<<
>>

§ 3. Колонисты: количественные и качественные показатели

В рассматриваемый нами период в Русской Сибири, в Англий­ской Америке и в Новой Франции численность поселенцев и их со­циальный состав существенно различались. Также имелись весьма существенные расхождения и в характере расселения колонистов, типе их хозяйств.

В то же время были и определенные элементы сходства, как внешнего (количественного), так и внутреннего (ка­чественного).

Сравнение количественных показателей русской, английской и французской колонизации сопряжено с известными трудностями. Если применительно к Северной Америке имеются достаточно точ­ные данные по численности ее населения и в XVII, и в XVIII в., то цифры по Сибири носят весьма приблизительный характер (осо­бенно это относится к периоду с конца XVI и до второй полови­ны XVII в.). В центральных и местных архивах Англии, Франции, США и Канады сохранилось большое количество разнообразных документов, на основании которых можно не только исследовать отдельные демографические процессы, происходившие в Северо­американских владениях Лондона и Парижа, но и представить об­щую картину динамики их заселения европейцами. В частности, в распоряжении исследователей имеются идеально сохранившие­ся регистры (церковно-приходские книги) по всем приходам Новой Франции (прежде всего ее ядра — долины р. Св. Лаврентия). Опи­раясь на них, в 1966 г. специалисты-демографы из Монреальско­го университета — одного из главных центров по изучению Фран­цузской Канады —в рамках Исследовательской программы по ис­торической демографии (PRDH) начали составлять единую базу данных по всем лицам европейского происхождения, зафиксиро­ванным в актах о крещении, венчании или отпевании в период с 1621 по 1850 г. В настоящее время эта база содержит данные по 759400 актам[131].

В 2001 г. французские и канадские ученые начали составление единого банка данных по всем лицам, переселившимся из «старой» Франции в Новую в XVII-XVIII вв.

на основании источников фран­цузского происхождения (Исследовательская программа по имми­грации французов в Новую Францию, PREFEN). К началу 2008 г. собраны данные по 14 тыс. человек (есть мнение, что это исчерпы­вающие сведения)[132].

Безусловно, работу специалистов по истории Канады в эпоху французского колониального господства—помимо прекрасной со­хранности документов — существенно облегчает и тот факт, что са­мо население Новой Франции было весьма немногочисленным. Рас­сматривая демографические процессы в существенно более густо­населенных английских колониях, историки сталкиваются с опре­деленным количеством документальных лакун, что, в свою оче­редь, затрудняет воссоздание общей картины. В Североамерикан­ских владениях Лондона не проводилось всеобщих переписей на­селения (первая такая перепись была проведена уже правитель­ством США в 1790 г.). В колониях собирались лишь отдельные данные по численности налогоплательщиков, лиц, которые под­лежали призыву в ополчение, домохозяйств и т. п. Правда, ино­гда делались попытки определить общую численность населения той или иной колонии (это относится в первую очередь к Но­вой Англии, по населению которой сохранилось больше всего све­дений и соответственно имеется большее количество исследова­ний).

Однако и в целом по населению всей Английской Америки XVII-XVIII вв. имеются данные, достоверность которых не под­лежит сомнению. Это сделало возможным дать демографическим процессам колониального периода в истории США общую оценку, которая разделяется большинством специалистов.

Гораздо сложнее обстоит дело с изучением количественной сто­роны процесса заселения Сибири русскими. Здесь установить более или менее точную численность поселенцев можно лишь начиная с последних десятилетий XVII в. По более раннему периоду в рас­поряжении специалистов имеются лишь отрывочные сведения, ли­бо цифры, достоверность которых вызывает серьезные сомнения и нуждается в корректировке.

Это связано с рядом обстоятельств.

Во-первых, с объективно плохой сохранностью документов или их отсутствием (это, как из­вестно, относится ко всей сибирской истории). Во-вторых, с отсут­ствием в рассматриваемый нами период эффективного контроля над самим колонизационным процессом со стороны государства (или кого-либо еще). В последнем случае дело не столько в том, что в Сибирь из Европейской России можно было добраться различны­ми путями (как раз в XVII в. количество этих путей было ограниче­но, и они находились под надзором властей). Дело, скорее, в неис­полнении (или в ненадлежащем исполнении) правительственных распоряжений, касающихся как отправки людей в Сибирь (будь то служилые люди, казаки, крестьяне или священнослужители), так и их перемещения в обратном направлении. Иначе говоря, далеко не все те, кого власти направляли в Сибирь на бумаге, действительно оказывались там, и наоборот —не все те, кого предписывалось вы­сылать из Сибири обратно за Урал, на самом деле возвращались в Европейскую Россию. Так, известно, что в 1620 г. вместе с первым тобольским архиепископом митрополитом Киприаном «по госуда­реву указу» в Сибирь было отправлено 59 священников с семья­ми. Однако часть из них вообще отказалась ехать, часть по дороге повернула назад, а часть возвратилась обратно уже из Тобольска (причем кого-то отпустили «официально», что зафиксировано в до­кументах, а кто-то сбежал сам). И никаких сведений о том, сколько же действительно священников из этой партии оказалось в Сиби­ри, нет. Другой интересный пример —с отправкой, а точнее с рас­поряжением об отправке в Сибирь служилых людей из Холмогор и Вологды (официально было решено отправить 500 человек, а до места добралось едва ли 100) приводит Д. Я. Резун[133]. Надо сказать, что местные и центральные власти были в курсе сложившейся си­туации. В 1646 г. енисейский воевода бесстрастно сообщал, что «в прошлом [в 1645] году присланы были из Томского в Енисейский острог служилых людей сорок шесть человек под Ленской волок твоих государевых хлебных запасов провадить и те все сбежали, и в прежние годы бегали ж»[134].

Впрочем, в любом случае в XVII-XVIII вв. на первом месте по численности неаборигенного (т. е. в данном случае белого и черно­кожего) населения стояли английские колонии на Атлантическом

побережье Североамериканского континента, несмотря на то что они были наименьшими по территории. Из них самые высокие по­казатели демографического роста стабильно демонстрировали Вир­джиния и Новая Англия. На самой первой стадии колонизации (в первые десятилетия XVII в.) больше всего поселенцев было в Вирджинии — уже в 1625 г. там насчитывалось 1800 жителей, то­гда как в Новой Англии (Плимуте) — в десять раз меньше! — всего 180 человек[135]. Затем наступила очередь так называемого Велико­го исхода пуритан в Америку. В период с самого конца 1620-х до начала 1640-х годов многие тысячи сторонников различных ради­кальных протестантских деноминаций, отвергавших официальную Англиканскую церковь и подвергавшихся разного рода притесне­ниям и преследованиям со стороны властей, покинули «старую» Англию и переселились на земли Новой Англии. В 1650 г. (т. е. все­го через 21 год после создания Компании Массачусетского залива (1629) и через 20 лет после основания Бостона (1630)) ее население составляло около 23 тыс. человек, а спустя еще 13 лет — в 1663 г. — 40 тыс. человек. В Вирджинии и Мэриленде в это же время насчи­тывалось около 30 тыс. жителей.

В последующие десятилетия население Английской Америки также продолжало увеличиваться. В конце XVII в. оно каж­дое десятилетие давало прирост от 40 до 60 тыс. (см. рис. 3). К 1700 г. в Североамериканских владениях Лондона насчиты­валось уже 250,9 тыс. поселенцев (неиндейского происхожде­ния).

В XVIII в. численность жителей английских колоний стала рас­ти еще более стремительно. Менее чем за полстолетия она выросла более чем в 4 раза и перевалила за миллион (1170 тыс. человек в 1750 г.). За последующие 20 лет она практически удвоилась, и к 1770 г. достигла 2 148 тыс. человек. Такие темпы роста населения были нетипичны для того времени и не могли остаться незамечен­ными.

Многие современники (в их числе один из первых амери­канских демографов Э. Уигглсуорт, а также такие известные люди, как Б. Франклин, Э. Стайлз и др.) поражались их быстротой, «воз­можно, не имеющей аналогов в истории», и отмечали разительный контраст между демографическими процессами в Европе и в Ан­глийской Америке. С точки зрения ряда историков, именно бурный

Рис. 3.Рост населения английских колоний на Атлантическом побережье Северной Америки, XVII — первая половина XVIII в.

Составлено по: Greene Е. В., Harrington V. D. American Popula­tion before the Federal Census of 1790. Gloucester (Mass.), 1966. P. 3-5.

рост населения в североамериканских владениях Лондона подтолк­нул Т. Мальтуса к его знаменитому выводу о росте населения в гео­метрической прогрессии[136].

Основная масса жителей английских колоний компактно разме­щалась на сравнительно небольшой территории, представлявшей собой длинную и достаточно узкую полосу, протянувшуюся вдоль Атлантического побережья нынешних США. Подавляющее боль­шинство американских городов колониального периода располага­лось либо на побережье, либо поблизости от него в устьях рек. Да и в целом, населенные пункты редко находились на большом уда­лении от океана. Как уже отмечалось, изначально наиболее густо­населенными районами Английской Америки были отстоявшие до­статочно далеко друг от друга Вирджиния (с прилегающим к ней Мэрилендом) и Новая Англия (особенно Массачусетс и Коннекти­кут). С конца XVII в. стало интенсивно заселяться и пространство между ними, где на территориях бывших Новых Нидерландов и Новой Швеции расположились так называемые срединные коло­нии: Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильвания. В то же время по

«краям» этой «полосы» располагались относительно менее насе­ленные колонии: к северу от Массачусетса—Нью-Гемпшир и Мэн, к югу от Вирджинии — Северная и Южная Каролина. В XVIII в. «полоса» еще больше удлинилась с обоих концов (на севере —за счет Новой Шотландии, на юге —за счет Джорджии).

Эти коло­нии оставались наименее населенными частями Английской Аме­рики (конечно, не считая Ньюфаундленда с несколькими десятка­ми рыболовецких станций и огромной пустынной Землей Руперта на побережье Гудзонова залива с полудюжиной крошечных фак­торий). Так, в 1750 г. в Джорджии было всего 5,2 тыс. жителей, а в Новой Шотландии — около 11,5 тыс., причем подавляющее боль­шинство из них тогда еще составляли французские акадийцы (ко­торые формально даже не были английскими подданными, так как отказывались присягать Георгу II); собственно английских колони­стов там было не более 2,5 тыс.55

Вплоть до Войны за независимость жители английских при- атлантических колоний проявляли достаточно слабый интерес к заселению внутренних районов Североамериканского континента. Даже восточные отроги Аппалачей, не говоря уже о территории, расположенной между Аппалачами и Миссисипи, о которых, как мы знаем, английские поселенцы имели представление еще с кон­ца XVII в., находились вне сферы их колонизаторской активности. Лишь после окончания Семилетней войны началось проникновение англо-американцев в долины рек Теннеси, Камберленд и Огайо. В 1770 г. на территории современного штата Кентукки проживало 15,7 тыс. человек, а на территории современного штата Теннеси — всего 1 тыс.

Плотное заселение английскими колонистами относительно небольшой территории, было неразрывно связано с резким сокра­щением там численности индейского населения. К вопросу о взаи­моотношениях белых и краснокожих мы еще вернемся, а пока от­метим, что в приатлантической полосе английской колонизации (от Новой Англии до Джорджии) уже к началу XVIII в. индейцы со­ставляли незначительное и малозаметное меньшинство населения. Племена, населявшие этот регион до появления англичан, были ли­бо истреблены (в результате войн, эпидемий и т. п.), либо оттеснены во внутренние районы континента.

Стремительный рост белого населения Английской Америки

был обусловлен рядом факторов. Во-первых, и в XVII, и в XVIII в. во владения Лондона шел достаточно стабильный приток имми­грантов. На первом этапе среди них преобладали уроженцы Бри­танских островов (естественно, только протестанты), однако в даль­нейшем появилось определенное количество протестантов и из кон­тинентальной Европы — прежде всего немцев, голландцев, швей­царцев, французов-гугенотов и др. Однако, несмотря на заинте­ресованность в привлечении новых поселенцев, колониальные чи­новники, а затем и сами колониальные власти с самого начала на­кладывали определенные ограничения на въезд тех или иных кате­горий иммигрантов. Так, в Английскую Америку не могли пересе­ляться католики (определенное исключение, и то не на всем протя­жении колониального периода, представлял Мэриленд); многие ко­лонии не допускали к себе евреев. Наибольшей строгостью, если не сказать закрытостью, отличались пуританские колонии Новой Ан­глии, которые после вышеупомянутого «Великого исхода» 1630-х — начала 1640-х годов, принимали очень мало иммигрантов. В то же время центральные (а отчасти и южные колонии) отличались су­щественно большей терпимостью по отношению к приезжим.

Общее число лиц, переселившихся в Североамериканские вла­дения Англии из Европы в XVII-XVIII вв., определить достаточно сложно. Однако имеющиеся в распоряжении исследователей доку­менты того времени, а также данные первой переписи населения США, проводившейся в 1790 г., позволяют сделать относительно точные оценки. По последним данным, за весь колониальный пе­риод, т. е. с начала XVII в. и до 1776 г., в Северную Америку пере­селилось 522 тыс. белых поселенцев-выходцев из Европы (впрочем, некоторые специалисты говорят о несколько большем числе — при­близительно 600 тыс. человек)56. В разные периоды приток коло­нистов шел с различной интенсивностью. Почти три четверти века устойчивого роста числа новоприбывших поселенцев, в последние десятилетия XVII в. сменились стагнацией, а в начале XVIII в. и вовсе наступил относительный спад. Однако с середины 1720-х го­дов приток поселенцев снова стал расти очень стремительно — за весь колониальный период наибольшее их число прибыло в Ан­глийскую Америку в течение последних пятидесяти лет перед Вой­ной за независимость (вот общие данные за 1607-1776 гг.: 1607-

См.: Sarson S. British America, 1500-1800: Creating Colonies, Imaginating an Empire. London, 2005. P. 39.

1625 — 6000 человек; 1626-1650-34 300; 1651-1675-69800; 1676- 1700-67000; 1701-1725-42 000; 1726-1750-108 800; 1750-1776- 194 300 человек. Всего 522 000 человек57).

Большинство из этих людей переселились в Новый Свет добро­вольно, руководствуясь либо экономическими, либо политически­ми, либо религиозными мотивами (а иногда сразу несколькими), однако были и такие, кто приезжал не по своей воле. Так, в 1718 г. британский парламент принял закон (Transportation Act), согласно которому преступники, осужденные в метрополии, должны были отправляться в Северную Америку и там продаваться в качестве «кабальных слуг» (indentured servants). Всего до Войны за незави­симость в колонии было перевезено около 60 тыс. этих так называ­емых королевских пассажиров. 90% из них были куплены планта­торами Вирджинии и Мэриленда.

В то же время в Английской Америке, в отличие и от Сибири, и от Французской Канады, практически отсутствовал такой источ­ник пополнения населения, как отставные военные. Это было связа­но с тем, что постоянные (и очень небольшие) английские гарнизо­ны находились только в малонаселенных периферийных колониях (на Ньюфаундленде, в Новой Шотландии). Что касается 13 при- атлантических колоний, то в 12 из них вплоть до середины 1750-х годов английских регулярных войск вообще практически не было (лишь несколько раз и то на очень короткий срок Лондон направ­лял туда небольшие воинские контингенты). Только в годы Семи­летней войны британское правительство перебросило в Северную Америку значительные силы (несколько десятков тысяч человек). Часть из них была оставлена в 13 колониях после окончания бое­вых действий, что стало одной из причин начала антибританских выступлений, переросших в Американскую революцию. Естествен­но, что в разгар Войны за независимость численность английских войск на Североамериканском континенте резко возросла (в октяб­ре 1778 г. их насчитывалось 46 тыс. человек). После окончания бое­вых действий английские власти расселили часть своих отставных солдат и офицеров вместе с так называемыми лоялистами (жите­лями 13 восставших колоний, сохранившими верность британской короне и не желавшими жить в независимых США) на террито­рии оставшейся в их руках Канады. Там они образовали костяк англо-канадского населения современных провинций Онтарио, Но­вая Шотландия и Нью-Брансуик.

В английских колониях в Северной Америке существовала еще одна особая категория переселенцев — выходцы из Африки. Эти несчастные «иммигранты поневоле» и их потомки в абсолютном большинстве находились на положении невольников. Следует, од­нако, учитывать, что на ранних этапах английской колонизации рабство не имело широкого распространения. В XVII в. числен­ность черных рабов росла достаточно медленно. К 1700 г. их на­считывалось 27,8 тыс.; больше половины из них (16,4 тыс.) были сосредоточены в Вирджинии. Однако в XVIII в. развитие план­тационного хозяйства (в частности, в связи с повышением спро­са на хлопок) и подъем английской работорговли после войны за Испанское наследство привели к резкому увеличению количества чернокожих невольников в Североамериканских владениях Лондо­на. В 1740 г. их было более 150 тыс., в 1750 г.— уже 236 тыс., а в 1770 г. —460 тыс.! По численности рабов по-прежнему лидировала Вирджиния, на втором месте стоял Нью-Йорк, затем шли Южная Каролина, Северная Каролина и Мэриленд. На севере рабов бы­ло существенно меньше; и их положение часто весьма существенно отличалось (в лучшую сторону) от того, в котором находились их южные собратья.

К институту рабства мы еще вернемся, а сейчас отметим, что количество рабов в XVIII в. росло уже в результате не только вво­за новых партий невольников, но и естественного прироста (как правило, всячески поощрявшегося рабовладельцами). Это подтвер­ждает тот факт, что в колониальный период на территорию буду­щих США было ввезено около 250000 черных рабов, а к 1790 г. их насчитывалось там около 750 00058.

Заселение Сибири русскими в период с конца XVI до конца XVIII в. и по темпам роста, и по количественным показателям, в целом, вполне сопоставимо с демографическими процессами, про­исходившими в Английской Америке. В то же время, хотя посто­янные русские поселения в Северной Азии возникли на несколь­ко десятилетий раньше, чем английские — на Атлантическом побе­режье нынешних США, в последних численность жителей росла быстрее. Уже с середины XVII в. по численности населения Си-

5a McFarlane A. The British in the Americas, 1480-1815. London; New York, 1994. P. 178.

бирь несколько уступала североамериканским владениям Лондона. Так, к началу 1620-х годов за Уралом проживало приблизительно около 15 тыс. русских. Это больше, чем было в тот момент в ан­глийских колониях, но следует помнить, что история Русской Сиби­ри тогда уже насчитывала четыре десятилетия, а в Новой Англии еще только-только высадились отцы-пилигримы. К 1670 г. числен­ность русских в Сибири по самым оптимистическим данным уве­личилась до 73 тыс. человек[137][138] (правда Е. Я. Водарский утверждал, что в 1678 г. в Сибири была всего 61 тыс. человек[139]), тогда как в Се­верной Америке в этом же году насчитывалось уже около 112 тыс. английских поселенцев.

В последние десятилетия XVII — начале XVIII в. численность русского населения Сибири заметно возросла. Имеющиеся данные (существенно более точные, чем по предшествующим периодам, хо­тя и здесь имеются заметные расхождения) показывают, что за четыре десятилетия количество русских сибиряков увеличилось в несколько раз. К 1719 г. неаборигенное население Сибири (Тоболь­ская, Енисейская, Томская, Иркутская и Якутская провинции и Камчатское управление) составило 323 тыс. человек. За последу­ющие 75 лет оно возросло еще в 3 раза и к 1795 г. достигло прибли- іительно 820 тыс. человек[140].

Как и в Английской Америке, и в Новой Франции, в Сибири в рассматриваемый нами период население было распределено весь­ма неравномерно. Большинство русских были сосредоточены в За­падной Сибири. Такая ситуация сохранялась на протяжении всего XVIII в. Так, в 1710 г. на Западную Сибирь приходилось 79% рус­ских поселенцев, а на Восточную — 21%. В 1795 г. это соотношение составило соответственно 73 и 27%. Это было результатом не толь­ко притока новых жителей, но и естественного прироста, показате­ли которого в XVIII в. у русского (старожильческого) населения в Сибири были, в среднем, выше, чем в европейской части страны.

Однако расселение русских по различным частям Западной Си­бири было тоже отнюдь не пропорциональным. Основная масса

поселенцев-аграриев оседала в относительно небольших по терри­тории земледельческих районах, складывавшихся вокруг уездных центров или других опорных пунктов (естественно, там, где было возможно земледелие). При этом, по выражению В. В. Покшишев- ского, «каркасом первоначального земледельческого расселения» опять-таки становились реки, которые служили одновременно и путями проникновения в заселяемые районы, и основными транс­портными магистралями; кроме того, приречные земли лучше всего подходили для земледелия и были более привычны поселенцам[141].

Наиболее старым из земледельческих районов Сибири был Верхотурско-Тобольский, сформировавшийся в 1630-е годы из де­ревень и слобод, основанных в бассейне р. Туры. Несколько позднее образовался еще один хлебопроизводящий район — в среднем тече­нии р. Енисея: между устьем р. Ангары и Красноярском (который был основан в 1628 г.). Дальше на юг в XVII в. земледельческая колонизация не продвигалась из-за сохранявшейся военной угрозы со стороны кочевников.

Можно сказать, что первоначально большинство русского на­селения Сибири было сосредоточено в относительно узкой «ста­рой» (или «таежной») западносибирской сельскохозяйственной по­лосе. Самыми густонаселенными здесь были Тобольский, Верхо­турский, Тюменский и Туринский уезды. Позднее к ним добави­лись Томский и Кузнецкий уезды. В XVIII в. эта полоса стала расширяться и «сползать» на более плодородные земли ближе к китайской и монгольской границе, которые к тому времени стали безопаснее. Русскими стали активно заселяться Курганский, Ялу­торовский, Ишимский, Омский уезды; смещалось на юг население Томско-Кузнецкого района. Тогда же существенно более интенсив­но стал заселяться Алтай (правда, это было связано не столько с сельским хозяйством, сколько с развитием горнозаводского дела, для чего туда в принудительном порядке отправлялись работни­ки). Не менее активно пошло заселение русскими земель в верхнем течении р. Енисея (до устья рек Абакана и Туды, а также по рекам Кан и Чулым).

На всей остальной территории Сибири русское население (за некоторыми исключениями) оставалось крайне редким. Зона тунд­ры и вечной мерзлоты могла привлечь только промышленников и сборщиков ясака, численность которых была относительно неве­лика. Впрочем, в конце XVI - первой половине XVII в. северная часть Западной Сибири (низовья рек Оби, Енисея) эксплуатирова­лись русскими промышленниками достаточно интенсивно. Однако во второй половине XVII в. под воздействием, скорее всего, сразу нескольких различных факторов (климатических изменений, за­претительных мер правительства, истощения пушных ресурсов и т.д.) русские постепенно покинули эти регионы. Наиболее ярким примером здесь может служить уже упоминавшаяся нами история «златокипящей» Мангазеи — ее быстрого взлета, кратковременного расцвета, а затем стремительного упадка и полного исчезновения[142].

В целом размещение населения в Западной Сибири в некоторой степени напоминало ситуацию, сложившуюся в Английской Аме­рике к середине XVIII в.: густонаселенная прибрежная полоса три­надцати колоний, ее малонаселенные «окраины» (Ньюфаундленд, Новая Шотландия, внутренние области тех же тринадцати коло­ний) и огромные безлюдные пространства на канадском севере во­круг Гудзонова залива (Земля Руперта).

Несколько по-иному шло освоение русскими Восточной Сиби­ри. В отличие от Западной Сибири, где земледельческие поселе­ния создавались практически параллельно и одновременно с осно­ванием баз промышленников, административных центров, военных форпостов, колонизация Восточной Сибири первоначально носила почти исключительно промысловый характер. Подавляющее боль­шинство русских поселенцев там составляли служилые люди, каза­ки, промышленники. Лишь в середине — второй половине XVII в. на берегах крупнейших рек — сначала Лены и Ангары, затем Инди­гирки, Колымы, Яны — возникли небольшие сельскохозяйственные очаги. ι

Можно сказать, что по типу заселения Восточная Сибирь в XVII-XVIII вв., скорее, напоминала Канаду эпохи французского колониального господства. На огромной территории, формально входившей в состав североамериканских владений Парижа, было очень мало французских поселенцев. Так, в 1627 г. во всей Канаде их насчитывалось всего 107 человек, что составляло менее 4% от об­щего числа всех европейских колонистов, находившихся в то время в Северной Америке (к северу от испанских владений). К 1663 г. ев­ропейское население Новой Франции не превышало 3,5 тыс. человек (на фоне 70 тыс. жителей в английских колониях). Во второй по-

ловине 1660-х— начале 1670-х годов французские власти предпри­няли ряд мер для стимулирования роста численности поселенцев, в результате чего население Канады и Акадии стало увеличивать­ся немного быстрее. К 1685 г. в этих колониях было уже 12,7 тыс. жителей. Однако в дальнейшем темпы роста снова замедлились: в 1706 г. во всех французских владениях в Северной Америке (кото­рые в это время включали уже не только Канаду, но и Луизиану) насчитывалось лишь 16,4 тыс. человек, т. е. почти в 20 раз меньше, чем в Английской Америке!

В последующие десятилетия рост населения Канады снова несколько ускорился: в 1739 г. там насчитывалось 42,7 тыс. чело­век, а в 1754 г. —55 тыс. человек. Также росло французское насе­ление в Атлантическом регионе (более 17 тыс. человек в 1752 г.) и в Луизиане (более 7 тыс. человек в конце 1750-х годов). Всего к моменту подписания Парижского мира (1763 г.) во всех француз­ских владениях в Северной Америке было немногим более 80 тыс. французских поселенцев, тогда как население английских колоний было в 18 раз больше![143]

Причина такой ситуации — крайне малое количество переселен­цев из Франции (государство присылало очень небольшие партии колонистов, по собственной инициативе в Северную Америку хоте­ли ехать немногие, преследуемым в метрополии гугенотам селиться в колониях было запрещено). Всего за более чем полтора века су­ществования Новой Франции туда по разным данным выехало от 10 до 12 тыс. французов — и это при том, что «старая» Франция то­гда была самой густонаселенной страной Европы! С конца XVII в. французское население Канады росло не столько за счет новых им­мигрантов, сколько за счет очень высокого естественного прироста (кстати, сохранявшегося среди франко-канадцев и в последующие эпохи —вплоть до начала 1960-х годов). Здесь можно также отме­тить, что и в Сибири в XVIII в. показатели естественного прироста у русского (старожильческого) населения были в среднем выше, чем в европейской части страны.

По территории Новой Франции эти немногочисленные посе­ленцы были распределены крайне неравномерно. Их подавляющее большинство было сосредоточено в долине р. Св. Лаврентия, кото­рая с самого начала стала главным очагом французской колониза-

цпи и основным земледельческим районом Французской Канады. І Іомимо нее сельским хозяйством в относительно крупных масшта- | >ах французы занимались только в Акадии — на чрезвычайно пло­дородных болотистых низменностях (маршах) по берегам залива •1’анди, а также в Луизиане —в ее южной части в районе Нового Орлеана с 1710-х годов начало развиваться плантационное хозяй­ство, а в так называемой Стране Иллинойсов в это же время обосно­валась небольшая группа поселенцев из Канады. За исключением н их трех «островков» земледельческой колонизации вся остальная территория Новой Франции представляла собой то, что французы поэтично называли «девственными лесами» (а англичане просто «дебрями»), где были разбросаны отдельные торговые посты и мис­сии, а на важнейших речных коммуникациях стояли форты с очень небольшими гарнизонами. Вокруг этих опорных пунктов прости­ралась «индейская страна», уже испытывавшая на себе достаточно сильное воздействие со стороны европейской цивилизации, но еще не потерявшая своей первоначальной «доколумбовой» этнической, а отчасти и социальной конфигурации. Французов-земледельцев Ьыло слишком мало для того, чтобы ставить вопрос об «очище­нии» от индейцев сколько-нибудь обширной территории и вытес­нении тех или иных племен из мест их традиционного обитания. Конечно, и в XVII, и в XVIII в. происходили миграции племен (в том числе вынужденные), имели место и столкновения французов и индейцев, однако какого-либо планомерного вытеснения индейцев с их земель в Новой Франции не было и в помине.

Обратим внимание на качественный состав поселенцев, их соци­альное происхождение, мотивы переселения и т. п. В свою очередь, (тот вопрос неразрывно связан с другим —о движущих силах ко­лонизационного процесса, роли в нем государства и других соци­альных институтов метрополий.

Как известно русская колонизация Сибири на первых порах (по крайней мере, до середины XVII в.) носила преимущественно не­аграрный характер. Основную часть русских поселенцев в то время составляли служилые люди разных категорий и промышленники. Их целью была разведка новых земель, закрепление на этих землях, обеспечение контроля над туземным населением и, конечно, сбор ясака пушниной. Это было, как выразился В. В. Покшишевский, освоение «начерно»63. Лишь в XVIII в. крестьяне в Сибири (да [144]

и то отнюдь не повсеместно) начинают преобладать над другими категориями населения. Аналогичный процесс мы наблюдаем в это же время в Новой Франции. Как минимум до 1660-х годов в ее на­селении преобладали отнюдь не крестьяне, а торговцы пушниной, трапперы, солдаты, миссионеры.

В то же время и в Русской Сибири, и во Французской Канаде по­чти с самого начала колонизации начало развиваться земледелие. Сначала оно носило, скорее, экспериментальный характер — речь шла о том, чтобы доказать принципиальную возможность произ­водства зерна и других продуктов в новых условиях. Однако, по­скольку продовольственная проблема стояла весьма остро (возить хлеб и другие продовольственные товары было крайне нерентабель­но), сельское хозяйство достаточно быстро стало основным заняти­ем, по крайней мере, для некоторой (пусть первоначально и очень небольшой) части поселенцев.

Приток крестьян-земледельцев на сибирские просторы и в доли­ну р. Св. Лаврентия на первых порах шел прежде всего благодаря государству. Первые добровольные поселенцы и в Северную Азию, и в Северную Америку направлялись, в основном, не за землей, а за другими природными богатствами: пушниной, рыбой, моржовой ко­стью и т. п., не говоря уже об упорно не угасавших надеждах на на­хождение золота или каких-нибудь других ценных и экзотических предметов (в Сибири, например, существовал промысел «могильно­го» золота и серебра в древних курганах, которым занимались так называемые бугровщики). Вольно-народная сельскохозяйственная колонизация Сибири и Канады началась существенно позднее (ее основной поток пришелся уже на XIX —начало XX в., т.е. на пе­риод, выходящий за рамки нашего исследования). Соответственно первоначально именно государство — напрямую или через зависи­мую от него компанию (как в случае с Канадой) — организовыва­ло отправку поселенцев-земледельцев. Говоря об освоении Сиби­ри, Д. Я. Резун отметил: «В России того времени не было другой силы, кроме государства, способной организовать колонизацию»[145]. То же самое можно сказать и о французской колонизации Север­ной Америки[146]. Однако следует помнить, что при этом ни Москва, ни Париж в XVII в. (да и позднее) не ставили именно аграрное освоение на первое место в своей политике по отношению к коло­

низуемым территориям; да и самой этой политике и в русской, и во французской столице внимание уделялось далеко не первоочеред­ное.

Для русского правительства в Сибири главной задачей было обеспечение сбора ясака с максимально большой территории и глав­ное — с максимально возможного количества плательщиков. Имен­но для этого возводились остроги, в них направлялись гарнизоны, гарнизонам платилось денежное и хлебное жалование. И лишь по­стольку, поскольку надо было облегчить снабжение казаков и слу­жилых людей продовольствием и фуражом (доставлять его из Ев­ропейской России было сложно и невыгодно), и стала заводиться «государева пашня». В отдельных случаях земледелием начинали заниматься и служилые люди (прежде всего городовые казаки).

В целом московское правительство в XVII в. стремилось орга­низовать крестьянское хозяйство в Сибири с наименьшими затра­тами и потерями для своих интересов в Европейской части страны. Именно с этой целью оно на первых порах пыталось ограничить контингент сибирских земледельцев выходцами из районов черно­сошного крестьянства (будь то переселенцы «по указу» или «по прибору»), местными сибирскими «гулящими» людьми и частично ссыльными.

Примерно то же самое было и в Канаде в эпоху французско­го колониального господства. Специфика же здесь заключалась, во-первых, в том, что само французское государство напрямую не участвовало в пушной торговле — ей занимались компании и част­ные лица. Во-вторых, качественный состав участников колонизаци­онного процесса был более широк: это и государство, и католиче­ская церковь, и купечество западнофранцузских городов — каждый со своими интересами, которые не всегда совпадали. Но при этом важно отметить, что, с одной стороны, никто из них не был за­интересован в превращении Канады именно в сельскохозяйствен­ную переселенческую колонию, а с другой, само по себе колони­альное предприятие в Северной Америке интересовало во Франции очень немногих представителей вышеперечисленных кругов. Ши­роких масс населения, которые хотели бы и могли бы уехать из страны (как английские пуритане из Англии при Карле I), там тоже не было. Однако поскольку государству все-таки надо было обес­печивать безопасность своих заморских владений, их дальнейшее расширение и развитие, а также решать проблему обеспечения их продовольствием, оно и стало направлять туда земледельцев, пусть

и не слишком охотно и активно (порой перепоручая это дело дру­гим организациям или частным лицам).

При этом, как и в России, во Франции власти прежде всего стре­мились избежать каких-либо неудобств, которые могли возникнуть в метрополии в связи с оттоком населения. Разница заключалась только в том, что в Москве были озабочены тем, чтобы в Сибирь не уходили крестьяне из районов поместного землевладения, а в Париже боялись потерять потенциальных налогоплательщиков.

Количественные показатели русской и французской сельско­хозяйственной колонизации, конечно, несколько различаются — в русских владениях за Уралом в рассматриваемый нами пери­од пашенных крестьян было существенно больше, чем цензита- риев в Новой Франции. Уже к концу XVII в. в Сибири насчи­тывалось около 11 тыс. крестьянских семей (или, по подсчетам Д. Я. Резуна и М. В. Шиловского, 9428 дворов государственных кре­стьян в 1699 г.[147]), тогда как в Канаде и Акадии их было примерно в четыре раза меньше. Правда, на заре этого процесса, счет его участ­ников и там и там шел буквально на десятки. Например, в «Наказе кн. Петру Горчакову, посланному в Сибирь для устройства тамош­них дел и строительства города Пелыма» (1592 г.) подробнейшим образом обговаривается отправка «на житье для пашни 20 человек с женами с Вятки и со всех Вятских городов» и еще 20 чело­век «с Пермской земли». При этом в том же указе говорится об от­правке существенно большего числа служилых людей[148]. В случае с Канадой от руководства торговой компании, управлявшей колони­ей в 1620-1625 г., правительство требовало ежегодно обеспечивать отправку туда 6 семей колонистов-земледельцев!

Относительно близкими и схожими были те институты, в рам­ки которых было заключено земледельческое население русских и французских владений. И там и там господствовали феодальные поземельные отношения. Разница состояла лишь в том, что в Си­бири единственным феодалом с самого начала было и оставалось государство — от его имени раздавались земли, ему крестьяне бы­ли обязаны своими повинностями, главная из которых состояла в том, чтобы пахать «государеву десятинную пашню». Ни вотчинно­

го, ни поместного землевладения в Сибири по ряду причин введено не было. Соответственно там не было и крепостного права в том виде, в каком оно существовало в Европейской России. В Сиби­ри крестьянин имел дело прежде всего с представителями адми­нистрации, которые контролировали самые различные стороны его жизни. Слободской приказчик, назначаемый из числа служилых людей, был для сибирских крестьян носителем хозяйственной, ад­министративной, фискальной, а отчасти и судебной власти.

В Новой Франции, наоборот, государство с самого начала ста­ло активно пользоваться правом субинфеодации и раздавать зем­ли колонии в ленное владение. При этом власти метрополии пер­воначально надеялись превратить новоиспеченных сеньоров (будь то частные лица или привилегированные компании) в своего ро­да агентов по колонизации, полагая, что они будут заинтересова­ны в привлечении крестьян в свои владения. На практике, однако, канадские сеньоры-частные лица если и имели желание, то очень редко имели возможность организовать такую сложную и доро­гостоящую операцию, как отправка колонистов из Франции в Се­верную Америку. Таких случаев было очень немного: так, в сере­дине 1630-х годов сеньор Бопора Роббер Жиффар перевез в свою сеньорию 50 семей из Перша, а в 1644 г. губернатор и феодальный собственник Акадии Шарль д’Онэ перевез в район Пор-Руайяля 20 семей из своих родовых владений, располагавшихся на терри­тории современного французского региона Пуату-Шарант. Что ка­сается торговых компаний, то они просто не были заинтересова­ны в аграрном освоении долины р. Св. Лаврентия, а кроме того опасались (отчасти справедливо), что привезенные ими колонисты вместо того, чтобы обрабатывать землю, уйдут в леса и займутся скупкой пушнины. Некоторое количество земледельцев перевезла лишь «полугосударственная» Компания ста участников (Компания Новой Франции), управлявшая Канадой в 1627-1663 гг.

Несколько больший эффект принесло размещение в колонии отставных военных. Так, в 1665 г. для проведения кампании про­тив могущественного Союза пяти ирокезских племен, враждебно­го французам и их индейским союзникам, в Канаду был направ­лен Кариньян-сальерский пехотный полк. После окончания боевых действий часть его солдат и офицеров приняла предложение вла­стей остаться в колонии, которая таким образом получила 25 новых сеньоров и около 400 крестьян-цензитариев.

Отправкой основной массы колонистов-земледельцев, прибыв­

ших в Новую Францию (после 1663 г.), ведали государственные чи­новники. Как правило, в Канаду соглашались ехать только самые бедные безземельные крестьяне. Они становились законтрактован­ными работниками (по-французски их называли «engage» и, навер­ное, ближе к французскому оригиналу был бы термин «заангажи- рованные работники»), которые по приезде должны были сначала бесплатно отработать определенное время (обычно 3 года) в каче­стве уплаты за свой переезд, после чего получали участок земли в качестве цензивы. Институт «engage» был введен еще в 1627 г., но наибольшее распространение получил в 1660 70-е годы.

Весьма острой проблемой, вставшей перед европейцами на на­чальном этапе колонизации, был гендерный дисбаланс. Прежде всего это относилось к Сибири и Французской Америке, где сре­ди первых поселенцев явно преобладали мужчины. Такая ситуа­ция была безусловно связана с отмеченной нами выше спецификой русской и французской экспансии, носившей первоначально неаг­рарный (промысловый, военный, исследовательский) и поверхност­ный характер. Этот же характер можно назвать «холостяцким» или «не-семейным», в отличие от ярко выраженного «семейного» характера колонизации Английской Америки (по крайней мере, ее приатлантической полосы). В то же время очевидно, что именно по­явление женщин было очень важным, если не сказать поворотным моментом в любом колонизационном процессе, который благодаря этому приобретал совершенно иное качество. Известный канадский историк А. Р. М. Лауэр охарактеризовал это таким образом:

«Мы начали с торгового поста — несколько мужчин в наскоро ско­лоченной времянке, думающие только о том, как бы не провести остаток своих дней в таком положении, вдали от своих домов и се­мей. Затем пробудился интерес к новой земле — самой по себе — и появилась мысль, что, может быть, и в самом деле на ней можно жить и можно что-то делать. Именно в этот момент торговый пост начал превращаться в то, что может быть названо поселением пи­онеров Когда прибыли женщины, мы явно вступили в эту следующую фазу, поскольку женщины стали заложницами Нового Света. И когда вслед за этим появились дети, мы пересекли линию, отделяющую простое поселение от колонии»[149].

Лауэр писал о начальном этапе европейской колонизации Ка­

нады, однако, с нашей точки зрения, эти слова можно отнести ко всем рассматриваемым нами регионам (да и не только к ним).

Что же касается нехватки женщин, то в Русской Сибири и Фран­цузской Канаде эта проблема частично решалась за счет разного рода официальных и неофициальных союзов между колонистами и представительницами аборигенных сообществ. При этом в обоих случаях и власти, и общественное мнение как самих колоний, так и метрополий относились к этому в целом благожелательно или, по крайней мере, снисходительно (в Английской Америке ситуация была принципиально иной). К этому сюжету мы еще вернемся, ко­гда будем говорить о контактах между европейцами и коренным населением колонизуемых территорий; сейчас же нам важно под­черкнуть, что браки и/или сожительство с туземными женщинами не решали всей вышеназванной проблемы. В значительной степени это было связано с тем, что подобные союзы привлекали в первую очередь тех поселенцев, которые находились в наиболее трудных природных условиях и нуждались в установлении контактов с або­ригенными сообществами. Очевидно, что для русского промышлен­ника в условиях крайнего севера женитьба на «туземке» или хотя бы временный союз с ней был выгоден, так как позволял использо­вать ее навыки приспособления к окружающей среде и родственные связи, которые позволяли устанавливать выгодные коммерческие контакты (практически то же самое можно сказать и о француз­ских лесных бродягах). В то же время перспектива иметь жену, не обладавшую навыками ведения европейского домашнего хозяйства, непривычную к сельскохозяйственным работам и т. п. мало привле­кала поселенцев-крестьян — причем в этом случае не только рус­ских и французов, но также и англичан. Как отметил У. Маклеод:

«Индейская жена имела ценность для торговца, который вел дела среди индейцев. Однако поселенцы, занимавшиеся сельским хозяй­ством, одинаково французы и британцы, не хотели брать в жены индейских женщин. Фермеры нуждались в женах, которые обла­дали навыками европейского домоводства и сельского хозяйства, которые знали, как доить коров, жарить яичницу и т. п. Фермер, даже в Вирджинии, еще в 1682 г. часто предпочитал оплачивать расходы за доставку женщин сомнительной репутации из европей­ских городов, хотя это стоило дорого, чем брать в жены индейских женщин, которые были бы бесполезны в фермерском хозяйстве»[150].

Почти теми же словами обрисовал ситуацию в Сибири XVII в.

П. Н. Павлов:

«Земледельческое хозяйство при кажущейся его простоте, тем не менее требовало прочных производственных навыков, передавае­мых из поколения в поколение, причем оно в большей степени, чем другие отрасли хозяйства, нуждалось в женских руках. Таких на­выков не было у женщин коренного населения Сибири, поэтому в числе других причин и по хозяйственным соображениям они не привлекали внимания русских крестьян в качестве невест»[151].

Все это порождало проблему, которую и в Сибири, и в Новой Франции приходилось решать на государственном уровне.

Так, известно, что первые русские поселенцы регулярно обра­щались к властям с челобитными, где жаловались на то, что «без женишек быти никако не мочно» и просили «прислати гуля­щих жоночек на ком жениться»[152]. В ответ предпринимались опре­деленные меры. В частности, первое указание направить в Сибирь группу «невест» отдал еще Борис Годунов. В дальнейшем в цар­ских грамотах воеводам стали периодически даваться распоряже­ния об отправке «женок и девок» «служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу»[153].

Тем не менее на всем протяжении XVII в. среди русского населе­ния Сибири численность мужчин продолжала заметно превышать численность женщин, хотя с течением времени ситуация, безуслов­но, несколько выправлялась. При этом гендерный дисбаланс в той или иной степени ощущался практически среди всех категорий на­селения. Конечно, наиболее вопиющей была ситуация в первой по­ловине-середине XVII в. Так, в 1654 г. из 210 пашенных крестьян Енисейского уезда, женаты были только 70 (т. е. 1/3). В 1638 г. в Красноярске на 63 женатых казака приходилось 182 холостых. К концу XVII в. в том же Енисейском уезде уровень брачности сре­ди крестьян составлял уже 84% (правда, среди служилых людей — только 63%). В среднем по Сибири ситуация стабилизировалась к началу XVIII в. На основании данных Я. Е. Водарского можно за­ключить, что в 1710 г. мужчины составляли 50,29% русского насе­

ления Сибири, а женщины —49,71%[154]; а по данным авторов очерка «Русские старожилы в Сибири»,— 50,33% и 49,67% соответствен­но[155] . В то же время в некоторых местах эта проблема сохранялась вплоть до конца XVIII в.'[156](в XIX — начале XX в. в связи с быстрым «развитием» сибирской ссылки эта проблема снова резко обостри­лась из-за того, что среди ссыльных безусловно преобладали муж­чины[157]).

Во Французской Америке ситуация была в целом аналогичной. Первоначально среди поселенцев там также преобладали мужчи­ны. Так, в первые десятилетия существования колонии Акадия на несколько сотен мужчин в ней приходилось всего полтора десят­ка женщин. Спустя полвека после основания Квебека — столицы Новой Франции — мужчины составляли 63%, а женщины соответ­ственно 37% его населения. Этот факт не остался незамеченным властями, которые с середины XVII в. стали предпринимать неко­торые шаги для исправления ситуации. Так уже в середине 1650-х годов по инициативе королевы-регентши Анны Австрийской в Ка­над}' была отправлено 11 девушек, которые должны были стать же­нами колонистов. Позднее, в 1660-е годы, когда управление делами колоний перешло к Кольберу, им была организована подготовка и отправка в Северную Америку специальных партий «дочерей коро­ля» (filles du Roi). В них, в основном, попадали представительницы бедных семей и сироты-воспитанницы различных церковных при­ютов. Очевидно, что и те, и другие стремились с помощью переезда в Новый Свет улучшить свое материальное положение, повысить свой социальный статус, приобрести большую личную и социаль­ную свободу И Т. II. Всего в последней трети XVII — первой половине XVIII в. из «старой» Франции в Новую было отправлено по раз­ным данным от 800 до 1000 «дочерей короля». Примерно половину из них составляли парижанки, а остальные были главным обра­зом уроженками западнофранцузских городов (Онфлёра, Дьеппа, Ля-Рошели и т. д.). Большей части «дочерей» удалось благополуч­

но добраться до Канады и выйти там замуж (историками собраны данные о 756 зарегистрированных браках между «дочерьми коро- 79 \

ля» и поселенцами ).

Надо сказать, что весь процесс, связанный с переездом девушек в колонию и устройством их жизни на новом месте, достаточно жестко контролировался церковью (прежде всего квебекскими мо­нахинями), в результате чего какие-либо эксцессы были сведены к минимуму. Духовенство, достаточно ревниво охранявшее чистоту колониальной паствы, жестко пресекло попытку высылать в Ка­наду проституток (известно, что среди всех почти восьми сотен «дочерей короля» была обнаружена только одна дама легкого по­ведения). Правда, позднее, в начале XVIII в., когда французские власти пытались активизировать процесс освоения Луизианы, туда периодически направлялись и парижские проститутки, и осужден­ные преступники, и просто бродяги и нищие, схваченные на улицах крупных городов (кстати, в знаменитом романе аббата Прево Ма­нон Леско была сослана именно в Луизиану). Любопытно, что в середине XVIII в. и в России пытались улучшить гендерный ба­ланс в Сибири путем высылки туда преступниц. Так, согласно ука­зу 1751 г. все женщины, осужденные на смертную казнь, должны были «за конвоем» отправляться «на житье» в Сибирь. В 1757 г. туда же было велено после битья кнутом отправлять преступниц всех других категорий, «не вырывая у них ноздрей и не ставя на лице знаков»[158][159].

Безусловно, мораль и нравственность в формирующихся обще­ствах не всегда бывали на высоте; разного рода казусы случались и в Канаде, и в Сибири. Так, в 1669 г. квебекская монахиня жалова­лась на то, что в колонию прибыло «изрядное количество каналий обоего пола, которые стали причиной многих скандалов»[160]. Бывали случаи, когда выяснялось, что прибывшие в Канаду «королевские дочки» уже имели мужей во Франции. В Русской Сибири в XVII- XVIII вв. нередки были случаи двое- и многоженства, похищения женщин, их продажи, закладов и т. п. Первый тобольский архиепи­

скоп Киприан в ноябре 1621 г. жаловался царю, что «сибирские казаки, будучи на Москве и по городам, как назад поедут, подгова­ривают женок и девок, знаменуются образами, что они женятся на них, но привезши в Тобольск, продают их воеводам, немцам, тата­рам и пашенным крестьянам в работу...» . Спустя несколько лет архиепископ Макарий констатировал:

«... а иные, государь, в Тобольске казачьи дети матерей своих бьют и давят; а иные казаки на Руси жен своих и детей пометали, а в Сибири поймают иных жен; а у иных, государь, казаков и в Си­бири—на том городе жена, а на другом другая, а иные, государь, казаки велят женам своим блуд деяти с чюжими мужми; а иные, государь, казаки поедучи на твою государеву службу оставливают жен своих на блуд иным казаком и гулящим людем»[161][162].

Однако отмеченный нами гендерный дисбаланс помимо нега­тивных сторон кое-где имел и определенные позитивные послед­ствия. Так, не в последнюю очередь именно из-за того, что жен­щин в колониях первоначально было мало, их социальный статус IBM был объективно выше, чем в метрополии. Впрочем, свою роль в этом играла и специфика колониальной ситуации, когда муж­чины часто и подолгу отсутствовали (на разного рода промыслах, и походах и т.п.). Соответственно женщине приходилось быть бо­лее самостоятельной и независимой, что объективно способствова­ло повышению ее социального статуса. Ж. Ноэль, специально рас­сматривавший этот вопрос применительно к французским владе­ниям в Северной Америке, отметил: «В сумме, учитывая их об­разование, их сферу деятельности и свободу действий, женщины н Новой Франции по многим показателям представляются в более благоприятном положении, по сравнению с их современницами во Франции и Новой Англии, не говоря уже об идущей следом вик­торианской эпохе»[163]. Впрочем, в английских колониях в Северной Америке положение женщин также в целом было достаточно бла­гоприятным, если сравнивать его с тяжелыми реалиями Русской Сибири, где, по словам Н. М. Ядринцева, женщина сделалась «еще большей страдалицей, чем была у себя в старом русском обще­

стве»[164]. С этим утверждением в целом следует согласиться, хотя и там бывали отдельные случаи, когда женщины, пользуясь более свободными социальными условиями, находили способ улучшить свое положение — «съехать» от опостылевшего мужа и нечеловече­ских условий и т. п.

<< | >>
Источник: Акимов Ю.Г.. Северная Америка и Сибирь в конце XVI — середине XVIII в.: Очерк сравнительной истории колонизаций. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та,2010.— 372 с.. 2010

Еще по теме § 3. Колонисты: количественные и качественные показатели:

  1. № 41. НАКАЗ ГРЕЧЕСКИМ КОЛОНИСТАМ НАВПАКТА
  2. Развитие представлений о бронзовом веке Северного Кавказа в зеркале терминологических трансформаций, связанных с памятниками Майкопа, Новосвободной и северокавказской культуры (СКК)
  3. Форсированное строительство социализма в СССР.
  4. Правление Алексея Михайловича Романова (1645-1676 гг.)
  5. Древнее царство.
  6. № 85. ОСНОВАНИЕ АФИНСКОЙ КОЛОНИИ БРЕИ1 ВО ФРАКИИ
  7. ГЛАВА 12. Подводя итоги
  8. 20. Советский Союз в 70–е – первой половине 80-ых годов
  9. № 39. КОЛОНИЗАЦИЯ ГРЕКАМИ О. ФАСОСА И ФРАКИЙСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ
  10. 28. СССР в послевоенный период (до 1953 г). Укрепление командно-административной системы. Послевоенные судебные репрессии
  11. § 5. Кампанские этруски и греки (до битвы при Киме)
  12. К ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ГРЕНЛАНДСКИХ НОРМАННОВ [††]