонизационном процессе, который благодаря этому приобретал совершенно иное качество. Известный канадский историк А. Р. М. Лауэр охарактеризовал это таким образом:
«Мы начали с торгового поста — несколько мужчин в наскоро сколоченной времянке, думающие только о том, как бы не провести остаток своих дней в таком положении, вдали от своих домов и семей. Затем пробудился интерес к новой земле — самой по себе — и появилась мысль, что, может быть, и в самом деле на ней можно жить и можно что-то делать. Именно в этот момент торговый пост начал превращаться в то, что может быть названо поселением пионеров Когда прибыли женщины, мы явно вступили в эту следующую фазу, поскольку женщины стали заложницами Нового Света. И когда вслед за этим появились дети, мы пересекли линию, отделяющую простое поселение от колонии»[149].
Лауэр писал о начальном этапе европейской колонизации Ка
нады, однако, с нашей точки зрения, эти слова можно отнести ко всем рассматриваемым нами регионам (да и не только к ним).
Что же касается нехватки женщин, то в Русской Сибири и Французской Канаде эта проблема частично решалась за счет разного рода официальных и неофициальных союзов между колонистами и представительницами аборигенных сообществ. При этом в обоих случаях и власти, и общественное мнение как самих колоний, так и метрополий относились к этому в целом благожелательно или, по крайней мере, снисходительно (в Английской Америке ситуация была принципиально иной). К этому сюжету мы еще вернемся, когда будем говорить о контактах между европейцами и коренным населением колонизуемых территорий; сейчас же нам важно подчеркнуть, что браки и/или сожительство с туземными женщинами не решали всей вышеназванной проблемы. В значительной степени это было связано с тем, что подобные союзы привлекали в первую очередь тех поселенцев, которые находились в наиболее трудных природных условиях и нуждались в установлении контактов с аборигенными сообществами. Очевидно, что для русского промышленника в условиях крайнего севера женитьба на «туземке» или хотя бы временный союз с ней был выгоден, так как позволял использовать ее навыки приспособления к окружающей среде и родственные связи, которые позволяли устанавливать выгодные коммерческие контакты (практически то же самое можно сказать и о французских лесных бродягах). В то же время перспектива иметь жену, не обладавшую навыками ведения европейского домашнего хозяйства, непривычную к сельскохозяйственным работам и т. п. мало привлекала поселенцев-крестьян — причем в этом случае не только русских и французов, но также и англичан. Как отметил У. Маклеод:
«Индейская жена имела ценность для торговца, который вел дела среди индейцев. Однако поселенцы, занимавшиеся сельским хозяйством, одинаково французы и британцы, не хотели брать в жены индейских женщин. Фермеры нуждались в женах, которые обладали навыками европейского домоводства и сельского хозяйства, которые знали, как доить коров, жарить яичницу и т. п. Фермер, даже в Вирджинии, еще в 1682 г. часто предпочитал оплачивать расходы за доставку женщин сомнительной репутации из европейских городов, хотя это стоило дорого, чем брать в жены индейских женщин, которые были бы бесполезны в фермерском хозяйстве»[150].
Почти теми же словами обрисовал ситуацию в Сибири XVII в.
П. Н. Павлов:
«Земледельческое хозяйство при кажущейся его простоте, тем не менее требовало прочных производственных навыков, передаваемых из поколения в поколение, причем оно в большей степени, чем другие отрасли хозяйства, нуждалось в женских руках. Таких навыков не было у женщин коренного населения Сибири, поэтому в числе других причин и по хозяйственным соображениям они не привлекали внимания русских крестьян в качестве невест»[151].
Все это порождало проблему, которую и в Сибири, и в Новой Франции приходилось решать на государственном уровне.
Так, известно, что первые русские поселенцы регулярно обращались к властям с челобитными, где жаловались на то, что «без женишек быти никако не мочно» и просили «прислати гулящих жоночек на ком жениться»[152]. В ответ предпринимались определенные меры. В частности, первое указание направить в Сибирь группу «невест» отдал еще Борис Годунов. В дальнейшем в царских грамотах воеводам стали периодически даваться распоряжения об отправке «женок и девок» «служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу»[153].
Тем не менее на всем протяжении XVII в. среди русского населения Сибири численность мужчин продолжала заметно превышать численность женщин, хотя с течением времени ситуация, безусловно, несколько выправлялась. При этом гендерный дисбаланс в той или иной степени ощущался практически среди всех категорий населения. Конечно, наиболее вопиющей была ситуация в первой половине-середине XVII в. Так, в 1654 г. из 210 пашенных крестьян Енисейского уезда, женаты были только 70 (т. е. 1/3). В 1638 г. в Красноярске на 63 женатых казака приходилось 182 холостых. К концу XVII в. в том же Енисейском уезде уровень брачности среди крестьян составлял уже 84% (правда, среди служилых людей — только 63%). В среднем по Сибири ситуация стабилизировалась к началу XVIII в. На основании данных Я. Е. Водарского можно заключить, что в 1710 г. мужчины составляли 50,29% русского насе
ления Сибири, а женщины —49,71%[154]; а по данным авторов очерка «Русские старожилы в Сибири»,— 50,33% и 49,67% соответственно[155] . В то же время в некоторых местах эта проблема сохранялась вплоть до конца XVIII в.'[156](в XIX — начале XX в. в связи с быстрым «развитием» сибирской ссылки эта проблема снова резко обострилась из-за того, что среди ссыльных безусловно преобладали мужчины[157]).
Во Французской Америке ситуация была в целом аналогичной. Первоначально среди поселенцев там также преобладали мужчины. Так, в первые десятилетия существования колонии Акадия на несколько сотен мужчин в ней приходилось всего полтора десятка женщин. Спустя полвека после основания Квебека — столицы Новой Франции — мужчины составляли 63%, а женщины соответственно 37% его населения. Этот факт не остался незамеченным властями, которые с середины XVII в. стали предпринимать некоторые шаги для исправления ситуации. Так уже в середине 1650-х годов по инициативе королевы-регентши Анны Австрийской в Канад}' была отправлено 11 девушек, которые должны были стать женами колонистов. Позднее, в 1660-е годы, когда управление делами колоний перешло к Кольберу, им была организована подготовка и отправка в Северную Америку специальных партий «дочерей короля» (filles du Roi). В них, в основном, попадали представительницы бедных семей и сироты-воспитанницы различных церковных приютов. Очевидно, что и те, и другие стремились с помощью переезда в Новый Свет улучшить свое материальное положение, повысить свой социальный статус, приобрести большую личную и социальную свободу И Т. II. Всего в последней трети XVII — первой половине XVIII в. из «старой» Франции в Новую было отправлено по разным данным от 800 до 1000 «дочерей короля». Примерно половину из них составляли парижанки, а остальные были главным образом уроженками западнофранцузских городов (Онфлёра, Дьеппа, Ля-Рошели и т. д.). Большей части «дочерей» удалось благополуч
но добраться до Канады и выйти там замуж (историками собраны данные о 756 зарегистрированных браках между «дочерьми коро- 79 \
ля» и поселенцами ).
Надо сказать, что весь процесс, связанный с переездом девушек в колонию и устройством их жизни на новом месте, достаточно жестко контролировался церковью (прежде всего квебекскими монахинями), в результате чего какие-либо эксцессы были сведены к минимуму. Духовенство, достаточно ревниво охранявшее чистоту колониальной паствы, жестко пресекло попытку высылать в Канаду проституток (известно, что среди всех почти восьми сотен «дочерей короля» была обнаружена только одна дама легкого поведения). Правда, позднее, в начале XVIII в., когда французские власти пытались активизировать процесс освоения Луизианы, туда периодически направлялись и парижские проститутки, и осужденные преступники, и просто бродяги и нищие, схваченные на улицах крупных городов (кстати, в знаменитом романе аббата Прево Манон Леско была сослана именно в Луизиану). Любопытно, что в середине XVIII в. и в России пытались улучшить гендерный баланс в Сибири путем высылки туда преступниц. Так, согласно указу 1751 г. все женщины, осужденные на смертную казнь, должны были «за конвоем» отправляться «на житье» в Сибирь. В 1757 г. туда же было велено после битья кнутом отправлять преступниц всех других категорий, «не вырывая у них ноздрей и не ставя на лице знаков»[158][159].
Безусловно, мораль и нравственность в формирующихся обществах не всегда бывали на высоте; разного рода казусы случались и в Канаде, и в Сибири. Так, в 1669 г. квебекская монахиня жаловалась на то, что в колонию прибыло «изрядное количество каналий обоего пола, которые стали причиной многих скандалов»[160]. Бывали случаи, когда выяснялось, что прибывшие в Канаду «королевские дочки» уже имели мужей во Франции. В Русской Сибири в XVII- XVIII вв. нередки были случаи двое- и многоженства, похищения женщин, их продажи, закладов и т. п. Первый тобольский архиепи
скоп Киприан в ноябре 1621 г. жаловался царю, что «сибирские казаки, будучи на Москве и по городам, как назад поедут, подговаривают женок и девок, знаменуются образами, что они женятся на них, но привезши в Тобольск, продают их воеводам, немцам, татарам и пашенным крестьянам в работу...» . Спустя несколько лет архиепископ Макарий констатировал:
«... а иные, государь, в Тобольске казачьи дети матерей своих бьют и давят; а иные казаки на Руси жен своих и детей пометали, а в Сибири поймают иных жен; а у иных, государь, казаков и в Сибири—на том городе жена, а на другом другая, а иные, государь, казаки велят женам своим блуд деяти с чюжими мужми; а иные, государь, казаки поедучи на твою государеву службу оставливают жен своих на блуд иным казаком и гулящим людем»[161][162].
Однако отмеченный нами гендерный дисбаланс помимо негативных сторон кое-где имел и определенные позитивные последствия. Так, не в последнюю очередь именно из-за того, что женщин в колониях первоначально было мало, их социальный статус IBM был объективно выше, чем в метрополии. Впрочем, свою роль в этом играла и специфика колониальной ситуации, когда мужчины часто и подолгу отсутствовали (на разного рода промыслах, и походах и т.п.). Соответственно женщине приходилось быть более самостоятельной и независимой, что объективно способствовало повышению ее социального статуса. Ж. Ноэль, специально рассматривавший этот вопрос применительно к французским владениям в Северной Америке, отметил: «В сумме, учитывая их образование, их сферу деятельности и свободу действий, женщины н Новой Франции по многим показателям представляются в более благоприятном положении, по сравнению с их современницами во Франции и Новой Англии, не говоря уже об идущей следом викторианской эпохе»[163]. Впрочем, в английских колониях в Северной Америке положение женщин также в целом было достаточно благоприятным, если сравнивать его с тяжелыми реалиями Русской Сибири, где, по словам Н. М. Ядринцева, женщина сделалась «еще большей страдалицей, чем была у себя в старом русском обще
стве»[164]. С этим утверждением в целом следует согласиться, хотя и там бывали отдельные случаи, когда женщины, пользуясь более свободными социальными условиями, находили способ улучшить свое положение — «съехать» от опостылевшего мужа и нечеловеческих условий и т. п.
Еще по теме § 3. Колонисты: количественные и качественные показатели:
- № 41. НАКАЗ ГРЕЧЕСКИМ КОЛОНИСТАМ НАВПАКТА
- Развитие представлений о бронзовом веке Северного Кавказа в зеркале терминологических трансформаций, связанных с памятниками Майкопа, Новосвободной и северокавказской культуры (СКК)
- Форсированное строительство социализма в СССР.
- Правление Алексея Михайловича Романова (1645-1676 гг.)
- Древнее царство.
- № 85. ОСНОВАНИЕ АФИНСКОЙ КОЛОНИИ БРЕИ1 ВО ФРАКИИ
- ГЛАВА 12. Подводя итоги
- 20. Советский Союз в 70–е – первой половине 80-ых годов
- № 39. КОЛОНИЗАЦИЯ ГРЕКАМИ О. ФАСОСА И ФРАКИЙСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ
- 28. СССР в послевоенный период (до 1953 г). Укрепление командно-административной системы. Послевоенные судебные репрессии
- § 5. Кампанские этруски и греки (до битвы при Киме)
- К ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ГРЕНЛАНДСКИХ НОРМАННОВ [††]