<<
>>

РОССИЯ

Теперь мы подошли к самому последнему и самому долговечному абсо­лютизму в Европе. Царизм пережил всех своих предшественников и со­временников, и Россия осталась единственным абсолютистским госу­дарством на континенте, в неизменном виде попавшим в XX в.

Испыта­ния, выпавшие этому государству, привели к раздробленности в ранний период его истории. Экономический спад, обозначивший начало позд­него феодального кризиса, начался там, как известно, в тени татарско­го ига. Войны, гражданские конфликты, эпидемии, депопуляция и за­брошенные поселения были характерной картиной XIV—первой поло­вины XV в. С 1450 г. началась новая эра экономического возрождения и экспансии. В течение последующего столетия численность населения выросла, сельское хозяйство окрепло, резко возросла внутренняя тор­говля и денежный оборот, в то же время территория Московского го­сударства увеличилась более чем в 6 раз. Трехпольная система, до тех пор фактически неизвестная в России, начала замещать традиционное и затратное подсечно-огневое земледелие с господством сохи; несколько позже мельницы стали обычным явлением в деревнях[335]. Сельское хозяй­ство не было экспортно-ориентированным, и хозяйства все еще были по большей части закрытыми, но наличие крупных городов, управляе­мых великим князем, создавало рынок сбыта для поместной продукции; особенно преуспели в этом монастырские поместья. Появление город­ских мануфактур и рост товарооборота сопровождались территориаль­ной унификацией Московии и стандартизацией денег. Объем наемного труда в городе и в деревне резко вырос, а международная торговля че­рез территорию России процветала[336]. Именно на этом этапе экономиче­ского роста Иван III заложил основания русского абсолютизма введени­ем системы поместий.

Ранее российский землевладельческий класс состоял в основном из автономных и тяготевших к сепаратизму князей и боярской знати (преимущественно татарского или восточного происхождения), вла­девших значительным количеством рабов и обширными аллодиальны­ми имениями.

Эти магнаты постепенно стекались к восстановившемуся московскому двору, где они и формировали окружение монарха, сохра­няя за собой право взимания собственных налогов и поборов. Завоева­ние Иваном III Новгорода в 1478 г. позволило крепнувшему княжескому государству экспроприировать обширные земли и создать на этих тер­риториях новое мелкопоместное дворянство, которое с тех пор форми­ровало военный класс Московии. Жалование поместья было обуслов­лено участием в военных кампаниях в армии правителя; владелец по­местья по закону был обязан нести эту службу, а его статус был четко закреплен. Помещики были кавалеристами, вооруженными луками и ме­чами для хаотичного сражения; подобно татарским всадникам, которым они должны были противостоять, они не использовали огнестрельно­го оружия. Большая часть земель, получаемых ими от князя, находились в центре и на юге страны, вблизи постоянного фронта войны с тата­рами. В то время как типичная боярская вотчина была крупным име­нием со значительными доходом, получаемым от зависимых крестьян и рабского труда (в начале XVII в. среднее число крестьянских хозяйств на одну вотчину в Московском регионе составляло 520), дворянское же поместье было небольшим владением с 5-6 принадлежавшими им кре­стьянскими хозяйствами3. Ограниченный размер помещичьих землевла­дений и изначально строгий контроль над их эксплуатацией, вероятно, означали, что их производительность была в основном ниже, чем на на­следственных боярских и монастырских землях. Экономическая зави­симость дворян от пожалования земель великим князем была настоль­ко сильной, что практически не оставляла им возможностей для разви­тия социальных и политических инициатив. Но уже к 14g7 г., вероятно под их давлением, Иван III издал Судебник, ограничивший свободу пе­рехода крестьян по всему Московскому государству до двух недель в те­чение года до и после Юрьева дня в ноябре; это был первый решитель­ный шаг к полному закрепощению русского крестьянства, хотя до за­вершения этого процесса оставалось еще далеко.
Василий III, ставший великим князем в 1505 г., продолжил политику своего предшественни­ка: был присоединен Псков, и система поместий расширилась, так же

з См. Hellie R. Enserfment and Military Change in Muscov. Chicago, 1971. P. 24. Эта важная работа является серьезным осмыслением вопроса формирования кре­постничества в России и роли служилого дворянства в начальный период суще­ствования царского государства.

ЗО7

как и их политическое и военное значение для династии. В некоторых случаях наследственные земли князей или бояр брались под контроль и их владельцев переселяли на другие земли, уже на условиях военной службы государству. Иван IV, объявивший себя царем, ускорил этот про­цесс путем полной экспроприации земель враждебных землевладельцев и создания террористического охранного корпуса (опричников), кото­рые за службу получали конфискованные поместья.

Хотя деятельность Ивана IV явилась значительным шагом на пути к созданию самодержавия, часто ей в ретроспективе придается отсут­ствовавшая на деле логичность. В самом деле, его правление создало три важных условия для развития русского абсолютизма. Татарская власть на востоке была ликвидирована с освобождением Казани в 1556 г. и присоединением Астраханского ханства, что ликвидировало вековые препоны для расширения Московского государства. Этой значимой победе предшествовало развитие двух важных новшеств в русской во­енной системе: масштабное использование тяжелой артиллерии и ми­нирования крепостей (решающий фактор при взятии Казани) и фор­мирование первой постоянной пехоты мушкетеров-стрельцов; оба фак­тора имели большое значение для будущей экспансии. В то же время система поместий была унифицирована на новом уровне, что оконча­тельно нарушило баланс сил между боярами и царем. Опричные кон­фискации впервые сделали условные землевладения основной формой держания земли в России, в то время как от владельцев вотчин стали также требовать несения обязательной службы, а рост монастырских землевладений был ограничен.

Результаты этих изменений были оче­видны в принижении значения Боярской думы в период правления Ива­на IV и в созыве первого Земского собора, где было широко представ­лено дворянство[337]. Но важнее всего то, что Иван IV предоставил поме­щикам право самим определять уровень оброка, взимаемого с крестьян, проживающих на их землях, и самим его собирать—впервые сделав их, таким образом, хозяевами над рабочей силой в своих имениях[338]. В то же время с отменой системы кормлений для провинциальных чиновников и созданием центральной казны для сбора фискальных поступлений были модернизированы административная и налоговая системы. Си­стема органов местного самоуправления (губы), составленная в основ­ном из служилых дворян, еще сильнее интегрировала этот класс в пра-

вительственный аппарат российской монархии. В совокупности эти во­енные, экономические и административные меры значительно усилили политическую мощь центрального царского государства.

С другой стороны, и внешнеполитические, и внутренние достижения царствования были в значительной мере подорваны пагубным влияни­ем бесконечных Ливонских войн, которые обескровили государство и экономику, и террором опричнины. Опричному «государству в госу­дарстве»6, которое насчитывало около 6 тысяч человек военной поли­ции, было вверено управление Центральной Россией. Его репрессии не имели рациональной причины: они обычно выполняли безумные по­ручения Ивана IV, обоснованные только личной местью. Они не угро­жали боярам как классу, они только отбирали среди них конкретных людей; их произвол в городах, подрыв земельной системы и сверхэкс­плуатация крестьян стали непосредственной причиной центробежного коллапса московского общества в последние годы правления Ивана IV7. В то же время Иван совершил значительную ошибку после своей побе­ды на востоке: вместо того чтобы развернуться на юг и ликвидировать постоянную угрозу безопасности и стабильности России, источник ко­торой находился в Крымском ханстве, он продолжил политику запад­ной экспансии в направлении Балтийского моря.

Способные нанести поражение сравнительно примитивным, хотя и отважным, восточным кочевникам, новые русские вооруженные силы не могли противосто­ять более обученным польской и шведской армиям, экипированным за­падным оружием и владеющим западной тактикой. Двадцатипятилет­няя Ливонская война закончилась крахом для московского общества из-за огромных расходов и дезорганизации сельскохозяйственной эко­номики. Поражение в Ливонской войне и внутренняя деморализация от плети опричников спровоцировали гибельный исход крестьян Цент­ральной и Северо-Западной России на недавно приобретенные окраи­ны страны, оставлявший опустошенными целые регионы. Отныне бед­ствия следовали одно за другим в знакомом цикле налоговых изъятий, неурожаев, эпидемий, внутреннего мародерства и иностранных интер­венций. В 1571 г. татары разграбили Москву, а опричники — Новгород.

® Фраза, использованная Р Г Скрынниковым и процитированная А. Л. Шапиро в работе «Об абсолютизме в России» (История СССР. 1968. Май. С. 73). Статья Шапиро является ответом на эссе Авреха. процитированные выше, которое спровоцировало безудержные дебаты среди советских историков о природе и пути развития русского абсолютизма, обнаружившие чрезвычайно широкий спектр позиций в дюжине публикаций в Истории и Вопросах истории. Эта дис­куссия является чрезвычайно интересной, и мы к ней еще вернемся.

7 См. схожие суждения в работах Vernadsky G. The Tsardom of Moscow. Vol. x. P 137-139 и Шапиро А. Л. Об абсолютизме в России... С. 73-74.

3θ9

В отчаянной попытке усмирить социальный хаос, в 1581 г. Иван IV за­претил все крестьянские перемещения, впервые закрыв возможность перехода в Юрьев день; указ носил исключительный характер, распро­страняясь лишь на один заповедный год, но в следующем десятилетии к этой мере периодически возвращались. Эти запреты были не в состоя­нии решить непосредственную проблему массовых побегов, поскольку огромные просторы московских земель лежали в запустении. В наибо­лее пострадавших районах количество обрабатываемой земли на одно хозяйство снизилось до Уз или Уь от предыдущих показателей; в сельском хозяйстве воцарился упадок; в Московском регионе, по разным оценкам, от 76 до 96% поселений оказались заброшены[339].

Посреди этого прова­ла в деревенском порядке, выработанном в течение предыдущего века, внезапно возродилось рабство: многие крестьяне продавали себя как имущество, чтобы избежать голода. Общим итогом правления Ивана IV стало замедление политического и экономического развития русского феодального общества на десятилетия вперед, разрушившее его собст­венные первые успехи[340]. Жестокость правления Ивана была признаком истерического и искусственного характера его стремления к абсолютиз­му в условиях, когда создание самодержавной системы было еще преж­девременно.

Последующее десятилетие сопровождалось некоторым ослаблением глубокого экономического кризиса, в который была погружена Россия, но дворянство испытывало недостаток крестьянского труда для обработ­ки собственной земли, а теперь страдало еще и от высокой инфляции. Борис Годунов, магнат, получивший власть после смерти Ивана, пере­ориентировал внешнюю политику России на заключение мира с Поль­шей на западе, войну с Крымскими татарами на юге и, помимо проче­го, приобретение Сибири на востоке: для выполнения всего этого он нуждался в лояльности военного служилого класса. Для того чтобы по­лучить поддержку дворян Годунов в 1592 или 1593 г. издал указ, запретив­ший любое крестьянское перемещение до последующего уведомления,

таким образом отменив любые временные ограничения на прикрепле­ние к земле. Указ стал кульминационным пунктом политики закрепо­щения конца XVI — начала XVII в.[341][342] За этим последовал рост трудовых повинностей и юридические меры, прекратившие переход из низших социальных групп в класс помещиков. Устранение Годуновым последне­го наследника династии Рюриковичей предопределило и его скорое па­дение. Русское государство было ввергнуто в состояние хаоса, получив­шего название Смутного времени (і6о5-і6із) — отсроченное политиче­ское последствие экономического коллапса 1580-х гг. Страну сотрясали интриги из-за престолонаследия, узурпация власти, конфликты между боярами и иностранная интервенция Польши и Швеции. Кризис вла­сти создал условия для ведомого казачеством крестьянского восстания в 1606-1607 гг. под предводительством Ивана Болотникова. Такие каза­чьи бунты перемежали события последующих двух столетий. Возглав­ляемая сбежавшим холопом, ставшим бандитом, пестрая масса людей двинулась из городов и деревень юго-запада на Москву с целью поднять городскую бедноту против бояр, узурпировавших власть. Эта угроза бы­стро объединила враждебные прежде друг другу силы дворян и бояр против мятежников, которые в конце концов были разбиты в Туле11. Но первый социальный взрыв низов против роста феодальных репрес­сий и закрепощения стал предупреждением правящим классам о воз­можных будущих штормах.

К 1613 г. аристократия сплотила свои ряды для того, чтобы избрать молодого боярина Михаила Романова императором. Воцарение дина­стии Романовых создало условия для постепенного восстановления аб­солютизма в России, который продлится в течение последуЮ1ЦИХ300 лет. Центральная группа бояр и дьяков, обеспечивших возвышение Михаи­ла I, сохранила в течение переходного периода Земский собор, который формально и проголосовал за него. С оживлением экономики в стране в ответ на требования дворян новое правительство обеспечило актив­ное возвращение беглых крестьян, включая и тех, кто входил в состав народного ополчения в Смутное время. Патриарх Филарет, отец Михаи­ла, фактически возглавил страну в 1619 г. и пошел на дальнейшие уступки помещикам, пожаловав им территории черносошных крестьян на севере.

Но режим Романовых был в основе своей боярским, выражавшим инте­ресы столичных магнатов и коррумпированного московского чиновни­чества, а не провинциального дворянства[343][344]. Начиная с XVII в. нарастал конфликт между классом помещиков—самой многочисленной в России группой землевладельцев (около 25 тысяч человек)—и абсолютистским государством, которое в тот период приобрело черты, сближавшие его с европейскими странами, но имело и особые признаки, выдававшие его восточный характер. Маленькая боярская элита российской аристо­кратии (40-60 семей) жила значительно богаче, чем рядовые дворяне. Она была крайне неоднородна по своему составу: его основу составляли татары, к которым в течение XVII в. примешались польские, литовские, немецкие и шведские фамилии. Бояре были тесно связаны с высшими эшелонами центральной бюрократии и соседствовали с ними в систе­ме рангов московской иерархии службы. Позиции, занимаемые этими двумя группами, ставили их высоко над дворянством. Таким образом, это был союз бояр и чиновников, постоянно раскалываемый личны­ми и групповыми конфликтами, из-за которых правительственный курс в начале эпохи Романовых непредсказуемо корректировался.

Между этой группой и служилым дворянством существовали два глав­ных противоречия. Во-первых, военное превосходство Швеции и Поль­ши, доказанное в Ливонских войнах и подтвержденное в Смутное вре­мя, заставляло восстановить и модернизировать российскую армию. Неорганизованная помещичья кавалерия, не обученная ни согласован­ной дисциплине, ни ведению огня, как и деморализованные городские стрельцы, была анахронизмом в годы Тридцатилетней войны в Европе. Будущее было за пехотными соединениями, обученными строю и манев­рам и экипированными легкими мушкетами; их подкрепляли отборные драгуны. Поэтому в правление Филарета власти приступили к созданию регулярного войска по этому образцу, привлекая иностранных офице­ров и наемников. Однако служилое дворянство отказалось принять со­временные формы ведения войны и присоединиться к полкам западно­го типа, которые были впервые использованы в безуспешной Смолен­ской войне (1632-1634)13. В результате увеличилось расхождение между номинальной служилой ролью класса помещиков и фактическим соста­вом российских вооруженных сил, которые все больше состояли из про­фессиональных полков обновленной пехоты и кавалерии, а не периоди­

ческих сборов верховых дворян. Весь военный смысл существования по­следних, начиная с 1630 г., оказался под сомнением. В то же время внутри самого класса землевладельцев усилились противоречия между боярами и дворянами по поводу размещения рабочей силы в деревне. Несмот­ря на то что российское крестьянство теперь было законом привязано к земле, оно по-прежнему продолжало убегать от своих хозяев, пользу­ясь наличием обширных и невозделанных просторов страны, не имев­шей четко очерченных границ на севере, востоке и юге. На практике крупные землевладельцы могли привлекать крепостных из бедных по­местий на свои территории, где условия сельскохозяйственного труда были более стабильными и благополучными, а феодальные повинности сравнительно менее обременительными. Поэтому дворянство требова­ло отмены всех ограничений на возвращение беглых крестьян, а круп­ные бояре успешно интриговали, чтобы сохранить ограничения по вре­мени, после которого насильственные возвращения были невозможны: іо лет после 1615 г. и 5 лет после 1642 г. Трения между боярами и дворяна­ми по поводу законов против беглых были одним из лейтмотивов эпо­хи, и дворянские возмущения в столице периодически становились по­водом, чтобы добиться уступок от царя и высшей знати[345]. С другой сто­роны, ни военные, ни экономические конфликты, иногда даже очень острые, не могли разрушить фундаментальное единство класса земле­владельцев перед лицом эксплуатируемых деревенских и городских масс. Народные бунты XVII-XVIII вв. только усиливали солидарность фео­дальной аристократии[346].

К окончательной кодификации российского крепостничества приве­ло стечение обстоятельств. В 1648 г. подъем налогов и цен спровоциро­вал бунт ремесленников в Москве, который совпал со вспышкой крес­тьянских восстаний в провинциях и мятежом стрельцов. Обеспокоен­ное возникшей опасностью, боярское правительство приняло решение о созыве чрезвычайного Земского собора, который отменил все огра­ничения насильственного возвращения беглых крестьян, выполнив, та­ким образом, требования провинциального дворянства и сплотив его вокруг центральной власти. На земском соборе был принят всеобъем­лющий свод законов, который стал общественной хартией русского аб­солютизма. Соборное уложение 1649 r∙ окончательно кодифицировало и завершило закрепощение крестьян, которые теперь полностью были привязаны к земле. И вотчина, и поместье объявлялись наследственны­ми землями, продажа и покупка последнего запрещалась; все виды име­ний были теперь обусловлены военной службой хозяев16. Города подвер­гались более жесткому контролю со стороны царя и резко отделялись от остальной страны: их посадская беднота приравнивалась к государ­ственным крепостным, выплата налогов стала условием проживания в городе, и никто из жителей не мог покинуть город без царского раз­решения. Высшая прослойка торговцев - гости получили монопольные привилегии на торговлю и мануфактуры, но последующий рост городов был пресечен прекращением миграции в них из села после повсемест­ного прикрепления крестьян к земле, что неминуемо создало нехват­ку рабочей силы в маленьком городском секторе экономики. Сходство российского Уложения и прусского рецесса (Recess),обнаруженное спустя четыре года, не нуждается в комментариях. Оба события заложили ос­новы абсолютизма договором между монархией и знатью, в котором

момент, когда оно потеряло свое военное значение для государства, уступкой, которая могла никогда и не случиться (С. 134). На самом деле, очевидно, что двухвековое крепостничество в России не зависело от случайных событий одного года. Собственный анализ Хелли демонстрирует, что фундаментальные отношения между боярами и дворянами определялись не их соответствующи­ми административными ролями или трудовыми средствами, а совместным кон­тролем над способом производства и общими интересами по эксплуатации и усмирению крестьян. Многочисленные споры между ними всегда оставались внутри этой структурной системы: они демонстрировали инстинктивную спло­ченность во время социальных кризисов, когда власть государства или частная собственность находились под угрозой крестьянского восстания.

16 Основные положения Уложения рассмотрены в работе: Vernadsky G. The Tsardom of Moscow. Vol. 1. P 399-411. Остававшееся самоуправление Новгорода и Пскова также было ликвидировано. См.: Федосов Л. А. Социальная сущность и эволю­ция российского абсолютизма // Вопросы истории. 1971. Июль. С. 52-53.

3 Ч

политическая верность, необходимая для первой, была обменена на на­следственное крепостное право, которой требовала вторая.

Вторая половина века демонстрирует стойкость этого союза перед многочисленными политическими кризисами. Земский собор, вско­ре потерявший свое значение, ушел в тень после 1653 г. В следующем году украинские казаки формально объявили о своей верности России на Переяславской раде; результатом стала Тринадцатилетняя война с Польшей. Царские войска сначала успешно наступали, взяв Смоленск и войдя в Литву, где был захвачен Вильно. Однако шведское вторжение в Польшу в 1655 г. усложнило ситуацию; процесс освобождения Польши от России затянулся на іо лет тяжелых боев, и в итоге российские тер­риториальные приобретения оказались ограниченны. По Андрусовско- му договору 1667 г. царское государство получило восточную часть Украи­ны до Днепра, включая Киев, и вернуло район Смоленска на севере. В следующем десятилетии турецкие вторжения на юг со стороны моря были с трудом остановлены, ценой сокращения населения большей ча­сти Украины. Этот небольшой внешний успех был между тем дополнен радикальными внутренними изменениями природы военного аппарата нарождавшегося российского абсолютизма. Именно в это время, когда сословное представительство отмирало, постоянно увеличивалась чис­ленность армии, удвоившейся с 1630 по 1681 г., достигнув 2оо тысяч, что сравнимо с численностью самой большой западной армии того време­ни[347]. Роль переформированных помещичьих подразделений пропорцио­нально снижалась. Новая укрепленная Белгородская линия все лучше защищала южные границы от набегов крымских татар, против которых эти подразделения изначально создавались. Помимо прочего, полуре- гулярные полки нового строя стали главным компонентом российской армии во время Тринадцатилетней войны с Польшей. К 1674 г. дворян­ство выставляло только ⅜частей от численности кавалерии, стратеги­чески проигрывая вооруженной огнестрельным оружием пехоте. Между тем помещиков постепенно вытесняли и из гражданской администрации. Преобладая в центральных канцеляриях в течение XVI в., они посте­пенно теряли свои позиции в бюрократическом аппарате XVII в., осно­ву которого составляли квазинаследственная каста клерков на низших уровнях и коррумпированные высокопоставленные чиновники, связан­

ные с магнатами, в высших кругах[348]. Более того, в 1679 г. династия Рома­новых отменила местную губную систему администрации, которая ранее управлялась провинциальными помещиками, и интегрировала ее в си­стему централизованного управления посредством воевод, назначаемых из Москвы.

Трудовая ситуация в помещичьих имениях также не была удовлетвори­тельной. В 1658 г. были приняты законы, сделавшие крестьянский по­бег уголовным преступлением, но наличие южных рубежей и сибирских неосвоенных пространств создавало существенные территориальные дыры в юридической консолидации крепостничества, хотя в централь­ных районах страны угнетение крестьян было все заметнее: в то время как налоги в XVII в. утроились, площадь среднего крестьянского участка сократилась с 1550 по 1660 г. в 2 раза, то есть до 4-5 акров1[349]. Безжалост­ное ущемление крестьян вылилось в 1670 г. в крупное восстание казаков, крепостных, городской бедноты и рабов на юго-востоке, возглавленное Разиным и сплотившее обездоленных чувашей, мари, мордву, а также вызвавшее мятежи в приволжских городах. Чрезвычайная социальная опасность, которую распространение восстания несло для всего правя­щего класса, моментально объединила бояр и дворян: острые проти­воречия прошлых десятилетий между землевладельцами были забыты в совместном и безжалостном преследовании бедноты. Военная побе­да царского государства над восстанием Разина, существенный вклад в которую внесли новые регулярные войска, вновь связала монархию и знать. В последние два десятилетия века пришел черед бояр — до той поры движущая сила при сменявших друг друга ленивых царях, они те­перь были обузданы чрезвычайными мерами поднимавшегося абсолю­тизма. Крупные магнаты, вышедшие из Смутного времени, зачастую имели смешанное происхождение и не могли похвастать длинной родо­словной. У них почти не было причин держаться за древнюю и вызывав­шую разногласия иерархию местничества или запутанную систему ран­гов боярских фамилий, которые вели происхождение с XIV в. Эти ран­ги мешали и командной системе нового военного аппарата государства. В 1682 г. царь Федор церемониально сжег почтенные книги родового старшинства бояр, в которых была записана эта иерархия, таким обра­зом отменив ее. Это событие стало предпосылкой для расширения ари­стократического единства[350]. Были созданы условия для реконструкции всей политической системы российского абсолютизма.

Государственная машина, сооруженная на этом новом социальном фундаменте, стала монументальной работой Петра I. Первое, что он сде­лал при вступлении на престол, — расформировал старое и ненадежное войско стрельцов в Москве, чьи выступления часто становились источ­ником беспорядков при его предшественниках, и создал ударные Пре­ображенский и Семеновский гвардейские полки, которые стали элит­ными корпусами царского репрессивного аппарата21. Традиционный дуализм дворянской и боярской частей класса землевладельцев ушел в прошлое с созданием новой комплексной системы рангов и универ­сализацией принципов службы, установившей для знати и помещиков единые политические рамки. Из Дании и Пруссии были импортирова­ны новые титулы {граф, барон), чтобы ввести более сложную и современ­ную иерархию в рядах аристократии, которая отныне социально и эти­мологически стала определяться службой при дворе {дворянство). Власть независимых бояр подвергалась жестокому подавлению; Боярская дума была ликвидирована, и ей на смену пришел назначаемый Сенат. Дво­рянство снова было инкорпорировано в усовершенствованную армию и администрацию, где они вновь стали центральными фигурами22. Вот­чина и поместье были объединены в единую систему наследственного землевладения, и знать оказалась привязанной к государству универ­сальными обязательствами несения службы с 14-летнего возраста в ар­мии и в бюрократии. Для финансирования этих институтов была про­ведена новая перепись населения, и бывшие рабы были объединены с классом крепостных, а крепостные с этих пор были прикреплены лич­но к своему землевладельцу, а не к земле, которую они обрабатывали. Та­ким образом, они могли теперь быть проданы как прусские крепостные {Leibeigene)своим хозяином. Бывшие свободные черносошные общины на севере и колонисты в Сибири стали по тому же закону «государствен­ными крестьянами», и, хотя условия их существования были лучше, чем у частных крепостных, но они быстро деградировали в том же направле­нии. Патриархат был отменен, а Церковь напрямую подчинена государ­ству с учреждением Священного Синода, чьим высшим чиновником был светский функционер. Была построена новая столица западного стиля— Санкт-Петербург. Административная система была реорганизована в гу­бернии, провинции, дистрикты, а количество чиновников удвоилось3.

21 См. Волков М. Я. О становлении абсолютизма в России //История СССР. 1970. Январь. С. 104. Также был сформирован третий полк лейб-гвардии или при­дворной кавалерии.

22 См. HellieR. Enserfment and Military Change in Muscovy... P. 260.

23 См. Федосов И. А. Социальная сущность и эволюция российского абсолютизма...

З17

Государственное управление было сосредоточено в g центральных кол­легиях, управляемых коллективно. На Урале была создана современная железорудная промышленность, что сделало Россию одним из ведущих производителей металла в ту эпоху. Бюджет вырос в 4 раза, в основном за счет подушного налога на крепостных. Средние налоги на крестьян выросли в 5 раз с 1700 по 1707-1708 гг.

Большая часть этого выросшего государственного дохода (от % до Vs) была направлена на сооружение профессиональной армии и современ­ного морского флота[351] - этим двум наиглавнейшим задачам всей петров­ской программы были подчинены все остальные мероприятия. Во вре­мя великой Северной войны 1700-1721 гг. шведское наступление на Рос­сию было сначала успешным: Карл XII разгромил царские войска под Нарвой, захватил Польшу и спровоцировал выступление казачьего гет­мана Мазепы на Украине против Петра I. Российская победа под Полта­вой в 1709 г., дополненная морским триумфом в Финском заливе и втор­жением в саму Швецию, изменила баланс сил в Восточнойждена; с ее крушением царской империей Россия решила две важнейшие геополи­тические задачи. По Ништадтскому договору 1721 г. российские границы наконец достигли Балтийского моря. Ливония, Эстония, Ингрия и Ка­релия были аннексированы, у страны появился прямой морской доступ в западные страны. На юге турецкие войска почти разгромили в отдель­ном конфликте чрезмерно растянутые российские войска, но царю уда­лось выйти из войны без серьезных потерь. Вдоль Черного моря Рос­сии не удалось добиться территориальных приобретений; но опасность, создаваемая вольной Сечью запорожских казаков, которые всегда пре­пятствовали постоянному заселению внутренних украинских райо­нов, была ликвидирована с подавлением восстания Мазепы. Россий­ский абсолютизм вышел из двадцатилетней великой Северной войны как сильнейшая держава на всем восточноевропейском пространстве. Внутри страны было успешно подавлено восстание Булавина в низовь­ях Дона, направленное против возвращения беглых крепостных и вве­дения трудовой повинности, а затянувшееся восстание башкир против российской колонизации в Волго-Уральском регионе было изолирова­но и также подавлено. Все же характеристика Петровского государства с его неустанным насилием и территориальными приращениями долж­на быть дополнена мрачной картиной отсталости общества, в котором оно существовало и которое оказывало сильное воздействие на его ре­альный характер. Все реорганизации и репрессии, осуществленные Петром I, сопровождались коррупцией и казнокрадством: можно пред­

положить, что только треть всех налоговых сборов доходили до казны[352][353][354][355]. Идея привлечь всю знать к пожизненной государственной службе дока­зала свою ненужность вскоре после смерти Петра. Поскольку аристо­кратия, приученная к абсолютизму, была сформирована и закреплена, наследники Петра могли позволить себе расслабиться и отменить ее обязательства, что и было сделано в 1762 г. его внуком Петром III. К тому времени дворянство спокойно и безопасно интегрировалось в государ­ственный аппарат.

Гвардейские полки, которые создал Петр I, после его смерти в пери­од слабых правителей на престоле—Екатерины I, Петра II, Анны и Ели­заветы—стали инструментом борьбы магнатов за власть в Санкт-Петер­бурге. Дворцовые перевороты явились данью консолидации царского институционального комплекса: с тех пор знать интриговала внутри са­модержавия, а не против него2®. Восшествие на престол другого реши­тельного суверена в 1762 г., таким образом, отметило не новую волну противоречий между монархией и аристократией, а их более гармонич­ное взаимодействие. Екатерина II была одной из немногих правителей России, придерживавшейся осознанной идеологии, и самой великодуш­ной по отношению к своему классу. Жаждущая европейской славы сто­ронницы политического Просвещения, она создала новую образова­тельную систему, секуляризировала церковные земли и способствовала развитию меркантилизма в российской экономике. Денежное обраще­ние было стабилизировано, развивалась металлургическая промышлен­ность, вырос объем внешней торговли. Однако двумя важными вехами правления Екатерины II стало распространение крепостного сельского хозяйства на всю территорию Украины и обнародование жалованной грамоты дворянству. Условием выполнения первого мероприятия было разрушение татарского Крымского ханства и ликвидация Оттоманской власти над северным побережьем Черного моря. Крымское ханство, вассальное турецкое государство, преграждало России доступ к Черно­му морю, а его постоянные набеги будоражили и разоряли внутренние районы Причерноморья, делая большую часть Украины опасной и без­людной «ничейной землей» на протяжении долгого времени после ее формального вхождения в государство Романовых. Новая императри­ца направила всю силу российской армии против исламского контро­

ля над Черным морем. К1774 г. ханство было оторвано от Порты и отто­манская граница отодвинулись к Бугу. В 1783 г. Крым был аннексирован. Спустя ю лет российская граница достигла Днестра. На новых царских прибрежных территориях были основаны города Севастополь и Одес­са; казалось, что вот-вот Россия получит доступ к Средиземному морю через проливы.

Последствия приобретения южных территорий в краткосрочной перспективе оказались гораздо более важными для российского сель­ского хозяйства. Окончательная ликвидация Крымского ханства по­зволила заселить и окультурить обширные украинские степи, которые впервые были превращены в обрабатываемые земли, заселенные мно­гочисленным постоянным крестьянским населением. Управлявшаяся Потемкиным аграрная колонизация Украины представила собой вели­чайшую распродажу земель в истории европейского феодального сель­ского хозяйства. Это территориальное приращение не сопровождалось, однако, техническим прогрессом в сельской экономике: это был экстен­сивный рост. В социальном отношении свободные и полусвободные жи­тели приграничных регионов были низведены до крепостного статуса крестьян центральной части России, резко увеличив численность кре­постного населения страны. В период правления Екатерины II объем денежных оброков, выплачиваемых крепостными, вырос более чем в 5 раз; правительство отказалось от любых ограничений барщины; огром­ное количество государственных крестьян было передано в руки веду­щих магнатов для более интенсивной частной эксплуатации. Этот дра­матический заключительный эпизод закрепощения крестьянских масс был встречен последним и самым большим восстанием под предводи­тельством казаков, возглавленным Пугачевым. Это был сейсмический бунт, который потряс Приволжский и Уральский регионы, мобилизо­вав огромные разнородные массы крестьян, металлургических рабо­чих, кочевников, горцев, раскольников и поселенцев в финальной, бе­зысходной атаке на воцарившийся порядок27. Царские города и гарни­зоны, однако, выстояли, пока имперская армия разворачивалась, чтобы подавить восстание. Его поражение означало, что восточный фронтир [356]

теперь был закрыт. Российские деревни с тех пор погрузились в спо­койствие. Жалованная грамота дворянству, дарованная императрицей в 1785 г., завершила длинное путешествие крестьян в крепостное состоя­ние. Этим документом Екатерина II гарантировала аристократии все ее привилегии, освободила от обязательной службы и обеспечила ее полный юридический контроль над крестьянами: часть провинциаль­ных административных функций была делегирована местной знати[357]. Типичная парабола восходящего абсолютизма теперь была завершена. В XVI в. монархия поднималась в согласии с дворянством (эпоха Ива­на IV); в XVII в. они время от времени сталкивались в жестокой схватке, при этом доминировало боярство, происходили комплексные сдвиги в государственном аппарате и социальные волнения вне его (эпоха Ми­хаила I); монархия достигла уровня безжалостного самодержавия к на­чалу XVIII в. (эпоха Петра I); впоследствии монархия и знать восстано­вили спокойствие и взаимное согласие (эпоха Екатерины II).

Мощь российского самодержавия вскоре была закреплена и его меж­дународными успехами. Екатерина II, главный инициатор разделов Польши, получила и главные приобретения от их завершения в 1795 г. Царская империя увеличилась примерно на 200 тысяч квадратных миль и почти достигла Вислы. В течение следующих ю лет на Кавказе была присоединена Грузия. Однако превосходство самодержавного государ­ства было продемонстрировано всей Европе в период грандиозной проверки сил Наполеоновскими войнами. С точки зрения социально­го и экономического развития российский абсолютизм был самым от­сталым на Востоке, тем не менее на всем континенте он оказался един­ственным старым порядком (ancien regime),который смог политически и на поле боя успешно сопротивляться французским атакам. Уже в кон­це XVIII в. российская армия впервые проникла в глубь Запада—в Ита­лию, Швейцарию и Голландию, чтобы потушить языки пламени бур­жуазной революции, распространявшиеся Консульством. Новый царь Александр I принял участие в неудачных Третьей и Четвертой антинапо- леоновских коалициях. Но в то время как австрийский и прусский абсо­лютизм потерпели поражение при Ульме и Ваграме, Йене и Ауэрштадте, российский абсолютизм получил передышку по условиям Тильзитского мира. Разделение сфер влияния, закрепленное соглашением между дву­мя императорами в 1807 г., позволило России приступить к покорению Финляндии (1809 г.) и Бессарабии (1812 г.) за счет Швеции и Турции. На­

конец, когда Наполеон начал свое полномасштабное вторжение в Рос­сию, оказалось, что «великая армия» была не в состоянии разрушить структуру самодержавного государства. Победоносная в начале своего похода, французская армия была абсолютно разбита российским кли­матом и инфраструктурой; а на самом деле — необъяснимым сопротив­лением феодальной среды, которая была настолько первобытной, что оказалась нечувствительной перед лезвием буржуазной экспансии и рас­крепощения, пришедшего с Запада, хотя и притупленного бонапартиз­мом[358]. Отступление из Москвы означало, что французскому доминиро­ванию на континенте пришел конец: через два года российские войска раскинули бивуаки в Париже. Царизм вошел в XIX в. как успешный жан­дарм Европы, охраняющий ее от революций. Венский конгресс закре­пил его триумф: еще один «кусок» Польши был аннексирован, и Варша­ва стала русским городом. Спустя три месяца по настоянию Александра I был создан Священный Союз для обеспечения королевской и церков­ной реставрации от Гвадарамы до Уральских гор.

Система царского государства, сложившаяся после Венского кон­гресса, не затронутая никакими реформами, сравнимыми с австрий­скими или прусскими, не имела аналогов нигде в Европе. Государство было официально объявлено самодержавным: царь управлял в интере­сах всей аристократии от своего имени[359]. Феодальная иерархия при нем была скреплена самими карьерными ступенями государственной служ­бы. Указом Николая I от 1831 г. была создана современная система рангов для аристократии, привязанная к иерархии государственной бюрокра­тии, и наоборот. Те, кто занимал определенные позиции в системе го­сударственной службы, получали соответствующее аристократическое звание, которое, начиная с определенной ступени, становилось наслед­ственным. Аристократические титулы и привилегии оставались связан­ными политической системой с различными административными функ­циями вплоть до 1917 г. Класс землевладельцев, тесно связанный с госу­

дарством, контролировал около 21 миллиона крепостных. Он также был весьма сильно стратифицирован: ∕крестьян были прикреплены к зем­лям, принадлежавшим УЪ собственников, в то время как высшая знать— не более 1% дворян как таковых—владели поместьями, населенными Уз всех крепостных крестьян. Мелкие собственники, владевшие менее чем 21 душой, были исключены из дворянских собраний с 1831-1832 гг. Рос­сийская аристократия продолжала ориентироваться на службу государ­ству в течение XIX в. и с неохотой занималась управлением своими по­местьями. Немногие дворянские семьи имели местные корни более чем во втором-третьем поколениях; отсутствующие владельцы были обыч­ным делом: дом в городе, столичный или провинциальный, был идеа­лом для средней и высшей аристократии[360]. Положение в государствен­ном аппарате к тому времени стало традиционным способом достичь этого идеала.

Само государство владело землей с 20 миллионами крепостных, что составляло % крестьянского населения России. Таким образом, это был самый гигантский феодальный собственник в стране. Армия формиро­валась рекрутским набором из крепостных, наследственная аристокра­тия занимала офицерские должности в соответствии со своим рангом. Великие князья занимали должности Главных инспекторов армии и в Ге­неральном штабе. Вплоть до Первой мировой войны главнокомандую­щими были кузены и дяди царя. Церковь являлась частью государства, подчиненной бюрократическому аппарату (Священный Синод), чей гла­ва, обер-прокурор, был гражданским чиновником, подчиненным царю. Синод имел статус министерства, с экономическим отделом, управляю­щим церковной собственностью, где служили в основном вне штата. Со священниками обходились как с функционерами, которые имели обязанности перед государством (они должны были сообщать о призна­ниях на исповеди о «злоумышлениях» против государства). Государство контролировало систему образования, ректоры и профессора универ­ситетов к середине века назначались непосредственно царем или его министрами. Огромная и разрастающаяся бюрократия была интегри­рована на самом верху личностью самодержца и правилами его личной канцелярии[361]. Были министры, но не было кабинета министров, суще-

ствовали три конкурирующих полицейских «роя» и объединявшее всех казнокрадство. Идеология клерикальной и шовинистической реакции, которая господствовала в этой системе, была заявлена в теории «офи­циальной народности»: самодержавие, православие, народность. Во­енная и политическая власть царского государства в первой половине XIX в. продолжала демонстрировать успехи внешней экспансии и интер­венционизма. Были присоединены Азербайджан и Армения, постепен­но сломлено сопротивление горцев в Черкессии и Дагестане; ни Пер­сия, ни Турция не были в состоянии оказать сопротивление российской аннексии Кавказа. В самой Европе российские армии подавили нацио­нальное движение в Польше в 1830 г. и революцию в Венгрии в 1849 г. Николай I, главный палач монархической реакции за рубежом, управ­лял единственной большой страной на континенте, не затронутой на­родными выступлениями 1848 г. Международная мощь царизма никогда не казалась столь великой.

На самом деле, индустриализация Западной Европы сделала эту са­моуверенность анахроничной. Первый серьезный шок российский аб­солютизм испытал от унизительного поражения, понесенного им от ка­питалистических государств Великобритании и Франции в Крымской войне 1854-1856 гг. Падение Севастополя по его последствиям внутри го­сударства может быть сравнимо с разгромом при Йене. Военное пора­жение, нанесенное Западом, привело к отмене крепостного права Алек­сандром II как самой элементарной социальной модернизации основы старого порядка. Но эту параллель нельзя преувеличивать. Удар по цариз­му был намного мягче и более ограниченным: Парижский мир не был Тильзитским соглашением. Российская «эра реформ» 1860-х гг., таким об­разом, была только слабым отголоском своего прусского предшествен­ника. Юридические процедуры были немного либерализированы; сель­ская знать получила земство как орган самоуправления; городам даро­ваны муниципальные советы; введена всеобщая воинская повинность. Александр II осуществил освобождение крестьян в 1861 г. таким обра­зом, что дворянство приобрело не меньше, чем юнкеры от реформ Гар- денберга. Крепостные получили землю, которую обрабатывали рань­ше в дворянских поместьях, в обмен на денежную компенсацию своим господам. Государство авансировало эти выплаты аристократии и за­тем в течение многих лет получало эти деньги назад с крестьян в форме «долговых выплат». В северной России, где стоимость земли была мень­ше и повинности осуществлялись в форме оброка, землевладельцы полу­чили за землю плату выше рыночной в 2 раза. В южной России, где по-

винности принимали в основном форму барщины, а плодородный чер­нозем обеспечивал выгодный экспорт пшеницы, дворянство обманом лишило крестьян до 25% лучших земель, принадлежавших им (так назы­ваемые отрезки^. Крестьяне, отягощенные кредитом, таким образом, получили меньше земли, чем они раньше обрабатывали для своих се­мей. Более того, сама по себе отмена крепостного права не означала, что феодальные отношения в стране завершились, - не более того, чем это произошло ранее в Западной Европе. На практике лабиринт тра­диционных форм экстраэкономического извлечения излишков, вопло­щенный в обычных правах и обязанностях, продолжал доминировать в российских имениях.

В своей передовой работе «Развитие капитализма в России» Ленин писал, что после отмены крепостного права «капиталистическое хозяй­ство не могло сразу возникнуть, барщинное хозяйство не могло сразу ис­чезнуть. Единственно возможной системой хозяйства была, следователь­но, переходная система, система, соединявшая в себе черты и барщин­ной и капиталистической системы. И действительно, пореформенный строй хозяйства помещиков характеризуется именно этими чертами. При всем бесконечном разнообразии форм, свойственном переходной эпохе, экономическая организация современного помещичьего хозяй­ства сводится к двум основным системам в самых различных сочетани­ях, именно к системе отработочной и капиталистической.Назван­ные системы переплетаются в действительности самым разнообразным и причудливым образом: в массе помещичьих имений соединяются обе системы, применяемые по отношению к различным хозяйственным ра­ботам»[362][363][364]. Проанализировав сферу действия двух систем, Ленин опреде­лил, что к 1899 г. «если в чисто русских губерниях преобладают отработ­ки, то вообще по Евр. России капиталистическая система помещичьего хозяйства должна быть признана в настоящее время преобладающей»^. Однако спустя ю лет мощные крестьянские выступления против фео­дальных поборов и притеснения российской глубинки во время револю­ции 1905 г. заставили Ленина кардинально изменить свое мнение. В сво­ем главном труде 1907 г. «Аграрная программа социал-демократии в пер­вой русской революции» он отметил, что «крупное капиталистическое земледелие стоит в чисто русских губерниях безусловно на заднем пла­не. Преобладает мелкая культура на крупных латифундиях: различные формы крепостнически-кабальной аренды, отработочного (барщинно­

го) хозяйства, „зимней наемки", кабалы за потравы, кабалы за отрез­ки и так далее без конца»36. После тщательного статистического анали­за аграрной ситуации в целом, включая распределение земли во время первого года столыпинской реакции, Ленин суммировал свое наблюде­ние в заключение: «Десять с половиной миллионов крестьянских дво­ров в Европейской России имеют 75 миллионов десятин земли. Тридцать тысяч преимущественно благородных, а частью также чумазых лэндлор­дов, имеют свыше 500 дес. каждый, всего 70 милл. дес. Таков основной фон картины. Таковы основные условия преобладания крепостников- помещиков в земледельческом строе России, а следовательно, в русском государстве вообще и во всей русской жизни. Крепостники являются владельцами латифундий в экономическом смысле этого слова: основа их землевладения создана историей крепостного права, историей ве­кового грабежа земель благородным дворянством. Основой их совре­менного хозяйничанья является отработочная система, т.-е. прямое пе­реживание барщины, хозяйство посредством крестьянского инвента­ря, посредством бесконечно разнообразных форм закабаления мелких земледельцев — зимняя наемка, погодная аренда, аренда исполу, аренда за отработки, кабала за долги, кабала за отрезные земли, за лес, за луга, за водопой и так далее, и так далее без конца»з7 Спустя пять лет, в пред­дверии Первой мировой войны, Ленин подтвердил свое суждение в бо­лее категоричной форме: «Различие между „Европой" и Россией про­исходит от чрезвычайной отсталости России. На Западе аграрно-бур­жуазный строй уже вполне сложился, крепостничество давно сметено, остатки его ничтожны и не играют серьезной роли. Главным общест­венным отношением в области сельского хозяйства на Западе являет­ся отношение наемного рабочего к предпринимателю, фермеру или собст­веннику земли. В России, несомненно, уже упрочилось и неуклонно развивается столь же капиталистическое устройство земледелия. И по­мещичье и крестьянское хозяйство эволюционируют именно в этом на­правлении. Но чисто капиталистические отношения придавлены еще у нас в громадных размерах отношениями крепостническими»3*.

Если бы царизму удалось прочно восстановить свою власть в пери­од контрреволюции 1907 г., то развитие капиталистических отношений в российском селе, как это предсказывал Ленин и другие социалисты, пошло бы по «прусскому пути» с появлением на селе хозяйств «юнкер-

Ibid. Vol. 13. Р. 225.

87 Ibid. Vol.13. Р.421.

38 Ibid. V0l.18. Р. 74. (Ленин В. И. ПСС. Т. 21. С. 306-307). Важная статья «Сущность „Аграрного вопроса в России “», написанная в мае 1912 г. часто недооценивается теми, кто изучает заметки Ленина по этому предмету

ского типа», которые используют наемный труд и вовлечены в миро­вою торговлю, и вспомогательного слоя кулаков (Grossbaueτn).В своих записках, сделанных в 1906-1914 гг., Ленин постоянно предупреждал, что такое развитие вполне возможно в царской России, что являлось серь­езной опасностью для революционного движения. Столыпинские ре­формы, в особенности, проводились, чтобы ускорить подобную эволю­цию, сделав ставку на крепкие хозяйства: переход от переделов земли к наследованию крестьянских землевладений в деревнях, чтобы увели­чить класс кулаков. На самом деле, столыпинская программа не смогла достичь своих целей на уровне самого крестьянства. В то время как по­ловина всех крестьянских хозяйств к 1915 г. имела право наследования наделов, только Ую часть из них имела наделы, которые были единым целым: сохранение системы изолированных и неогороженных наделов обеспечивали сильное влияние общинных ограничений деревенского мира[365]. В то же время из года в год росла нагрузка задолженностей и на­логов. Инстинктивная солидарность российского крестьянства против класса землевладельцев от реформ существенно не пострадала. Как поз­же свидетельствовал Троцкий, большевики были поражены страстным единством народных антифеодальных чувств на селе в 1917 г.[366]. Перена­селенность в деревнях стала серьезной проблемой эпохи позднего ца­ризма. В последние четыре десятилетия перед 1917 г. доля крестьянских хозяйств во всей земельной собственности выросла в 1,5 раза—в основ­ном за счет покупки земли кулаками — в то же время подушевая доля собственности крестьян упала на треть[367]. Крестьянские массы погряз­ли в трясине вековой отсталости и бедности.

С другой стороны, само самодержавие в последние десятилетия не де­монстрировало быстрого преобразования землевладельческой аристо­кратии в капиталистов. Опасения «прусского пути» не оправдались. Дво­рянство продемонстрировало органическую неспособность последо­вать за юнкерами. На начальном этапе сокращение аристократической земельной собственности выглядело так, словно прусский опыт модер­низации землевладельческого класса может повториться. Площадь зе-

мель, принадлежавших дворянству, в течение 30 лет, до 1905 г, сократи­лась, возможно, на треть, и главными покупателями—как и в Пруссии— были богатые купцы и буржуа. Однако после 1880 г. объем покупок земли, совершаемый богатыми крестьянами, превзошел объем покупок город­ских инвесторов. К 1905 г. средняя площадь купеческого имения была больше, чем у знати, но площадь земли, приобретенной кулаками, была в 2 раза меньше, чем площадь земли, приобретенной городскими жите­лями42. Таким образом, слой Grossbauernв самом деле начал зарождаться в России перед Первой мировой войной. Но увеличения объемов капи­талистического производства по прусскому примеру не произошло. Ко­нечно, экспорт зерна в Европу рос в течение всего века, и до, и после ре­формы 1861 г.: Россия в XIX веке заняла ту же позицию на мировом рынке, что и Польша, и Восточная Германия в XVI-XVIII вв., хотя международ­ные цены на зерно с 1870 г. стали падать. Однако производительность и урожайность оставались низкими в России, так как сельское хозяйство было чрезвычайно технически отсталым. По-прежнему доминировала трехпольная система, практически не было фуражного зерна, и полови­на крестьян использовала деревянную соху. Более того, как мы уже ви­дели, разнообразные феодальные экономические отношения сохрани­лись и в сумеречный пореформенный период, препятствуя экономиче­скому развитию больших имений Центральной России. Аристократия так и не перешла к современному и рациональному капиталистическо­му сельскому хозяйству. Симптоматично, что если созданные в порефор­менный период земельные банки в Пруссии были успешным механиз­мом получения кредитов и инвестирования для юнкеров, то земельный банк, созданный в России для дворян в 1885 г., потерпел печальное фиас­ко: его кредиты были растрачены, а их получатели запутались в долгах43. Таким образом, несмотря на неуклонное распространение капиталисти­ческих отношений производства перед Первой мировой войной, они так и не получили полноценного воплощения, и так и остались смешан­ными с докапиталистическими формами. Господствующий в российской экономике сектор—сельское хозяйство—в 1917 г. содержал в себе много­численные признаки феодальных производственных отношений.

Конечно же, тем временем в городах быстрыми темпами развивалась индустриализация. К началу XX в. в России уже существовала крупная

42 См. Robinson G. ТRural Russia under the Old Regime... C. 131-135.

43 См. Павлова-Силъвянская M. П. К вопросу об особенностях абсолютизма в Рос­сии // История СССР. 1968. Апрель. С. 85. Сам Ленин осознавал разницу между юнкерами и дворянством, которых он характеризовал как капиталистический и феодальный классы землевладельцев соответственно. См.: Lenin V.I. Op. cit. Vol. 17. P. 390.

угольная, металлургическая, нефтяная и текстильная промышленности, обширная железнодорожная сеть. Многие металлургические предприя­тия были самыми высокотехнологичными в мире. Нет нужды подчерки­вать внутренние противоречия царской индустриализации: инвестиции финансировались в основном государством, которое зависело от иност­ранных займов; чтобы их получить, необходимо было обеспечить пла­тежеспособность бюджета, что реализовывалось увеличением налого­вых сборов с крестьян, а это, в свою очередь, уменьшало возможность для роста внутреннего рынка, нуждающегося в инвестициях[368][369]. Для нас важен тот факт, что, несмотря на все эти препятствия, российский ин­дустриальный сектор, базирующийся непосредственно на капиталисти­ческих отношениях производства, утроился в объеме в течение двух де­сятилетий до 1914 г., продемонстрировав один из лучших показателей роста в Европе45. Накануне Первой мировой войны Россия была чет­вертым производителем стали (выше Франции) в мире. Абсолютный объем индустриального сектора был пятым в мире. Доля сельского хо­зяйства составляла 50% национального дохода, доля промышленности— 20%, исключая обширную железнодорожную систему[370]. Таким образом, подсчитав долю городской и сельской экономики к 1914 г., мы видим, что российская социальная формация, несомненно, представляла собой сложную структуру, включавшую феодальный аграрный сектор, но объ­единенный агро-индустриальный капиталистический сектор в целом уже преобладал. Ленин выразил это лаконично накануне своего отъезда из Швейцарии, отметив, что к 1917 г. буржуазия уже несколько лет управ­ляет экономикой страны[371].

И все же, в то время как в российской социальной формации домини­ровал капиталистический способ производства, в российском государ­стве сохранялся так называемый феодальный абсолютизм. В период правления Николая II не произошло никаких существенных изменений в его классовом характере или в политической структуре. Феодальная знать по-прежнему оставалась правящим классом в императорской Рос­

сии; царизм был политическим аппаратом, обеспечивавшим ее доми­нирование. Буржуазия по-прежнему была слишком слаба, чтобы пред­ложить серьезные изменения, и так и не преуспела в попытке занять командные позиции в управлении страной. Самодержавие ассоцииро­валось с «феодальным абсолютизмом», который дожил до XX в. Пора­жение, понесенное в войне с Японией, и масштабный народный взрыв против режима, который произошел сразу же в 1905 г., заставили при­ступить к модификации царизма, что дало надежду российским либера­лам на эволюцию по направлению к буржуазной монархии. Формальная возможность подобного комплексного изменения существовала, как мы видим на примере Пруссии. Но на самом деле, неуверенные шаги цариз­ма так и не приблизили его к этой цели. В результате революции 1905 г. появились бессильная Дума и бумажная Конституция. Последняя была отменена через год, после разгона первой и пересмотра избирательно­го ценза, предоставившего землевладельцам право голоса, равное голо­сам 500 рабочих. Царь имел право вето на любой законодательный акт, созданный этой прирученной ассамблеей, а министры, теперь объеди­ненные в условный кабинет, не были ответственны перед ней. Самодер­жавие могло издавать законы по собственному усмотрению и по собст­венному усмотрению прерывать работу этого представительного фасада. Поэтому невозможно сравнивать российскую действительность с ситуа­цией в имперской Германии, где было введено избирательное право для всех мужчин, регулярно происходили выборы, парламент осуществлял контроль над бюджетом, и существовала неограниченная политиче­ская свобода. Качественные политические преобразования феодально­го прусского государства, создавшие капиталистическую Германию, так и не произошли в России. Организующие принципы и кадровая опора царизма остались неизменными до самого конца.

Ленин в своем споре с меньшевиками в 1911 г. постоянно указывал на эту разницу: «Говорить, что в России власть уже переродилась в бур­жуазную (как говорит Ларин), что о крепостническом характере вла­сти у нас теперь нечего и говорить (см. у того же Ларина) — и вместе с тем ссылаться на Австрию и Пруссию значит побивать самого себя!» Невозможно было, по мнению Ленина, перенести в Россию германский результат буржуазной революции, историю немецкой демократии, не­мецкую революцию «сверху» i860 г. и существующую немецкую закон­ность[372]. Ленин, конечно же, не упустил значимость автономии царского

государственного аппарата от феодального класса землевладельцев—ав­тономии, встроенной в саму структуру абсолютизма. «Классовый харак­тер царской монархии нисколько не устраняет громадной независимо­сти и самостоятельности царской власти и „бюрократии", от Николая II до любого урядника»[373]. В своих работах Владимир Ильич отмечал воз­раставшее влияние промышленного и аграрного капитализма на поли­тику царизма и роль буржуазии как прослойки. Но он всегда был катего­ричен в своих характеристиках фундаментальной социальной природы российского абсолютизма. В апреле 1917 г. он заявил: «До февральско- мартовской революции 1917 г. государственная власть в России была в ру­ках одного старого класса, именно: крепостнически-дворянски-поме- щичьего, возглавляемого Николаем Романовым»[374]. В самом начале ра­боты «Задачи пролетариата в нашей революции», написанной сразу после его прибытия в Петроград, читаем: «Старая царская власть, представ­лявшая только кучку крепостников-помещиков, командующую всей госу­дарственной машиной (армией, полицией, чиновничеством) ...»[375]. Эта простая формулировка была чистой правдой. Однако ее последствия еще нуждаются в исследовании. Резюмируя вышесказанное, скажем, что в последние годы царизма существовало серьезное несоответствие меж­ду социальной формацией и государством. В российской социальной фор­мации доминировал капиталистический способ производства, но рос­сийское государство оставалось феодальным абсолютизмом. Такое соче­тание элементов нуждается в теоретическом осмыслении и объяснении.

В настоящий момент необходимо рассмотреть практические послед­ствия этого сочетания для структур российского государства. Вплоть до своего последнего часа царизм оставался, по сути, феодальным абсо­лютизмом. Даже на завершающем этапе своего существования он про­должал политику территориальной экспансии. Сибирь вышла за пре­делы реки Амур, в 1861 г. был основан Владивосток. После 20 лет кро­вопролития в 1884 г. была присоединена Центральная Азия. В Польше и Финляндии была усилена административная и культурная русифика­ция. Более того, институционально государство в некоторых значимых отношениях было мощнее, чем когда-либо было любое западное абсолю­тистское государство, потому что оно дожило до эпохи европейской ин­

дустриализации и смогло импортировать и применить к своей пользе наиболее современные мировые технологии. Государство освободилось от сельского хозяйства, продав свои земли, только лишь для того, чтобы укрепить свое значение в промышленности. Традиционно оно обладало шахтами и металлургическим производством на Урале. Теперь оно фи­нансировало и сооружало большинство железнодорожных систем, ко­торые заняли второе место в расходах государственного бюджета после вооруженных сил. В российской промышленности преобладали государ­ственные контракты—% инженерной продукции было заказано государ­ством. Тарифы были чрезмерно высокими (в 4 раза выше немецкого или французского уровня и в 2 раза —американского), так что местный ка­питал критически зависел от государственного надзора и защиты. Ми­нистерство финансов управляло заемной политикой Государственного банка для частных предпринимателей и установило контроль над ним и над золотыми запасами. Таким образом, абсолютистское государство стало основным двигателем быстрой индустриализации «сверху». В эпо­ху laissez-faireначала 1900 гг. такому чрезмерному экономическому влия­нию не было аналогов на развитом Западе. Комбинированное и нерав­номерное развитие создало в России колоссальный государственный аппарат, контролировавший и удушающий все общество ниже уров­ня правящего класса. Именно государство интегрировало феодальную иерархию в бюрократическую систему, инкорпорировало Церковь и об­разование, а также подконтрольную промышленность, породив колос­сальную армию и полицейскую систему.

Этот позднефеодальный аппарат, конечно же, был детерминирован ростом промышленного капитализма в конце XIX в., так же как и абсо­лютистские монархии на Западе в свое время были детерминированы ростом торгового капитала. Однако парадоксально, что российская бур­жуазия оказалась политически намного слабее, чем ее предшественни­ки на Западе, хотя она опиралась на гораздо более сильную экономку, чем та, которую имела западная буржуазия в переходный период в сво­их государствах. Исторические причины этой слабости хорошо изве­стны и рассматривались снова и снова в работах Троцкого и Ленина: отсутствие ремесленного сословия, несколько крупных предприятий, страх перед беспокойным рабочим классом, зависимость от государ­ственных тарифов, займов и контрактов. «Чем дольше на восток Евро­пы,, тем в политическом отношении и слабее, трусливее и подлее ста­новится буржуазия», - объявлено в первом манифесте РСДРП. Россий­ское абсолютистское государство, однако, не избежало влияния класса, который стал его замкнутым и робким приложением, вместо того что­бы стать его антагонистом. Точно так же, как продажа постов в преды­дущую эпоху была чутким показателем подчиненного присутствия тор­

гового класса в западных социальных формациях, так и пресловутые бюрократические противоречия между двумя столпами российского государства — министерством внутренних дел и министерством финан­сов-стали показателем влияния промышленного капитала в России. Уже к 1890 г. между этими двумя центральными институтами существо­вал постоянный конфликт[376]. Министерство финансов проводило поли­тику, которая была созвучна ортодоксальным буржуазным целям. Его фабричные инспекторы поддерживали работодателей, которые не шли на уступки требованиям рабочих о повышении зарплаты; они были враждебны по отношению к деревенским коммунам, которые являлись помехой на пути к свободному земельному рынку. Вынужденное бороть­ся с министерством финансов, министерство внутренних дел было оза­бочено сохранением политической стабильности в феодальном государ­стве. Помимо прочего оно должно было предотвращать общественные беспорядки или социальную борьбу. И для достижения этих целей была создана огромная репрессивная система шпионов и провокаторов. Вме­сте с тем МВД мало сочувствовало корпоративным интересам промыш­ленного капитала. Поэтому оно заставляло работодателей идти на эко­номические уступки рабочим, чтобы те не предъявляли политических требований. Они пресекали любые забастовки, которые в любом слу­чае были незаконными, но хотели, чтобы полицейские офицеры по­стоянно находились на фабриках, чтобы знать условия работы на них и удостовериться, что они не спровоцируют взрыв. Естественно, рабо­тодатели и министерство финансов сопротивлялись этому. В результате началась борьба за контроль над фабричной инспекцией, который ми­нистерство финансов удержало только после достижения договоренно­сти о сотрудничестве с полицией. Министерство внутренних дел с бю­рократическим патернализмом присматривало за сельскими общинами, с которых оно, а не министерство финансов, собирало налоги, и рас­сматривало их как оплот традиционной лояльности и барьер против революционной агитации. Комедийной кульминацией этих контрастов стало изобретение министерством внутренних дел полицейских проф­союзов и институционализация трудового права палачом Плеве. Буме­рангом этого эксперимента вернулась зубатовщина, которая породила Талона. Примечательно и важно, что в этой бредовой финальной по­пытке абсолютистское государство, которое в разное время включило знать, буржуазию, крестьянство, образование, армию и промышлен­ность, создало даже собственные профсоюзы под эгидой самодержа­вия. Грамши резко заметил: «В России государство было всем, граждан­

ское общество было первобытным и студенистым»[377], что являлось су­щей правдой.

Однако Грамши так и не удалось понять, почему так произошло: ему осталось недоступным научное определение исторического характера абсолютистского государства в России. Сейчас мы в состоянии испра­вить этот пробел. Поскольку мы рассматриваем российский абсолютизм в контексте общего процесса европейского развития, все становится на свои места. Его очертания сразу делаются очевидными. Самодержа­вие было феодальным государством, хотя сама Россия к XX в. представля­ла собой сплав социальной формации, в которой доминировал капита­листический способ производства; влияние капитализма на структуру царизма вполне заметно. Его настоящее время — это не время империи Вильгельма или Третьей республики, их конкурентов и партнеров: его настоящими современниками были абсолютистские монархии на Запа­де на этапе перехода от феодализма к капитализму. Кризис феодализма на Западе привел к абсолютизму, который отменил крепостное право, кризис феодализма на Востоке привел к абсолютизму, который инсти­туционализировал крепостничество. Российский старый порядок пере­жил свои аналоги на Западе, несмотря на их общую классовую приро­ду и функции, потому что имел другую исходную точку. В конце концов, он только усилился с приходом индустриального капитализма, бюрокра­тически внедряя его «сверху», как его западные предшественники ко­гда-то поддерживали меркантилизм. Предком Витте был Кольбер или Оливарес. Международное развитие капиталистического империализ­ма, распространившегося на Российскую империю с Запада, создало условия для этого сочетания самой продвинутой технологии в промыш­ленном мире и самой архаичной монархии в Европе. Империализм, ко­торый сначала укрепил российский абсолютизм, в конечном счете по­глотил и разрушил его: суровое испытание Первой мировой войны ока­залось слишком сильным для него[378]. Можно сказать, что у него не было

шансов при прямом столкновении с индустриальными империалистиче­ским государствами. В феврале 1917 г. он был свергнут массами за неделю.

Если все это так, необходимо иметь смелость определить последствия. Российская революция абсолютно не была направлена против капиталистиче­ского государства. Царизм, который пал в 191*7г., был феодальным: Времен­ное правительство так и не успело заменить его новым или стабильным буржуазным аппаратом. Большевики совершили социалистическую револю­цию, но с самого начала у них не было того главного врага, с которым столк­нулось рабочее движение на Западе. В этом смысле глубокое предположе­ние Грамши было верным: современное капиталистическое государство западной Европы осталось после Октябрьской революции новой полити­ческой целью для марксистской теории и революционной практики. Глу­бокий кризис, который потряс послевоенный континент в 1917-1920 гг., оставил значительное и разное наследие. Первая мировая война положи­ла конец длинной истории европейского абсолютизма. Российское импе­риалистическое государство было разрушено пролетарской революцией. Австрийское империалистическое государство было стерто с лица земли буржуазными национальными революциями. Уничтожение и исчезнове­ние обоих государств было окончательным. Социализм победил в России в 1917 г. и вспыхнул на короткое время в Венгрии в 1919 г. Однако в Гер­мании, ключевом государстве Европы, капиталистические изменения прусской монархии обеспечили сохранность старого государственного аппарата в версальскую эпоху. Два великих феодальных государства Во­сточной Европы пали от революций «снизу», но разного характера. Ка­питалистическое государство, которое было когда-то их легитимистским соратником, сопротивлялось любой революционной активности в усло­виях отчаяния и разрухи из-за собственного поражения в войне с Антан­той. Провал ноябрьской революции в Германии, так же важный для ис­тории Европы, как и успех Октябрьской революции в России, основы­вался на разной природе государственных машин, против которых они боролись. Механизм социалистической победы и поражения в эти годы ведет к основам глубочайших проблем буржуазии и пролетарской демо­кратии, которые еще и во второй половине XX в. нуждаются в теорети­ческом и практическом решении. Политические уроки и последствия па­дения царизма до настоящего времени остаются неизученными с точки зрения сравнительного исследования современных социальных форма­ций. Исторический некролог абсолютизму, который испустил последний вздох в 1917 г., еще должен быть дописан.

но, в целом, военный и феодальный империализм преобладал в России. См.: Lenin V. I. Collected Works. Vol. 21. P. 306.

7.

<< | >>
Источник: Андерсон, Перри. Родословная абсолютистского государства /пер. с англ. И. Куриллы. М.: Издательский дом «Территория будущего»,2010. (Серия «Университетская библиотека Александра Погорельского»). —512 с.. 2010

Еще по теме РОССИЯ:

  1. Ю.А. Волков. ИСТОРИЯ (КУРС 1). ЮНИТА 1. СТАНОВЛЕНИЕ РОССИЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ. РОССИЯ И СРЕДНЕВЕКОВЫЙ МИР. РОССИЯ В СИСТЕМЕ МИРОУСТРОЙСТВА НОВОГО ВРЕМЕНИ. МОСКВА 2011, 2011
  2. 58. Россия в начале XXI века. Какова ваша точка зрения на место нынешней России в цивилизационном процессе? По какому пути должна идти Россия сегодня? Каковы ценностные ориентиры развития современной России?
  3. Россия в 17 в.
  4. 62. Россия в современном мире.
  5. Россия в конце 19 нач. 20 вв.
  6. 63) Россия в системе современных международных отношений. (28)
  7. 38. Россия в 1 мировой войне 1914-1918
  8. (20) Россия в условиях мировой войны и общенационального кризиса.
  9. 60. Россия в 90-е годы.
  10. 42.Россия в первой мировой войне. Брестский мир.
  11. 25) Россия в Первой Мировой войне (1914-1918 гг.)
  12. 17. Россия в первой мировой войне, февральская революция 1917 г
  13. 29) Россия в годы царствования Александра III. (27)
  14. Россия при Иване IV (1533-1584 гг.)
  15. Россия при Екатерине II
  16. Тема V РОССИЯ В XVII в.
  17. 36. Особенности экономического развития. Россия в дореформенный период.
  18. Николаевская Россия: от восстания декабристов к крымской катастрофе